Текст книги "Гений"

Автор книги: Всеволод Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

X.

Съ тяжелымъ чувствомъ я пошелъ домой. Что-то тамъ теперь, что будетъ? Чѣмъ кончится этотъ день для несчастной женщины?.. Подходя къ дому, я увидѣлъ, что въ окнахъ Лидиныхъ-Славскихъ темно. Они, вѣрно, еще не возвращались… А между тѣмъ, вѣдь, я замѣшкался въ курзалѣ. Гдѣ же они?

Войдя къ себѣ, я подумалъ, не лучше ли раздѣться и постараться заснуть. Вѣдь, уже поздно… да и, наконецъ, причемъ же тутъ я? Но эта мысль исчезла сама собою. Я сидѣлъ не раздѣваясь, и ждалъ. Все тихо. Такъ прошло, я думаю, полчаса, если не больше. Но вотъ въ корридорѣ шумъ… ближе… у моей двери тяжелые шаги. Слышу хриплый голосъ актера:

– Ну чего ты… да отворяй же скорѣй!..

Но ключъ, очевидно, долго не попадалъ въ замочную скважину. Наконецъ, я услышалъ, какъ отперлась дверь и снова захлопнулась. Нѣсколько минутъ все было тихо. Они, должно быть, ушли въ спальню. Нѣтъ, опять слышенъ въ сосѣдней комнатѣ, сквозь тонкую деревянную стѣну, его раздраженный голосъ. Я невольнымъ движеніемъ подошелъ къ стѣнѣ, и слушалъ.

Брань… да, онъ бранится!.. И вдругъ такія отчаянныя истерическія женскія рыданія, какихъ нельзя равнодушно вынести даже человѣку здоровому, съ крѣпкими нервами, а не то что больному. У меня сжалось сердце, и я продолжалъ слушать. Рыданія оборвутся, притихнуть, и снова вырываются еще ужаснѣе. А онъ кричитъ, бранится…

Я не выдержалъ. Вѣдь можетъ быть, онъ бьетъ ее. вѣдь, можетъ быть, тамъ происходитъ Богъ знаетъ что! Будь что будетъ, – если дверь не на запорѣ, я войду!

Но разсуждая больше, я кинулся въ коррйдоръ и схватился за ручку ихъ двери. Она подалась. Я у нихъ. Комната освѣщается всего одной свѣчкой. Софи передъ диваномъ, на полу, вся растерзанная, судорожно бьется. А онъ стоитъ у окна въ угрожающей позѣ. Достаточно было взглянуть на нее, на ея растрепанные, распустившіеся волосы, на безпорядокъ ея одежды, чтобы понять, что если онъ и по прямо билъ ее, то по крайней мѣрѣ толкалъ… я не знаю что!.. Достаточно было взглянуть на него, чтобы увидѣть, что онъ совсѣмъ пьянъ. Конечно, онъ не вынесъ своего фіаско и тамъ же, въ курзалѣ, напился.

Въ то время какъ я входилъ, онъ отвернулся и сразу меня не замѣтилъ. Но она меня увидѣла. Ея рыданія оборвались, стихли. Она поднялась. Мое появленіе, очевидно, сразу поразило ее и въ то-же время остановило ея истерическій припадокъ. Она быстро подошла ко мнѣ; ужасъ, отчаяніе были на ея облитомъ слезами лицѣ. Зубы ея стучали, она едва могла выговорить:

– Это вы… ради Бога, какъ-нибудь… помогите мнѣ, я не знаю что дѣлать!.. Онъ внѣ себя… онъ хотѣлъ зарѣзаться… схватилъ бритвы, я вырвала, за окно бросила… Онъ, Богъ знаетъ что, можетъ сдѣлать… помогите…

Она не успѣла еще договорить, какъ и онъ былъ передо мною. Онъ едва держался на ногахъ.

– Вы… вы… чего? что-о вамъ надо? – заплетавшимся языкомъ проговорилъ онъ, наступая на меня. – Смѣяться… а? смѣяться… надъ истиннымъ артистомъ?..

Я постарался вызвать въ себѣ хладнокровіе и крѣпко взялъ его за руку.

– Успокойтесь, – сказалъ я, пристально смотря ему въ глаза: – успокоитесь же… произошло недоразумѣніе… вы и публика не поняли другъ друга.

