Текст книги "Götterdämmerung: cтихи и баллады"

Автор книги: Всеволод Емелин

 
Трудно интеллигентной девушке стать
                        хохлушкою.
Сколько не ешь соленого сала,
Сколько не подмахивай бородавчатому
                           Ющенко,
Сколько не устраивай на голове “хало”.
 
 
Как ни бились для улучшения ее имиджа
Специалисты высокооплачиваемые,
                                  как ни изголялись на бабе,
Все равно получилась не гарна дивчина,
А какая-то конотопская недоделанная барби.
 
 
Тихо сидела б да хлопцев чубатых бы
                           слухала,
С волосами, перекисью водорода
                            травленными,
В прабабушкином платье с рукавами
                           буффами
И желанием вернуть народу Кучмой
                             награбленное.
 
 
Перед хрупкой женщиной с трогательными
                              рюшами
Склоним колени и головы, как положено,
Я любил бы ее, если был бы юношей,
Мне, в отличие от Черномырдина, нравится
                              рожа ее.
Революции, даже оранжевые, даже поющие,
Пожирают детей своих, и она была сожрана.
 
 
Вместо горилки выпью сегодня водки.
Жизнь прожить – не через Майдан
                                 перевести калеку и алика.
Мне в Интернете обещали показать
                                  ее порнофотки.
Я залез – оказалась фигня какая-то.
 

 
Переполнилась всякая мера
Человеческой мрази и подлости.
Москвичи, защитимте мэра,
Наших бьют в Белгородской области!
 
 
Не в Воронеже какого-то негра
Или там перуанца какого.
Они обидели нашего мэра
Юрия Михайловича Лужкова.
 
 
Обижают по полной программе
Белгородцы осатаневшие —
Топорами бьют, топорами!
Как Раскольников старуху процентщицу.
 
 
Помню, в лагере пионерском,
Расположенном в дальней местности,
Нас пейзане окрестные зверски
Тоже били в состоянии нетрезвости.
 
 
Хрен бы там со мной, с пионером,
Затянулись шрамы на шкуре.
Но тут подняли руку на мэра,
На супругу их и на шурина.
 
 
Вы узнаете, белгородцы,
Как играть такими вещами.
Ведь Москва никогда не сдается,
Помнит все! Ничего не прощает!
 

 
А ведь выкинут, сволочи, выкинут…
Вот и Слиска уж, и Матвиенко…
Привезли Ильина с Деникиным,
Ильича же под жопу коленкой.
 
 
Сколько лет лежал в формалине
Никого-то пальцем не трогал.
На асфальт среди скрещенных линий
Его выкинут на дорогу.
 
 
Неужели и вправду, товарищи,
По приказу буржуйской власти
Сволокут на Волчье кладбище
Все его составные части?
 
 
Сволокут под пьяные крики,
Под церковное сладкое пение.
Нате вам Ильина с Деникиным,
А за это отдайте Ленина.
 
 
Нет, не в курсе мое поколение,
Чего там написал Ильин,
Но все помнят работу Ленина
“Как нам реорганизовать РАБКРИН”.
 
 
Кто ж на бой ради жизни достойной
Призовет нас с броневика?
Кто простому солдатику в Смольном
Объяснит, где достать кипятка?
 
 
Ведь не Матвиенко, не Слиска
Написать не сумеют ни в жизнь
Ничего похожего близко
На “Материализм и эмпириокритицизм”.
 
 
Тело, правившее историей,
Станет пищей червей и тления,
И настанет на нашем просторе
Сразу полное примирение.
 
 
Стоит Ленина вслед за Сталиным
Взять и вычистить из мавзолея —
Придет русское национальное
К нам единство и примирение.
 
 
Что ж, с почином вас всех великим!
Только с кем теперь примиряться нам?
Лозунг “Все на борьбу с Деникиным!”
Актуален, как в девятнадцатом.
 
 
А не точка ли здесь бифуркации?
(Термин из теории хаоса).
Вдруг пойдут такие реакции…
Мало, блядь, никому не покажется.
 

