Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №9 за 2003 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Ярмарка идей: Из тени в свет перелетая
Далеко не все из того, что нас окружает, можно увидеть и потрогать руками – многое приходится домысливать и воображать. Математики так и живут в выдуманных ими мирах и пространствах, но вот физики, а особенно техники, не могут успокоиться, пока наглядно не представят себе, как выглядит решение уравнения, куда распространяются волны и в какую сторону дует ветер. Вычислительная математика и компьютерное моделирование могут весьма реалистично нарисовать любой процесс и самое замысловатое явление, но все равно хочется увидеть, как это выглядит на самом деле и как распространяется звук или кружатся воздушные вихри.
Воздух очень слабо преломляет свет, и тем не менее даже микроскопические изменения его малюсенького показателя преломления, оказывается, можно увидеть. Классические картинки такого рода, попавшие во все учебники, – это горящая свеча и летящая пуля. Клубы горячего воздуха, поднимающегося над пламенем, видны в принципе и без специальных технических устройств – если просто посмотреть поверх пламени свечи на другую свечу, горящую вдали. Но вот ударные волны, генерируемые летящей со сверхзвуковой скоростью пулей, как и турбулентный след позади нее, без так называемого теневого метода и фотовспышки увидеть невозможно.
Этот уникальный исследовательский инструмент – шлирен-фотография позволяет видеть самые тонкие детали разнообразных процессов, начиная от диффузии ядовитого вещества в воздухе и заканчивая растворением сахара в воде. Научная мысль не стоит на месте, и новая модификация теневого метода, позволяющая выйти из узких стен лабораторий в широкий мир реальных машин и сооружений, была совсем недавно разработана американским ученым Гари Сэттлом. Сегодня это выглядит как достаточно курьезное изобретение, позволяющее видеть жар от барбекю и холод от замороженной пиццы, но на самом деле – это окно в новый и совсем незнакомый нам мир, и трудно даже представить те открытия и усовершенствования, которые оно может привнести в нашу жизнь. Но одно ясно уже сегодня – те возмущения, которые мы вносим в окружающий мир, не так уж и незаметны, и присутствие человека в помещении выдают не только звуки его дыхания и сердцебиения, но и то тепло, которое он отдает окружающим его людям.
Если путь у световых лучей большой, то отклонения от прямолинейного распространения хорошо видны даже невооруженным глазом. Примеров тому немало – начиная от размывания удаленных машин, едущих по раскаленному шоссе, и заканчивая причудливой тенью, отбрасываемой горящей газовой горелкой. Показатель преломления газа напрямую зависит от его плотности, то есть от количества молекул, находящихся в единице объема, а значит, и преломление изменяется, когда мы сжимаем газ при постоянной температуре или нагреваем при постоянном давлении.
При проверке зеркал с помощью ножа Фуко мы отрезаем основной поток света, оставляя только отклонения от нормы. В шлиренметоде Теплера все прямоидущие лучи тоже убирают, и только то, что уклонилось от верного пути, благодаря колебаниям показателя преломления, попадает в глаз наблюдателя или на фотопленку. Причем получающаяся картинка настолько наглядна и понятна, что какие-либо комментарии, как правило, излишни. Увеличение контрастности и «видности» воспринимается вполне естественно, и если не требуется численная оценка изменений температуры или давления газа в потоке, то можно и не вникать в тонкости оптической системы устройства, наслаждаясь замысловатыми завитками турбулентных потоков, лучами ударных волн и кругами звукового давления.
Изначально все это придумывалось для того, чтобы увидеть звуковые волны и потоки, обтекающие модели самолетов и ракет, но сегодня теплеровский шлирен-метод используют для визуализации мощных пикосекундных лазерных импульсов и фазовых переходов в веществах, замороженных до температур, близких к абсолютному нулю. Пользы от теневой фотографии было немало – так аэродинамики, прежде чем научились численно рассчитывать потоки, обтекающие летательные аппараты, немало лет провели в аэродинамических трубах, измеряя силу и давление, а также анализируя теплеровские фотографии пограничных слоев и линий отрыва потока.
