Текст книги "Череда (СИ)"

Автор книги: Володя Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Из подушек? – сглотнул Артём.

– Из одеял тоже!

Замок получился на славу – из четырёх попарно составленных стульев, обложенный одеялами, затянутый сверху покрывалом и с входом-простынёй, он смог вместить дочку с отцом. Пригнув голову, Артём смотрел, как дочка делает запасы и ползает по самым тёмным уголкам её нового дома. После он притворялся чудищем, которое напало на замок, а из прорехи в него с визгом тыкали сломанной указкой.

– Давай разбирать? – предложил наконец Артём, – Мама скоро придёт.

– Ещё хочу! – надулась девочка, и Артём покорно бегал за ней, а она с воплями укрывалась в своей крепости.

– Доча, время уже, – зажалобился Артём, – поможешь подушки собрать?

– Нет!

И была игра в прятки, где дочка скрывалась за простынёй и подушками. Потом позвонили в дверь, и девочка, не дождавшись, когда папа снова найдёт её, выскочила из домика и промчалась мимо с криком: 'Мама! Мама!'.

Артём с раздражением посмотрел на выстроенную им крепость. Поднялся, поцеловал в коридоре дочку. Вызвался проводить, услышал: 'Не надо'. Вернулся в зал, к пыльным книгам, такому же ковру и тяжёлым шторам. Ненавистно посмотрел вниз.

Подушечный замок возвышался из четырёх стульев, с крышей-покрывалом, затенённый одеялами. Встав на четвереньки, Артём заполз в крепость. Одёрнул простыню, оставшись в темноте. Обхватил ноги руками и стал раскачиваться меж стульчатых спинок, казавшихся в Артёмовом детстве колоннами рыцарского дворца.

В нём было тепло, даже жарко. Над головой провисал полог, и чтобы голове хватало место, Артём лёг, свернувшись калачиком. Завыл оттуда, и крик его, не пробившись сквозь одеяла, спиралью вернулся в творца.

Артём взялся за ножки стульев, и потянул их на себя. Крепость обрушилась без грохота, только легонько стукнулись стулья. Подушки, одеяла, простыня, покрывало, стулья придавили Артёма деревом, пухом, погребя вместе с криком, слезами, судорогой и тупым беспредельным отчаянием.

Через неделю к нему снова приведут дочку.

XIV

– Отец говорил, что луна – это бледная поганка на тоненькой-тоненькой ножке. Выросла в небе, только шляпка видна.

– Ты это серьёзно? – удивился Ильнур.

– Нет конечно, – ответил Николай, – скучно просто.

Тесный космический корабль вот уже третьи сутки плыл к Луне и вскоре должен был выйти на её орбиту. За иллюминаторами разрасталась холодная лунная пустошь.

– Знаешь, – продолжил Николай, – мне с детства нравилось, что луна в небе одна-одинёшенька. Это приковывало взгляд. Если бы лун было несколько, это бы рассеивало взор. У нас были бы иные сказки. И ночная светимость иная. Мы бы не видели звёзд.

– Ну, видели бы, просто хуже. Но гравитация, приливы-отливы, это да, – поддержал Ильнур.

– И стихи... Никто бы не написал: 'А луна была как невеста'. Не рассказали бы про её одиночество. Какое же одиночество, когда их там несколько.

Ильнур возился с пультом, готовясь уложить корабль в программируемый дрейф. Он привык к меланхолии товарища и знал, чем развеять её.

– Ты романтик, – сказал Ильнур, – без таких как ты незачем покорять космос. Я тебе даже завидую. Для меня это просто работа. Интересная, не спорю. Но всё же работа.

– Работа... – задумчиво повторил Николай и уставился в иллюминатор.

Следующие несколько суток корабль наматывал витки вокруг спутника. Космонавты выполняли технические задания, ставили эксперименты. Луна вертелась за бортом мёртвым серым рельефом. В одну из передышек Николай заметил:

– Знаешь, я в том году ездил навещать отца, в Белово. Это недалеко, в области. Едешь на машине – поля, рощи, река, карьер, село, луковичка золотая, снова поля, лес, низины, подъём. Ехал и любовался. Не мог взгляд отвести. Всё разное, всё удивительное.

