Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №3 за 1999 год"

Автор книги: Вокруг Света Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Касым Аппасович, какой вы здесь молодой!

Таукенов сидит в другом кресле и, склонив голову набок, перебирает струны домбры... Улыбается. Ушел в себя. Гости ходят по комнате, сидят за столом, на диване... Маются. Ибраев гремит у буфета посудой. На свет появляются бутылки, стаканы... Хозяин сгребает все это в охапку и неуклюже встает.

– Пошли, – поднимается Таукенов, откладывая домбру.

Выходим из дома в ночь. В черном небе висит над аулом тонкий месяц. Но юрта, стоящая под фонарем, ярко освещена. Войлочный купол ее, как горную вершину, покрывает шапка снега. Со столба внутрь юрты тянутся электрические провода. Над входом я вижу фанерный щит. На нем крупными буквами надпись: «Шайхана». И чуть ниже, помельче: «Кумыс, бешбармак, казы».

– Вы хотели увидеть казахскую юрту? – говорит, обращаясь ко мне, Таукенов. – Дастархан – застолье будет в ней.

Ибраев закатывает войлочный полог юрты в рулон, за которым оказывается деревянная двустворчатая дверь. Половинки ее открываются наружу, и изнутри обдает нас теплым дымком и запахом мяса.

Счастье, радость, горе и печаль, убежден казах, – все входит и выходит через дверь. Поэтому войлочный полог перед дверями юрты никогда не открывают, резко откидывая вверх. У порога есть свой дух – хозяин, которого можно обиден из-за небрежного обращения. Поднимать полог надо чинно, сворачивая в рулон, и значит, не желать дому зла.

В центре юрты стоит низенький столик с большим дымящимся блюдом бешбармака. Ибраев рассаживает гостей на подушки, разбросанные на кошме вокруг стола. Меня усаживают на самое почетное место юрты напротив входа. За моей спиной – железная буржуйка, труба от которой уходит в шанырак – круглое отверстие в центре купола.

Бешбармак – знаменитое блюдо казахов. Готовят его лишь в торжественных случаях. На подносе – горой куски мяса молодого барашка в окружении белых лоскутов теста. Тесто по вкусу вроде лапши, но нарезано не соломкой, а квадратами величиной с ладонь.

Тезэке разливает кумыс по большим пиалам-кясушкам, которые гости протягивают к нему. Кумыс, сброженное кобылье молоко, кислит, как лимонный сок, и щиплет язык, как нарзан. «Как странно, – думал я, – почему православным было запрещено его пить? А если и пили, то по необходимости. А после каялись, и священники накладывали на согрешивших епитимью... Правда, лечились чахоточные кумысом. Из Питера, из Москвы в Башкирию ездили...»

– Ну как? – выводит меня из задумчивости Касым Аппасович. – Ваши впечатления о кумысе?

– Очень вкусно. И пахнет дымком.

– Это наше вино, – улыбается Коныс. – В голову бьет капитально...

– Посуду, в которой готовят кумыс, окуривают можжевеловым дымом, – поясняет Нелли Викторовна. – Знатоки говорят, что настоящий кумыс отличается тем, что в крупинках жира должны быть черненькие точечки. Видите? Вон они... От копчения.

Мне, как почетному гостю, подают на тарелке баранью голову. Я смущен, потому что не знаю, как ее надо есть.

– Вы можете передать ее более старшему аксакалу, – тихо советует Нелли Викторовна.

– Касым Аппасович! Помогите. Что мне с этой головой делать?

Все вокруг улыбаются, юрта слегка плывет перед глазами от усталости и кумыса... А Таукенов берет внушительный охотничий нож, ловко вставляет его в шов черепушки барана, и, повернув, раскалывает ее, как орех.

– Ибн-Сина говорил, что если мужчина хочет быть до преклонного возраста мужчиной, он должен мозги есть, – приговаривает он при этом. – Правда, написано – птичьи мозги. Ибн-Сина таджик был, перс. А у нас, казахов, всегда почетному гостю голову подают. Разве это не перекликается? – И Таукенов каждому за столом раздает по кусочку мозга.

– Ешьте! – обращается он ко мне. – Это черный баран, самый вкусный. Он в степи сорок трав щипал. Какие богатства есть в Ерейментаусских степях, они лежат перед вами. Поэтому если хотите омолодить кровь, ешьте!