 
Страх сковал мегаполис
В воздухе пахнет паленым
Душит Париж Красный пояс,
Ставший давно зеленым.
 
 
Выпей, мусье, в ресторане
Двойную дозу рикара,
Чуешь, сжимает пламя
Окружность Больших бульваров?
 
 
Мусульманские банды
Все, что хотят, здесь делают.
Нет у вас больше Роланда,
Нет Орлеанской девы.
 
 
Жалко, брат парижанин,
Сожженного “Ситроена”?
Тебя же предупреждали:
Голосуй за Ле Пенна!
 
 
В выбитые витрины
Тупо глядят бизнесмены.
Мы же вам говорили
Голосовать за Ле Пенна!
 
 
Пялят глаза в печали
На обгоревшие стены.
Мы же вас призывали
Голосовать за Ле Пенна!
 
 
Слушай вдали унылый
Вой полицейской сирены.
Раньше-то надо было
Голосовать за Ле Пенна!
 
 
Вот и сидите в заднице,
Вшивые либертены.
Будете знать, как кланяться
Нашим родным чеченам.
 
 
Вспоминайте парижские ночки,
Смуглых подростков стаи.
Это еще цветочки,
Утро псового лая.
 
 
Двинут вам всем под жопу
Африканским коленом.
Вы просрали Европу,
Не избравши Ле Пенна.
 
 
Плачьте теперь, парижане,
Глядя на свой позор.
Прав был поэт Полежаев:
“Французы пусты, как вздор”.
 

 
Пришел ноябрь печальный,
Словно обед в больнице.
Нет времени идеальней
Чем взять да и удавиться.
 
 
Злой дождь долбит по лысине,
Промокли прохоря.
Попробуй тут дождися
Седьмого ноября.
 
 
И наше государство
Среди ноябрьской грязи
В борьбе с депопуляцией
Подарило народу праздник.
 
 
Казанская икона,
Успешный штурм Кремля
Получили силу закона
Четвертого ноября.
 
 
И Минин, и Пожарский,
Гудят колокола —
Ну как же не нажраться
Четвертого числа!
 
 
В честь окончанья смуты,
Нависшей над державой,
Возьму бутыль “Салюта” —
“Салюта Златоглавой”.
 
 
Ведь мы же не манкурты,
Чтим нации единство.
Ну как тут прямо утром
Не взять и не напиться.
 
 
И дальше три дня четко
Звучит России слава —
Ох, и крута та водка
Из города Беслана.
 
 
С больною головою
Восстав с похмелия,
Глядишь, а над страною
Седьмое ноября.
 
 
То ли капиталистов,
Прогнав, то ли царя,
Есть смысл опохмелиться
Седьмого ноября.
 
 
Мы будем пить нон-стопом
За грозное ЧК,
Чтобы вернули в жопу
Закон о ЖКХ.
 
 
За мощь советской власти
(Ух, как она крепка!)
Чтоб Дума дождалася
Матроса Железняка.
 
 
Мы выпьем, вздрогнем, вмажем,
Чтобы скорей настал
Тот день, когда он скажет,
что: “Караул устал”.
 
 
Шумит, гремит застолье,
Кого-то желчью рвет —
Он потерял здоровье
В борьбе за свой народ.
 
 
Пора б остановиться,
Но вот уже подходит
Радостный День милиции,
Так любимый в народе.
 
 
Ну как за вас не напиться
Патрульный и постовой?
Отважные дзержинцы
С холодной, как лед, головой.
 
 
Наследники Дяди Степы —
Простые, строгие, добрые,
Они залезали мне в жопу
В надежде найти там доллары.
 
 
А ты, раздвигая ягодицы,
Искал в анале бабло?
Так пей же за День милиции
И знай, что тебе повезло.
 
 
Вот почему пьем мы дружно
За их здоровье и счастье —
Потому что их служба
Очень трудна и опасна.
 
