Текст книги "Военврач (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Дегтяренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Я не брал, можешь посмотреть у меня в тумбочке, в сумке, нет у меня твоего ПээМ.

– Ах, так! Тогда буду тебя пытать.

Он, как коршун, запрыгнул на него верхом, вспомнил уроки самбо отчима и сделал захват руки. От боли у Димы покраснело лицо.

– Под полом посмотри, падла, у крайней к выходу кровати.

– Хорошо.

Славин посмотрел, но ничего не нашёл.

– Что ж ты, сука, врёшь?!

– Я же тебе сказал, что дорого будет стоить, не менее трёхсот баксов.

– Ах так, пожалеешь!

Он сделал ему удушение, тоже вспомнившееся из детства. Пальцы эскулапа сомкнулись на шее Журы, который, казалось, и не думал оказывать сопротивления.

– Док, может, он действительно не брал! – вступились за соседа начфин и начпрод.

– Задушу...! Говори, где пистолет спрятал?

У Журы лицо из помидорного стало наливаться сливовым колером.

– Отпусти, скажу, – захрипел Жура.

– Соврёшь снова.

– У начпрода, под матрасом лежит.

– Сань, проверь, ему нельзя доверять.

Пистолет оказался спрятанным под матрасом койки начпрода.

Через год дружба Дока и Журы продолжилась и они стали такими же закадычными друзьями, как и раньше. Дружба и ненависть... что это? Есть, по-видимому, какие-то иные мерила, способные связывать людей на долгие годы. И не важно, что жизнь проходит в разных городах, изменяя их внешне и перестраивая характеры. Дружеское плечо, ладонь, взгляд и слово – не заменишь и не испортишь. И не важно, где она ковалась, на полях Чечни, в средней школе или детском саду.

P.S. Диму комбат не любил. Когда он увидел его голого в душевой, то был в ярости от нудистского загары Журы. И перевёл его из части на сопровождение бронепоезда Ханкала-Моздок. Он перестал есть. Объяснял это тем, что сильно поправился на каше и тушёнке. Пил растворимый кофе без сахара, стрелял "Беломор" у солдат. Несколько раз попадал под обстрел. Перестал спать. В один из вечеров он после длительного приёма душа спросил:

– Что с моими ногами, док? Почему они так раздулись?

– А ты давно голодаешь?

– Четыре месяца, минус четверть центнера. Я себе такой нравлюсь. Форму перешил. Хорош?! Ещё бы килограмм пять снять и можно остановиться будет...

– В гражданскую войну у солдат тоже были голодные отеки.

– И что делать?

– Надо тебя откармливать. Нервная анорексия у мужчин часто сопровождается шизофренией. В госпиталь тебе надо. Поговорю с комбатом, чтобы тебя не ставили на "бронник".

– Не надо, док! Мне ещё чуть-чуть до квартиры не хватает. Куплю в Воронеже, буду тебя в гости приглашать.

Он купил одну квартиру, а затем и вторую, от матери в Воронеже досталась третья, но так и бобылюет где-то в лесах за Уралом.

Начпродначвещ

Его звали Саша, мы нарекли его Санёк или Сашуля. Невысокого роста, щупленький, круглолицый, постоянно улыбающийся, начальник продовольственной и вещевой службы. А так как тыл и медицину кто-то объединил в одно целое, то общались мы часто. Постепенно служебное общение переросло в дружеское. Что достать, принести банку сока в жаркую от июльского зноя палатку или пожарить тушёнку с картошкой на сливочном масле. Санек был слегка прижимистым, но когда коллектив нажимал, он сдавался и уступал воле большинства. Поначалу он так же, как и мы, был поражён войной и собирал всё, что попадалось в руки. То гранат привезёт, то патронов, то с грозненского рынка черешни. Скучно ему было здесь, и хандра часто наваливалась на него.

– Слышишь, док, у тебя нет ничего такого, чтобы разкумариться?

– Промедол, но он подучётный, каждая пустая ампула через фээсбэшников списывается и в их присутствии в костре уничтожается.

– А может, есть чего-нибудь в загашнике? Вчера на рынке пробовал чеченскую анашу, не вставляет.

– А насвай, его полно на прилавках?

– Детский сад это всё!

