Текст книги "Журнал "Вокруг Света" №3 за 1997 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Дело вкуса: Не ешьте, дамы, эскимо
Призыв, содержащийся в нашем заголовке, не следует понимать буквально – в смысле бойкота этого вкусного и питательного молочного изделия. Ни к какому бойкоту мы читательниц не призываем. С одним исключением: женщинам свободолюбивого Вьетнама, (а также, очевидно, других стран Юго-Восточной Азии) надлежит поедать эту разновидность мороженого в одиночку, лучше всего в надежно запертой комнате. Говорю об этом на основании собственного опыта.
Опыт вообще дает нам большую, если не большую часть знаний, причем, что интересно, приобретаем мы его зачастую именно тогда, когда не ищем. И полученный неожиданно – иной раз в виде плюхи, – он впечатывается немедленно и прочно, Кстати, не потому ли книжный опыт усваивается труднее? Ведь мы лезем в книги за ним специально.
Так уж получилось, что изрядную часть своих сведений о быте и обычаях народов Юго-Восточной Азии я почерпнул, не отрываясь от постоянного места жительства, в процессе длительного дружеского общения с видным вьетнамским ученым Ле Суан Ту. Тогда он еще был студентом-отличником. Именно с ним я принял участие во многих вьетнамских торжествах и праздниках, благодаря ему узнал, что в детстве у человека одно имя, а во взрослом состоянии – другое, и самостоятельно понял, что не стоит спрашивать у вьетнамца, сколько ему лет, ибо ему их столько, сколько нужно в данный момент.
Какой ученый автор занялся бы изучением способов пребывания несовершеннолетних вьетнамцев в углу? Но, как-то зайдя к своей знакомой г-же Аи, я увидел ее маленькую дочь носом в углу, однако – сидящей на стуле. Вьетнамчат наказывают именно так. Что ни говорите, а реальная картина жизни из таких мелочей-то и состоит.
Не помню уже, по какому случаю я был приглашен к Ту, но общество должно было собраться большое. С пустыми руками идти было неудобно, однако зная непьющесть вьетнамцев, наполнить свои руки бутылкой я не решился. Оглядываясь по сторонам у станции метро, я вдруг увидел лоток с бананами, а рядом – очень небольшую очередь. Это было неожиданным везением, поскольку в те времена бананы были дефицитом. Кроме того, я полагал, что в качестве подарка они подойдут как ничто другое: южные люди вьетнамцы, по моему мнению, должны были тосковать по бананам. Так оно, наверное, и было.
Итак, с желтеющей гроздью бананов в руках я нажал кнопку звонка и почти сразу очутился в суматошной атмосфере вьетнамского предпразднества. Картина была привычная: к назначенному часу ничего еще не готово (как говаривал Ту, «главная черта вьетнамского народа – не точность, а героизм»), кухня полна людей, сидящих на корточках над расстеленными газетами и быстро чистящих овощи. Стоял отчаянный шум, ибо говорили все и сразу. Мне показалось, что мое приношение вызвало оживление, которое я отнес на счет приятных ассоциаций с тропической родиной. Несколько бананов тут же споро нарезали для готовки, оставшиеся же три я решил преподнести трем дамам: Бить, Ны и Красному Облаку (так переводилось ее имя).
К моему удивлению, дамы слегка покраснели, а молодые люди оживленно загалдели, отчего дамы покраснели еще больше и тут же сломали бананы.
– Нам не надо! – воскликнул я. – На всех все равно не хватит. Это только вам. – Я был уверен, что женщины хотят оделить бананами всех.
Мое замечание вызвало еще большее оживление мужской части, а Бить, Ны и Красное Облако выскочили с кухни в комнату, и оттуда долго еще слышалось их щебетание и хихикание. Ту выманил меня в коридор:
– Значит, так, – сказал он, понизив голос, – ты не обижайся, но у нас женщине считается неприличным взять в рот целый банан. Его надо сломать. Понял?
– Но почему? – удивился я, – зачем его ломать?