 
Нальемте “Салют Златоглавая”
И выпьем ее, друзья.
Да вот голова моя слабая,
Забыл, к чему это я.
 
 
Всего-то неделю пили мы,
А я уже готов.
Начали вроде с Минина,
Зачем-то дошли до ментов.
 
 
“Слабость, усталость, вялость” —
Цитата – Иосиф Бродский.
Все в голове смешалось,
Словно в доме Облонских.
 
 
Ворон над ухом кычет:
“Будешь известный автор,
Если не сдохнешь нынче,
завтра и послезавтра”.
 
 
Если не сдохну нынче,
То не запью без повода
До Рождества католического
До Старого Нового года.
 

 
“Коммунизм – это Советская власть
Плюс электрификация всей страны” – учил
                            Владимир Ильич еще.
Но тут вдруг встал господин Чубайс
И пообещал отключить электричество.
 
 
Помню, напротив Кремлевских стен
С восхищением и надеждой смотрели мы,
                              безусыми пацанами,
На выложенный из лампочек этот
                               бессмертный трехчлен
Под сенью дымящих труб, над Москвы-реки
                            голубыми волнами.
 
 
а=б+с, как писали в школе, в тетрадь,
Но пошло все иначе, чем предполагали мы.
Начали с суммы эту великую формулу
                                          разрушать,
А теперь дотянулись руки и до слагаемых.
 
 
“Что сказать вам о жизни?”
Да пошла бы она в пизду!
В ней всегда происходит не то, что надо.
Первым делом, заместо коммунизма,
Обещанного в 1980 году,
Нам устроили дефективную Московскую
                                   олимпиаду.
 
 
В общем, судьба моего поколения
                             не задалась.
Остается только пойти да опять нажраться.
В 91-м у нас отобрали Советскую власть,
А теперь, похоже, настал пиздец
                                     и электрификации.
 
 
P.S. Я сегодня ходил в “Мосэнергосбыт”.
Там сидит бюрократ на бюрократе,
Завели кабинеты, каждый мордаст и сыт,
А меня, с договором, послали к едреней
                            матери!
 

 
Не сажайте москвичек
Вы в машины, кавказцы.
Они ножиком тычут
Прямо в самые яйца.
 
 
Короче, джигит,
Если дорог свой хер,
Не подвози ты
Московских мегер.
 
 
Вот стоит, голосует
Завлекает кавказца,
Может с жилистым хуем
Он навеки расстаться.
 
 
Пусть красив ее образ
Безо всяких прикрас,
Но не жми ты на тормоз,
А дави ты на газ.
 
 
Если ты остановишься
И ее подберешь,
За твое, за сокровище,
Я не дам медный грош.
 
 
По задумчивой улочке
Ты ее повезешь.
Она тихо из сумочки
Достает хлебный нож.
 
 
Проплывает столица
Казино, суши-бар…
Тут она изловчится
И наносит удар.
 
 
Кровь горячая вспенится,
Брызнет, словно фонтан.
Да, сильна зависть к пенису
Как писал Жак Лакан.
 
 
Каково умирать-то,
Вымыв кровью салон,
Под проклятое радио,
Под хрипящий “Шансон”.
 
 
Коль хотите вы личной
Жизнью жить половой,
Не сажайте москвичек
В тачку, рядом с собой.
 
 
Пусть никто их не возит
Ни в кино, ни на блядки.
Пусть стоят и морозят
Своих маток придатки.
 
 
Пусть стоят у обочины,
Жалко машут рукой.
И пусть ножик заточенный
Зря таскают с собой.
 
 
Чтоб одно им осталось —
Лезть в набитый троллейбус.
Пусть завидуют фаллосу,
Но не сметь его резать!
 
 
Я пишу это в книжку,
Стоя на тротуаре,
Где катают детишки
Подозрительный шарик.
 

 
Что же вы, демократы,
Геев не защитили?
Их к Неизвестного солдата
Не пустили к могиле.
 
 
В то время, как жизнь он отдал,
Неизвестный солдат,
Чтобы в Москве мог свободно
Проходить гей-парад.
 
