Текст книги "Тени на мосту Айои"

Автор книги: Всеволод Овчинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

509-я авиагруппа

Тиниан – это один и коралловых рифов, составляющих Марианский архипелаг. Плоский островок длиной в двадцать и шириной в десять километров – как бы созданный самой природой аэродром в океанском просторе.

С весны 1945 года Марианские острова стали играть роль эскадры непотопляемых авианосцев для 20-й воздушной армии США. Ежедневно поднимая в воздух по нескольку сотен «Сверхкрепостей» Б-29 (почти недосягаемых для японских истребителей и зенитных батарей), командующий армией генерал Кэртис Лимэй заявил в своем штабе на Гуаме, что «возвратит Японию в каменный век».

9 марта 1945 года на Токио было сброшено столько зажигательных бомб, что за одну ночь в огне погибло почти сто тысяч горожан. Массированные бомбежки превращали в дымящиеся руины один японский город за другим. Лишь четыре из них почему-то были исключены их списка целей: Хиросима, Коура, Ниигата и Нагасаки. Приказ это вызывал недоумение у летчиков. Они не знали, что вычеркнутые города щадят лишь для того, чтобы разом их уничтожить новым оружием.

Привести этот приговор в исполнение предстояло 509-й авиагруппе. Формально входя в состав 20-й воздушной армии, она фактически подчинялась непосредственно президенту США, а точнее – начальнику «Манхэттенского проекта» генералу Гровсу. Командир авиагруппы Тиббетс, тридцатилетний полковник, участвовал в испытаниях первых «Б-29», а до того летал бомбить Германию, был личным пилотом генерала Эйзенхауэра.

Ядро 509-й составляли пятнадцать специально переоборудованных «Сверхкрепостей» Б-29. Чтобы максимально облегчить самолеты, с них было снято все вооружение, кроме спаренного крупнокалиберного пулемета в хвостовой части, а бомбовые отсеки были увеличены в соответствии с размерами «Толстяка» и «Малыша». (При одинаковой длине в 3 метра бомбы имели разный диаметр: плутониевая – 1,5 метра, урановая – 0,7 метра.)

509-я авиагруппа прибыла в Тиниан в мае 1945 года, но вплоть до августа не имела на своем счету ни одного боевого вылета.

Бомбардировщик под номером 82 ничем не выделялся среди остальных пятнадцати вплоть до 5 августа, когда в штаб были вызваны шесть членов его экипажа: командир самолета Люис, бортинженер Дазенбери, бортмеханик Шумард, радист Нелсон, радиометрист Стиборик, стрелок Кэрон.

– Нам предстоит первыми сбросить на Японию сверхмощную бомбу нового типа, – сказал командир 509-й авиагруппы полковник Тиббетс. – Ввиду особой важности задания самолет поведу я сам. Люис будет выполнять обязанности второго пилота. Старший штурман авиагруппы Ван Кирк и старший бомбардир Ферреби заменят на этот рейс штатных членов экипажа. С нами полетят также три человека, которые будут заниматься бомбой: Парсонс, Джеппсон и Безер. Представляю их вам, а они пусть познакомят нас с «пассажиром» из бомбового отсека…

Офицер в морской форме, капитан первого ранга Парсонс, рассказал, что, хотя новая бомба весит меньше пяти тонн, разрушительная сила ее равна пятнадцати тысячам тонн обычной взрывчатки. Чтобы дать представление о характере подобного взрыва, Парсонс показал фотографии, сделанные три недели назад в Аламогордо. Лишь увидев эти снимки, члены экипажа поняли, почему 509-ю авиагруппу так долго тренировали бомбометанию с большой высоты и уходу от цели с крутым виражом на максимальной скорости.

