Текст книги "Триумф победителей (Браки Романовых)"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Балязин Вольдемар
Триумф победителей (Браки Романовых)

Вольдемар Балязин

Браки Романовых с немецкими династиями в XVIII – начале XX вв.

Триумф победителей

Екатерина выехала из Петергофа, как только Петра Федоровича увезли в Ропшу. В одной с ней карете ехали Дашкова, Кирилл Разумовский и генерал Волконский. Остановившись по дороге, на даче князя Куракина, обе женщины легли отдохнуть на единственную кровать, оказавшуюся на этой даче. Через несколько часов они проехали через Екатерингоф, заполненный огромной толпой, выражавшей желание сражаться за Екатерину, если голштинцы посмеют оказать сопротивление. А затем их ждала столица. "Въезд наш в Петербург невозможно описать, – сообщала Дашкова. – Улицы были запружены ликующим народом, благословлявшим нас; кто не мог выйти – смотрел из окон. Звон колоколов, священники в облачении на паперти каждой церкви, полковая музыка, производили неописуемое впечатление".

Однако Екатерина не позволила ни себе, ни своему ближайшему окружению впасть в эйфорию и сразу же прочно взяла бразды правления в свои руки. Это стало видно из ее первых самостоятельных шагов, когда солдатская и офицерская стихия попробовала было выйти из берегов под предлогом великой радости в связи с одержанной ими победой.

30 июня армия и гвардия заполнила все кабаки.

Очевидец и рядовой участник переворота, солдат Преображенского полка, будущий знаменитый поэт Гаврила Романович Державин писал впоследствии:

"Солдаты и солдатки, в неистовом восторге и радости, носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вина и лили все вместе, без всякого разбору, в кадки и бочонки, что у кого случилось. В полночь, на другой день, с пьянства, Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступив к дворцу требовал, чтоб императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова". Екатерина вынуждена была встать среди ночи, одеться в гвардейский мундир и даже пойти вместе с измайловцами в их казармы. Но зато уже на следующее утро был издан Манифест, где говорилось, что воинская дисциплина должна быть незыблемой и впредь за всякое непослушание и дерзость ослушники будут наказаны по законам.

В то же утро на улицах Петербурга появились многочисленные патрули и пикеты. На всех площадях и перекрестках главных улиц была выставлена артиллерия и у орудий стояли канониры с зажженными фитилями. Особенно много войск стояло вокруг Зимнего дворца, и такое положение сохранялось в столице в течение недели.

* * *

Возвратившись в Петербург, активные участники переворота с немалым удивлением стали узнавать о том, чего они и не подозревали. Если только за сутки перед тем, такая близкая к Екатерине наперсница, как Дашкова, с изумлением узнала, что Григорий Орлов является любовником императрицы, то, что можно было ожидать от других придворных, стоявших намного дальше от императрицы, чем Екатерина Романовна?

Многие были поражены, когда в первый же день увидели на Григории Орлове генеральский мундир, украшенный красно-желтой лентой ордена Андрея Невского, и усыпанную бриллиантами шпагу.

Новые знаки отличия были и на других участниках "Революции", как сразу же стали называть переворот.

Алексей Орлов уже 29 июня был произведен в секунд-майоры Преображенского полка, но самые главные награды ждали всех пятерых братьев, включая и Владимира, не принимавшего ни малейшего участия в перевороте, в дни предстоящих коронационных торжеств, главным распорядителем которых был назначен Григорий Орлов.

Федор Орлов стал капитаном Семеновского полка, Иван, почти ничего не сделавший для победы Екатерины, получил чин капитана, а вскоре, выйдя в отставку, и ежегодную пожизненную пенсию в двадцать тысяч рублей.

Награждены были и другие участники переворота, правда, это произошло чуть позже – 3 августа 1762 года, когда страсти немного улеглись и Екатерина могла отметить героев "Революции", учитывая не только их истинную роль в событиях, но и то, как они показали себя в первый месяц после одержанной победы.