 
Гомофобы сказали геям:
– Мосдума вам не Рейхстаг.
К подножию Мавзолея
Мы бросим ваш радужный флаг!
 
 
Осталась на сердце горечь,
Как от дрянного вина.
Что ж молчит депутат Бунимович?
Он же друг Кузьмина.
 
 
Не привлекли вниманья.
Не подняли вопросов.
Отдали на поруганье
Ордам хоругвеносцев.
 
 
А им, чем судиться с Гельманом
Над иконной доской,
Веселее гоняться за геями
По субботней Тверской.
 
 
В мозги приходит сразу
Очень большая охота
Переиначить фразу
Из старого анекдота:
 
 
Пуще зенницы ока,
Брата родного сильнее
В России, где жизнь так жестока,
Берегите евреи геев!
 

 
Я вообще-то тоже поэт
И частенько впроголодь кушаю.
Не затем плачу я за свет,
Чтоб давали премии Кушнеру.
 

2006

 
На Тверской, где шумно и красиво,
Где стоит Центральный телеграф,
Выпив-то всего бутылку пива,
Я подвергся нарушенью прав.
 
 
Был двумя ментами с автоматом
Схвачен и посажен в воронок,
И хоть был ни чем не виноватым,
Доказать я ничего не смог.
 
 
Упирался, как меня тащили,
Грыз зубами клетку на окне,
Только ни один правозащитник
В этот час не вспомнил обо мне.
 
 
Был засунут в клетку, как в зверинец,
Я такой же, в общем, как и все —
Не чечен, не турок-месхетинец —
За меня не вступится ПАСЭ.
 
 
Много раз дубинкой был ударен,
Под слова угроз и хруст костей,
Но так как не крымский я татарин,
Не попал я в сводку новостей.
 
 
Истрепали по дороге нервы,
Поломали плечевую кость,
Что-то я не вижу Аллу Гербер —
Это ж натуральный Холокост.
 
 
Пожалей меня, Елена Боннэр,
Пусть совсем не твой я контингент,
Но мне тоже очень, очень больно,
Когда бьет меня дубинкой мент.
 
 
Я избит, ограблен и обдурен,
След насилья ниже поясницы,
Где же ты, священник Глеб Якунин?
Где же вы, врачи, что без границы?
 
 
Я банальный русский алкоголик,
С каланчи высокой наплевал
На меня, мычащего от боли,
Знаменитый фонд “Мемориал”.
 
 
Не баптист я, не пятидесятник,
Не иеговист, не иудей.
Я один из этих непонятных
Русских, всем мешающих людей.
 
 
От рожденья перед всеми грешен,
Не сектант, не гомосексуал,
Никогда “Эмнести Интернэшнл”
Обо мне вопрос не поднимал.
 
 
Ох, как трудно в обществе российском
Быть не представителем меньшинств!
С паспортом с московскою пропиской,
Кто ж еще я, если не фашист?
 
 
Отняли последнюю заначку,
Напоследок выдали пинка.
Выйду за ворота и заплачу —
Как жизнь большинства ты нелегка.
 

 
Так долго вместе прожили, что вновь…
И ни хуя, по-прежнему любовь.
 

 
Не от спиртного лишней дозы,
Не блеск моделей от кутюр,
Глаза мне застилают слезы
От вида денежных купюр.
 
 
Людьми и Господом обижен,
Раздавлен жизни сапогом,
Я их ужасно редко вижу,
Но это, братцы, о другом.
 
 
Не посещал я Третьяковку
Или музей мадридский Прадо,
Я на пятерки, трехрублевки
Смотрел – и лучше мне не надо.
 
 
Когда-то молодой бездельник
Я был стихами поражен:
“Уберите Ленина с денег,
Он для сердца и для знамен”.
 
 
Промчались дни, как бурный Терек,
Другая царствует идея,
И Ленина убрали с денег,
Грозят убрать из мавзолея.
 