Софи глядѣла на меня такимъ отчаяннымъ, умоляющимъ взглядомъ. Я крѣпче сжалъ его руку, и рѣшительно продолжалъ:

– Вы прекрасно исполнили всѣ роли, я пришелъ васъ поздравить, поблагодарить васъ.

Онъ пошатнулся и вдругъ я почувствовалъ, что онъ меня душитъ въ своихъ пьяныхъ объятіяхъ.

– Дрругъ!.. – вопилъ онъ:– хоть одинъ человѣкъ нашелся… пон-нимаетъ!.. вы пон-нимаете… вы рразвитой чел-вѣкъ… а вѣдь, это – стадо свиней… стадо… и вотъ… бисеръ… бисеръ передъ свиньями…

Я кой-какъ высвободился изъ его объятій.

– Заставьте его лечь, уведите въ спальню… – шептала Софи.

Я схватилъ его за талію и повелъ. Онъ не сопротивлялся.

Припадокъ пьянаго бѣшенства смѣнялся безсиліемъ, сонливостью.

Черезъ двѣ, три минуты мнѣ удалось уложить его. Онъ несвязно бормоталъ, повторяя все одно и то-же:

– Бисеръ передъ свиньями… каково это ар… артисту!.. Ужасная судьба… судьба ге… генія!..

Онъ захрапѣлъ.

Я тихонько притворилъ дверь изъ спальни и остался въ первой комнатѣ съ Софи. Она не плакала, не рыдала. Она неподвижно сидѣла на диванѣ, съ такимъ скорбнымъ выраженіемъ въ лицѣ, что я не въ силахъ былъ уйти. Она взглянула на меня, и изъ этого взгляда я понялъ, что могу остаться, даже долженъ остаться, что теперь, въ эти минуты, одиночество для нея невыносимо.

XI.

Я подошелъ къ ней.

– Благодарю васъ! – прошептала она, крѣпко сжимая мнѣ руку своей маленькой, похолодѣвшей рукою.

– Что онъ?.. – едва слышно, вспыхивая и сейчасъ-же блѣднѣя, прибавила она.

– Онъ заснулъ… – крѣпко, и врядъ ли проснется.

Я прочелъ въ ея робкомъ, почти угасшемъ взглядѣ стыда, смущеніе и мольбу.

– Не осуждайте его, ради Бога, не осуждайте, – умоляющимъ голосомъ начала она. – Если-бы вы знали, какъ мы… какъ онъ несчастливъ!.. Вы скажете, что, несмотря ни на какія бѣды, человѣкъ долженъ быть твердъ и не падать, не унижаться передъ собою… Да, конечно… но, Боже мой, вѣдь, силы ограничены, вѣдь, это всю жизнь, поймите! Онъ давно, почти съ дѣтства, отдалъ себя на служеніе искусству…

Мнѣ показалось, что она начинаетъ говорить будто заученый урокъ, несмотря на то, что горячая искренность и глубокое горе слышались въ ея голосѣ.

– Онъ любитъ искусство, – продолжала она:– вѣритъ въ свое призваніе, чувствуетъ въ себѣ силу таланта, да, чувствуетъ… И вотъ, всю жизнь одна только неудача, одни пораженія, непониманіе!.. Вѣдь, если-бы это въ первый разъ!! Но, конечно, еще никогда не было ничего подобнаго, только должной оцѣнки, похвалъ, громкихъ рукоплесканій, всего, безъ чего артистъ не можетъ жить, безъ чего не можетъ развивать свой талантъ, всего этого было такъ мало!.. А главное, передъ кѣмъ ему приходилось играть? – никакого пониманія, сами не знаютъ, чему шикаютъ, чему аплодируютъ! Вѣдь, не такъ-же ужъ, въ самомъ дѣлѣ, дурно онъ играетъ! Вѣдь, и сегодня, скажите мнѣ по правдѣ, неужели ничего не было въ его игрѣ? Развѣ сцена между королемъ и Позой вышла дурно?.. Онъ вложилъ въ нее столько чувства… это любимая его сцена. Ну, скажите, неужели такъ дурно?..

Взглядъ ея, все глубже и глубже устремлявшійся мнѣ въ глаза, молилъ, требовалъ отвѣта и страшно его боялся.

Мои глаза невольно опустились.