– Это ты к чему? – отозвался Ильнур.

– К тому, что в космосе всё одинаковое, одно и то же, – грустно ответил Николай, – какое-то Белово, никто знать о нём не знает, а ехать к нему интересней, чем лететь от звезды к звезде.

– Ну вот тут я с тобой не соглашусь, – весело ответил Ильнур, – я как-то прочитал, что красота – она в глазах смотрящего. Кто как смотрит, тот то и видит. Вот ты настроился на своё Белово, и не видишь лунных морей, кратеров... вот, смотри, как раз Московское море. Здорово ведь. Кто бы мог подумать, что у Москвы когда-нибудь будет море!

– Здорово... – вздохнул Николай и вернулся к работе.

Он вспоминал мудрые слова Ильнура и созерцал отрешённое мерцание звёзд, которым не было дела до того, что где-то на окраине галактики юный углеродный вид сделал первый робкий шажок вне земной оболочки.

Луна была ещё безразличней.

Взгляд Николая пробегал по её кратерам и воронкам. Он видел отроги гор, кальдеры вулканов, серую плоскость низин. Постепенно горы и впадины стали складывались в странный радиальный узор. Появилась прямота стёртых линий, вырисовывающая невиданную окаменелость.

Николай иначе посмотрел на Луну.

Из темноты на него выплывал бледный пластинчатый круг.

XV

Детективы Ирины Могутной хорошо продавались. Женщина умела увлечь читателя и так повернуть сюжет, что даже садовник оставался вне подозрений. Кроме того, Ирине был незнаком творческий кризис. Она писала достаточно, но никогда не перерабатывала. В год Ирина Могутная выдавала по два романа, рассказывающих, как правило. об убийствах в дореволюционных особняках.

На этот раз Ирина Могутная заканчивала роман о таинственном отравителе, который без видимых причин расправился с одной богатой семьёй. Роман уже нужно было отправлять редактору, поэтому писательница как обычно перенесла текст в новый чистенький документ. Произведение вставилось, и женщина бегло пробежала его глазами. Неожиданно взгляд зацепился за фразу: 'На дне бокала остался мутный осадок'. Ирина нахмурилась. Она хорошо помнила, что в изначальном файле предложение выглядело по-другому: 'На дне бокала остался белый осадок'. Ирина заново скопировала текст, но 'белый' вновь стал 'мутным'. Остальной текст был в точности таким же.

Восстановив справедливость вручную, Ирина отправила файл редактору, а сама крепко задумалась. Она открыла другой свой роман и скопировала его текст в новый документ. Затем, откупорив бутылку вина, принялась сличать варианты. Текст полностью повторял оригинал. Захмелевшая Ирина уже начала грешить на переработку, но вдруг наткнулась на ещё одно разночтение. В новом документе погода была 'прекрасная', хотя изначально она значилась как 'чудесная'.

Ирина Могутная проверила догадку на следующей своей книге, а затем на постороннем произведении, и чуть не побелела от страха. Каким-то образом при копировании большого объёма текста в нём заменялось одно-единственное слово.

Обращение к Сети не принесло нужных ответов. Поисковик подсказал лишь монографию некоего Винегрета Владимировича. Этот философ был уверен в непротиворечивом взаимодействии всего сущего, которое по его мысли было возможно при различии всякого, даже самого мелкого элемента. Мир работал, механика его была небесной, и взаимодействие столь разных частиц могло быть точным лишь при их всеобщей непохожести, иначе великие законы мироздания не смогли бы различить своих подданных. Хаос наступает там, где все элементы схожи, а порядок там, где между ними можно уловить разницу. Песчинка отличается от песчинки, лепесток от лепестка, даже в микромире есть разница, которую пока не уловил человек. Что-то не давало миру произвести в нём две одинаковые вещи, и это был тот непротиворечивый закон, благодаря которому Вселенная могла различать себя и тем функционировать.