Последние дни свергнутого императора

Одним из главных вопросов, возникших перед Екатериной в эти дни, был вопрос о судьбе свергнутого императора. В дни подготовки переворота почти все были согласны с тем, что Петра надлежит заточить в крепость. Наиболее подходящей крепостью заговорщики считали Шлиссельбург. Скорее всего срабатывала историческая аналогия – в Шлиссельбурге вот уже шесть лет сидел несчастный Иван Антонович Брауншвейгский, почему бы не поместить рядом с ним и Петра Федоровича Голштинского?

Более того, 28 июня в Шлиссельбург был послан генерал-майор Савин с приказом устроить помещения для приема нового узника. Савин уже приехал в Шлиссельбург, как получил новый приказ, посланный ему вдогонку из Петергофа и датированный 29 июня, в котором ему предписывалось вывезти из Шлиссельбурга в Кексгольм Ивана Антоновича, а в Шлиссельбурге подготовить лучшие покои. Для кого они предназначались в приказе не говорилось, но двух мнений на этот счет быть не могло.

Идея заточения Петра Федоровича в Шлиссельбург, была жива, по крайней мере, до 2 июля, – именно тогда поручик Плещеев повез туда некоторые вещи.

После 2 июля эта идея, по-видимому, уступила место другой, но вслух о ней не говорили, хотя отлично понимали, что лучше всего было бы, если бы Петра не стало. Об убийстве никто не заикался, а вот мысль о желательности естественной, ненасильственной смерти, буквально, носилась в воздухе, и люди из ближайшего окружения Екатерины не могли не ощущать этого...

* * *

В Ропше, в первую ночь, Петр заснул лишь под утро. Он долго и тихо плакал, по-детски жалея себя, досадуя, что лежит не в своей постели, а в новой – жесткой и неудобной, что нет с ним любимой собаки, нет арапа-карлы Нарцисса, нет доктора, нет камердинера. Он ворочался без сна, чуть ли не до утра, а проснувшись около полудня, попросил перо, чернил, бумаги и написал своей жене, чтобы все это прислали к нему, и, кроме того, попросил еще любимую скрипку, от звуков которой Екатерина не находила места, когда Петр Федорович пытался играть в соседнем с ее спальней покое.

В тот же день, в воскресенье 30 июня, Екатерина написала генералу Василию Суворову, чтобы он отыскал среди пленных, взятых в Ораниенбауме "лекаря Лидерса, да арапа Нарцыся, да обер-камердинера Тимлера; да велите им брать с собою скрипицу бывшего государя, его мопсика-собаку; да на тамошние конюшни кареты и лошадей отправьте их сюда скорее...".

1 июля все было нормально: Алексей Орлов даже играл в карты с Петром и одолжил бывшему императору несколько червонцев, заверив, что распорядится дать ему любую сумму. Но карты – картами, а все прочее выглядело очень уж непривлекательно. Ко всему прочему, уже 30 июня Петр почувствовал приближение болезни, а в ночь на 1 июля не на шутку заболел.

Об этих днях повествуют три его записки, отправленные Петром к Екатерине.

Письменных ответов на них нет, – по-видимому, свои ответы ропшинскому узнику Екатерина передавала устно.

А вот записки Петра Федоровича сохранились. Они приводятся здесь полностью. Ознакомьтесь с ними:

"Сударыня, я прошу Ваше Величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как Вам известно, что я всегда хожу по комнате, то от этого у меня распухнут ноги. Еще я Вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности – это для меня невозможно; в остальном я прошу Ваше Величество поступать со мной, по меньшей мере, как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь Вашему великодушию, я прошу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию. Бог Вам заплатит непременно. Ваш нижайший слуга Петр.

P. S. Ваше Величество может быть уверена во мне, что я не подумаю ничего, не сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления".

Достаточно задуматься лишь над единственным штрихом этой картины, и нам все станет ясно: Петра беспрерывно унижали, не давая ему даже справить "естественные надобности" и глумясь над его застенчивостью. Ему, уже больному, не давали выйти в парк и лишили всяческого общения с близкими ему.

И он, уже официально отрекшийся от престола, снова униженно заверяет Екатерину в рабской покорности ее воле.