– Анекдот знаете? – спрашивает Коныс. – Волк по количеству потребляемого за год мяса занимает второе место в мире.

– А кто первое? – спрашиваю я.

– Казах! – выпаливает, хохоча, Коныс.

– Раньше казахи в 90—100 лет ребенка имели, – рассказывает Таукенов. – А сейчас все, как... выхолощенные ходят! С дастарханом связано, с питанием. Вот казахи конину едят – почему? Холестерина ни грамма нет, сосуды чистые. Теперь, прежде чем забить коня, его гоняют до седьмого пота, потом выстойку делают, и потом только режут. Во-первых, пота нет, во-вторых, вы когда поработаете, – мышцы болят, там образуется, оказывается, какой-то фермент для омолаживания. Поэтому вот Даксан-бай и родится.

– «Доксан» – это 90. А Доксан-бай – ребенок, рожденный в 90 лет, – поясняет Нелли Викторовна.

А Касым Аппасович что-то делает с трубчатой костью от задней ноги съеденного барашка. Сбоку высверлил в ней круглое отверстие и пробует вставить в него мизинец.

Годится! – и протягивает кость мне.

– Что это, Касым Аппасович?

– Я вас мозгами бараньими угощал? Теперь приедете домой, и у вас с женой родится Элли-бай. Я возраст ваш правильно определил? Пятьдесят с чем-нибудь?

– Правильно.

– Мальчик родится. И он будет писать в кроватку. А чтобы он не был мокрый, вы в эту косточку вставите его писюльку! – и он косится на смущенную Нелли Викторовну.

В юрте хохочут...

– А теперь – слово нашему гостю, – говорит Тезэке.

Я поднимаюсь. О чем говорить? О нашем общем прошлом? А вдруг мы по-разному его понимаем? Или о том, что нас объединяет? А в голове моей бродит кумыс. И я начинаю рассказывать в лицах:

– В 1250 году хан Батый прислал сказать князю Даниилу Галицкому: – Дай Галич!

В юрте наступила тишина. Все слушают.

– Данила решил не упрямиться, – продолжаю я, – и поехал к Батыю сдаваться. Войдя в юрту Батыя, князь, по монгольскому обычаю, поклонился, – и я тоже в это время поклонился, выбрав для этого Коныса:

– Здравствуй, батька!

Коныс наклонил величаво голову.

– Батый отвечал ему ласково, – продолжал я; – Данило! Чему еси давно не пришел? А ныне оже еси пришел, то добро же! Поеши ли черное молоко, наше питье – кобылий кумыс?

Тут я изменил голос и хрипло, за Данилу, отвечал:

– Доселе семь не пил, ныне же ты велишь – пью!

Батый же на это сказал:

– Ты уже наш, татарин, пий наше питье!

И тут, вместе со всеми, выпил я третью кясушку кумыса...

В это время открылись двери юрты, внесли еще один дымящийся поднос с мясом.

– Это куйрык-бауйыр, – тихо сказала мне Нелли Викторовна. – Жаркое из конской печени.

– Ты что? – спросил Таукенов Ибраева. – Жеребенка зарезал? Откуда конина?

Но степной генерал отмахнулся и кивнул Конысу:

– Давай.

– А вот сейчас мы посмотрим, насколько ты наш, татарин, – с шуточной угрозой обратился ко мне Коныс. Он взял с подноса кусок конской печени, макнул его в чашку с айраном – кислым молоком – и поднес его к моему рту.

– Ешь, Данило!

И я, как галчонок, открыл рот и ухватил зубами протянутый кусок. В юрте засмеялись и захлопали в ладоши.

Вот теперь, – сказал мне Коныс довольно, – я верю: ты наш, казах!

– Братание состоялось!

Таукенов, глядя на Коныса, покачал головой:

– Тебе один раз уже за это попало! – и пояснил: – Его в акимат вызывали. За американца...

...Читая «Ясу», свод степных уложений Монгольской империи, я знал об этом обычае, введенном самим Чингисханом: кормление с рук. По-казахски он называется «асату». Чингисхан, создавая свою державу, искал союзников. Он должен был четко знать, кто перед ним: враг или друг? Поэтому гостя, отказавшегося от асату, ожидала смертная казнь. Тому же, кто принимал пищу с рук, окружающие желали чистоты помыслов, тесного и длительного родственного союза.

И кажется, я с этой задачей справился.