Ирина Могутная пьяненько захихикала. Она только что придумала сюжет детектива, который сделает её знаменитой. Женщина написала в издательство, что приступает к работе над романом 'Похититель слов'. Ирина корпела над ним круглосуточно, отлучаясь лишь за продуктами. Попутно она проверяла своё открытие, и всякий эксперимент – на телефоне, компьютере, на любых цифровых устройствах, показывал одно и то же – при копировании больших объёмов текста скрытое Нечто изменяло в нём одно-единственное слово.

Никогда прежде Ирина не писала так хорошо и правдиво, на собранном лично ей материале. Писательница знала – это будет её главная книга, и ей казалось, что с каждой написанной страницей она разгадывает важный вселенский ребус.

Когда издательство перестало получать от Ирины Могутной письма, оно забило тревогу. Женщину нашли мёртвой в её собственном доме. Рядом с рабочим столом валялась куча пустых винных бутылок.

Следов романа 'Похититель слов' обнаружено не было.

XVI

Никите всю неделю снились скучные однообразные сны.

Мало того, что в них он работал, так ещё и просыпался измотанным, словно всю ночь возил гружёные тачки.

В первый трудовой сон Никита оказался на лесопилке. Он без продыху подносил и разрезал бревна, и сон, который должен был добавить что-нибудь необычное, хотя бы страх самому стать бревном, закончился только когда Никита распилил все заготовки.

Целый день у Никиты болела спина, но когда он вновь уснул, то попал на каменоломню, где пришлось так шибко махать кайлом, что в позвоночнике что-то треснуло, будто в него тоже засадили киркой. Никита был готов списать всё на переутомление от настоящей работы, но в следующем сне он опять трудился – на сей раз счетоводом при старых гремучих счётах, которыми он откуда-то умел пользоваться. Всю смену Никита хотел схватить эти счёты, гремящие тысячью деревянных колёсиков, да прогрохотать на них с горки, но какая-то тайная сила не отпускала его от кассы и жуткого гробоподобного прилавка.

От счёт болели костяшки пальцев, зато отдохнула спина, и следующую сонную смену – у бесконечной ленты конвейера – Никита отстоял больше в скуке, чем в боли. Он даже начал искать к чему снится работа, но ничего стоящего не нашёл.

А вот следующие две ночи выдались напряжёнными. Никите приснилось, что он работает кочегаром у постоянно гаснущей топки. Ему так часто приходилось вгрызаться лопатой в груду сверкающего антрацита, что к утру он проснулся совсем разбитый, словно кусок отколотого ломом угля.

Понимая, что дальше так продолжаться не может, Никита записался на приём к психологу. Тот пообещал принять на следующий день. Никита с ужасом ждал предстоящей ночи, и оказался прав – в новом сне ему пришлось сменить множество профессий. Он чинил протекающий водопровод, считал кроликов, колол дрова, производил сложные расчёты на логарифмической линейке, набивал корректуру на печатной машинке, причём не перетекал из одной работы в другую, а оканчивал их строго по графику. Под конец Никиту заставили копать яму, чем больше – тем лучше, и он уснул прямо в ней, вымотанный и грязный.

Очнулся Никита едва живым. Кое-как отлежавшись, он поспешил к психологу, который любезно принял пациента в хорошо обставленном кабинете. Специалист вежливо слушал сбивчивый рассказ Никиты и задавал краткие наводящие вопросы. Никита почувствовал, что ему становится легче. Прощаясь, он даже забыл расплатиться и потому, когда был окликнут, сразу же полез к кошельку.

Но улыбающийся психолог уже протягивал Никите какой-то конверт:

– Молодой человек, вы кое-что забыли. Это по праву ваше. Берите, у нас всё честно. Да берите же!

Никита с непониманием взял плотный конверт. Парень хотел было что-то спросить, но психолог, извинившись, уже занялся другим пациентом.

Тогда Никита осторожно заглянул внутрь.

В конверте лежали деньги.

XVII

В жарком пригородном автобусе дёргался старый дед.