Накануне вылета Тиббетс дал «Сверхкрепости» под номером 82 имя своей матери: «Энола Гей». Генерал Фэрелл (заместитель начальника «Манхэттенского проекта») вместе с Парсонсом наблюдал за погрузкой «Малыша». Их беспокоило, что несколько Б-29, базировавшихся на Марианских островах, терпели аварии при взлете и взрывались с бомбами на борту. Случись такое теперь, от Тиниана не осталось бы и следа. Поэтому договорились, что окончательную сборку взрывателя бомбы Парсонс произведет уже в воздухе.

В 2.45 утра 6 августа «Энола Гей», освещенная лучами прожектора, словно кинозвезда на съемках, тронулась с места и начала разбег.

Через три часа полета над островом Иводзима к ней присоединились еще два Б-29. В числе их «Грэйт артист» майора Суини. Три дня спустя ему предстоит бомбить Нагасаки. Но сейчас у него другая задача. Атомная бомбардировка Японии – это не только демонстрация силы, это еще и продолжение испытаний на живых людях. По сигналу Тиббетса, Суини должен сбросить над целью контейнеры с аппаратурой, показания которой будут переданы по радио капитану Марквардту на третий бомбардировщик под номером 91.

Последующие два с половиной часа тройка «Сверхкрепостей» идет над толстым слоем облаков. Возможно ли будет прицельное бомбометание? Это должна решить другая тройка Б-29, летящая впереди. Один из них держит курс на Хиросиму, другой – на Кокуру, третий – на Нагасаки, чтобы разведать погоду над каждым из городов и дать окончательную рекомендацию о выборе цели.

Жители Хиросимы не знали об уготованной им участи. Всю весну и лето 1945 года они прислушивались к гулу сотен американских «сверхкрепостей», пролетавших мимо на огромной высоте. Город, славившийся красотой своих ив, каким-то чудом избегал кошмара воздушных налетов.

На сей счет ходило много толков. По одной версии янки не трогали Хиросимы, так как большинство японских эмигрантов в Соединенных Штатах – уроженцы этого города. Другие говорили, что «Би-сан» (так японцы называли Б-29) боятся попасть в расположенный где-то поблизости лагерь американских военнопленных. Третьи утверждали, что в Хиросиме живет кто-то их родственников президента США, чуть ли не его мать.

Понедельник 6 августа начался, как и другие дни войны. После двух ночных воздушных тревог мало кто обратил внимание на третью.

Ее объявили в 7 часов 09 минут утра, когда высоко над Хиросимой появился один единственный Б-29.

Это был самолет «Стрэйт флэш» майора Изерли. Глазам летчика открылся город, как бы окруженный белым нимбом. В неподвижном покрывале облаков как раз над Хиросимой оказался просвет диаметром в 20 километров.

Командир «Стрэйт флэш» радировал Тиббетсу: «Облачность меньше трех десятых на всех высотах. Бомбите первую цель». (Потом Изерли будет терзаться мыслью о том, что этой радиограммой он вынес смертный приговор Хиросиме.)

В 8 часов 14 минут 15 секунд «Энола Гей» освобождается от «Малыша», а «Грэйт артист» одновременно сбрасывает снабженные парашютами контейнеры с аппаратурой.

Еще 47 секунд над Хиросимой мирно светит солнце. За эти 47 секунд люди успевают забыть о замеченных ими парашютах, об удаляющемся гуле трех «Сверхкрепостей».

Будничные утренние заботы поглощают горожан вплоть до мгновения, когда беззвучная вспышка вдруг разом превращает Хиросиму в раскаленный пепел.

Обезглавленный Христос

Прошла всего одна ночь после пресс-конференции в штабе 20-й воздушной армии, где полковник Тиббетс рассказывал журналистам об уничтожении Хиросимы, восседая рядом с командующим стратегической авиацией США генералом Спаатсом.

Экипажи шести «Сверхкрепостей», участвовавших в операции, едва успели отоспаться, когда, к удивлению майора Суини, его вновь назначили в боевой вылет. Причем на сей раз вместо контейнеров с приборами бомбардировщику «Грэйт артист» предстояло сбросить «Толстяка» – такую же плутониевую бомбу, что была взорвана на башне в Аламогордо.