– Зачем-зачем, – передразнил меня Ту, – у нас считают, что банан похож на...
...И он сказал на что. Представив себе хороший банан, я понял, что так могут считать не только они. А мы не сравнивали только потому, что сравнивать было не с чем: бананов в нашей жизни почти не было.
Если бы мы говорили с моим другом не в его коридоре, а на научной конференции, мы бы употребили выражение «фаллический символ». С этим же символом связан – у других народов – вертел-шампур. Правда, это не приводит к запрету на шашлык или люля-кебаб: содрав с шампура, их можно есть любому и любой. Но готовить – орудуя шампуром – дело чисто мужское. (Кто из вас когда видел шашлычницу-женщину?) Зато варка и тушение в кастрюлях и на сковородах, сосудах вогнутых, – женское дело. Сейчас, конечно, многие и понятия не имеют о первоначальных запретах, но привычка осталась. Так что и готовка, и сама пища тоже бывают разделенной по полам: женская и мужская.
А уж в тех местах, где верили, что перенимаешь качества того, кого ешь (что ешь), ни один мужчина не взял бы в рот куриного сердца или не отведал бы рыбы на собственной свадьбе. Рыбы ведь известны хладнокровием. Впрочем, рыбьи молоки в данном случае угощение законное по причине рыбьей плодовитости. Да и невесту угостить икрой просто следовало. Но никогда наоборот.
Бывали и разные другие запреты: того нельзя есть женщинам, того мужчинам, а этого – детям.
Например, у малых народов Камбоджи «...мясо лающего оленя нельзя есть замужним женщинам, им же нельзя есть мясо угрей и крокодилов». Эта цитата из труда видного исследователя Индокитая Я.Чеснова. Что касается этого запрета, то ученый Чеснов дает его истолкование с предельной простотой и ясностью: «Последнее обстоятельство объясняется тем, что женщинам приходится ходить за водой к рекам и они, согласно поверью, могут подвергнуться мщению со стороны крокодилов». Как же ужасно, очевидно, «мщение со стороны лающего оленя», если он стоит в ряду запретов рядом с крокодилом! Честно говоря, я не очень представляю себе лающего оленя, но как-то ясно воображаю сцену его ярости. Вот женщина-грешница, тайно отведавшая плоти лающего оленя, входит в лес, и тут с громким лаем и визгом набрасываются на нее эти мелковатые – с собаку, что ли, раз лают? – олени. Они топчут беднягу, бодают рогами и лают, лают, лают... Правда, не столь понятна угроза угрей: уж они-то не то что лаять или бодать, но и куснуть толком не способны. Но если есть запрет, значит, есть у него и причины, Просто они нам не сразу видны.
В конце концов, пока мне не объяснили добрые вьетнамские друзья, я смотрел на бананы и в упор не видел, на что же они смахивают. В коридоре моего ученого друга – я этого еще не ведал (прямо как Адам и Ева, не вкусившие запретного плода). А потому вздохнул с сочувствием:
– Бедные! Ведь у вас столько бананов, а им есть нельзя!
– Почему же нельзя? – возразил Ту. – Только надо приличия соблюдать. Наши девочки здесь, когда эскимо покупают, всегда несут домой. И никогда не едят на людях.
На людях приличнее взять стаканчик...
Л. Минц
Зеленая планета: Правила игры
«… потом самолет начал набирать высоту и как будто свернул на восток, и… там, вперед, он увидел заслонившую весь мир, громадную, уходящую ввысь, квадратную вершину Килиманджаро. И тогда он понял, что это и есть то место, куда он держит путь».
Я проснулся оттого, что самолет пошел на посадку. В иллюминаторах ничего не было видно. Сборник Хемингуэя, который я взял перечитать в дорогу, соскользнул на пол, и мой сосед – седой сухощавый кениец – нагнулся за ним.
– «Снега Килиманджаро», – прочитал он – по-русски. – Хорошая книга. Вам нравится?