Он не выглядел как огородник, набивший кабачками мешающуюся тележку, а напоминал существо нездешнее, привыкшее жить иначе. Вместо мятого серого пиджака он носил спортивную майку, открывающую загорелые мускулистые плечи. Голову его обхватывала бандана, а челюсть – аккуратная бородка. Левой рукой дед сжимал кассетный плеер, а правой беспрестанно выкидывал козу. Из наушников ощутимо тёк классический рок. Дед артистично переминался с ноги на ногу, дёргал рукой, мотал головой и совсем не обращал внимания на людей, отстранившихся от него.

Дед был странен по сравнению с усталым трудовым народом, толстыми дачницами в платках и редкой молодёжью, уткнувшейся в телефоны. Он словно всё ещё хотел жить, не собираясь упускать мгновение даже здесь, в автобусе, и жмурился, млел, кидал козу, отбивал ритм, трясся загорелым открытым телом.

– Уважаемый! – раздалось с высоких задних сидений.

Дед не услышал, продолжая плыть по музыкальным волнам.

– Уважаемый! – рявкнуло снова.

Деда окликал немолодой мужчина с явными следами тюремного прошлого. Дело было даже не в расплывшихся наколках и блескучих передних зубах, а в нехорошем хищническом оскале, какой-то болезненной высушенности и заострённости, когда черты человека перестают скрывать его намерения. А ещё были глаза – всё ещё голубые, но затянувшиеся чем-то злым и потому блестящие, чифирные, как два тёмные леденца.

Зэк неторопливо спустился с возвышенности и, повелительно похлопывая пассажиров, стал расчищать проход. Оказавшись перед дедком, сиделец громко повторил:

– Уважаемый!

Дед даже не поворотил головы. Соляк зажмурил его, и он изобразил на поручне гитарный гриф. Зэк дёрнул за провод, но дед быстро вставил наушник обратно и продолжил трястись.

– Не, ну вы видели!? – искренне возмутился мужик.

– Оставь его! – вдруг вставила левая бабка, – Не видишь, блаженный!

Дед продолжал кидать козу и сверкать бронзовыми плечами. Выглядел он так, будто всю жизнь прожил около тёплого океана, где время течёт беззаботно и можно всегда оставаться молодым.

– Я себя в общественном транспорте так не веду, – неожиданно послушно заявил сиделец. Оскаленное лицо его всё ещё с ненавистью глядело на танцора.

– Он тебе мешает? – крикнула бабка, – Иди сядь на место!

– У меня же дети! – зэк сказал это так, будто приводил смягчающее обстоятельство на суде.

На заднем сидении сгрудились трое бедно одетых ребятишек. Все они были не старше десяти лет, рождённые плотно, один за другим – два мальчика в выцветших футболках и тихая большеглазая девочка.

– У меня тоже дети, – вмешалась кондукторша, – а у меня внуки, четверо, – пригвоздила всё та же бабуля.

Зэк растерялся. Блескучий оскал его поблек, исчезла властность движений. Он сгорбился рядом со счастливым жизненным стариком, не понимая, почему автобус встал на защиту этого дёргающегося недоразумения. Дед лишь глубже погружался в свой музыкальный мир, один раз даже провернувшись вокруг своей оси.

– У меня же дети... – тихо прошептал зэк.

И дети его – два белобрысых пацана и тёмненькая девочка – нащупали одной рукой невидимый плеер, другой скрючили пальцы и начали трясти головой, оттопывать тоненькими ножками, зажимать гриф несуществующей гитары...

Зэк беспомощно обвёл взглядом салон.

Было жарко. Дед продолжал корчиться и танцевать.

XVIII

Олег знал всё о посмертной жизни.

Получив хорошее техническое образование, он рассудил дискретно и здраво: после смерти либо что-то есть, либо ничего нет. За 'есть' мог скрываться ад и рай, переселение душ, новая жизнь, слияние с чем-то неведомым, вечность и пусть что-то человеку принципиально непонятное и не представляемое, но даже оно всё равно наличествовало бы, существовало. За 'ничего нет' не было, собственно, ничего: пустота. вспышка перед полным концом.