Полет, намеченный на субботу, внезапно перенесли на четверг, 9 августа. Суини чертыхался, да и многие штабные офицеры на Гуаме недоумевали: к чему такая спешка? Зачем пускать в ход вторую бомбу, когда у Вашингтона еще не было времени оценить, как Токио прореагировал на первую?

Трумэн торопился потому, что в ночь на 9 августа Советский Союз вступил в войну против Японии. В то самое утро, когда в Маньчжурии под ударами советских танков обратилась в бегство Квантунская армия, Б-29 майора Суини вновь поднялся в воздух с острова Тиниан. Второй полет, однако, проходил вовсе не так гладко, как первый. Над островом Иводзима бортмеханик обнаружил утечку бензина. А тут еще пришлось потерять полчаса, дожидаясь самолета майора Гопкинса, которому было поручено фотографирование взрыва. Один из двух Б-29, в сопровождении которых летел «Грэйт артист», пропал из видимости, а выходить в эфир майору Суини было запрещено.

Когда вся тройка наконец была в сборе и внизу вот-вот должна была показаться цель – город Кокура, ветер над Южной Японией вдруг изменил направление. Густая пелена дыма над металлургическим заводом Явата поползла в сторону и заволокла город.

Майор Суини сделал два захода, но прицельное бомбометание было невозможно.

Ничего не поделаешь: хоть горючего в обрез, идем на запасную цель! – объявил он экипажу.

Так решилась участь Нагасаки. Над ней тоже было облачно, но в просветах все же просматривались контуры залива, вдоль которого тянется город. В 11 часов 02 минуты утра «Толстяк» взорвался в пятистах метрах над крестом одной из многочисленных в Нагасаки церквей.

О возвращении на Тиниан не могло быть речи. Еле-еле, буквально на последних литрах горючего, дотянули до Окинавы. Однако посадочная полоса авиабазы была занята, а на отчаянные радиограммы с просьбой срочно освободить ее никто не отзывался.

Пришлось дать залп всеми имевшимися на борту ракетами. Лишь этот фейерверк (означающий по кодовой книге: «Дым в кабине. Иду на вынужденную посадку. На борту убитые и раненые») возымел действие.

«Грэйт артист» тяжело плюхнулся на бетон посредине полосы. К самолету со всех сторон устремились пожарные и санитарные машины.

– Где убитые и ранены? – выпалил санитар, взбежавший по аварийному трапу.

Суини из последних сил стянул с себя шлем и, показав рукой на север, мрачно произнес:

– Остались там, в Нагасаки…

Четыре с лишним века этот порт служил в Японии воротами христианства. Жителям Нагасаки был обещан покой на земле и рай на небе. Миссионеры тут строили церкви, звали на путь истинный и пугали муками ада. Но всей их фантазии о дьяволе не хватило бы и на тысячную долю того, что сотворил с городом христианин Трумэн.

Атомная бомба взорвалась над собором, который воздвигли возле тюрьмы, чтобы звон колоколов помогал заключенных каяться. Взрыв, однако, не пощадил никого: ни грешников, ни праведников, ни самих богов. Обезглавленный каменный Христос доныне стоит там среди развалин, опровергая свою собственную проповедь о том, будто в мольбах можно обрести спасение.

Брошюра для туристов

Автоматические стеклянные двери предупредительно распахиваются перед каждым входящим. Только августовский зной не может переступить за этот порог.

Холл «Хиросима гранд отеля» – это доведенный до совершенства комфорт. Невидимые машины нагнетаю прохладу. Невидимые плафоны мягко рассеивают свет. Столь же мягко струится откуда-то сверху музыка. Уютные кресла располагают к неге. А ливрейные официанты проворно и бесшумно разносят те же студено-горячительные смеси, что и в любом другом «гранд отеле» мира.

Здесь явно знают толк и в самом трудном из коктейлей – умеют смешать в правильной пропорции международный комфорт с умело отмеренной дозой местного колорита.