 
А раньше-то не то Есенин,
Не то Маяковский писал: “Село солнце.
Двое в комнате – я и Ленин,
Своим профилем на красном червонце”.
 
 
И надо пропить его, да что-то мешает.
Я не в силах встать, разогнуть колени:
“Скажите, Ленин, отчего организм ветшает?”
“Ревизионизм!”, – отвечает Ленин.
 
 
Но вот социализм со сцены
Сошел под бурные овации,
И сразу изменились цены,
А вслед за ними и ассигнации.
 
 
И в этом вот стихотворении
Я хочу рассказать всем живущим завтра
О новых деньгах не как средстве обмена
                                        и накопления,
А в ракурсе реди-мейла и артефакта.
 
 
Десятка – здесь запечатлели
Плотину Красноярской ГЭС
На радость рыжему злодею
И его РАО СПС.
 
 
Полсотни – виды Петербурга,
Ростральные колонны, биржа.
Хоть ерундовая купюра,
Но и ее все реже вижу.
 
 
Вот сто рублей – в полете смелом
Над рядом греческих колонн
С неэрегированным членом
Квадригой правит Аполлон.
 
 
Не зря изобразили гады
На ста рублях тот нестояк,
Поскольку был под колоннадой
Московских пидоров сходняк.
 
 
Полтыщи – на клочке бумаги
Во всей красе изображен
Известный Соловецкий лагерь
Особого режима (СЛОН).
 
 
На тыще – мрачная фигура
С мечом, щитом и бородой —
Князь Ярослав по кличке Мудрый
Стоит над волжскою водой.
 
 
Мне тыщу выдали в зарплату,
Ее мне хватит ненадолго,
Окраскою зеленоватой
Она напоминает доллар.
 
 
На долларах хоть президентов
Сосредоточенные лица,
Поговорить там есть хоть с кем-то,
Да я не знаю по-английски.
 
 
А на рублях теперь рисуют
Картиночки родного края.
Не говорить же со статуей,
Она совершенно неживая.
 
 
Рубли мучительно терзают
Мои расстроенные нервы —
Я недоволен их дизайном,
Наверно, хуже только евро…
 

 
Попросили лишь хлеба мы
У Великобритании.
Полный весь микросхемами
Они камень нам дали.
 
 
Камень тот закопали
Под кустом у шоссе,
Чтоб шпионил за нами,
Как агент 007.
 
 
Он работал, как рация
На секретной волне.
Собирал информацию
О тебе, обо мне.
 
 
В общем спецоперацию
Выполнял этот камень,
А потом он сломался,
Дальше мы все видали.
 
 
Как сотрудник посольства,
Натуральный дебил,
Посеревший от злости,
Каблуком его бил.
 
 
Как под сотнями камер
ФСБ генерал
Осторожно руками
Камень тот разобрал.
 
 
Люди замерли, стоя,
Аж дыханье свело,
А внутри там такое!
Типа вроде стекло.
 
 
Словом, конник и лыжник,
Пешеход и пастух,
Лучше каждый булыжник
Обходи за версту.
 
 
И для вас, демократы,
Эту песнь я пою,
Вы попросите гранты,
А дадут вам – змею.
 

 
Весь заклеванный пидарасами
От жестоких обид утруся я.
Есть на западе синеглазая
У меня сестра – Белоруссия.
 
 
От нападок вражеских скроюсь
Я – похабник и скандалист.
Соберу узелок, сяду в поезд
И уеду в счастливый Минск.
 
 
Из российского безобразия
В свою молодость я вернусь,
Покатаюсь там на БелАЗе я
И на тракторе “Беларусь”.
 
 
С двумястами баксов зарплаты
Я там буду кум королю.
И ничем не заманят в НАТО
Мою молодость – Белоруссию.
 
 
Наглотался я в жизни горечи
И совершенно не в падлу мне
Будет для Александра Григорьевича
Открывать пивко на лыжне.
 
 
Малолетних там не насилуют,
Там не курит никто траву,
Там глядятся в озера синие
И в полях там ромашки рвут.
 