А ученому американцу, который приехал сюда для изучения быта: кочевников, стать казахом так и не удалось. Асату оказалось для него тем непреодолимым препятствием, которое встало на пути человека другой культуры.

Иначе он не стал бы жаловаться на Коныса в акимат.

Валерий Ивченко

2001 и дальше: В двух шагах от Дуная

Уж больно привлекательной выглядит возможность выскочить на полдня из большого города, погулять по узким мощеным улочкам, выпить вина, купить сувенирчик и обратно вернуться в Будапешт.

Поездка в Сентендре даже на еле ползущем речном судне по Дунаю занимает около часа.

Городок этот, напротив острова Сентендре на узкой полоске земли между горами и одним из рукавов Дуная, основали бежавшие от турецкого нашествия сербы и иже с ними далматинцы, греки и Бог весть еще кто.

Вероятно, национально-религиозная пестрота и стала главной причиной своеобразного архитектурного облика города.

Каждое сообщество строило свой храм и селилось вокруг него.

Расположенные на разной высоте шесть изначально православных храмов Сентендре, узкие улочки, буквально кружащие вокруг церквей, цветные барочные фасады и шикарная панорама на Дунай и горы вот, собственно – и все, что было изначально.

За исключением, может быть, одной малости – все это каким-то образом уцелело до второй половины пятидесятых, когда в Венгрии стали появляться первые кооперативы и туристы из стран не только победившего строя.

В конце XIX века большая часть сербов овенгерилась, но храмы остались православными, со службой на церковно-славянском языке. Кое-где даже надписи остались: по-русски, с ударениями, как в учебнике.

Лишь сербская церковь Рождества Богородицы сохранила свой православный облик и стала музеем.

Еще одну краску облику города придала образовавшаяся здесь с конца 20-х колония художников.

Сейчас порядка 150 живописцев, графиков, керамистов, прикладников живет в Сентендре. Ими же открыто множество галерей и музеев. И отчасти таким образом и сам город стал подобен музею. Городские власти запрещают какую-либо перестройку даже частных домов без довольно сложного художественно-исторического согласования.

Добавьте к этому добрую сотню ресторанов и еще больше сувенирных лавок, где продается все, что может быть востребовано туристом, включая матрешки и краснозвездные меховые шапки, попавшие сюда, вероятно, в результате шефской помощи московского Арбата.

Самое заметное художественное явление Сентендре, конечно же, керамист Маргит Ковач. Она – художник с мировым именем, похоронена здесь же, в Сентендре.

Маргит Ковач впервые применила гончарный круг для изготовления фигур и целых пластических композиций большого размера.

В Сентендре небезынтересным будет заглянуть и в музей вина. В общем-то, ординарный винный погреб, но большой, холодный, с затянутыми паутиной бутылками, лежащими в стеллажах, – вина из различных регионов Венгрии. Здесь всем дадут попробовать за небольшую плату. Скажем, экскурсия с тестированием порядка 10 вин стоит 3,5 долларов.

На окраине Сентендре, на довольно большой территории расположен музей на открытом воздухе – выставочно-фольклорная деревня. Ее здесь называют на скандинавский лад, но с венгерским акцентом: Шканзен. Есть и подлинные постройки, собранные со всей страны, и довольно органичный новодел.

Часто тут проходят фольклорные праздники, ремесленники работают прямо у вас на глазах, есть винодельня, традиционный, очень густой венгерский суп гуляш прямо – на открытом воздухе. Есть даже маленький скотный двор с реальными животными.

Итак, будете в Будапеште – непременно поезжайте в Сентендре. Ехать туда недолго, а впечатлений – хоть отбавляй.

Игорь Грюнер

2001 и дальше: Андаманский визит

Мы двигались дальше на север, пытаясь охватить своим маршрутом как можно больше островов. При этом, не имея четкой информации о местности, вели себя крайне осторожно: малейший просчет мог повлечь срыв, а то и гибель всей экспедиции – Андаманы места дикие и в основном безлюдные. Передвигались только в утренние часы – из-за нестерпимой жары дневное время приходилось коротать в море.

Входили в воду с большой осторожностью: в мелких заливах и лагунах, зарывшись в песок, подстерегают добычу скаты-хвостоколы. Животное получило свое название за шип на хвосте, достигающий тридцати сантиметров в длину. При приближении человека скат остается на месте, и можно получить укол шипом в ногу. Перевязкой и йодом тут не отделаешься: шип содержит сильнейший яд.