– О, вспомнил, есть порошок – дикаин! Из группы местных анестетиков, но вставляет не хуже кокаина, тоже подучетный, но его можно заменить сахарной пудрой, в случае чего. Всё равно пропадает, Андрей Владимирович сказал, что в полевых условиях ничего из него делать не будет.

– Ну, что, сообразим на троих?

К нашему разговору подключился Валера начфин.

– ОК, Валера, всё равно без тебя сейф не вскроем, звони в караулку, что идём в финслужбу, сейф с аптекой вскрывать. Но я не буду, вдруг вы передознетесь, кто вам медицинскую помощь будет оказывать? Я со стороны буду за вами наблюдать и корректировать ваше поведение, если вдруг за оружие будете хвататься, согласны?

– Добро, док! Предлагаю в столовке и вмазаться!

Время под вечер, под светом керосиновой лампы Сашуля стелет тонкую дорожку белого порошка на полевой стол офицерской столовой. Черенком алюминиевой вилки он подравнивает края дорожки. Движения ловкие и умелые. Профи, наверное, подумалось мне. Сворачивает в тонкую трубочку десятирублевку и в полость носа по очереди вдох.

– Валера, давай теперь ты!

Валера неумело повторяет. Но старается не подавать виду.

– А что должно быть?

– Настроение приподнятое, галлюцинации яркие, мир, как будто оживает и всё поет. Идёшь по чеченской грязи, а кажется, что по песочному пляжу в Крыму. Смотришь на комбата, а видишь стройную девушку, зовущую тебя к себе. Но к комбату сегодня не пойдем, в зиндан посадит всех троих. Туши керосинку. Пойдем в палатку.

Пока дошли до нашего ночлега, Сашуля "поймал кайф".

– Хи-хи, хи-хи, ты прав, доктор, я вас уважаю, хи-хи, хорошо вас учат, хи-хи, я тоже хотел в академию поступать, ха-ха, баллов не добрал.

– Саш, выпей ещё пиво сверху, лучше будет. А то сейчас зампотыл начнёт тебя искать, не поймёт. Валера, а ты как, чувствуешь что-нибудь?

– Нет, только нос перестал запахи различать и слизистая онемела. Наверное, что-то не так делал. Давай повторим.

– Хватит, выпей пиво лучше.

Местный анестетик требует индивидуальной коррекции. Я тогда только догадывался о силе суггестивного воздействия на человека и способах её достижения. Спустя пять лет мне рассказали об этих эффектах на психотерапевтических занятиях.

Случай из карьера

Оружие стреляет не только раз в год. Когда оно при тебе, то соблазн им воспользоваться велик, даже если ты не прирождённый охотник. Это как заноза, которую хочется вытащить из пальца. Но вместе с тем обладание им успокаивает и возвышает, особенно, когда служишь в местах не очень спокойных.

– Док, дай из твоего пистолета пострелять!

– А из своего?

– Да, мне комбат запретил оружие выдавать. Сказал, что мне незачем. На хлебовозке ведь езжу.

– Подожди, скоро он в отпуск уйдёт, тогда и постреляем.

Мы его побаивались из-за непредсказуемости и непоследовательности. После того, как дивизия устроила импровизированный салют на Девятое Мая, с двумя ранеными и сгоревшим складом, автоматы у всех изъяли, а пистолеты оставили только тем, кто подвергался опасности. Ежедневно мне приходилось перемещаться из полевого лагеря в жилой городок, а это четыре часа в день по мало охраняемой территории. Да и дом, в котором жила семья – "Титаник" – тоже считался зоной повышенной опасности.

Комбат ушёл в отпуск в ноябре. Спустя час, как вертушка увезла его из Ханкалы, в палатку медицинского пункта зашёл запыхавшийся и румяный Сашуля.

– Ну, что, док, едем в карьер? В хлебовозке лежит цинк патронов к ПМ.

– Хорошо, Сашуль. Я амбулаторный приём и перевязки закончу до обеда, а там и поедем. А где стрелять то будем?

– В карьере, у трассы. Где обычно стрельбы проходят.