Турист класса «люкс» – существо сложное, требующее определенной среды. Привычной, но не настолько, чтобы наводить на мысли: ради чего же, собственно, стоило тащиться в эдакую даль? Гость хочет потягивать из запотевшего стакана свой излюбленный «Манхэттен», сознавая, что делает это не где-нибудь, а в Японии.

Деревянным балкам, что перекрещиваются под потолком, нечего поддерживать в железобетонном здании. Их назначение – напоминать об архитектуре японских памятников старины, которые турист видит на экскурсиях.

А эта решетка, что отделяет холл от главного входа? Между чугунными прутьями кое-где разбросаны прямоугольники бугристой меди. Они подсвечены скрытыми лампочками, которые попеременно вспыхивают там и тут. Огоньки среди краснеющей меди напоминают об остовах разрушенных домов, чудовищной жаре, когда вот так же пузырилось, бугрилось, закипало все вокруг: черепица, камень, живое человеческое тело.

Модернистская конструкция у входа намекает на главную достопримечательность, которая должна привлекать туристов в испепеленный японский город.

Первоклассный сервис – это предупредительность. И возле символической решетки положены специально изданные для туристов книжицы: «Как были сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки».

Раскрыл синюю обложку и уже не в силах оторваться. У нас много писали о судьбе майора Изерли. О том, как, терзаемый муками совести, этот американский летчик слал письма и деньги осиротевшим хиросимским детям, добивался, чтобы его заключили в тюрьму, пока власти не упрятали его в сумасшедший дом. А ведь самолет «Стрэйт флэш», который вел Изерли, не был непосредственным разрушителем Хиросимы. Он лишь разведал погоду. Куда меньше мы знаем об экипаже самолета «Энола Гей». Что чувствовали эти двенадцать человек, когда увидели под собой город, обращенный в пепел сброшенной ими бомбой?

Пусть же брошюра для туристов предоставит слово им самим.

6 августа 1945 года двенадцать американцев, с глазами, воспаленными от бессонницы, поднялись на борт бомбардировщика «Б-29». Самолет «Энола Гей» получил особое задание. Но лишь несколько часов спустя его экипаж смог понять до конца, насколько особым оно было.

Еще ни одному человеку не доводилось видеть того, что совершилось у них на глазах.

Имели ли США право применить атомную бомбу? Было ли это действительно необходимо? Нельзя ли было выиграть войну без этого крайнего средства?

Вот впервые изданный в Японии рассказ об атомной атаке, записанный со слов самих ее участников, членов экипажа «Энолы Гей».

Люис. Трумэн был тогда в Потсдаме и хотел, чтобы мы сбросили бомбу второго или третьего августа. Но мы никак не могли вылететь из-за погоды. Ждали вылета и нервничали, так что пришлось очень мало спать эти три или четыре дня.

Стиборик. Прежде нашу 509-ю авиагруппу постоянно дразнили. Когда соседи досветла отправлялись на вылеты, они швыряли камни в наши бараки. Зато когда мы сбросили бомбу, все увидели, что и мы лихие парни.

Тиббетс. Мы старались подобрать людей уравновешенных, без предрассудков.

Дазенбери. В таком деле, если вы с предрассудками, вас живо уволят.

Люис. Да, мы знали, что открываем новый век. Мне рассказывали о возне с ураном еще с сентября 1944 года.

До полета весь экипаж был проинструктирован. Тиббетс утверждал потом, будто бы только он один на борту был в курсе дела. Но это чепуха: все знали.

Во время взлета я все время думал о чудовище в бомбовом отсеке: не отказали бы предохранители, а то угодишь на небо вместе с аэродромом!

Джеппсон. Примерно через час после взлета я спустился в бомбовый отсек. Там стояла приятная прохлада. Парсонсу и мне надо было поставить все на боевой взвод и снять предохранители, – я до сих пор их храню как сувениры. Потом снова можно было любоваться освещенным луной океаном. Каждый был занят своим делом. Кто-то напевал «Сентиментальное путешествие» – самую популярную песенку августа 1945 года.