Свой метод Фуко предложил в 1859 году и даже сумел сам изготовить два телескопа с зеркалами диаметром 80 см, а уже к 1908 году в обсерватории Маунт-Вилсон был построен полутораметровый рефлектор. Метод Фуко в различных модификациях используется и сегодня – при изготовлении как любительских зеркал, так и многометровых космических и земных телескопов. Идея отсечения основного неинформативного потока света оказалась очень продуктивной не только для чисто оптических задач, и уже в 1867 году немецкий физик Август Теплер разработал шлирен-метод наблюдения мелких оптических неоднородностей в прозрачных средах. Это было прямое развитие теневого метода Фуко, и сегодня, несмотря на наличие лазеров и огромные возможности интерферометрических способов контроля поверхностей и объемов, старинные методики не только не забыты, но и активно развиваются ныне живущими кулибиными.
На этот раз инициативу съемки невидимого перехватила Америка. В середине прошлого века Х. Шардин предложил использовать специальнысветовозвращающий экран и сходящийся пучок света, а в конце века Л.М. Ванштейн сумел изготовить большеразмерную шлирен-систему, лишенную принципиальных ограничений на размер исследуемых объектов.
Последние наиболее значимые достижения в области полномасштабной шлирен-фотографии крупных конструкций связаны с именем профессора механики из Пенсильванского университета Гари Сэттла, сумевшего обойтись при съемке мелких неоднородностей без больших высокоточных зеркал и научившегося снимать конвективные потоки и воздушные струи, пронизывающие нашу жизнь прямо там, где это требуется. Так что, возможно, имя Сэттла, равно как и 2003 год, станет еще одной важной вехой в развитии методов визуализации невидимого.
Нож Фуко
На заре телескопостроения перед шлифовальных дел мастерами стояла совершенно непосильная задача – придать зеркалу или линзе сферическую форму с точностью до долей микрона. Смотря на рабочее изделие, трудно понять, где у него завал, а где ямка или бугор, и в результате телескопы с большими зеркалами и линзами порой хуже показывали звездное небо, чем их меньшие, но более удачные собратья. Ситуация была совершенно безвыходной, пока великий французский физик Жан Бернар Леон Фуко не предложил гениальный по своей простоте метод контроля вогнутых зеркальных поверхностей. Секрет состоял в том, что надо отсечь основной световой поток, оставив только ту его часть, которая отражается от «неправильных» участков поверхности. Достигается это с помощью ножа Фуко – тонкого непрозрачного экрана, помещаемого в ту точку пространства, куда собирается основной пучок световых лучей. Отрезав основной поток света, мы отлично увидим те участки зеркала, которые неправильно собирают свет, и можем, при последующей полировке, легко выправить форму будущего зеркала.
Метод Гари Сэттла
В традиционной схеме теневого метода исследуемый объект помещается в параллельный пучок лучей, идущий от одного вогнутого зеркала к другому. Поэтому для того, чтобы наблюдать большие предметы и потоки, нужны еще большие зеркала. Это обстоятельство заставило изготавливать дорогие, громоздкие установки и использовать уменьшенные модели реальных технических устройств.
Гари Сэттл, хорошо освоив классическую методику, усовершенствовал ее, заменив сферическое зеркало, формирующее сходящийся пучок, плоским экраном, выполняющим ту же функцию. Данный световозвращающий экран является сердцем всей системы, поскольку используемые лампы-вспышки и фотокамера со встроенным в нее ножом Фуко, отрезающим лишний свет, – это, в общем-то, стандартное оборудование. Задача экрана – направить свет от ламп точно на край ножа Фуко, в этом случае только лучи, отклоненные потоками воздуха, свободно просочатся в объектив фотоаппарата и создадут красивое и необычное изображение. По сути, это решетка из микроотражателей, в чем-то напоминающая обычные дорожные знаки, возвращающие свет фар назад водителю.