После обеда выехали за минное ограждение Ханкалы. Машина ползла с пешеходной скоростью. Петляющая дорога состояла из засохших грязевых рытвин и ухабов, оставшихся после осенних дождей. Ближе к месту назначения движение перекрыл солдат в бронешлеме и бронежилете с автоматом наперевес. Он нёс дежурство у свеженького бело-красного шлагбаума, которого ещё две недели назад не было.

– Приказ комдива, проезд транспорта в этот сектор обороны запрещён!

– Да мы туда и сразу обратно.

– Запрещено! Там и дорога перекопана! Вы не проедете... А в объезд – это по минному полю.

– Ладно, а нас пропустишь? Мы машину здесь оставим, сходим до карьера прогуляться.

– Да идите, только с дороги не сходите.

Взяли с собой по четыре пачки патронов и пошли к карьеру, где обычно проходили учебные стрельбы. По пути озирались по сторонам. Мало заметные красные флажки с белыми буквами "М", выросшие как грибы-мухоморы после дождя, проблескивали сквозь высушенную летним зноем траву. Карьер был громадной искусственной ямой, выкопанной добытчиками гравия и щебня. Лет пять-семь назад его разработку прекратили из-за грунтовых вод. И теперь он представлял собой этакий резервуар с косо отвесными двадцатью метровыми стенами, маленьким озерцом в центре и обгоревшими мишенями разрушенных врагами поржавевших остовов трёх БТРов.

Когда в него заходишь, испытываешь жуткое чувство страха от возможных неприятностей сверху. Но во время стрельб наверху выставляется оцепление. Сейчас же мы были предоставлены самим себе и были по-детски беззащитными. ПМ и пара РГД в карманах были лишь лёгким прикрытием, уменьшающим тревожный порог.

– Ну, что, давай по банкам?

– Давай, начинай!

Насобирали консервных банок, выставили их на кирпичи. Мне вспоминалось детство, когда вот так же мальчишками стреляли из самодельных рогаток. Видимо так и не повзрослели. Патроны, как всегда, имеют место быстро заканчиваться.

– Утолил жажду, Саш?

– Маленько... Продолжим завтра, док?

– Без проблем! Давай выбираться отсюда, как-то здесь неуютно вдвоем находиться. Да и стемнеет скоро.

Выбравшись из карьера, мы заметили две БМП, мчавшиеся в нашу сторону, окружая нас с флангов. На броне восседали с разукрашенными лицами и с банданами на голове.

– По всей видимости, спецназовцы. И очевидно по нашу душу...

– Бежим?

– Тебе хорошо, ты убежишь, а я как?

– Ну ладно, тогда будем ждать. За бегущими могут ведь и очередь послать...

Через пару минут машины остановились.

– Стой, стрелять буду!

– Да мы и не бежим. Свои мы, ребятки, свои...

– Руки за голову! На землю лицом вниз!

– Не чудите, ребята... вы, может, с кем нас спутали?

– Молчать, сука... если слово скажешь, и оно будет последним.

Команды, о смысле которых не задумываешься и выполняешь просто автоматически и без вопросов. Мозг их понимает и без осмысления. В наши спины наставлены стволы АК. Небольшое, диаметром с медный пятак, но от которого так веет холодом. Он распространяется на всё тело. Понимаешь, что это уже не детские шутки и хочется надеяться на психическую трезвость мыслей обладателей оружия. Второй раз задумался о бренности жизни за прошедшие полгода...

– Вы что тут делали?

– По банкам стреляли в карьере. Вот пистолет. Вон там гильзы наши валяются.

– Рядовой Иванов, пээмы изъять... Рядовой Сергеев, бегом в карьер... Проверь, есть ли гильзы. Эх, жаль, что вы не карандаши, мы бы вам здесь устроили праздник, пожалели бы, что на свет родились.

– Нашёл гильзы, ещё тёплые, товарищ капитан.

Голос принадлежал чумазому от краски солдату в кедах на босу ногу. Лёгкая отдушина в происходящей чёрной комедии. От сердца отлегло.

– Возьми с собой парочку. Всех на броню и поехали к коменданту, он на КаПэ сидит... Видел вас из бинокля на наблюдательном пункте.

– Надо так надо.

Мы залезли на БМП, который лихо доставил нас к командному пункту.