В свое время я зачитывался африканскими рассказами Хемингуэя. Но мне никогда не нравилось, как он обошелся со своим главным героем Гарри Морганом: оцарапал колючкой и заставил умереть от гангрены, – особенно не нравилось мне это теперь, когда я сам летел в Африку.
– Нелепая, нелогичная смерть, – сказал я кенийцу, – и слишком литературная.
– Гарри все равно бы погиб, – возразил тот, – и Хемингуэй это хорошо понимал, потому что провел в Африке много времени. Охотился, убивал зверей... Он, конечно, знал, что существуют правила…
– Какие правила?
– Простые и справедливые. Ты предаешь – тебя предают, ты убиваешь – тебя убивают... Правила игры.
– Я не знаю, никаких правил и не собираюсь никого убивать, – сказал я.
– Разумеется, – улыбнулся кениец. – Вам как раз ничего, не грозит...
Самолет коснулся земли. Над пожелтевшими холмами Африки; дрожало знойное марево.
В десятиместном «Ниссане» – микроавтобусе с поднимающейся крышей – нас было пятеро. Шестым был Доминик – водитель и сафари-гид. В первый же вечер он привез нас на ужин в «Нью-Стенли» – старейший отель в Найроби.
– Доминик, это правда, что ОН здесь жил? – спрашивал я.
– Правда. Сидел вот под этой акацией и писал.
– И что же он писал? «Зеленые холмы Африки»?
– Да. Наверное.
– Или «Снега Килиманджаро»?
– Точно. «Килиманджаро».
«И тогда он понял, что это и есть то место, куда он держит путь...»
– А мы увидим Килиманджаро, Доминик?
– Нет, не увидим. Килиманджаро – в Танзании. Кстати теперь у него другое имя: Ухуру.
Мы поднялись на второй этаж – в ресторан, за окнами виднелось знаменитое колючее дерево, которого касался Хемингуэй. За шестьдесят лет оно разрослось, отель тоже, конечно, изменился, хотя, может быть, черный рояль звучал в этот вечер так же как и в те далекие тридцатые, и так же играл джаз чернокожий пианист...
– Сегодня Хемингуэю было бы нечего делать в Кении. Верно, Доминик?
– Да. Охота давно запрещена.
– Ты жалеешь об этом?
Доминик сделал вид, что не слышит: сафари-гид не должен думать об охоте...
За неделю мы объехали с Домиником четыре национальных парка: Масаи-Мара, Накуру, Шаба и Буффало-Спрингс. Скоростные шоссе сменял вдрызг разбитый асфальт, саванну – горный лес и полупустыня.
Доминик работал сафари-гидом десять лет. «Немалый срок», – думал я, приставая к нему с расспросами: ведь были же какие-то случаи, неужели все обходилось гладко? Доминик морщил лоб.
– Два года назад один слон напал на микроавтобус, – сказал он после долгого раздумья. – В стаде были слонята. Гид подъехал слишком близко.
– И что?
– Подцепил бивнями и опрокинул. Никто не пострадал...
– А еще какой-нибудь случай помнишь? Доминик пожимал плечами.
– В Масаи-Мара много животных, – говорил он, стараясь сменить тему, – я думаю, мы увидим «большую шестерку».
«Большая шестерка» современного кенийского сафари – это лев, слон, носорог, гепард, леопард и буйвол – шесть самых сильных и опасных зверей Африки. Программа-минимум каждого гида – найти и показать своим туристам хотя бы «пятерку» – что касается зебр, антилоп, жирафов и обезьян, то их и искать не надо, они и так попадаются почти на каждом шагу.
Когда на обочинах дорог стали появляться босоногие мужчины в красных, переброшенных через плечо накидках, я понял, что мы уже на земле масаи. Некоторые прятались за кустами. Вооруженные палками и самодельными копьями, они двигались перебежками.
– Это воины, – сказал Доминик.
– С кем же они воюют? – спросил я.