Самым сложным в теплеровском шлирен-методе всегда было формирование параллельного пучка лучей, зондирующего исследуемую область пространства. Замена параллельного пучка на сходящийся существенно упростила всю конструкцию, а разработка специальных световозвращающих покрытий сняла все ограничения на размер изучаемых объектов. В установке, разработанной Гари Сэттлом, лучи света, испущенные лампой-вспышкой, отразившись от экрана, собираются на входе в фотокамеру. Основной поток света, не претерпевший отклонения от прямолинейного пути, не попадает на фотопленку, поскольку его отрезает непрозрачный нож Фуко, а вот лучи, преломленные воздушными линзами, напротив, доходят до фоточувствительного слоя и создают видимое на фотографиях изображение.
Владимир Решетов, кандидат физико-математических наук
Досье: География скорби
Если бы можно было представить себе ландшафт в некоей зримой ретроспективе, например в кино, то огромное число уголков именно нашей родины в течение последних 100 лет изменилось настолько и такое количество раз, что было бы непросто поверить в то, что это– один и тот же ландшафт. Речь, безусловно, не идет о тех случаях, когда изменения вызваны чем-то естественным: ростом города, строительством плотины и тому подобным. Речь о том, когда и изменений-то особых не происходит, однако с течением времени ландшафт делается совершенно непохожим на себя. Сам на себя неналожимым. Прежде всего по духу. Это, конечно, связано с драмой нашей истории, ибо тот же Соловецкий монастырь – это нечто совершенно противоположное Соловецкому лагерю особого назначения, размещавшемуся в его же стенах. Таких «перевоплощений» по стране – сотни. Нет нужды далеко ездить, чтобы в этом убедиться. Но одно место потрясло меня особенно – это Бутовский полигон километрах в семи на юг от современной Московской кольцевой дороги.
Здесь – прекрасное по своим ландшафтным возможностям место, не случайно оказавшееся в том венце усадеб, которым некогда окружена была старая Москва. Эта усадьба звалась Дрожжино. Парк, пруды, барский дом, конный завод, ипподром. Ее хозяин, И.И. Зимин, был коннозаводчиком. Управлял же имением его племянник, Иван Леонтьевич, жена которого, С.И. Друзякина, была певицей в опере и в свое время считалась одной из лучших исполнительниц партии Татьяны Лариной. Усадебный дух! Дух парка, сада: оранжереи, желтый песок, особенно любимые в подмосковных усадьбах белорозовые маргаритки и, конечно же, забавы. Слон, пущенный в парк для развлечения гостей, обезьянки, лошадки-пони из зверинца помещика Н.О. Сушкина, жившего в недалекой Щербинке. Постоянные наезды гостей из Суханово (имения Волконских), из Астафьево, катание на лодках, фейерверки, танцы дрессированных лошадей на круглой поляне…
Ну а потом – будто скукожилась и прогорела пленка, и– изображение блекнет, блекнет, пока вдруг не возникают какая-то понурая деревня, неухоженный парк, люди в фуражках…
Барский дом уже исчез, но что-то еще узнаваемо: вот конюшня, лошади… А потом снова – провал, скукоживание пленки, ибо метаморфоза неокончательна – бывшему имению Зиминых суждено было стать даже не сельхозколонией ОГПУ, а жутким местом, где всякий дух жизни вытравлен, где смерть торжествует во всей своей голой неумолимости: засекреченным, нигде, ни в каких архивах не значащимся Бутовским расстрельным полигоном.
Выстрелы в лесу
В 1934 году из Екатерининской пустыни, незадолго до этого превращенной в тюрьму (впоследствии известной как Сухановка – секретная политическая тюрьма НКВД), в Дрожжино на десяти подводах привезли зэков.
Жителей деревни, прилегавшей когда-то к усадьбе, почти всех выселили в поселок Подсобное хозяйство, обслуживающий Дом архитекторов «Суханово», разместившийся в имении Волконских. Ну а зэки обнесли два гектара леса колючей проволокой и внутри, на месте, где прежде были яблоневый сад и кусок парка, сделали еще одну выгородку: тогда там ни забора не было, ничего – проволоку так и вели по деревьям, она в двух местах, впившись в кору, сохранилась и сегодня. Оставшимся жителям Дрожжино и близлежащего Бутово было объявлено, что здесь будет стрелковый полигон НКВД. Ну, полигон – и ладно. Время было – не для вопросов. Тем более к такой организации.