Оба варианта Олега вполне устраивали. Если нет ничего – на этом можно было и закончить, к чему тут волноваться. Всё равно ничего не исправить. Если же что-то было – неважно что – пусть даже новое измерение, где время – ещё одна координатная ось, то и это неплохо. Тревожиться было не о чем: либо что-то, либо ничего. То и то вполне приемлемо.

На редких посиделках, когда алкоголь уже подходил к концу, Олег нехотя излагал свои взгляды, чем обычно ставил в тупик приблудного гуманитария. Какое бы посмертие тот не изобретал, Олег с пьяным достоинством отвечал: 'Оно тоже входит во множество 'есть'', – а когда спорщик закипал, Олег снисходительно добавлял, – 'Не переживай, может после ничего и нет'.

В остальном жизнь Олега ничем особо не выделялась. Он получил пристойное место и вполне удачно женился. Со временем обзавёлся домом, чьи комнаты наполнили детские голоса. Жизнь текла своим чередом, в ней было хорошее и плохое. Олег тихо старел вместе с радостями и неурядицами. Интересы его постепенно обращались к земле.

Старость Олег встретил без ропота. Приезжали погостить внуки, а сам Олег освоил пару дедовских ремёсел – вечно пытался взобраться по приставной лестнице, да возделывал огурцы. Когда Олег всерьёз заболел и понял, что конец близок, то отнёсся к этому философски. Он прожил хорошую жизнь, а после неё либо что-то будет, либо же не будет ничего. Третьего не дано, и Олега вполне устраивали оба исхода. Перед тем, как впасть в полное забытье, Олег успел с нежностью подумать про внуков и даже немного про свои огурцы.

Когда же Олег умер, выяснилось, что он был не прав.

XIX

'Человек по своей природе бобр'.

Сергей Николаевич склонился над сочинением, но даже тогда известное выражение Руссо про доброту не стало менее зоологичным. Студент продолжал доказывать, что человек – это культурная надстройка над исконной бобриной сущностью.

– Анна, подойди сюда, пожалуйста! – крикнул Сергей Николаевич.

Бобриное откровение жена поприветствовала смехом. Глядя на то, как прыгающая ладошка изящно прикрывает рот, рассмеялся и сам Сергей Николаевич.

'Какая глупость! Как можно было перепутать 'добр' с 'бобр'? Даже если ослышался, почему потом, когда сел писать, ничего не мелькнуло? Всё-таки зря философию читают непрофильникам', – думал Сергей Николаевич, – 'и темы эти индивидуальные, одной бы на всех хватило'.

Аргументы в пользу бобриности были так себе, слабенькие. Всё, на что хватило студента – провести простейшие подобия: хатки вот одинаково строим и не себя меняем, а окружающую среду. Дальше пошла совсем уж физиологическая чушь про строение резцов и общность струи. Отчеркнув особенно смешные места, Сергей Николаевич представил с каким успехом он зачитает их завтра на паре.

Следующим утром Сергей Николаевич вошёл в аудиторию с самым сияющим видом. Хотя обычно приходил на занятия хмурым. Времена стояли старые, немного бандитские, и даже здесь, в стенах высшего учебного заведения, процветали те же уличные отношения.

Группа Сергея Николаевича не любила. Он её тоже не любил, но группа не любила его открыто, а Сергей Николаевич тайно, с опаской. Мятый листок с жирным красным подчёркиванием должен был поднять преподавательский авторитет. 'Человек по природе бобр, ну надо же!', – с усмешкой подумал философ. Кое-как успокоив аудиторию, Сергей Николаевич уже хотел зачитать сочинение, но взгляд его наткнулся на худенького забитого паренька.

Тот сидел в углу, на отшибе, и ему в шутку только что влепили щелбан. Студент горбился, с тощей фигуры, как чужая плоть, свисал вылинявший свитер. Сергей Николаевич понял, кто написал про бобра. Парень и похож чем-то был: такие же выдающиеся передние зубы и отсутствующий подбородок.