– Дѣло въ томъ, – нетвердо сказалъ я:– что самая форма этого представленія неудачна, не могла быть понята собравшейся публикой. Надо знать публику и ея требованія для того, чтобы имѣть успѣхъ.

Она жадно ухватилась и за эти слова мои.

– Да, да, вы правы, конечно! – съ нервной живостью воскликнула она:– въ этомъ и причина неуспѣха. Но если-бы вы только знали то отчаяніе, въ какое онъ пришелъ! Не судите его… онъ боленъ отъ всѣхъ этихъ неудачъ, оскорбленій его артистическому самолюбію. Я хотѣла удержать его, уговорить… но не могла. Онъ сталъ пить… и вотъ – вы видѣли!..

– Гдѣ вы узнали его, какъ сошлись, какимъ образомъ вышли за него замужъ? – спрашивалъ я, чувствуя, что именно теперь, въ эту минуту, она откровенно мнѣ скажетъ все.

Она слишкомъ долго была замкнута въ себѣ самой, въ своемъ горѣ, въ своей гордости. Но теперь, теперь осталось одно горе, и ей нужна, страстно нужна живая человѣческая душа, хоть для минутной помощи ея глубокому душевному одиночеству.

Она вдругъ стала даже почти спокойной и задумалась. Все ея дѣтски нѣжное, юное и въ то-же время уже совсѣмъ законченное, страдальческое лицо приняло сосредоточенное выраженіе. Брови сдвинулись, на лбу собралась морщина.

– Хорошо! – сказала она, какъ-то рѣшительно тряхнувъ головою и глядя на меня серьезнымъ, глубокимъ взглядомъ. – Хорошо! я скажу вамъ все. Я знаю, здѣсь ходятъ всякія сплетни про меня… и мнѣ конечно, это все равно, пусть думаютъ обо мнѣ, что угодно. Но вы… да, я не хочу, чтобы вы обо мнѣ думали такъ… чтобы вы думали не то, что есть. Я вамъ благодарна…

Голосъ ея дрогнулъ, и прелестный ротъ уже совсѣмъ почти сложился въ ту жалкую и милую мину, какая появляется у дѣтей, собирающихся плакать. Но это было на одинъ только мигъ. Она подавила въ себѣ слезы и продолжала:

– Мнѣ никого, никого не надо, мнѣ тяжело съ людьми, одной лучше, и я не хотѣла, чтобы вы… но теперь, сегодня… вѣдь, вы одни отнеслись по-человѣчески, вы одни пожалѣли и помогли мнѣ. Я вамъ скажу все…

Она наклонилась къ столу, на которомъ почти уже догоралъ огарокъ свѣчки, подперла голову обѣими руками. Ея растрепавшіеся, распустившіеся бѣлокурые волосы обильной волной упали напередъ, почти закрывая отъ меня лицо ея. Я видѣлъ только опущенныя вѣки ея глазъ и длинныя темныя рѣсницы.

XII.

– Вы вѣрно думаете, что я очень молода, – начала она:– я почему-то кажусь моложе своихъ лѣтъ, но я вовсе не молода. Мнѣ уже двадцать-два года!

И это было сказано такъ серьезно, что несмотря на волненіе, меня охватившее, я не могъ удержаться отъ улыбки.

– Нечего сказать, большіе года! – невольно проговорилъ я.

– Конечно, большіе, для женщины большіе, и мнѣ кажется, что я давно, давно живу на свѣтѣ, увѣряю васъ. Юность моя представляется мнѣ такъ далеко, и я чувствую, какъ состарилась, какъ устала, это правда!.. У меня много родныхъ, и въ нашей губерніи, и въ Москвѣ, и въ Петербургѣ, но я съ немногими изъ нихъ была близка. А теперь ужъ никто изъ родни меня знать не хочетъ, и я навѣрно съ ними никогда больше не встрѣчусь. Я сирота. Мать умерла, когда я еще была совсѣмъ маленькая. Отецъ отдалъ меня на воспитаніе бабушкѣ, а самъ остался въ Петербургѣ. Ему было уже больше сорока лѣтъ, когда я родилась. Онъ служилъ, потомъ былъ сенаторомъ. Потомъ умеръ. Я такъ и не помню его, никогда не видала. У бабушки мнѣ было хорошо. Она хотя иногда и сурова, но вовсе не зла, и по своему, пожалуй, меня и любила. Только я никогда ни отъ кого не видала ласки…