И вот с конца 1935-го на полигоне стали раздаваться выстрелы. Потом – весь 36-й, 37-й, 38-й… Бывало, стреляли по многу часов подряд. Иногда вроде крики доносились, один раз будто бы даже женский: «Не трогайте меня, не трогайте меня!» На рассвете… Родители, отпуская детей в школу, запрещали им проходить мимо полигона, говоря, что это «скверное место». Конечно, кое о чем они догадывались, да и как не догадываться: почти все работали в НКВД – кто в столовой, кто извозчиком, кто истопником, кто шофером. Был там, в Дрожжино, мужик, дом у которого, прежде чем все обнесли колючкой, стоял прямо на территории полигона. Так вот он в спецзоне работал, по вечерам…
И все его звали Федька-палач. Хотя он палачом не был. Он на экскаваторе работал. И он-то уж точно знал, почему это место «скверное». Потому что каждый день здесь сотнями расстреливали людей. А он их землей присыпал с помощью бульдозерного ножа, которым был оборудован его экскаватор «Комсомолец». Ну и новые рвы копал – глубина 3 метра, ширина – 4, а длина – хоть 100. Так что по сравнению с тем, что другие знали-видели раз-другой, мельком, возвращаясь с ночной электрички, – проносящиеся мимо «воронки», крытые «автозаки», – он, можно сказать, знал почти все. Но никому не обмолвился ни словом…
Когда я приступал к этому материалу, честно говоря, надеялся, что мне удастся на месте какое-никакое собственное расследование провести, хоть одну фразочку из когонибудь вытянуть, которая еще не вытянута. Отец Кирилл, настоятель здешнего храма, возведенного на месте полигона, прямо сказал: сейчас свидетелей не осталось уже, все умерли. Есть одна старушечка, но она заболела, неизвестно даже, выживет или нет. А нам бы надо вещь одну у нее уточнить.
– Какую вещь?
– Она, когда молодая была, при кухне работала. Может, еду разносила. И будто бы был случай, когда она офицеров каких-то кормила, запомнила их – как они смеются, суп хлебают… А на следующий день понесла судки на полигон и увидела этих же офицеров мертвыми во рву…
Я подождал несколько дней, осведомился, как здоровье этой женщины. Оказалось, умерла старушка…
Трава забвения
Сейчас уже все умерли – и свидетели, и исполнители. Поэтому так трудно было обнаружить эту «расстрельную зону», так трудно восстановить списки погибших там… После смерти Сталина полигон закрыли. Внутреннюю зону огородили глухим забором с проволокой, посадили охрану с автоматами и собакой и на долгие годы как бы закрыли на ключ. До этого, правда, чтобы провалы на месте рвов были не так видны, туда свозили с городских свалок мусор – заравнивали. Поселочек Дрожжино, ничего общего уже, конечно, не имеющий с бывшей усадьбой Зиминых, постепенно «отключился» от зоны, зажил своей собственной жизнью. Те же, кто знал, – молчали… Одни – потому, что глотнули страху, который навеки замкнул им уста. А другие—в Москве, на Лубянке,—молчали потому, что знали и другое: чтобы память умерла, нужно время. Много времени.
Потом вокруг зоны вырос дачный поселочек НКВД, в котором, правда, поначалу не разрешали строить дома выше одного этажа и с подвалами. Но потом и это забылось, по краям поселка выросли особнячки, клубника пошла, смородина, гаражи, насущные вопросы – и постепенно закрытая территория за забором, в щели которого виднелись только деревья да глухая трава, перестала занимать людей.