А вот и вторая записка:

"Ваше Величество, если Вы совершенно не желаете смерти человеку, который уже достаточно несчастен, имейте ко мне жалость, и оставьте мне мое единственное утешение – Елизавету Романовну. Вы сделаете этим большее милосердие Вашего царствования; если же Ваше Величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив. Ваш нижайший слуга Петр".

И, наконец, – третья, написанная по-русски, в отличие от предыдущих, написанных по-французски.

"Ваше Величество, я еще прошу меня, который в Вашей воле исполна во всем, отпустить меня в чужие края с теми, о которых я Ваше Величество прежде просил. И надеюсь на Ваше великодушие, что Вы меня не оставите без пропитания.

Преданный Вам холоп Петр".

Так, менее чем за сутки, переменилась судьба человека, самодержавно повелевавшего самой большой и одной из самых могущественных стран мира. Австрийский посланник в России, граф Мерси де Аржанто, писал: "Во всемирной истории не найдется примера, чтобы государь, лишаясь короны и скипетра, выказал так мало мужества и бодрости духа, как он, царь, который всегда старался говорить так высокомерно. При своем же низложении с престола поступил до того мягко и малодушно, что невозможно даже описать". Графу Мерси вторил Фридрих II, сказавший французскому посланнику в Берлине графу Сегюру: "Он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать".

А возвратившийся в Петербург Бирон прокомментировал причины падения Петра так: "Снисходительность была важнейшею ошибкою сего государя, ибо русскими должно повелевать не иначе, как кнутом или топором".

* * *

Петр заболел серьезно и тяжело – день ото дня сильнее – более пяти суток. Врач Лидерс появился только вечером 3 июля, когда истекал уже четвертый день болезни. Задержка с врачом объяснялась тем, что сначала его не сразу отыскали, а затем Лидерс не захотел ехать в Ропшу, опасаясь, что его отправят вместе с августейшим пациентом в ссылку, или в тюрьму.

Он ограничился тем, что выслушав посланца, отправил больному лекарство, заверив, что болезнь не опасна и ему в Ропше делать нечего.

Однако болезнь развивалась, и 3 июля Лидерс вынужден был приехать к Петру Федоровичу. 4 июля больному стало еще хуже и к нему приехал еще один врач – штаб-лекарь Паульсен.

Сохранились три записки командира отряда и начальника ропшинской охраны Алексея Орлова. Их них мы можем проследить за ходом болезни и развитием событий в Ропше.

Первое сообщение: "Матушка, милостивая Государыня; здравствовать Вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь по отпуске сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш очень занемог и схватила его нечаянная колика, и я опасен, чтоб он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил. Первая опасность – для того, что он все вздор говорит, и нам это несколько весело, а другая опасность, что он действительно для нас всех опасен, для того, что он иногда так отзывается, хотя (желая) в прежнем состоянии быть..." Далее Алексей Орлов сообщал, что он солдатам и офицерам из команды, охраняющей Петра III, выдал жалованье за полгода, "кроме одного Потемкина, вахмистра, для того, что служил без жалованья". (Это был тот самый Григорий Александрович Потемкин, который через двенадцать лет станет могущественнейшим из фаворитов Екатерины II, светлейшим князем и фельдмаршалом).

"И многие солдаты, – писал дальше Орлов, – сквозь слезы говорили, что они еще не заслужили такой милости".

Впрочем, вскоре они эту малость отработали сполна, что и подтвердили события, произошедшие совсем немного погодя.

Во втором сообщении Орлов писал:: "Матушка наша, милостивая Государыня! Не знаю, что теперь начать, боясь гнева от Вашего Величества, чтоб Вы чего на нас неистового подумать не изволили, и чтоб мы не были причиною смерти злодея Вашего и всей России, также и закона нашего (т. е. православия). А теперь и тот, приставленный к нему для услуги лакей Маслов занемог, а он сам (т. е. Петр III) теперь так болен, что не думаю, чтоб он дожил до вечера и почти совсем уж в беспамятстве, о чем уже и вся команда здешняя знает и молит Бога, чтоб он скорее с наших рук убрался. А оный же Маслов, и посланный офицер, могут Вашему Величеству донесть, в каком он состоянии теперь, ежели Вы обо мне усумниться изволите. Писал сие раб Ваш верный...".