Жили мы въ деревнѣ богато. Это старое родовое имѣніе. Огромный домъ, много прислуги, у меня всегда было по двѣ гувернантки. Только никто никогда не ласкалъ меня, поймите! Сначала, конечно, я не могла понимать этого. Ну, а потомъ, потомъ – поняла, и это такъ навсегда и легло на меня. Я много думала, хотя и глупыя у меня были мысли, нотому-что я мало что знала, почти ничего не видала… а думала много, по цѣлымъ днямъ. Большой я стала рано, то-есть, по крайней мѣрѣ, такъ понимала себя…

У насъ въ домѣ огромная дѣдушкина библіотека. Онъ былъ большой любитель книгъ, особенно французскихъ, да и отъ прадѣда много осталось старинныхъ книгъ, съ конца восемнадцатаго вѣка. И вотъ, съ шестнадцати лѣтъ, эта библіотека стала моимъ единственнымъ сокровищемъ. Да и что-бы я дѣлала, если бъ не читала, скучно было-бы. Къ намъ почти никто не пріѣзжалъ въ деревню. Бабушка по зимамъ стала меня возить въ Н., мѣсяца на три. Но, несмотря на то, что она меня хотѣла тамъ веселить, мнѣ въ городѣ всегда бывало гораздо скучнѣе и все хотѣлось опять домой, въ деревню, въ библіотеку. Каждая книга давала мнѣ жизнь, свою жизнь, не похожую ни на что, видѣнное мною вокругъ себя. Но вотъ, этому два года, со мною случился переворотъ: я вдругъ разлюбила книги, надоѣли онѣ мнѣ. Многое было прочитано, но многое еще оставалось. Наконецъ, вѣдь, я могла выписывать новыя книги. Но я ихъ совсѣмъ разлюбила. Каждая книга казалась мнѣ скучной. Я по цѣлымъ днямъ бродила изъ угла въ уголъ, ничего не дѣлая, а то уходила въ большой старый садъ, и сама не замѣчала, куда иду, гдѣ я. Очнусь– и вижу, что зашла Богъ знаетъ куда. Мыслей нѣтъ, а тоска давитъ, и не могу я никуда отъ нея дѣваться!

Въ городъ пріѣхали, еще тошнѣе стало. На вечеръ повезетъ бабушка, знакомые пріѣдутъ, въ театрѣ мы, – ничто меня не интересуетъ. Недостаетъ мнѣ чего-то, да такъ недостаетъ, будто воздуха нѣтъ, будто дышать нечѣмъ…

Наконецъ, я поняла чего мнѣ недостаетъ, понимаете и вы, вы скажете: любви. Ну да, конечно, любви. Только какой! Не влюбленности, нѣтъ, увѣряю васъ. Все это казалось мнѣ пошлымъ, ничтожнымъ. Нѣтъ, мнѣ хотѣлось найти человѣка, котораго-бы я могла поддержать, спасти, отогрѣть. Вотъ какой любви мнѣ хотѣлось! Вѣдь, меня никто никогда не ласкалъ, ня баловалъ, не любилъ, и я сама никого не любила. А между тѣмъ во мнѣ было много любви. Когда я поняла это, только объ этомъ и стала думать. И вспомнилось мнѣ все, что я давно и недавно читала. Вспоминались мнѣ всѣ тѣ романы, гдѣ именно женщина спасала своей любовью мужчину, поднимала его, была ему вѣрной, надежной опорой, окрыляла его талантъ. Этотъ человѣкъ, который-бы погибъ безъ нея, вѣдь онъ дѣлался почти ея созданіемъ, Всѣ его способности, его творчество, плодотворное творчество, становилось дѣломъ ея рукъ. Его успѣхъ былъ ея успѣхомъ, и она могла законно гордиться имъ!.. Но гдѣ-же мнѣ было найти такого человѣка?.. Я почти никого не знала. А кого знала въ нашей глуши, да въ Н., все это было совсѣмъ не то…