Кажется, в подводный мир островов природа вложила всю свою творческую мощь. Погрузившись даже на незначительную глубину, попадаешь прямо-таки в подводный сад. Вокруг – похожие на распустившиеся хризантемы пурпурные и изумрудно-зеленые актинии с венчиками розовых и фиолетовых щупальцев, немыслимых расцветок губки. В гротах – тоже жизнь: их стены украшены кустиками мшанок и асцидиями. Сразу все хочется потрогать. Сделать это, конечно, можно, но только очень осторожно. Главное, не хвататься за что попало и кого попало: запросто нарвешься на какую-нибудь ядовитую тварь. К примеру, рыбу-камень. Существо это малоподвижно и большую часть времени проводит, забившись в щели между камнями или зарывшись в ил. Тело хитрой рыбины очень смахивает на обломок камня как цветом, так и формой. Заметить ее в коралловых дебрях фактически невозможно.

Самое удивительное в Андаманском море – кораллы. Их разнообразие поражает и кажется безграничным. Одни похожи на кусты можжевельника и гроздья виноградных лоз, другие – на гигантские чаши, кубки и веера. Дальше от берега форма кораллов меняется. Они напоминают деревца с изящными, загнутыми кверху ветвями. Меняется и цвет полипов. Если рядом с берегом преобладает голубой и зеленый, то на глубине – оранжевый и красный. Под стать кораллам в яркое разноцветье одеты морские обитатели. В основном это мелюзга, щеголяющая двухцветным нарядом, но встречается живность и покрупнее. Привлеченные обилием пищи в коралловый рай заплывают мурены, акулы и барракуды.

В первое же погружение у нас состоялось знакомство с групером. Он привязался к нам, когда мы обследовали рифовый барьер вокруг острова. Груперы не проявляют к людям враждебности, просто по своей природе они очень любопытны. Однако, когда рядом плавает почти метровая махина, поневоле напрягаешься. Мало ли что у рыбки на уме! Вдруг не понравишься, начнет таранить, а плавники у нее, что скальпель.

Громоздкий попутчик преследовал нас по пятам с полчаса. Мы плывем вдоль рифа, он – за нами. Останавливаемся: рыба кружит, заплывает то справа, то слева, но не уходит. Ритмично открывая и закрывая рот, групер гонит воздух через жабры, а впечатление – будто сказать чего-то хочет. Наконец его внимание привлекла пестрая симпатичная рыбка. Групер погнался за ней и, слава Богу, больше не возвращался.

Вечером у каждого свои дела. Наш биолог охотился за насекомыми, изучал их и все время что-то записывал. Я, в свободное от съемки время, добывал для экспедиции хлеб насущный. Это здесь совсем несложно: рыбы, лобстеров, моллюсков и прочих даров моря на побережье немерено.

Труднее всего приходилось парапилотам. Из-за отвратительного качества бензина постоянно возникали проблемы с технической частью. В один из дней, пока они, проклиная все на свете, колдовали над моторами, другая часть личного состава экспедиции двинулась в джунгли. Без преувеличения скажу: более причудливого места в мире не сыщешь. Дикая природа здесь сохранилась в первозданном виде. Законы, по которым она живет, часто не доступны пониманию. Змеи пожирают змей. Древесина тонет в воде, а вулканическая порода – не тонет. Европейцу стать гармонической частью этого мира нелегко. (Если вообще возможно).

Лес только снаружи кажется сплошной, непроходимой стеной. Буквально через пять метров попадаешь в просторный «дворец». Над головой, на высоте метров сорока, – живая крыша, изумрудный балдахин, образованный кронами деревьев. От оснований стволов отходят на шесть-девять метров могучие контрфорсы – плоские боковые наросты, которые придают устойчивость огромным, но при этом имеющим неглубокие корни, деревьям.

На сравнительно небольшом участке тропического леса сосуществует великое множество разных представителей видов флоры и фауны: от мхов и папоротников до высших обезьян. Нам повезло: здесь, в лесу, мы встретили самого настоящего андаманского дракона! Эта огромная ящерица уступает размерами разве что своему знаменитому собрату с острова Комодо.