Вторая записка осталась без подписи. Вернее, подпись была, но чья-то рука ее оборвала. А вот почерк – Алексея Орлова.

Кажется, вторая записка была сочинена и отослана утром 6 июля, потому что именно тогда был схвачен камердинер Петра Федоровича Маслов. Петр еще спал, когда Маслов вышел в сад, чтобы подышать свежим воздухом. По-видимому, к утру 6-го Маслову стало получше и он, оставив постель, стал прогуливаться по саду. Однако дежурный офицер, увидев в этом нарушение режима, приказал схватить Маслова, посадить его в приготовленный экипаж и вывезти из Ропши вон.

В 6 часов вечера, в субботу 6 июля, из Ропши в Петербург примчался нарочный и передал в собственные руки Екатерине еще одну записку от Алексея Орлова. Она была написана на такой же бумаге, что и предыдущая и тем самым почерком. Эксперты полагают, что почерк был "пьяным".

"Матушка, милосердная Государыня! – писал Орлов. – Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя! Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором (Барятинским). Не успели мы разнять, а его уж и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости, или прикажи скорее окончить. Свет не мил. Прогневили тебя и погубили души навек".

Получив известие о смерти Петра Федоровича, Екатерина приказала привезти его тело в Петербург и учинить вскрытие, чтобы узнать, не был ли он отравлен. Вскрытие показало, что отравления не было.

Убедившись в этом, Екатерина выдвинула официальную версию, изложив ее в Манифесте от 7 июля 1762 года.

В Манифесте сообщалось, что "бывший император Петр III обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим, впал в прежестокую колику". После чего, говорилось в Манифесте, больному было отправлено все необходимое для лечения и выздоровления. "Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался".

Таким образом, не было даже формальной необходимости проводить расследование случившегося, опрашивать многочисленных свидетелей произошедшего на их глазах убийства, пусть даже непреднамеренного. А свидетелей тому кроме Алексея Орлова и упомянутого в третьей записке князя Федора Барятинского, которого не "успели разнять" с покойным, было около полутора десятков.

Современники знали, что в последнем застолье с Петром III кроме Алексея Орлова и князя Федора Барятинского принимали участие князь Иван Сергеевич Барятинский – родной брат предыдущего, лейб-медик Карл Федорович Крузе, камергер Григорий Николаевич Теплов – автор текста отречения Петра III от престола, вахмистр конной гвардии Григорий Александрович Потемкин, Григорий Никитич Орлов – родственник братьев Орловых, знаменитый актер Федор Григорьевич Волков, уже известный нам Александр Мартынович Шванвич, бригадир Александр Иванович Брессан, камергер Петра III – еще неделю назад обыкновенный парикмахер, и получивший чины камергера и бригадира за то, что известил Петра III о грозившей ему опасности и, наконец, гвардии сержант Николай Николаевич Энгельгардт.

Кроме того, в комнате, где Петра III настигла смерть, были еще и трое безымянных лиц – двое часовых и кабинет-курьер, приехавший накануне из Петербурга. Современники утверждали, что Григорий Орлов, Теплов и Потемкин были только свидетелями и зрителями, а Федор Барятинский, Шванвич и особенно Энгельгардт – прямыми и активными убийцами. Брессан же был единственным из всех, кто кинулся на помощь Петру Федоровичу.

Награды убийцам

3 августа 1762 года Екатерина II дала Сенату Указ, в котором говорилось: "За отличную и всем нашим верноподданным известную службу, верность и усердие к нам и отечеству нашему, для незабвенной памяти о нашем к ним благоволении, всемилостивейше пожаловали мы деревнями в вечное и потомственное наследное владение, а некоторых из Кабинетной нашей суммы денежного равномерного противу таковых деревень суммою..." И далее идут знакомые нам фамилии – Орловы, Пассек, Федор Барятинский, Баскаков, Потемкин, братья Рославлевы, Ласунский, Бибиков, Мусин-Пушкин и другие.