И вотъ когда мы въ послѣдній разъ пріѣхали въ городъ, я у знакомыхъ на вечерѣ встрѣтила его. Его въ Н. во многихъ домахъ принимали. Сразу онъ мнѣ очень не понравился, но потомъ вышло такъ, что завязался интересный разговоръ. Я сама затронула то, что меня интересовало, что наполняло меня всю. Тогда, на моихъ глазахъ, онъ вдругъ совсѣмъ преобразился. Если-бы вы знали, какъ горячо онъ говорилъ! Я вслушивалась въ каждое его слово. Потомъ всю ночь не могла заснуть, все думала, думала. Потомъ я еще разъ съ нимъ встрѣтилась, и скоро я поняла, что онъ именно и есть тотъ глубоко несчастный, талантливый человѣкъ, талантъ котораго остается непонятнымъ и гибнетъ потому, что никто не приходитъ къ нему на помощь, потому что нѣтъ рядомъ съ нимъ женщины, чтобы любить его, поддержать, поднять на ту высоту, какой можетъ достигнуть его талантъ, если будутъ благопріятныя условія для его развитія…

Она боязливо и вопросительно взглянула на меня.

– Вы не говорите, что это дѣланно, что это фантазія одна?

– Вы видите, что я только васъ слушаю съ большимъ интересомъ и участіемъ.

Она продолжала:

– Мы съ нимъ встрѣчались часто, потому что я этого хотѣла, потому что я искала этихъ встрѣчъ. Конечно, онъ очень скоро замѣтилъ чувство, которое меня влекло къ нему…

– Но вы, видали его на сценѣ? – вырвалось у меня.

– Я видѣла его всего одинъ разъ. И вотъ этотъ-то вечеръ совсѣмъ ясно показалъ мнѣ, до чего онъ несчастливъ, до чего нуждаются, и онъ, и его талантъ, въ спасеніи. Давали «Гамлета». Если-бы знали вы только какими исполнителями онъ былъ окруженъ! Это былъ одинъ ужасъ! И, вѣдь, правду сказалъ онъ сегодня, что дурная игра сотоварищей портитъ игру самаго талантливаго артиста, уничтожаетъ впечатлѣніе. Все это онъ выяснилъ мнѣ, и я, конечно, видѣла, что онъ правъ. Онъ не въ своей сферѣ. Вотъ тогда, въ тотъ день, мы много, долго говорили о путешествіи его по Россіи, о томъ, что онъ долженъ быть свободенъ, но связанъ ни съ какой антрепризой… Тогда и зародилась мысль объ этихъ conférences. Я видѣла недюжинный, самобытный талантъ, а обстоятельства, среда его губитъ! Дать ему возможность выбиться изъ нужды, чтобы ему не надо было подчиняться какому-нибудь грубому антрепренеру, унижать себя игрою съ послѣдними бездарностями, и онъ будетъ спасенъ, будетъ служить искусству. Да и талантъ получитъ, наконецъ, награду!..

Я видѣла, конечно, что онъ ужъ не молодой человѣкъ, что все, что было съ нимъ прежде, не могло на немъ не отразиться. Но тутъ была для меня опять задача: заставить его забыть все прошлое, возвысить его…

Она остановилась, и неожиданныя мною рыданія вырвались изъ ея груди. Я не зналъ, что и дѣлать. Но она сама, такъ-же быстро, отерла глаза и прошептала:

– Ахъ… эти нервы! не смущайтесь… вотъ и прошло… Да… что я говорила? Да, послѣ «Гамлета» у него было какое-то очень непріятное объясненіе съ антрепренеромъ, и онъ съ нимъ разстался. Потомъ нѣкоторое время я его совсѣмъ не видала, хоть и старалась увидать. Потомъ я его встрѣтила… только какого! – отрепаннаго, блѣднаго… Онъ долго ничего не хотѣлъ мнѣ говорить, наконецъ, во всемъ признался… въ своей нищетѣ, ужасномъ положеніи… Его надо было спасти… Я нашла то, къ чему стремилась – достойную цѣль жизни. Тогда мнѣ ничего больше не надо было… Я чувствовала себя счастливой… Я думала только о немъ… Черезъ мѣсяцъ мнѣ минулъ двадцать одинъ годъ, я стала совершеннолѣтней. У меня въ рукахъ были тридцать тысячъ, оставленныя мнѣ отцомъ… Я убѣжала съ нимъ… мы обвѣнчались… этому на дняхъ годъ… и вы видите, – упавшимъ голосомъ закончила она:– я ничего не достигла, ничего не сумѣла сдѣлать… я сказалась слабой, непригодной для своей задачи…

Я былъ совсѣмъ разстроенъ, и меня начинало одолѣвать то нервное раздраженіе, мучительно возрастающее съ каждой секундой, отъ котораго я и пріѣхалъ сюда лѣчиться. Меня такъ и охватило возмущеніе противъ этого, храпѣвшаго въ сосѣдней комнатѣ, пьянаго «генія».