– Со всеми и ни с кем, – отвечал Доминик. – У нас в Кении около сорока диких племен: масаи, самбуру, борано... Если одни украдут у других корову – война. Но часто бывает, что корову крадут люди из третьего племени, живущего очень далеко от первых двух. Подозрение всегда падает на соседа...
– Это же провокация!
– Да. Для нас большая проблема – чтобы племена не воевали Друг с другом...
Сам Доминик принадлежал к народности кикуйю, составляющей основную часть цивилизованного населения Кении. Масаи цивилизации не приняли. Они приходят из глубин саванны к придорожным магазинчикам, покупают ткань любимой расцветки – красную в клеточку или в полоску – и снова уходят в саванну.
Пыльный проселок вел к национальному парку. Неожиданно на обочине возник рослый масаи.
– Дума! – кричал он, размахивая рукой, как семафором, – Дума! – Доминик свернул с дороги и направил «Ниссан» туда, куда указывал масаи.
– Что случилось?
– Дума. Гепард, – объяснил Доминик.
Первый из «большой шестерки» был перед нами. Доминик обогнул зверя и заехал с солнечной стороны, чтобы было лучше фотографировать. Гепард даже не повернул головы. Его взгляд был прикован к стаду антилоп.
– Охотится?
– Играет...
Гепард сделал два прыжка в сторону пасущихся антилоп, те «брызнули» веером и понеслись по кругу. Один делал вид, что охотится, другие – что убегают.
Гепард лениво прошел рядом с нашей машиной и улегся в тени деревца. Ощущение нереальности происходящего вдруг возникло во мне. Хотелось протянуть руку и убедиться: не иллюзия ли – этот безмятежно лежащий в десяти метрах дикий зверь, не исчезнет ли его изображение? Но жар саванны был столь же реален, сколь и запах прошедших антилоп.
У въезда в Масаи-Мара нас встретили два охранника с ружьями и несколько женшин-масаи. Доминик отправился к воротам оформлять документы.
– Лучше закройте окна, – бросил он, выходя, но мы оставили без внимания его совет.
Буквально через минуту пришлось пожалеть об этом. Внезапно в салоне стало тесно: вначале просунулись внутрь черные руки, на которых раскачивались самодельные бусы и ожерелья, за ними – черные бритые головы торговок.
– Мадам, мадам, – на все лады повторяли масаи, пытаясь дотянуться до наших женщин. Те чуть не плакали: масаи деловито прикладывали к их шеям свои украшения и требовали денег. Я принялся деликатно, но настойчиво выпихивать их руки обратно на улицу. Наконец удалось задраить окна, торговки приплюснули носы к стеклам, но в этот момент вернулся Доминик, и мы, наконец, въехали в национальный парк Масаи-Мара.
Дважды в день – в течение трех часов после восхода солнца и трех часов перед заходом – в национальных парках Кении идет «gamedrive», то есть «охота на автомобилях». Разумеется, это не настоящая охота – скорее то, что заключено в привычном значении слова «game» – игра. Игра со строгими правилами.
«Не убивать, не пугать, не провоцировать» – эти принципы, свято соблюдавшиеся в Кении в течение десятилетий, сделали невероятное: звери перестали бояться людей. Более того, постоянно курсирующие по саванне джипы и микроавтобусы стали настолько привычным элементом ландшафта, что большинство диких животных просто не обращают на них никакого внимания. От людей требуется только одно: не покидать пространство автомобиля. Об остальном должен позаботиться сафари-гид.
Первое, что мы увидели, выехав за пределы отеля в Масаи-Мара, – это ползущую навстречу длинную черную змею. «Мамба, – сказал Доминик. – Очень ядовитая». Змея тоже заметила нас и предусмотрительно скользнула с дороги в траву. Пресмыкающиеся – единственная группа животных, для которых наш «Ниссан» мог представлять опасность.
Мы медленно ехали по колее: зебры и антилопы, разбредаясь в стороны, нехотя уступали дорогу. Доминик вертел головой, высматривая ему одному ведомую цель. Наконец он что-то увидел и прибавил газу.
– Шимба, – сказал он. – Лев.