Указ от 3 августа 1762 года был опубликован в "Санкт-Петербургских новостях" и сопровождался следующей сентенцией: "Ее Императорское Величество нимало не сомневалось об истинном верных своих подданных при всех бывших прежде обстоятельствах сокровенном к себе усердии, однако же к тем особливо, которые по ревности для поспешения благополучия народного побудили самим делом Ее Величества сердце милосердное к скорейшему принятию престола российского и к спасению таким образом нашего отечества угрожавших оному бедствий, на сих днях оказать соизволила особливые знаки своего благоволения и милости..." Весьма любопытно, что здесь же упоминались и четверо простолюдинов: "...Федора и Григория Волковых в дворяне и обоим 700 душ".

Этим же Указом Василию Шкурину даровались 1000 душ, а Алексею Евреинову – 300. (Алексей Евреинов был казначеем и часто выручал Екатерину деньгами).

После главных героев переворота жаловались и его второстепенные участники. И среди них, к немалому изумлению, обнаруживаем мы и Екатерину Дашкову, которая должна бы была занимать подобающее ее заслугам место среди главнейших Спасителей Отечества. С этого момента отношения двух Екатерин разладились, и хотя окончательно их пути не разошлись, но и о былой близости тоже уже не могло быть и речи.

7 августа того же года из Сената в Герольдмейстерскую контору было послано дело о пожаловании братьев Волковых, В. Шкурина и А. Евреинова в потомственное дворянство. "Наименование дела Герольдмейстерской конторы, августа 7, 1762 года.

Известие, отданное от Сената о пожаловании гардеробмейстера Василия Шкурина в российские дворяне, да Федора и Григория Волковых и кассира Алексея Евреинова во дворяне и о пожаловании их деревнями, а Евреинова чином капитанским"...

О заслугах Шкурина перед Екатериной мы знаем точно. Стало быть, и заслуги братьев Волковых тоже были немалыми, если в наградах сравнялись они со Шкуриным, и спалившим свою избу ради сохранения чести Екатерины, и во время пославшего ей карету для бегства из Петергофа в самый решительный момент ее жизни.

А вот о Ф. Г. Волкове следует сказать кое-что, о чем не знал почти никто из его современников...

Крайне интересный сюжет содержат "Записки" уже знакомого нам Тургенева. Они сообщают о совершенно скрытой от всех, неизвестной стороне жизни Ф. Г. Волкова.

Тургенев писал: "При Екатерине первый секретный, немногим известный, деловой человек был актер Федор Волков, может быть, первый основатель всего величия императрицы. Он, во время переворота при восшествии ее на трон, действовал умом; прочие, как-то: главные, Орловы, князь Барятинский, Теплов – действовали физическую силою, в случае надобности, и горлом привлекая других в общий заговор.

Екатерина, воцарившись, предложила Ф. Г. Волкову быть кабинет-министром ее, возлагала на него орден Святого Андрея Первозванного. Волков от всего отказался и просил Государыню обеспечить его жизнь в том, чтобы ему не нужно было заботиться об обеде, одежде, о найме квартиры, когда нужно, чтобы давали ему экипаж. Государыня повелела нанять Волкову дом, снабжать его бельем и платьем, как он прикажет, отпускать ему кушанье, вина и все прочие к тому принадлежности от двора, с ее кухни, и точно все такое, что подают на стол ее величеству; экипаж, какой ему заблагорассудится потребовать... Всегда имел он доступ в кабинет к государыне без доклада".

Волков же не только отказался от поста кабинет-министра и высшего ордена империи, но и не принял поместье и крепостных. Сохранилось свидетельство такого рода: "Рассказывают с достоверностью, что государыня, при восшествии на престол, благоволила жаловать его дворянским достоинством и вотчиною, но он со слезами благодарности, просил императрицу, удостоить этою наградою женатого брата его, Гавриила, а ему позволить остаться в том звании и состоянии, которому он обязан своею известностью и самыми монаршими милостями. И государыня.. уважила просьбу первого русского актера и основателя отечественного театра".

Был ли Федор Волков в столь высокой доверенности у Екатерины? Занимал ли он столь значительное место в организации заговора? Несомненно, что Волков и Екатерина представляли друг для друга взаимный интерес. В беседах о театре и литературе они не могли не касаться политических тем и, вероятно, могли обсуждать и конфиденциальные вопросы. Мнение Волкова и в этих вопросах могло быть очень значимым, ибо многие современники Волкова считали его одним из умнейших людей России.