Характерно, что в годы хрущевской «оттепели» очень многое открылось. Все, разумеется, не могло открыться – тогда бы и сам Хрущев, и большинство власть предержащих оказались бы повязанными общим кровавым делом. Но очень многое всплыло. Из лагерей вышли люди, которые поведали страшную правду о ГУЛАГе. Однако название «Бутово» так нигде ни разу не промелькнуло…
Из всех, кто по ошибке или по формальной оплошности в оформлении его «дела» не был расстрелян в ту же ночь, как его сюда привезли, действительно избежал расстрела только один человек. В то, что он уцелел, почти невозможно поверить, но это факт. А травой забвения оказалась сорная трава – борщевик, который так буйно разросся в запретной зоне, что общественники из комиссии по делам необоснованно репрессированных, впервые ступившие на ее территорию (а случилось это только в июле 1993 года), оказались буквально в джунглях: несколько старых деревьев напоминали, что когда-то здесь был парк, да земля под ногами странно бугриста. Не так изначально была уложена Господом эта земля. Тогда об этом месте почти никто ничего не знал.
«Спецобъекты» НКВД
В рассекречивании Бутовского полигона не обошлось без журналиста: им оказался А.А. Мильчаков, сын репрессированного первого секретаря ЦК ВЛКСМ А.И. Мильчакова. Он начал исследования по массовым захоронениям задолго до того, как тем же вопросом официально занялся КГБ. Домыслов он не строил, а исходил из самой логики происходящего: с 1918 года в Москве беспрерывно расстреливали людей. Но если поначалу Донского крематория и окраин московских кладбищ кое-как хватало, чтобы хоронить этих несчастных, то в годы массового террора, порожденного ежовскими постановлениями 1937 года, «кладбищенское хозяйство Москвы», как это принято говорить, справиться с поступающим количеством трупов уже не могло. А значит, должны были существовать специальные кладбища или места расстрелов, где закапывали прямо на месте.
Мильчаков «нащупал» к югу от Москвы треугольник Сухановка – «Коммунарка» (бывшая дача наркома НКВД Ягоды, позже – место массовых расстрелов и захоронений) – Бутово. И в своем телерепортаже даже назвал эту «зону» Бутовским расстрельным полигоном. Видно, тогда еще были живы свидетели, которые проговорились хотя бы о названии. И хотя ворота ему, разумеется, не открыли и снимать ему пришлось, по сути дела, только забор, репортаж тот сыграл важную роль. Потому что в это же самое время в органах безопасности тоже были созданы группы реабилитации, которые занимались поиском мест массовых захоронений 1930—1940-х годов. Дедуктивным методом работники группы реабилитации тоже сошлись на целесообразности «проработки» южного направления – именно Бутово и «Коммунарки». И даже выезжали на места для опроса населения. Но что удивительно – в недрах своего ведомства никаких следов они очень долго не могли обнаружить. Ни одного документа, ни одного приказа, хотя бы косвенно подтверждающего существование спецобъекта Бутово! И только в конце 1991 года в архиве Московского управления КГБ были обнаружены неизвестные ранее и нигде не зарегистрированные материалы. Точнее – 18 томов дел с предписаниями и актами об исполнении приговоров о расстрелах 20 675 человек с августа 1937 по октябрь 1938 года. На документах стояли подписи начальника управления НКВД по Москве и Московской области И.Д. Берга (расстрелян 7 марта 1938 года) и его заместителя М.И. Семенова (расстрелян 25 сентября 1939-го).