Разговор с комендантом был недолгим. Точнее это был монолог. Кавказской наружности, плотной конституции, с признаками алиментарной гипертрофии, одетый в натовский камуфляж с аляповато поблескивающими полковничьими звездочками на погонах и двухголовым орлом в шитой высокой кепке, он так и не дал открыть своих ртов.

– Что делали возле кустов...? Подозреваем вас в связях с боевиками. В этом месте работает чеченский снайпер. Мы уже неделю его выслеживаем. Что вы ему там передавали в белом пакете? Вы уже были на прицеле нашей СВД. Садитесь в УАЗик, отвезу вас на гауптвахту, до выяснения ваших личностей. Оружия, гранаты, удостоверения личности останутся у меня. Капитан, надень на них наручники.

Наши отговорки и объяснения в счёт не принимались. Нас закрыли в "собачник" или "волчатник" бронированного УАЗика, представляющий из себя безоконную душную металлическую кабину в заднем отсеке автомобиля для перевоза арестованных или багажа, и повезли теми же ухабами, но в другом направлении и с меньшими удобствами.

Гауптвахта представляла из себя большую клетку, площадью метров тридцать. Вместо стен – толстые металлические прутья, умывальник из пластиковой бутылки, четыре лавки по периметру, стол по центру и отхожее место, за рваной клеёнкой. Нашими соседями были два солдата-беглеца и заросший небритый майор в грязной камуфлированной немецкой майке и пятнистых брюках швейцарской армии.

– За что, ребята, попались?

– Да так, по пустякам, по банкам стреляли. А ты?

– А я из отпуска опоздал на два месяца. Вот дело шьют. Вторую неделю жарюсь здесь. Водки хотите?

– А можно? Нас ведь допрашивать сейчас будут, протокол задержания составлять.

– Не переживайте, до утра никто о вас не вспомнит. А ночью здесь холодно, да и комары спать не дадут.

– Разливай!

– Чашек нет, из горла по кругу. Вот хлеб, соль, луковица.

Казалось невероятным, что находишься под арестом, сидишь в тюрьме, пьёшь водку, греясь у небольшого костра, разожжённого в пепельнице из ржавого обода заднего колеса грузового автомобиля. Смотришь в его пламя, и что-то древнее всплывает в подсознании, оставшееся от наших доисторических предков. Всего каких-то несколько часов назад ты лечил кого-то из больных солдатиков, перебинтовывая их нагноившиеся потёртости стоп и вставляя дренажи во вскрытые флегмоны, а сейчас тебя подозревают в шпионаже, отобрали личное оружие и удостоверение личности. Жизнь умеет преподносить сюрпризы. В армии никогда не знаешь, что тебя ждёт. Планируешь одно – за тебя решают другое.

Но наши наихудшие ожидания не сбылись. Как только мы стали укладываться на лавку, разводящий привёл к нам старшего прапорщика Степаныча, которой здесь знал всех и всё. Он был одет в новенькую горку (камуфляж горного спецназа) представился замкомбатом, забрал моё оружие, наши документы и освободил из заточения. Трёхчасовый плен закончился. Вечером наша история облетела весь лагерь, и утром не было отбоя от вопросов. Ну, а когда через две недели из отпуска вернулся комбат, он объявил нам по выговору и отчитал в жесткой форме обоих.

По-индейски

Когда штатного начфина за растрату казны батальона отстранили от должности и направили командовать взводом солдат, на его место назначили выпускника Воронежского института радиоэлектроники. «Офицер хорошо зарекомендовал себя по службе, имел подход к подчинённым и командованию» – как обычно пишут в служебной характеристике.

– Не беда, что не знаешь приказов и наставлений, – напутствовал его, – "научишься быстро. Я это дело освоил в течение недели. Хотя, конечно, в Ярославле на начфинов готовят пять лет. Но главное тебе – правильно считать и не повторять ошибок предшественников! Не каждый может пройти испытание деньгами и властью.

– Да уж, денежное довольствие выдавать дело нехитрое, а вот вести счета, документацию – требует определённых знаний.

И направили его во Владикавказ на трёхмесячные курсы бухгалтеров. Два-три раза в месяц он прилетал на вертолёте в Ханкалу для выдачи денежного довольствия. И в тот вечер он приехал со свидетельством об окончании курсов. На память привёз охотничий нож и беслановскую водку. И естественно обмывал это событие.