Люис. Командир дремал. Иногда и я покидал свое кресло: машину на курсе держал автопилот.

Нашей основной целью была Хиросима, запасными – Кокура и Нагасаки.

Ван Кирк. Погода должна была решить, какой из этих городов нам предстояло избрать для бомбежки.

Кэрон. Радист ждал сигналов от трех «сверхкрепостей», летевших впереди для метеоразведки. А мне из хвостового отсека были видны два «Б-29», сопровождавших нас сзади. Один из них должен был вести фотосъемку, а другой – доставить к месту взрыва измерительную аппаратуру (из-за этих контейнеров японцам и показалось, что бомба была сброшена на парашюте).

Тиббетс. Кресло командира установлено впереди пилотского. Мне легко было дотянуться до плеча Ферреби. У нас с ним было заведено, что я держал штурвал до последних шестидесяти секунд, а потом он брал управление на себя.

Ферреби. Мы очень удачно, с первого захода, вышли на цель. Я видел ее издалека, так что моя задача была простой.

Нелсон. Как только бомба отделилась, самолет развернулся градусов на 160 и резко пошел на снижение, чтобы набрать скорость. Все надели темные очки.

Джеппсон. Это ожидание было самым тревожным моментом полета. Я знал, что бомба будет падать 47 секунд, и начал считать в уме, но когда дошел до 47, ничего не произошло. Потом я вспомнил, что ударной волне еще потребуется время, чтобы догнать нас, и как раз тут-то она и пришла.

Парсонс. Самолет встряхнуло так, будто прямо под нами разорвался зенитный снаряд.

Кэрон. Я делал снимки. Это было захватывающее зрелище: гриб пепельно-серого дыма с красной сердцевиной. Видно было, что там внутри все горит. Мне было приказано сосчитать пожары. Черт побери, я сразу же понял, что это немыслимо! Крутящаяся, кипящая мгла, похожая на лаву, закрыла весь город и растеклась в стороны, к подножиям холмов.

Джеппсон. У меня прямо-таки перехватило дух.

Шумард. Все в этом облаке было смертью. Вместе с дымом вверх летели какие-то черные обломки. Один из нас сказал: «Это души японцев возносятся на небо».

Безер. Да, в городе пылало все, что только могло гореть. «Ребята, вы только что сбросили первую в истории атомную бомбу!» – раздался в микрофоне голос полковника Тиббетса. Я записывал все на пленку, но потом кто-то упрятал все эти записи под замок, и мало кому удалось их прослушать.

Кэрон. На обратном пути командир спросил меня, что я думаю об этом полете.

«Это похлеще, чем за четверть доллара съезжать на собственном заду с горы в парке Кони-Айланд», – пошутил я.

«Что ж, тогда я соберу с вас по четвертаку, когда мы сядем!» – засмеялся полковник.

«Придется подождать до получки!» – ответили мы хором.

Ван Кирк. Главная мысль была, конечно, о себе: поскорее выбраться из всего этого и вернуться целым.

Ферреби. Капитан первого ранга Парсонс и я должны были составить рапорт, чтобы послать его президенту через Гуам.

Тиббетс. Никакие условные выражения, о которых мы договорились, не годились, и мы решили передать телеграмму открытым текстом. Я не помню ее дословно, но там говорилось, что результаты бомбежки превосходят все ожидания.

Мишень по размеру

Бомбардир Ферреби наводил перекрестие прицела на самый центр хиросимской дельты, на мост Айои. Мост этот имеет форму буквы «Т». от середины главного пролета под прямым углом отведен другой мост, так как река Ота разделяется ниже на два рукава.

Эти-то два потока и омывают вытянутый клин, на котором теперь разбит Парк Мира. А напротив, у моста Айои, оставлен в неприкосновенности остов здания с оголенным куполом и пустыми глазницами окон – Атомный дом.