Один из «ветеранов» НКВД, фамилию которого могущественное ведомство открывать не захотело, удостоверил их подписи и подтвердил наличие «спецобъектов» в Бутово и в «Коммунарке». В «Коммунарке» хоронили политическую «верхушку», партийных оппозиционеров, старых большевиков, деятелей Коминтерна и братских партий, членов правительства и так далее. В Бутово же расстреливали и сваливали во рвы приговоренную «тройками» к расстрелу «низовку». Народ…
Братская могила
В бутовской земле лежат все: люди разных возрастов, разных национальностей и вероисповеданий, разных занятий – от блестящих ученых и богословов до кустарей и подмастерьев. Бывшие сотрудники НКВД здесь соседствуют с трижды раскулаченными и под конец расстрелянными крестьянами. Здесь лежат и латышские стрелки – опора Ленина в 1918 году, – поголовно истребленные в конце 30-х, и романтики-коммунисты, приехавшие «строить социализм» откуда-нибудь из Германии или Южной Африки. Здесь – тысячи бывших «каналармейцев», воплотивших грандиозный проект соединения Москвы-реки с Волгой и уничтоженных сразу после того, как канал был построен и миллионное население Дмитлага стало ненужным стране. Здесь и все «бывшие» – предприниматели, офицеры и вообще, так сказать, «привилегированные классы». Но здесь – и рабочие. Здесь – и художники. Трудно поверить – одних художников 100 человек! Здесь люди совсем простые и всесторонне одаренные, подлинный цвет России. Скажем, Председатель 2-й Государственной думы Ф.А. Головин, московский генерал-губернатор В.Ф. Джунковский, обладатель семи высших боевых наград генерал Б.И. Столбин, духовный композитор М.Н. Хитрово-Крамской, иконописец граф В.А. Комаровский, митрополит Ленинградский Серафим (Чичагов), лицо которого даже на последней, тюремной, фотографии поражает своей духовной силой, здесь – яркий церковный мыслитель епископ Арсений Жадановский, представители дворянских родов Тучковых, Гагариных, Шаховских, Оболенских, Олсуфьевых, Бибиковых… И еще – несметное число людей совсем простых, с фамилиями далеко не литературными, подвернувшихся машине террора в силу самых разных жизненных обстоятельств. Скажем, Петров Виталий Александрович. Работал вольнонаемным на строительстве канала Москва—Волга, арестован в возрасте 36 лет за то, что, будучи 20-летним, через китайскую границу пытался бежать с другом в Харбин, а оттуда в Америку… Попытка бегства не удалась, знакомый китаец препроводил их через границу обратно. Он женился, стал работать… Мог ли он знать, что через 17 лет его настигнет статья 58-10 («шпионаж») и он с приятелем Николаем Бухваловым будет осужден и расстрелян в Бутово? Разумеется, не мог. Как и большинство здесь расстрелянных.
Семья Пресновых из подмосковного села Крылатское в полном составе (6 человек) угодила под расстрел за то, что их дом, да и окрестности на живописном берегу Москвы-реки приглянулись немцу Эрнсту Шуле, работавшему в посольстве Германии, который снял часть их дома как дачу.
В Пирочах, что под Коломной, дело было уже посерьезнее: тут натуральный открылся заговор. Деревня издавна считалась одной из самых богатых в округе. Часть ее жителей уже была «раскулачена» в начале 30-х и даже отбыла ссылку. Естественно, отношение к советской власти у крестьян было соответствующее. В Коломенский райотдел НКВД вызвали председателя пирочского сельсовета и допросили с «пристрастием». За 2 дня допросили 5 раз, грозили револьвером. В результате председатель дал-таки показания на десятерых односельчан. Те, в общем-то, и не скрывали своих настроений: «Колхозники – те же крепостные, работают они не на себя, а на дядю, работают помногу, а получать – ничего не получают, сидят голодные и холодные» (из протокола допроса крестьянина И.М. Минаева). «Колхозы – это та же барщина…. Крестьяне увидят облегчение только тогда, когда не будет большевиков и советской власти» (из протокола допроса крестьянина Е.В. Симакова). Мгновенно было «сделано» дело о контрреволюционной крестьянской группе села Пирочи. Через 20 дней после первых арестов дело слушалось тройкой Московского управления НКВД. Всех десятерых ждал расстрел. Приговор был приведен в исполнение уже на следующий день после заседания «тройки»…
А.Ф. Бородина, бывшая монахиня Всехсвятского монастыря, была домработницей в семье врачей, работавших на строительстве канала Москва—Волга. Стала посещать церковь, что не понравилось ее хозяйке. Та написала на нее донос, прося милицию известить ее загодя о принятом решении, чтоб она «заранее могла взять себе сразу другую работницу». На допросах Бородина призналась, что она человек религиозный, но категорически отрицала контрреволюционную агитацию. Расстреляна в Бутово 14 сентября 1937 года.