Рядовой Кокур, охранявший его вагончик кунг, где находилась финансовая служба, был из тяжёлых солдат. Не секрет, что для службы в Чечню отбирали самых недисциплинированных, тех, кто не ужился в роте, имел судимости, склонен к злоупотреблениям алкоголем. Когда я проводил осмотр пополнения, прибывшего из воинских частей Дальнего Востока, четверть было "забраковано" по морально-психологическим показателям. На что комбат сказал мне, "ты, что ли, будешь в караул ходить или в палатках подметать? Лучших не будет...".

За полгода у бойца были три закрытых черепно-мозговых травмы, полученных в состоянии алкогольного опьянения. Но каждый раз он возвращался из центральных госпиталей свежим и отдохнувшим от службы.

– Рядовой, Кокур, принеси мне воды, – крикнул ему начфин, когда тот проходил с автоматом мимо кунга.

А рядовому Кокуру по сроку службы, приближающемуся к дембелю, не принято было исполнять приказы быстро, шестерить, и к тому же он находился сейчас в карауле. Но воду он принёс, когда сменился с поста, чем привёл старшего лейтенанта В. в бешенство.

– Ты что так медленно ходишь? Я же тебе сказал бегом. Да ты сейчас у меня в грязь ляжешь, и ползать по лагерю будешь, как червь дождевой!

В подтверждении своих слов, начфин поднёс холодное лезвие охотничьего ножа, пахнущее недавно разрезанной колбасой, ко лбу солдата, придерживая его чубчик другой рукой. Кокур, испугавшись, дёрнулся назад, оставив в дрогнувших от неожиданности руках старшего лейтенанта волосы и кожу.

В два часа ночи постучали. Не спеша, снимая с предохранителя пистолет, подошёл к двери, оббитой бронежилетами и шинельной тканью.

– Кто там?

– Это я – водитель комбата. Товарищ капитан, командир приказал привезти вас в лагерь, требуется ваша помощь.

– А начальник аптеки, что, не справится? Он ведь сегодня дежурит.

– Нет, говорит, что без вас не может.

– Ладно, через пять минут буду в машине.

Прибыв в лагерь, обнаружил Кокура, лежащего на носилках, в медицинском пункте батальона. В локтевой вене стояла капельная система, голова перебинтована толстым слоем марли, повязка пропитана кровью.

– Что случилось?

– Да начфин бойцу скальп снял! – ответил начальник аптеки.

– Что? Срежьте немедленно повязку.

Под ней блестела белизна лобной кости, размером с советский металлический рубль, края раны кровоточили, на лице испуг у видавшего виды солдата.

– Может, пришьём что-нибудь на это место, Вячеслав Иванович? – спросил начальник аптеки,– начфин обещал все затраты на лечение оплатить.

– Пусть оплатит сначала себе адвоката. Кожу со лба искали?

– Дак, не помнит он, куда её выбросил. Пьяный, не поднять. Я с фонариком всё оббегал, но грязь, может и затоптали.

– А что пришивать-то собрались, Андрей Владимирович?

– Ну, снимем с попы или спины заплатку и пришьем!

– Эх, товарищ старший прапорщик, поздно здесь шить. Да и не наше это теперь дело. Надо в медбат везти, но боюсь, что и там не возьмутся.

– Командир сказал, чтобы на месте лечили!

– Я ему завтра сам всё объясню. Обработайте перекисью, наложите повязку, пусть капается, антибиотик дайте, из того, что у нас есть, обезбольте, утром отвезем.

Перед отправкой в Россию начфин заплатил Кокуру, чтобы тот написал объяснительную: "шёл, мол, ночью по автопарку, поскользнулся, шапка слетела, упал, ударившись головой о кусок острого металла, торчащего из-под земли..." Он и написал. И больше в Чечне его не видели. Они вместе с Сергеевым улетали на медбатовской вертушке из Ханкалы, по-разному изменившей их молодые сердца. А начфин вскоре пошёл на повышение в полковую финансовую службу. Но там его настигла рука прокурора за хищения в особо крупных размерах.