Впереди, однако, ничего не было видно, кроме одинокой купы деревьев, возле которой стояло два «Ниссана». Доминик оставил колею и понесся напрямик по саванне – и тут я заметил, что мы не единственные в своем порыве: слева и справа в том же направлении мчались другие микроавтобусы. «Будто грифы слетаются, – подумал я, – но где же добыча?»
В центре травянистой площадки, где полукругом стояло уже шесть-семь машин, как на арене цирка, лежали лев и львица. Но в отличие от цирковых эти звери сладчайшим образом спали, полностью игнорируя сплотившийся вокруг них бомонд. Тем не менее все чего-то ждали. Я был слегка разочарован. «Старые плюшевые игрушки, забытые на ковре, – думал я, глядя на львов, – выцветшие и потраченные молью...»
– У них медовый месяц,– сказал Доминик.
В этот момент лев тряхнул гривой и встал. Львица тоже проснулась, но осталась лежать на животе. Лев подошел к ней сзади...
– Снимайте, снимайте! Быстрее... – обернулся к нам Доминик, и я увидел, как весь зрительный зал ощетинился фото– и видеоаппаратурой. Только я навел объектив на резкость, как все уже кончилось, и лев отошел от львицы. Миг любви оказался таким кратким...
– Между прочим, он делает это сорок раз в день, – заметил Доминик. Мы многозначительно переглянулись.
– И сорок раз ночью, – добавил гид, полностью реабилитируя царя зверей в наших глазах.
Тем временем супружеская чета вновь погрузилась в сон.
Мы покинули «эротический театр» во время антракта. Но вскоре опытный Доминик обнаружил в саванне еще один комплект спящих львов. На этот раз в придачу к молодоженам имелся какой-то третий, непонятный лев, тоже, разумеется, спящий, но несколько в стороне от пары. Доминик легко расшифровал ситуацию.
– Каждые два года львица меняет мужа, – объяснил он. – Это как раз момент развода: старый муж уже отставлен, но какое-то время держится еще неподалеку...
– Похоже, он не слишком расстроен, – отметили мы. – Сон крепкий, здоровый...
– Пожалуй, – согласился Доминик. – Поедем дальше или будем ждать?
Теперь-то мы знали, чего можно ждать от спящих львов. Но время на сафари слишком дорого, а мы еще так мало видели... Гепард, лев – лишь двое из «большой шестерки». Кто будет следующим?
– Тэмбо, – сказал Доминик, резко сворачивая к кустам. – Слоны!
Заложив вираж, микроавтобус остановился метрах в тридцати от стада. Слоны шли через кусты, и движение их громадных тел завораживало. Бока в лучах низкого солнца казались бархатистыми, а их первозданный свинцово-серый тон – исключительно глубоким и благородным. Гигантские серые существа плыли через зеленые кущи, и я вдруг понял, почему при встрече со слонами многие фотографы забывают об осторожности и приближаются к ним на опасное расстояние. «Сила притяжения пропорциональна массе...» – вертелось в голове. Я уже начинал ощущать на себе эту необъяснимую тягу, и если бы не неусыпный надзор Доминика, возможно, открыл бы дверцу и пошел за слонами следом...
Солнце клонилось к закату, когда Доминик доставил нас к фару – черному носорогу. Носорог в Масаи-Мара – нечастый гость, и если он появляется где-нибудь на территории парка, весть об этом быстро распространяется среди гидов.
Носорог упорно не желал вылезать из кустов и успел измотать нервы уже трех групп туристов. Но нам повезло: едва мы подъехали, как носорог вывалился из укрытия и бодро потрусил по саванне. Четыре «Ниссана» дружным эскортом устремились за ним. То один, то другой автомобиль вырывался вперед и, обогнав носорога, застывал, давая туристам возможность сделать снимки. Носорог шел, как утомленная славой кинозвезда, – не останавливаясь и не замечая волочащихся обожателей. Один бок у «кинозвезды» был вымазан в грязи, которую заходящее солнце окрашивало в нежный розоватый цвет...