Памятник в центре парка задуман так, что человек, стоящий перед ним, как бы заглядывает в прошлое. Гигантское бетонное седло отделяет от взора нынешнюю Хиросиму. Под сводом виден лишь Вечный огонь, полыхающий позади памятника, а еще дальше в струях горячего воздуха зыбко колышется, словно изгибается от жара, оголенный купол Атомного дома.

Каждый год 6 августа в Парке Мира еще с рассвета заполняется людьми. Они молча стоят перед памятником, склонив обнаженные головы. Над безмолвной площадью неистовствует лишь хор цикад. Но вот глухо ударяет бронзовый колокол, ему вторят заводские сирены. И разом взлетают в небо сотни выпущенных на волю голубей, словно разнося на своих крыльях звуки хиросимского набата.

Произносятся речи, возлагаются венки: от мэра, от губернатора, от председателей обеих палат парламента, от премьер-министра. Но вся эта официальная церемония кажется лишь тонкой пленкой на поверхности бездонной чаши человеческого горя. Вслед за титулованными лицами в черных фраках с белыми траурными бантами к памятнику устремляется поток людей, потерявших в этот день родных и близких, ставших с этого дня сиротами или калеками. Хромой старьевщик с пустой корзиной добавляет к растущей груде венков и букетов свою одинокую хризантему. Две школьницы подводят старушку с траурным портретом на груди – портретом ее дочери и их матери.

Густеет дым поминальных свечей. А на противоположном конце парка все ярче алеют флаги. Там строятся в колонны сторонники мира.

6 августа, 8 часов 15 минут утра.

Как жгуче солнце в день и час, когда над этим самым местом вспыхнул огненный смерч!

Никогда человеческое тело не бывает столь раскрыто и беззащитно, как в эту самую знойную пору года. И нет часа более многолюдного, чем этот, когда весь город высыпает на улицы, начиная трудовой день.

«Выбор цели и момента взрыва сделал его эффект максимальным». Эта прочитанная в музее фраза по-особому доходит до сознания, когда августовским утром смотришь на Хиросиму с того места, над которым разорвалась атомная бомба.

Понимаешь тут и другое. Пентагон не случайно избрал жертвой город, который, как в тарелке, лежит в речной дельте, с трех сторон окруженный горам. Это была мишень, как раз равная размером и по форме силе первой 20-килотонной бомбы. Это была цель, где бомба могла обратить в руины и трупы весь свой дьявольский заряд.

Хиросима, Нагасаки, Кокура, Ниигата были избраны для атомной бомбардировки не как важные военные объекты. Для нового оружия требовалась лишь подходящей величины мишень, стопроцентное поражение которой могло бы привести человечество в трепет.

В брошюре, изданной для туристов, члены экипажа «Энолы Гей» рассказывают о том, как была погублена Хиросима. Но ни одно интервью не отвечает на вопрос: почему, зачем это было сделано?

Ответ на него дает другой документ, тоже изданный в Хиросиме: «Белая книга о последствиях атомной бомбардировки». Под этим свидетельством очевидцев поставили свои имена виднейшие ученые Японии во главе с лауреатом Нобелевской премии физиком Хидэки Юкава.

Участь Хиросимы – мгновенное и полное уничтожение целого города – должна была подкрепить заявку империализма США на превращение XX века в «век Америки».

В разделе «Жертва – Япония, враг – СССР» авторы «Белой книги» приводят слова английского исследователя Блэкетта, считающего, что применение атомных бомб было не столько последним актом второй мировой войны, сколько первой операцией в холодной войне против Советского Союза.

«Свыше трехсот тысяч невинных людей, убитых в Хиросиме и Нагасаки, – заключает „Белая книга“, – были, таким образом, жертвой, принесенной Соединенными Штатами на алтарь холодной войны».

А ведь, кроме двухсот сорока тысяч, погибших 6 августа, и восьмидесяти тысяч, погибших три дня спустя, жертвами этого величайшего из преступлений стали еще почти триста тысяч человек, доныне вынужденных терпеть физические и духовные муки.