– Боже мой, какъ вы несчастны! – воскликнулъ я:– вамъ ни дня, ни минуты нельзя оставаться въ этой затхлой, безнадежной тюрьмѣ! Вамъ надо спасаться, иначе вы погибли…

– Да, я несчастна, – сказала она, вставая и останавливаясь передо мною:– да, но для меня нѣтъ спасенія… О какомъ спасеніи вы говорите?

– Объ единственно возможномъ. Я говорю – не медля ни дня, ни минуты уѣзжайте… если можете, уѣзжайте къ бабушкѣ… плачьте передъ нею, требуйте для себя спасенія… Если не можете къ бабушкѣ, придумаемъ что-нибудь… Только уѣзжайте!

Она холодно усмѣхнулась.

– Вы увлекаетесь, и… кажется, меня не поняли. Если я слаба, это моя бѣда, мое горе, но какъ же я могу его покинуть?! Вѣдь, пока я съ нимъ, все-же остается надежда, а такъ… что-же это такое будетъ?!

– Вы должны пожертвовать гордостью, она влечетъ васъ къ гибели… Вы его не любите! Вы любили не его, а ту высокую, идеальную цѣль, которую себѣ поставили… Вы не виноваты въ своей ошибкѣ, но, вѣдь, она ясна!..

Онъ отвратительно храпѣлъ въ сосѣдней комнатѣ, и этотъ пьяный храпъ доводилъ меня почти до бѣшенства. Я продолжалъ:

– Вы теперь видите, что «генія» – нѣтъ… онъ былъ созданъ вами… Есть только человѣкъ, который никогда не можетъ понять васъ и не въ силахъ сдѣлать ни одного шага, чтобы подняться до васъ… А васъ онъ тянетъ внизъ!.. Я вижу, знаю навѣрно, иначе быть не можетъ, вы все, все понимаете! Вѣдь, я васъ видѣлъ сегодня, съ самаго начала… вѣдь, вы заранѣе знали, что все это – одно бездарное, чванное паясничество, и ничего больше!..

Я многое бы далъ чтобы вернуть назадъ эти вырвавшіяся у меня слова, но они уже сказались. Она отступила отъ меня и пошатнулась, хватаясь рукою за сердце.

– Боже мой, какъ вы жестоки! – отчаяннымъ голосомъ простонала она. Зачѣмъ вамъ понадобилось нанести мнѣ этотъ послѣдній ударъ!!! Отнять у меня послѣднюю надежду! Вѣдь, я жила ею… и теперь… мнѣ нечѣмъ жить!.. вы болѣе жестоки, чѣмъ всѣ враги мои!.. оставьте меня… уйдите!..

Она упала на колѣни на полъ, схватилась за голову. Потомъ руки ея безсильно опустились.

– Оставьте меня!.. – еще разъ прошептала она.

Я пришелъ въ себя; но мнѣ ужъ нечего было дѣлать. Для меня ничего не оставалось, кромѣ позднихъ сожалѣній о своей нервности, самозабвеніи. Я ушелъ.

Я раздѣлся и легъ, но не спалъ и все прислушивался. У сосѣдей было тихо. Только подъ утро удалось мнѣ заснуть. Когда я проснулся, то, взглянувъ на часы, убѣдился, что ужъ давно пропустилъ обычное время питья «воды», прогулки и ванны… Одѣвшись и выйдя въ корридоръ, я увидѣлъ сосѣднюю дверь отпертою. Та самая подозрительнаго вида особа, которая торговалась со мною въ день моего пріѣзда, стояла у этой двери. Комнату чистили и убирали. Лидины-Славскіе съ часъ тому назадъ уѣхали изъ N-ска…

Я и самъ черезъ нѣсколько дней уѣхалъ, даже не окончивъ курса лѣченія. До сихъ поръ я ничего о нихъ не знаю.

1917