Найти в саванне, в сухой сезон лужу – уже непросто, но умудриться в ней еще и застрять – это под силу только опытному сафари-гиду. Доминик явно был смущен. И хотя привычная сдержанность не изменила ему, все же было заметно, как он раздосадован.
Мы специально выехали в этот день пораньше – Доминик хотел отвезти нас на границу с Танзанией, на реку, где живут бегемоты. Но его планы едва не нарушились.
Пока Доминик буксовал, пытаясь сдвинуть автомобиль с места, мы вылезли наружу, нарушив правила, но никто из обитателей саванны – ни мамба, ни шимба, ни тэмбо – не воспользовался нашей беззащитностью. Никто даже не обратил на нас внимания. Доминику так и не удалось самому вытащить машину: он связался с кем-то по рации, и через пятнадцать минут один из проезжавших мимо микроавтобусов вытащил нас тросом.
Мы все-таки добрались в тот день до бегемотов, а на обратном пути даже встретили мбогу – кафрских буйволов. Существа, в своей ярости способные победить и льва, и леопарда, мирно дремали, повернув в нашу сторону влажные носы и тяжелые лиры рогов. Это был уже пятый номер из «большой шестерки» – оставался теперь один леопард, – но Доминик почему-то не радовался. Может быть, дорожный эпизод так удручающе подействовал на него, а может, он уже тогда чувствовал себя неважно – во всяком случае, он не поехал с нами в масайскую деревню – прислал напарника, хотя сам приложил немало усилий, чтобы уговорить нас на эту экскурсию.
Необходимость посещения масаи в их родной обители осознавали далеко не все. И дело было не столько в установленной масаи «таксе» – по десять долларов с посетителя – сколько в еще свежих впечатлениях от общения с ними у ворот национального парка. Но Доминик и его напарник утверждали: масаи у въезда в парк – это одно, масаи в своей деревне – это другое. Платишь десять долларов и можешь ходить, где угодно, снимать, что угодно и сколько угодно – никто тебя не тронет и пальцем. Таковы правила!
С некоторой опаской мы высадились у масайской деревни, но все оказалось именно так, как говорили сафари-гиды. Голенастый вождь, обутый в белые кроссовки, встретил нас у «околицы» и, приняв деньги, пригласил внутрь. Мы оказались в центре круга, образованного двумя десятками приземистых – в рост человека – хижин. Это и была вся деревня. В ноздри ударил резкий запах навоза.
Немудреные масайские товары на этот раз были разложены на земле, позади них чинно стояли продавщицы. Несколько женщин образовали' хор и при нашем появлении затянули гнусавую песню. Мужчины – в основном молодые – в ярко-красных накидках, с палками и копьями в руках, выстроились в затылок и с ритмичным притопыванием и уханьем пустились по двору. Эта прихрамывающая «сороконожка» то приближалась, то удалялась, то вдруг оказывалась совсем рядом, угрожающе обвиваясь вокруг тебя кольцами, – в этот момент плечи воинов, казалось, вот-вот стиснут тебя – но когда становилось жутковато, у самых глаз мелькали по-детски веселые лица туземцев, довольных произведенным эффектом, – «сороконожка» раскручивалась и устремлялась прочь. В конце танца масаи собрались в центре круга и принялись поочередно подпрыгивать на месте. Каждый старался прыгнуть как можно выше.
Пока мужчины демонстрировали свою прыгучесть, женский хор распался – его участницы вернулись к своим делам. Несколько немолодых женщин занялись ремонтом жилищ: одна вплетала прутья в стену, другая, сидя на крыше, пригоршнями зачерпывала свежий коровий навоз и увлеченно замазывала им щели. Присмотревшись и принюхавшись, я понял, что навоз в масайской деревне – главный строительный материал. Для скотоводов-кочевников это вполне логичный выбор. А нестерпимый запах и полчища мух – сущие мелочи по сравнению с теми преимуществами, которые дает в Африке своя крыша нал головой, хотя бы и навозная.