Показной суд

В армии любят судить. Для обслуживания этого процесса создана военная прокуратура. Один из коллег, поработав гинекологом пару лет в Ханкале, заочно закончил юридический институт, и перешёл служить в подполковники юстиции.

Иногда спрашиваешь у самого себя, а тех ли взяли?

Осмотр солдат, проходящих военно-врачебную комиссию. Перед тем, как посадить, направляют к психиатру. Ведь можно совершить правонарушение, будучи в аффекте или в психозе. Здесь, конечно, психиатрия становится прислуживающей "девкой" и не только военная.

– Жалобы к психиатру есть? – вопрос обращён к контрактнику, которого привёл посыльный из прокуратуры.

– Никак нет.

– Уголовное дело за что возбудили?

– Неосторожное обращение с оружием.

– И что ты по неосторожности сделал?

– В друга попал...

Ответ мог быть другим.

– Челюсть сломал.

Или третьим.

– Продавал взрывчатку боевикам.

– И где ты их нашёл?

– Да приходил один, под видом боевика, попросил найти для него чего-нибудь. Я и нашел двести грамм тротила. А он, оказалось, на органы работал.

Был как-то случай – судили двух солдат срочной службы на дивизионном плацу. Их, конечно, вначале осудили, как и полагается в военном суде Владикавказа, но в показательно-воспитательных целях, сковав наручниками, привезли на вертолёте в Ханкалу.

В жаркий субботний полдень собрали всех, кто был свободен от несения боевого дежурства. В качестве почётных гостей приехали представители телевидения. В роли общественного прокурора выступал замполит дивизии. Адвокат не полагался. Комдив отдыхал в тени брезента, пока полковник Сергеенко оглашал вердикт.

– Военнослужащие нашей дивизии, из в/ч 11154, рядовой Мухамеджанов и рядовой Ибрагимов, уроженцы села Дуба-юрт Республика Дагестан, в ночь с 21 на 22 мая 2000 года продали местному населению установку ПЗРК, и две ракеты к ней. Общая стоимость имущества или причинённый государству ущерб составил шестьдесят пять тысяч рублей. Взамен они получили килограмм шоколадных конфет "Мишка на севере", блок сигарет "Ява", трёхлитровую банку сока, кассетный аудиомагнитофон "Рекорд" стоимостью шестьсот рублей. Своим поступком они способствовали подрыву боевой готовности своей части... Суд признал их виновными и приговорил к восьми годам лишения свободы с пребыванием в колонии строгого режима...

Ребята, очевидно, так и не поняли, что с ними произошло. Опустив головы, они стояли на разбитых войной плитах бывшей взлётной полосы и чего-то ждали. Над землёй поднимались струи нагревающегося воздуха. В кустах выдавали чечётку цикады. Над сопками горели нефтяные фонтаны. Из-за перевала доносились пулемётные очереди. Жизнь продолжалась, но не для них.

Замполит рассказывал о долге перед родиной, о человеческих жизнях, о матерях и современных нравах, вспоминал Афганистан. Слова, конечно, правильные, с ним не поспоришь. Телевизионщики выбирали ракурсы для съёмки. "Зачем вы продавали оружие?" – обратился корреспондент поочёредно. Никто из них не ответил. А может просто не знали русского языка. "Зачем было предлагать его купить?" – вопрос, который никто не задал. Так же, как и то, где они взяли ПЗРК, ведь о краже тоже не говорилось. В сопровождении конвоиров-автоматчиков их погрузили в бронированный УАЗик и отвезли на спецрейс МИ-8 до Моздока.

На вечернем построении наш комбат дополнил полуденную речь: "Мы не в американской армии служим, здесь вам не будут клубнику на завтрак подавать. Жрите пшёнку с тушёнкой и скажите спасибо, что это у вас есть..."

Причастие

– Скажите громко имя ребёночка, когда будете причащаться, – напутствовала меня сухонькая старушка в ситцевом платочке на изрезанном временем лице, – да положите дитя на правую руку.

– Орест, – громко сказал я, испугавшись своего голоса.

– В первый раз?

Голос батюшки долетал до меня как будто из другого мира.

– Да! – ответил я.

– Ребёнка на правую руки положи, да наклони личико.

Малыш без капризов выпил кагор с кусочком плавающего хлеба. Помощники утерли красным бархатным отрезом его подбородок.