 
Не пойдут белоруски в путаны
Торговать своим телом вдоль трасс,
Никогда белорусы не станут,
Как хохлы, воровать наш газ.
 
 
Там шагают правильным курсом,
Там шпионов грузинских выслали,
Там на улицах нету мусора
В прямом и в переносном смысле.
 
 
Чтоб среди тоски и разврата
Сохранить этот мир волшебный,
Я взываю к электорату:
Голосуйте за Лукашенко!
 
 
Умоляю вас, Бога ради,
Сохраните потомству в пример
Этот Китеж-град, эту Аркадию,
Атлантиду – БССР.
 

 
Кто-то владеет внедорожниками,
Пароходами и газетами,
Кого-то назначают художниками,
Кого-то назначают поэтами.
 
 
Только престарелого мальчика-с-пальчика
Кушать не хочет ни один людоед.
Сколько народу поэтами назначили,
А меня – нет.
 
 
Мечтал я – буду поэт современный,
Будут у меня (по)читательницы.
А теперь пьяный доктор порвал мне две вены,
Пытаясь поставить капельницу.
 
 
Умные люди мне говорили:
“В поэзию лезть не вздумай пытаться.
С твоей никуда негодной фамилией
И сексуальной ориентацией”.
 
 
Из стихотворных отделов
Меня выгоняли в шею:
“Займись, сынок, своим делом —
Копай, например, траншею”.
 
 
Нынче у критиков талант яркий ценится,
А я прохожу у них, полный мудак,
Не то по ведомству доктора Геббельса,
Не то по ведомству программы “Аншлаг”.
 
 
И, как дважды два – четыре,
Есть повод впадать в отчаяние —
Если бы хоть материли,
А то ведь не замечают [5]5
  Вариант: в “Википедию” не включают.


[Закрыть].
 
 
Зачем писал про евреев?
Это нехорошо.
Ни Архангельский, ни Ерофеев
Не возьмут меня в свое шоу.
 
 
У нас ведь что ни еврей,
То непременно гений,
Член всевозможных жюрей,
Лавреат разнообразных премий.
 
 
И сколь бы я ни плакался,
Будет им западло
Напечатать меня в издательстве НЛО.
 
 
Нет, я дорожку неверную выбрал,
Сравнимую разве что с самоубийством.
Зачем не писал, например, верлибры?
Они хорошо переводятся на английский.
 
 
И перед лицом всепожирающей смерти
Ужасно жалею, что так и не стал
Подобно поэту Андрею Дементьеву
Возводить женщину на пьедестал.
 
 
Зачем писал всякую мерзость,
О которой и вспоминать неудобно?
Писал бы про лебединую верность
И о всяком другом прекрасном и добром.
 
 
Короче, со взором горящим парень,
Надеющийся в поэты пролезть из народу,
Совет тебе – лучше блядям в баре
Подавай ананасную воду.
 

 
Книжечки беленькие, книжечки
                                    красненькие
В детстве стояли на полочке,
“Библиотека современной фантастики”…
Все угробили, сволочи.
 
 
Думал ночами бессонными,
Как буду сквозь волны эфира
Вести звездолет фотонный,
Облетая черные дыры.
 
 
Вырасту, думал, буду Мвен Масс
Или Дар Ветер.
Вырос. Вокруг одни пидарасы
Да эти…
 
 
Вырасту, ждал, отобью Низу Крит
У Эрга Ноoра.
Вырос. Вокруг наркомания, СПИД
Да эти, которые…
 
 
Выучусь, в детстве мечтал, на прогрессора,
Служить буду доном Руматой.
Вырос. Вокруг сплошь бычье в “мерседесах”,
И все ругаются матом.
 
 
В Руматы меня не брали,
Иди, говорят, не треба.
В результате вовсю в Арканаре
Жирует орел наш дон Рэба.
 
 
В книжках один был мерзавец – Пур Хисс
(Еще бы с такой-то фамилией).
А теперь оказалось – Пур Хиссов, как крыс,
И всех они зачморили.
 