Выдающийся просветитель Николай Иванович Новиков считал его "мужем великого, обымчивого (т. е. объемлющего) и проницательного разума, основательного и здравого рассуждения, и редких дарований, украшенных многим учением и прилежным чтением наилучших книг".

Блистательный драматург Денис Иванович Фонвизин считал Волкова "мужем глубокого разума, наполненного достоинствами, который имел большие знания и мог бы быть человеком государственным".

Третий современник – знаменитый поэт Гавриил Романович Державин называл Волкова "знаменитым по уму своему", но участие выдающегося актера в ропшинской драме, справедливо считается наименее выясненным моментом в биографии Волкова.

И все же даже то немногое, что нам стало известно сейчас, проливает новый свет на Федора Волкова, который был не только актером и основателем русского профессионального театра, но и незаурядным политическим деятелем, истинную роль которого еще предстоит выяснить историкам.

Похороны Петра III

7 июля был издан Манифест о предстоящей коронации Екатерины II. Обращала внимание необычайная поспешность церемонии, которая должна была состояться в Москве менее чем через два месяца, что не имело прецедента в российской истории. Красноречивым было и то, что главным распорядителем всех торжеств был назначен Григорий Орлов. Но еще более скоропалительными оказались похороны Петра III.

Местом его погребения был избран не Петропавловский собор, а Александро-Невская лавра, что тоже добавило уверенности в насильственной смерти Петра III.

По предложению Н. И. Панина Сенат "рабски просил Екатерину, не участвовать в похоронах", так как "сия процедура была бы для нее невыносима". Екатерина согласилась и в похоронах не участвовала.

Сохранилось немного свидетельств о похоронах Петра III. Одно из них оставил флигель-адьютант Петра III, полковник Давид Рейнгольд Сиверc, двоюродный брат близкого Елизавете Петровне Карла Сиверса, о котором в этой книге уже говорилось. Его перу принадлежат довольно любопытные "Записки". Он был в Ораниенбауме, когда арестовывали Петра III, и сам был арестован Василием Суворовым. Благодаря заступничеству своего кузена перед Екатериной II, он был освобожден и уехал в Петербург.

Там он услышал о кончине Петра III. Сиверc сообщает: "Ночью с 7 на 8 июля, тело его (Петра III) было перевезено из места его заточения в Александро-Невский монастырь и стояло до 10-го в гробу, обитом в красный атлас с немногими золотыми украшениями. Он лежал в своем любимом голштинском мундире, но без всяких орденов, без шпаги и без караула. Стражею при нем были – малого чина офицер и несколько человек солдат".

Бывший император был одет в светло-голубой с белыми отворотами мундир голштинских драгун. На руки покойного были надеты большие кожаные перчатки с крагами до локтей, какие носили шведские офицеры времен Карла XII.

Простые люди шли к гробу императора непрерывно, и были их многие тысячи. Они видели относительную бедность похоронного убранства, малочисленность караула, но более всего поражало их то, что в гробу лежал человек с черным лицом: от большой потери крови и удушения лицо покойного стало необычайно темным.

От этого в Петербурге тотчас же распространился слух, что Петр Федорович спасся, а в гроб положили убитого вместо него царского арапа. Однако останавливаться было запрещено и люди быстро проходили мимо покойного.

В среду 10 июля в Александро-Невский монастырь прибыло множество военных и статских генералов и огромная толпа простолюдинов. После краткой заупокойной литургии в Благовещенской церкви, тело покойного было предано земле здесь же, в церкви, рядом с бывшей правительницей Анной Леопольдовной.

Гроб опустили в могилу без орудийного салюта, и без колокольного звона. Но не только это отличало его похороны от похорон других российских монархов: ему предстояло лежать в этой могиле только 33 года. А 18 декабря 1796 года по распоряжению сына его Павла Петра хоронили вторично вместе со скончавшейся накануне Екатериной II и рядом с нею. Но об будет рассказано в свое время и на своем месте.

Коронация и первые годы царствования Екатерины II

1 сентября 1762 года Екатерина выехала в Москву на коронацию.