Ошибка наборщика, ставшая хрестоматийным сюжетом литературы и кино, стоила жизни наборщику 1-й Образцовой типографии Д.Г. Ларюкову. «В феврале мес. 1937 г. он допустил грубую ошибку, в заводской многотиражке набрал: „очистить Советский Союз от Советской нечисти“ вместо „троцкистской нечисти“. Расстрелян в Бутово 25 ноября 1937 года.
Даже самые высокие чины и самые нужные стране знания не спасали человека. Расстреляны в Бутово альпинисты, особенно имевшие контакты с иностранными инструкторами. В том числе: участник Памирского похода 1936 года Г. Розенцвейг (врач, альпинист), А. Гланцберг, военный инженер 2-го ранга, начшколы альпинизма РККА, М. Фриновский, командарм 1-го ранга, заместитель наркома внутренних дел – один из организаторов армейского альпинизма…
Пляска смерти
Художник Роман Семашкевич был арестован накануне персональной выставки, и вместе с ним навсегда исчезли подготовленные к развеске одетые в рамы картины. Его жена искала их всю жизнь, но так и не нашла. И сейчас отыскать картину Семашкевича – это большая удача. Но вот кое-какие записи его, в том числе и письма к жене, остались. В одном он пишет: «На дороге деревня-сказка. Миллион ландшафтов! Дом, люди, и у каждого пара чистых, совершенно прозрачных глаз. (…) Нет слов выразить то, что я вижу. Выжал краски на тарелку (нет палитры). Несчастные, они лежат, ждут воплощения и исчезновения. Я живу. (…) Мы же, художники – рыцари».
А вот отрывок из автобиографии его товарища, Александра Древина, тоже расстрелянного в Бутово: «Что может быть для художника более необходимым, как чувствовать, что черпаешь силы из двух великих источников: сильная жизнь и сильная природа…» Даже из пары строк видно, какие рыцари искусства пали под пулями… Но как бы ни жить, что бы ни чувствовать – быть известным художником или оставаться существом совершенно незаметным, – не имело никакого значения. Террор 1937—1938 годов не оставлял вне возможного обвинения ни одного человека, находящегося на территории СССР. Кроме, пожалуй, одного…
Вообще, говоря о терроре 30-х, видимо, пора отказаться от термина «политические репрессии»: он далеко выходил за рамки политики и ему давно нужно подыскать другое определение. Некоторые исследователи говорят о «саморазгоняющейся машине» террора. Действительно, на первых порах в работе НКВД есть и отчасти утешительные даже черты машинности. Все-таки машина слушается человека. У нее есть профиль-задание, есть свои КПД, мощность, нормы выработки, результаты работы. Но когда речь не идет больше ни о кубометрах земли, ни о тоннах золота, а только о количестве подписей – «расстрел», «расстрел», «расстрел», – тут уже дело в зле, как таковом, мировом зле, вырвавшемся из-под контроля. К сожалению, в человеческой истории такие вулканические выбросы случаются…
И если продолжать о Бутовском полигоне – что, мол, там было? То дать ответ сложно, потому что мест, где смерть с таким азартом отплясывала бы свою адскую пляску, немного. А с другой стороны – и «интересного», прошу меня простить, – ничего, потому как зло, оно бесплодно. Творчество, гениальность, самопожертвование – вот загадка. А здесь – что? Барак, куда привозили заключенных. Домик, где ждали своего часа приговоренные. Рвы. Тринадцать рвов, доверху заполненных, как грязью, мертвыми людьми. Экскаватор. В общем, по протяженности – километр рвов. Можно высчитать объем и количество трупов, «необходимых», чтоб этот объем заполнить. Есть еще какие-то ямы в лесу.