 
Навеки улыбка сползла с лица,
Я стал обладателем бледного вида.
Вместо эры Великого Кольца
Настал нескончаемый День Трифидов.
 
 
Вот тебе и Роберт Шекли,
Вот тебе и Гарри Гаррисон,
В мире, где правят шекели,
Пойду утоплюсь в Солярисе.
 
 
Оказался чужой я на этом пиру
Пришельцев пиковой масти.
Тщетно шарит рука по бедру,
Ищет мой верный бластер.
 
 
Гляну сквозь стеклопакет
И, как всегда, офигею —
Вместо звезд и планет
Горит реклама “ИКЕИ”.
 
 
Грустно сижу на жопе
На их табуретке фанерной.
Нынче не время утопий
О покорении Вселенной.
 
 
Я все понимаю: Сталин,
Репрессии, пятилетки…
Но зачем мы Космос сменяли
На фанерные табуретки?
 

 
Когда великая империя
Клонилась к пышному распаду,
Когда чуть было не похерили
Московскую олимпиаду,
 
 
Солдаты в Азии примерили
Из цинка первые бушлаты,
Когда подверглись недоверию
Незыблемые постулаты,
 
 
Поток еврейской эмиграции
Стал мельче и заметно жиже,
И академик, совесть нации,
Ментами в Горьком был отпизжен,
 
 
И тень Лаврентий Палыч Берия
Зашевелилась на Лубянке,
Тогда-то вот портвейн “Иверия”
Был дан трудящимся для пьянки.
 
 
Между раскрученными брендами
Не затерялся тот проект,
И пахнул мрачными легендами
Его загадочный букет.
 
 
Напиток этот по сравнению
С тем, что пришлось нам прежде жрать,
Был следущего поколения,
Как самолет Миг-25.
 
 
В нем не было ни капли сока
И никаких даров природы,
Лишь технологии высокие
Да мудрость гордого народа.
 
 
Носились с тем народом гордым
У нас в Советском-то Союзе,
Как будто с писаною торбой
(И Ахмадулина все в Грузию,
 
 
И с ней фотограф Юрий Рост там,
И сам великий Окуджава,
Где несмолкающие тосты,
Шашлык, боржоми и кинжалы).
 
 
И джинсы ихние поддельные
Обтягивали наши жопы,
И вкус “Иверии” портвейна,
Как воплощенье Азиопы.
 
 
Бьет прямо в темя тяжким обухом
Нас водка русская, тупая.
Как путника роскошным отдыхом,
Портвейн грузинский завлекает.
 
 
Вот слизистые оболочки
Всосали порцию напитка,
И снизу вверх по позвоночнику
Змеится колдовская пытка.
 
 
Ползет, как божия коровка,
По стебельку пурпурной розы
Туда, где в черепной коробке,
Остатки головного мозга.
 
 
Вот жидкость теплая, химическая,
Достигла мозг вышеозначенный,
Согласно Гегелю, количество
Упорно переходит в качество.
 
 
И опускаются туманы
На холмы Грузии ночныя,
И наступает кайф, нирвана,
Короче, просто эйфория.
 
 
А дальше жуткое похмелие,
Живем-то все же не в дацане,
Не стоит забывать про Гегеля,
Про отрицанье отрицания.
 
 
И вот стою – сибирский валенок,
Глазами хлопая спросонья,
На циклопических развалинах,
Не мной построенной часовни.
 
 
Из-за Осетии с Абхазией
Грузинская фекальна масса
Смягчить не сможет эфтаназией
Мне горечь рокового часа.
 
 
Мне седина покрыла бороду,
Прощай, прекрасная грузинка,
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена простынка.
 
 
Прощай, сырок, в кармане, плавленый,
Охладевающие чувства,
И организм, вконец отравленный,
И творчество, и рукоблудство.
 
 
И Вакх безумный, надругавшийся,
Над аполлоновым порядком,
И образ мира, оказавшийся,
В конечном счете, симулякром.