В пятницу, 13 сентября совершился ее торжественный въезд в Москву. Под звон колоколов и грохот пушек Екатерина ехала по Тверской, убранной гирляндами цветов, украшенной вывешенными коврами и гобеленами, густой зеленью ельника и множеством цветов.

Она ехала в открытой коляске, окруженная эскортом конногвардейцев, вдоль стоящих шпалерами десяти полков, одетых в парадные мундиры и сверкающие каски.

22 сентября в 10 часов утра началась церемония коронации, завершившаяся тем, что Екатерина из Успенского собора прошла в Архангельский и Благовещенский, где прикладывалась к святым мощам и самым почитаемым иконам. Во время ее шествия по территории Кремля полки "отдавали честь с музыкою, барабанным боем и уклонением до земли знамен, народ кричал "ура", а шум и восклицания радостные, звон, пальба и салютация кажется воздухом подвигли, к тому ж по всему пути метаны были в народ золотые и серебряные монеты".

Коронационные торжества продолжались семь дней. В первый день в Кремле три часа били фонтаны белого и красного вина, бесплатно угощали жареным мясом, продолжали бросать монеты. То же самое происходило и на седьмой день торжеств, сменив затем официальное празднество – "празднеством партикулярным" в домах московской знати.

Хлебосольная и щедрая аристократия Москвы на сей раз превзошла самое себя – балы, парадные обеды, маскарады, фейерверки и прочие увеселения длились более полугода – с октября 1762 года до июня 1763-го.

Главным распорядителем коронационных торжеств был действительный камергер генерал-майор и кавалер ордена Александра Невского Григорий Григорьевич Орлов.

В эти же дни все пять братьев Орловых были возведены в графское достоинство, а Григорий кроме того был пожалован и званием генерал-адьютанта. На графском гербе Орловых бал начертан девиз: "Храбростью и постоянством".

Екатерина начала царствование милостью к недругами и наградами друзьям. Она сразу же встала над дворцовыми партиями и распрями, и подобно тому, как была безусловным лидером в удачно проведенном заговоре, стала столь же безусловным принципалом, уверенно и твердо повела за собою государство.

Восемнадцать лет, проведенные ею в России, не прошли даром: она хорошо знала страну, ее историю, ее народ, понимала, с кем и с чем имеет дело и не строила наивных и беспочвенных иллюзий относительно всего этого. С первых же дней царствования Екатерина проявила необычайную работоспособность – до двенадцати часов в сутки, а при необходимости и более, – умение подбирать себе знающих и надежных помощников, способность быстро и основательно вникать в суть самых разных сложных проблем.

Во внутренней политике она сделала главным принципом – рост силы государства, поставив на первое место интересы России. В одном из первых заседаний Сената она узнала о недостаточности денег в казне и отдала собственные средства, заявив, что "принадлежа сама государству, она считает и все принадлежащее ей, собственностью государства, и на будущее время не будет никакого различия между интересом государственным и ее собственным". При этом она исходила из принципа превосходства интереса государства над интересом отдельной личности, утверждая: "Где общество выигрывает, тут на партикулярный ущерб не смотрят".

Позднее Екатерина сформулировала и иные важнейшие принципы своей политики, названные ею "Пятью предметами": "Если государственный человек ошибается, если он рассуждает плохо, или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает пагубные следствия этого.

Нужно часто себя спрашивать: справедливо ли это начинание? – полезно ли?" – писала императрица. И, перечисляя "Пять предметов", указывала:

"1. Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.

2. Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставить его соблюдать законы.

3. Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию.

4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.

5. Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям. Каждый гражданин должен быть воспитан в сознании долга своего перед Высшим Существом, перед собой, перед обществом, и нужно ему преподать некоторые искусства, без которых он почти не может обойтись в повседневной жизни".

Исходя из "предмета пятого", Екатерина видела смысл внешней политики в соблюдении собственных интересов России. Ни от кого не зависимая Россия, преследовавшая только свои "резоны и выгоды, свой авантаж и профит", как тогда говорили, приобрела гораздо большее значение в мировой политике и вскоре добилась наивысших успехов.