Конечно, здесь не 21 тысяча человек лежит. Просто про них нам известно. А про всех остальных – нет. Немота. Прятание документов, оружия, людей, любой правды – всего. А потом все эти «двойки», «тройки», обезьянья имитация правосудия и кропотливейшая сверка личности перед расстрелом: точно ли того привезли? «Автозаки», в которые набивали по 50 человек и по дороге подтравливали выхлопным газом, чтоб не вздумали трепыхнуться (выдумал это, видимо, И.Д. Берг, показания такого рода были в его деле, но сейчас – исчезли). Или попросту били. Существовал такой специально обученный гад, у которого профессия была – избивать людей перед казнью, чтобы не вздумали бежать. А то вдруг приговоренный к расстрелу – убежит? На Севере начальник конвоя на нервной почве 5 дней пил, а потом лично перестрелял весь этап – 1 110 человек.
Расстрельщики – особая дьявольская порода: все были офицеры, проверенные еще с Гражданской. Водка у них была всегда. Выпьют – и вперед – лично из своего нагана в затылок…
В Бутово их работало четверо. Но вот, скажем, 28 февраля 1938 года на полигоне расстреляли 562 человека. Трудно представить, чтобы каждый так вот, «в затылок», убил больше 140 человек. Значит, либо подмога была, либо автоматы. Сейчас выясняется, что постоянных расстрельщиков на всю Москву было всего 12 человек. Все они не дожили, собственно, до старости. В основном спились. Один повесился. Один сошел с ума. И только один – ничего. Отработал, вышел на пенсию. Вид имел сельского учителя, почти добродушный: очки, усики… Говорят, за годы работы лично расстрелял 10 000 человек…
Впрочем, цифры такая вещь – в конечном счете они перестают и убеждать, и даже пугать.
Новомученики и исповедники
С тех пор как первая группа исследователей ступила на землю Бутовского полигона, прошло 10 лет. «Смысловой ландшафт» в Бутово в очередной раз сменился, как во многом сменился и состав группы, работающей над реабилитацией расстрелянных. В ней были молодые люди, причем почти все они – прихожане выстроенного на полигоне, буквально на краю рва, «на рву» храма Новомучеников и исповедников российских, иначе говоря, священнослужителей и мирян, погибших за православную веру. Уже в самом начале работы со списками расстрелянных и с их личными делами выяснилось, что в Бутово расстреляно очень много священников – около 700, а также мирян, приговоренных за исповедание веры. Дела их передавались потом в Патриархию, где была уже создана комиссия по канонизации новомучеников. И в результате получилось, что в земле Бутово покоится прах 255 святых, и земля здесь в таком случае в буквальном смысле святая, ибо такого количества прославленных подвижников веры не погребено даже на территории Киево-Печерской лавры.
Когда я впервые попал на территорию Бутовского полигона 17 мая 2003 года, в день празднования Собора Новомучеников, в Бутово пострадавших, на который съезжаются чуть ли не все свободные от служб священники Москвы и ближайшего Подмосковья, то поразила меня прежде всего радостная атмосфера праздника – по сути пасхального – праздника Воскресения. И когда кто-то из церковных иерархов, мощным шагом войдя в каре «отцов» (под открытым небом образующее как бы стены живого храма), зычно возгласил: «Христос воскресе!» – а сотни сильных, хорошо поставленных голосов отозвались ему: «Воистину воскресе!» – трудно было удержаться от какого-то чистого праздничного восторга. Накрапывал дождик. По всему саду, вернее, по всей территории бывшего расстрельного полигона, священники исповедовали и причащали верующих. Поминальный крест, установленный у обозначенного веревками рва, как алтарь, сиял огнями свечей. Небольшая, ладная, деревянная церковь виднелась в стороне, новая колокольня… Ничего в этом не было ни грустного, ни заупокойного… Напротив, даже списки расстрелянных священников на специальных щитах возле храма как будто призывали не грустить, а радоваться: вот нашлись, не забыты, и вместе с памятью о них, вместе с памятью о тех, кто лежит с ними рядом, вновь обретается то, что было в уничтоженном народе русском, чьими страданиями очищена земля проклятой «зоны».