– Вячеслав!

– В первый раз? – всё тот же дальний голос звучал откуда то сверху.

– Нет, не в первый. В вашем храме – да.

– Руки скрести, – командовал помощник батюшки справа.

Как можно скрестить руки, держа пятимесячного сына, я не знал. Голова кружилась и не соображала. Тёплое сладкое вино с кусочком хлеба оказалось в моём рту. Помощники просушили мои губы так быстро, что я не успел их облизнуть. Странно, а ведь я так давно не причащался. И вообще во взрослой жизни забыл об этом обряде. По пальцам можно пересчитать.

Венчался со второй женой в Киево-Печёрской Лавре. Это было в Петровский пост девяносто восьмого года. Мы часами читали молитвы, ходили на многочасовые службы, и я постился. Когда пытался съесть шоколадную конфету незаметно от всех, жена, принимавшая душ, попросила принести ей полотенце. Вернувшись, обнаружил пустой фантик.

Второй раз – это было перед Чечнёй. Батюшка – отец Василий из храма Серафима Саровского в Питере – благословил меня на войну, но сказал, что если буду грешить, – лишусь ноги. Его слова преследовали меня, но его благословение меня охраняло. Каким то образом у меня оказался большой стальной крест, и я его повесил над головой в палатке.

– Даже если мы разведёмся, всё равно под богом будем считаться мужем и женой, – говорила она после возвращения из Чечни в Питер.

Почти год наша семья прожила там. Первые ночи провели в палатке УСТ. Старшему – Богдану – было полтора года, младшему – Тарасу – пять месяцев. Для детей комбат выдал две армейские койки на пружинах. Окна закрыли подушками, чтобы детей на пугал грохот САУшек. После приключения на вертолёте они спали спокойно и безмятежно. Они были первыми детьми, которые ступили на эту огненную землю. Хотя Тарас ещё только научился ползать. В первую же ночь чеченские мыши погрызли все пакеты с их детским питанием. Остались нетронутыми лишь металлические банки.

Спустя три дня нам дали ключи от трёхкомнатной квартиры в "Титанике". Так называли пятиэтажку, которую дважды разрушали наши авиабомбы, взрывали чеченские мины, но её железобетонные блоки оказались живучими. В доме не было воды, свет давали по часам-минутам, отсутствовало центральное отопление.

Это не проблема! – рассуждали мы. Комбат выделил четыре кровати, выдал четыре спальника, пять одеял. На складе получил печку, которую разжёг лишь со второго вечера. В первую ночь она коптила, чадила и не хотела загораться. Пришлось готовить ужин на костре, прямо на балконе. Потом ходили за водой и электричеством к стройбатовцам в вагончики. Вскипятишь чайник – и домой, чтобы заварить детское питание. Каждый вечер приносил мешок дров, что заменяло и отопление, и электричество. Дым от печки уходил в форточку по трубе, которую заменил на металлические пластины. Правда, временами жена что то путала, и тогда он валил в квартиру.

Так продолжалось три месяца. В Чечне господствовал гепатит А. Лена не хотела вакцинироваться или боялась. Когда я уколол её Хавриксом, оказалось слишком поздно. Через неделю она пожелтела. Мне дали пять суток отпуска, чтобы отвезти их в Питер и госпитализировать её в окружной госпиталь.

Через два месяца они приехали вновь. Мать не давала продыху. Убеждала уехать, выбрасывала вещи, отказывалась нянчить внуков. Я привёз их в ещё хранящую следы квартиру. Надеялся, что наши отношения возможно реанимировать в третий раз. Увы!

Когда меня отправили в командировку, они попали под обстрел. В Ханкалу ворвалась банда Бараева. Их главарь лежал в морге и по обычаю он должен быть похоронен до захода солнца. Четыре десятка воинов Ислама атаковали укрепленный гарнизон. Пули свистели со всех сторон. Дети вместе с женой лежали на полу, когда за ними прибежали солдаты с бронежилетами. Богдан думал, что с ним играются, предлагая надеть не по размеру бронежилет. В другой Лена завернула себя с Тарасом. Когда я вернулся, то окна в медпункте и квартире пришлось менять. Моя поездка также прошла не без приключений. В тёмной подворотне Владикавказа банда в милицейском форме отобрала рюкзак с детским питанием, и один из них, приставив нож к горлу, вытащил кошелек с документами. Напоследок пара ударов в нос и живот, чтобы подумал над оскорблениями. Это происходило в двухстах метрах от РОВД.