Дружелюбие масаи было, конечно, небескорыстным, но вполне искренним. Они честно отрабатывали полученные деньги, охотно демонстрировали свои наряды, свои лица, свои жилища, обнаруживая при этом изрядный запас деликатности: не трогали никого руками, не угощали, не навязывали сувениров – в общем, «правила игры» соблюдались неукоснительно. В конце концов мы расстались, довольные друг другом, и каждая сторона сохранила убежденность в преимуществе своего образа жизни.
На следующее утро мы оставили Масаи-Мара. Доминик был на своем рабочем месте – за баранкой – но вид у него был неважный.
– Что-нибудь случилось? – спросил я.
– Болит, – пожаловался он, ткнув себя пальцем в грудь.
– Температура?
– У меня не бывает температуры...
В национальный парк Накуру мы въехали в середине дня, когда знойная дымка и поднятая ветром белая пыль уже затушевали зеркальную гладь озера Накуру – того самого озера, где проводят зиму тысячные стаи фламинго. Колонии этих птиц, занимавшие всю середину озера, казались издали розовым фантомом – отражением еще не начавшегося заката.
Пока мы размешались в номерах отеля «Львиный холм» и обедали, Доминик побывал у врача. На вечерний «выезд» он опоздал на целых полчаса – недопустимый для сафари-гида проступок – но мы, конечно, простили ему это. Врач сделал ему какой-то укол и дал таблеток. Доминик показал коробочку: что-то антималярийное – в Найроби этими таблетками завалены не только аптеки, но и полки супермаркетов. Повеселевший Доминик сел за руль. Дорога вела через лес: белесые стволы, раскидистые кроны, зеленоватая, напоминающая лиственничную, хвоя.
– Что это за деревья, Доминик?
– Дерево желтой лихорадки.
«Цвет, наверное, ассоциировался с болезнью, – подумал я. – Мало кому из первых белых поселенцев удалось ее избежать...»
Тяжелый тропический недуг, поражающий печень и почки, оставляет немного шансов на выживание. Однако безупречная вакцина (в Москве ее прививают на Неглинной, 14) позволяет забыть об этой страшной болезни по крайней мере лет на десять. В Африке желтая лихорадка оттеснена сегодня в самые слаборазвитые районы (кстати, в Кению без сертификата о прививке не въедешь!). К сожалению, о малярии этого не скажешь, против нее вакцины не существует. Зато есть масса препаратов, которые можно принимать для профилактики. Правда, далеко не все из них известны в России.
Вот и получается, что больше всего российские туристы боятся в Африке не зверей, а заразы и спасаются от нее неразбавленным джином. Говорят, помогает. Европейцы и американцы, которых в Кении бывает едва ли не миллион ежегодно, тревог за свое здоровье не испытывают. Оказывается, спокойствие достигается благодаря четырем (!) прививкам – от желтой лихорадки, тифа, холеры и гепатита – и ряду элементарных правил: не брать в рот сырой воды, не купаться в пресных водоемах, не валяться на морском песке без подстилки... Впрочем, джином они тоже брезгуют только уж очень его разбавляют...
Лесная дорога вывела нас к озеру. Перед ним, на роскошном травянистом лугу, в картинных позах лежали три красавца-льва. Бодрствующие львы – я уже научился это ценить, но Доминик почему-то не поехал к ним напрямик. Он выбрал колею, которая вела сложным, кружным путем, через заросли колючих акаций, оставлявших на стеклах «Ниссана» глубокие царапины. Когда до львов оставалось метров пятьдесят, дорога кончилась. Доминик остановился.
– Далековато, – сказал я.
Доминик сдвинул машину метра на два и снова встал.
– Слишком далеко, – повторил я раздраженно. – Это не съемка!
Доминик насупился и выключил мотор.
– Не могу. Нельзя съезжать с дороги. Таковы правила.
– Почему? – возмутился я. – В Масаи-Мара было можно!
– Накуру – не Масаи-Мара! Здесь звери, оставшиеся без родителей... Сиротский приют!