Меж тем, аудитория с интересом взирала на Сергея Николаевича. Группа немного плотоядно ждала, чем её удивят. Сергей Николаевич замешкался. Взгляд его метнулся к листку, затем к парню у стенки. Кто-то засмеялся и отпустил негромкую шутку. Передняя парта демонстративно повернулась спиной. Сергей Николаевич крепче сжал сочинение.

'Человек по своей по природе бобр, человек по природе бобр...', – вертелось в голове преподавателя, – 'Человек по природе бобр... Человек... человек по природе... Человек по природе добр'.

Отложив сочинение в сторону, Сергей Николаевич начал лекцию.

XX

– Когда они прилетели, – Дмитрий многозначительно поднял кий к потолку, – нас спасло уважение.

– Уважение? – не понял Иван.

– Смотри, когда мы заходили в бар, ты поздоровался с роботом, хотя мог этого не делать – железяке-то без разницы. Но ты проявил уважение. Так и они: мы не могли помешать выкачать Сатурн, но пришельцы всё равно спросили нашего разрешения. Это формальное, но всё же уважение – вот то, что не позволяет тебе оттолкнуть робота, а им – уничтожить нас.

Опёршись на кибернетическую руку, Дмитрий с лёгкостью загнал шар в лузу. Другим протезом парень шутливо отсалютовал другу. Иван вяло наблюдал за игрой, в которой проигрывал.

– Опять же, они поделились технологиями, – Дмитрий кивнул на свои руки, – без них мы бы всё ещё за жижу воевали. А где теперь рак? У моей бабки лёгкие стальные! А экология? Пустыня всего одна осталась!

– Это всё бусы, – неохотно возразил Иван, – также туземцев купили.

– Ничего себе 'бусы'! – возмутился Дмитрий, – бедность в двадцать раз сократилась! Войн нет! Согласись, так выгодно бензоколонкой ещё никто не работал.

– Феноменально успешный отсос, – буркнул Иван.

Следующую партию тоже выиграл Дмитрий. В играх уже не было прежнего азарта – усовершенствованные человеческие тела были сильны и точны. Гоняя шары, друзья попутно плавали в океане Сети. Этим же занимались остальные посетители биллиардной.

– И всё же не стоило соглашаться, – упорствовал Иван. – Сказать нет и всё. Сатурн наш. Мы на него ещё из пещер смотрели. Так что пошли в жопу.

– Вот только в жопу отправили бы нас. И мы бы пошли. А так пришельцы проявили уважение, мы – мудрость, поэтому теперь я с лёгкостью тебя обыгрываю.

Дмитрий повертел перед лицом Ивана кибернетическими руками. Тот пожал плечами:

– Не всё можно вот так измерить.

– Ой ну хватит! Они же пообещали, что лишь заправят корабль. Сколько ему там надо? Останется твой Сатурн, можешь хоть из пещер глядеть. Ну, уменьшится чуток. Учёные говорят, что это некритично. В любом случае, цивилизации, которая может высосать аж газовый гигант, ничего не стоит нас уничтожить. Радуйся, что они проявили к нам уважение.

В этот момент бар тряхнуло. Ничего не упало, но люди явственно почувствовали прошедшую сквозь них невидимую волну. Сеть запестрела экстренными сообщениями.

Сатурн исчез. Прежде неторопливо заправляющийся корабль вдруг поглотил всю планету и уже покидал Солнечную систему. Юпитер, лишившийся уравновешивающего его гиганта, начал медленно дрейфовать к Солнцу по спиральной орбите с высоким эксцентриситетом. Планета, расталкивая меньших собратьев, катилась к Солнцу. Как и миллиарды лет назад, начинался Великий Трек – только на этот раз не было противовеса, остановившего бы газовый гигант вдали от Земли.

Гибель была неизбежной. За секунду это поняли все.

Кибернетические руки Дмитрия побелели, как настоящие. Иван ухмыльнулся чему-то и взял из них кий.

Шар щёлкнул о шар, и в лузу с грохотом влетел третий номер.

***

История не окончена.

Череда будет без конца, без конца...