...Пытаясь не делать резких движений, оператор зарядил камеру. Ожидая подвоха, дракон принял защитную стойку. Раздувая до неимоверных размеров свой желтый зоб и злобно шипя, маленький динозавр неторопливо описывал круги. При этом конец его хвоста оставался на месте. Оператор сделал шаг – и в следующий момент получил сильнейший удар хвостом. Камера полетела в кусты. Дракон ощерился. В этот момент его страшная пасть, усеянная мелкими, но острыми зубами, напоминала пещеру. Готовясь нанести следующий удар, он снова начал вращаться. Животное заводилось не на шутку. Мы не стали испытывать судьбу дважды и отступили, дав возможность ему уйти. Еще несколько секунд ящер шипел и дулся, показывая, кто здесь главный, но поняв, что ему больше ничего не угрожает, с достоинством удалился восвояси. Я ликовал: мне удалось снять редчайшее, даже для этих мест, животное!

Мы двигались дальше и дальше на север. Раз в три-четыре дня нам приходилось собирать наш нелегкий багаж, затем опять разбирать, ставить палатки, обживать новое место...

Порядок движения был таким. Двое из нас совершали перелет между островами на мотопарапланах, остальные плыли по морю на лодках. Пилоты, они же операторы, вели съемку с воздуха и искали места, наиболее подходящие для высадки. Полет на параплане связан с риском. Малейший просчет в определении ветра, поломка двигателя приводят к непредсказуемым последствиям: при падении в воду человек может запутаться в стропах, не успеть отстегнуть мотор и пойти на дно. Или, к примеру, стать добычей морских хищников. Наша задача – их подстраховать в экстренной ситуации оказать помощь.

Нельзя сказать, что мы чувствовали себя в безопасности, плывя на утлых деревянных пирогах с бортами, едва возвышающимися над водой. Лодки еле-еле выдерживали тяжесть груза. Главная опасность – морские крокодилы. Четырехметровый монстр здорово похож на плывущее бревно. Наш проводник предупреждал, что крокодилы часто нападают на лодки, а справиться с ними непросто. Тут бывает бессильно даже огнестрельное оружие: пули просто отскакивают от панциря крокодила. Стрелять же нужно так, чтобы попасть в шею – это единственное незащищенное у животного место. Впрочем, в нашем распоряжении все равно были только топоры и ножи. Вряд ли это могло послужить надежным средством обороны. Слава Богу, что мы не представили для крокодилов интереса: плыли ведь вдоль мангров. А мангры – излюбленная среда обитания здешних крокодилов.

Мангровый лес растет в мелководных заливах и может удаляться от суши на расстояние до пяти километров. Создается впечатление, что под деревьями нет земной тверди. Наверное, здесь берет начало легенда, что Андаманские острова – плавающие. Пейзаж мрачный: в предрассветном тумане переплетенные ветви напоминают гигантские щупальца, подстерегающие кровавую жертву. Кроны деревьев так плотно сходятся, что под ними мрачно и темно. Зловещее место – царство ядовитых насекомых и мангровых змей. С наступлением темноты здесь появляются полчища комаров и становится еще страшнее. Кажется, сюда не осмелится приблизиться ничто живое. Еще на континенте нам рассказывали, что раньше к болотам, где растут мангры, привозили провинившихся каторжников и оставляли на ночь. Утром, если бедняга оставался жив, умолял о пощаде, согласный на все, лишь бы оттуда выбраться.

Тишина... Подплывая к зарослям, мы напряженно следили за малейшими колебаниями воды. Малейший толчок – и организм получает свежую порцию адреналина... В манграх, безусловно, царит черная аура. Здесь впервые не повезло нашему воздушному асу – Николаю Шорохову. Выполняя очередной полет, он попал в сильный нисходящий поток воздуха. У пилота сложился купол, и он совершил вынужденную посадку... в воду, недалеко от берега. Обошлось, слава Богу, без увечий. И без крокодильего броска. Потери – погибшая цифровая камера и получивший серьезные повреждения мотор.

...Вот и все. Жаренное на вертеле акулье мясо, глоток виски «Офисер Чойс» – андаманский поход подошел к концу. Завтра из Мая Бандера придут лодки, чтобы забрать нас с «Плавающих островов». За пять недель их удалось посетить с десяток, а сколько еще осталось неувиденного!

Нам все-таки повезло. Мы первыми из русских посетили этот волшебный и опасный мир. Плевать на непомерные финансовые траты и потраченные нервные клетки на преодоление рогаток международной бюрократии. Мы сделали это!

Андрей Каменев