Что делать... Мы оставили львов-сирот наслаждаться тишиной наступавших сумерек и вновь углубились в лес. Доминик ехал медленно, озираясь по сторонам и переговариваясь с кем-то по рации. Неожиданно он остановился.
– Что там, Доминик?
– Чуи. Леопард.
– Где?!
– Я его пока не вижу...
Доминик вновь включил рацию, перебросился с кем-то парой коротких фраз, потом проехал еще метров десять.
– Он должен быть здесь!
Мы поражались уверенности Доминика, но еще больше – осведомленности таинственного «наводчика», который с точностью до дерева сообщал координаты леопарда по рации.
– Вот он!
Метрах в тридцати от дороги, на нижней ветке громадного дерева, свесив переднюю и заднюю лапы, лежал последний из «большой шестерки».
– Слишком темно и далеко. Ничего не выйдет, – разочарованно сказал я. – А другого леопарда, поближе к дороге, нет?
– Другого нет, – кротко ответил Доминик.
На следующий день мы дважды пересекли экватор. Первый раз – на краю Великой рифтовой долины, где нас атаковали продавцы гипсовых слоников, второй раз – у подножия горы Кения. Я смотрел на ледники высочайшей вершины страны, но думал о вершине, которую так и не увидел. «Килиманджаро... – вспоминал я Хемингуэя. – Почти у самой вершины западного пика лежит иссохший мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может».
– Красивый образ, – рассуждал я вслух. – Но почему он выбрал именно леопарда?
– Потому что скелет леопарда действительно нашли на вершине Килиминджаро, – сказал Доминик, – лет за десять до приезда Хемингуэя.
«Значит, он ничего не придумал, и с леопардом тоже...» – теперь я, кажется, начинал понимать, что имел в виду седой кениец тогда в самолете. Правила игры... Хемингуэй в полной мере испытал их на себе. В первый приезд заболел тяжелейшей формой дизентерии, во второй – спустя почти двадцать лет – едва не погиб в авиакатастрофе. Однако всю жизнь, до самого ее трагического конца, он стремился в Африку, желая еще и еще раз испытать свою судьбу... «Что понадобилось леопарду на такой высоте...»
В Шабе к Доминику снова вернулось хорошее настроение: жаркая и сухая атмосфера полупустыни быстро поправила его здоровье. Мы вновь колесили по национальному парку, встречая прежних персонажей – слонов, буйволов, львов – только уже в новом обрамлении: среди скал, зонтичных акаций и термитников.
Однажды Доминик остановил свой «Ниссан» и показал на придорожный куст. За переплетением веток я увидел крохотного зверька: два уха, два глаза, на четырех тоненьких ножках.
– Дик-дик, – сказал Доминик. – Самая маленькая антилопа.
Мы медленно поехали дальше. Неожиданно Доминик нарушил молчание.
– В прошлом году я видел, как бабуин поймал дик-дика, – сказал он. – Это был еще совсем маленький детеныш, и его мать бегала вокруг и звала... Бабуин разорвал ему живот, переломал все косточки – бедный дик-дик так кричал... но еще больше кричала мать... В моем автобусе сидели тогда туристки: они плакали и просили меня хоть что-нибудь сделать... Но я не мог...
– Понимаю, – сказал я, – вмешиваться – запрещено, таковы правила.
– Плохие правила, – вздохнул Доминик.
Доминик проводил нас до самого аэропорта в Найроби. Напоследок мы расплатились с ним: туристы обычно доплачивают своему сафари-гиду небольшую сумму из расчета сто-двести шиллингов в день. Я собрал эти деньги и отдал Доминику, а он не глядя сунул их в карман. Разумеется, можно было и вовсе ничего не платить – у гидов неплохая зарплата. Но тот, кто намерен когда-нибудь вернуться в Африку, должен помнить, что они существуют – плохие или хорошие – эти правила, о которых говорил седой кениец. Правила игры...
Андрей Нечаев / фото автора
Кения