– Вам надо уехать! – настаивал я по приезду.

– Нет, Слава. Я буду там, где ты.

– Ты рискуешь своим здоровьем и детьми.

– Меня батюшка благословил, всё будет хорошо.

Она спасла меня от послеразводной депрессии, она заставляла меня искать выходы в этой чеченской неумной жизни. Меня притягивала её воцерковлённость, меня отталкивал её рационализм и неуёмное желание пить.

Глаза выдают человека. Вернувшись со службы, я понял, что это произошло. Друг перестал быть другом. Странно, что нужно человеку для того, чтобы совершить этот шаг?

Многие говорят и пишут о страхе перед войной и о прочих её прелестях. Человек такой, какой он есть. На войне, в миру, в форме и без, всё остальное – это камуфляж, которым мы прикрываемся, чтобы мимикрировать под что-то.

Первая самоволка

Жил-был начфин батальона. Звали его Валера. Весёлый, отзывчивый парень, прапорщик. Со многими дружил. Как то в мае 2000-го говорит мне Валера.

– Слава, у меня жена болеет. Завтра я еду во Владикавказ. Будем открывать счета на нашу часть. Но оттуда я вернусь не скоро. Жена заболела. Надо операцию делать (варикозное расширение вен). Обещали помочь добраться до Свердловска, а там до Челябинска рукой подать.

– А ты не боишься гнева комбата? Кто будет деньги выдавать, зарплату?

– Я тебе ключи от сейфа оставлю, ведомости, книги. Подстрахуешь, если что?

– Хорошо, езжай...

Прошла неделя. Валеры нет. Вызвал меня комбат.

– Где начфин?

– Звонил вчера, говорит, что задержка со счетами.

– Какими нах...н счетами? Уже начфин дивизии вернулся. Куда этот урод свалил?

Ключи от финслужбы он тебе оставил?

– Да, там же и мой сейф с наркотиками, и спирт хранится.

– В общем так. Слушай меня внимательно. Идёшь к начфину дивизии. Договариваешься с ним. Я тебе доверенность выпишу. Получаешь деньги и вечером выдаёшь. Тебе всё ясно?

– Так точно! А по сколько?

– Офицерам по тысяче рублей, прапорщикам – пятьсот рублей, контрабасам – триста, солдатам – пятьдесят рублей. Если будут вопросы, говори, что остальное будет перечислено на вкладную книжку. Недовольных ко мне отправляй. Ступай, не забудь взять охрану – двух автоматчиков из караулки.

После краткой беседы и инструктажа у начфина дивизии, который посоветовал изучить приказы, регламентирующие деятельность финансовой службы в полевых условиях, я отправился в палатку караула 71 полка, где мне должны отсчитать сумму на батальон.

– Ты кто такой? – спросил начфин полка.

– Начмед РЭБа.

– Чего пришёл?

– За денежным довольствием для военнослужащих батальона за апрель.

– А где ваш начфин?

– Гм, – пожал я плечами, искренне выразив незнание его местонахождения.

– Давай доверенность. Ведомости составил на выдачу?

– Нет ещё. А как их составлять?

– Открой приказ, там в приложениях всё найдешь. Бери деньги. Здесь купюры по пятьсот рублей.

– А как их мне солдатам раздавать? Ведь ни у кого ни шиша.

– Сам разбирайся. Можешь не пересчитывать!

– Ты знаешь, я в первый раз такую сумму в руках держу. Дай время посчитать!

После десяти минут кропотливого пересчёта в голове у меня стало туманить. Я ещё раз пересчитал купюры, уже по другой схеме. Чувствовал, как холодные струйки пота катились по спине.

– Ты знаешь, не хватает восьмидесяти тысяч рублей.

– А, ерунда. На, держи...

Я долго въезжал в смысл процедуры, но не стал задавать вопросов. Часто задавал себе вопрос: "Что заставило меня тогда пересчитывать деньги?" и "Какими мотивами руководствовался начфин полка?"