Текст книги "Журнал "Вокруг Света" №1 за 2006 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Полученное воспитание делало спартанок мужественными и дерзкими на язык, что первыми чувствовали на себе их мужья. Их женщины свободно высказывали свое мнение и отличались независимым поведением. И если греки смотрели на подобное с удивлением, то спартанцы считали только естественным, чтобы женщины включались в жизнь государства. С гордыми словами «со щитом или на щите» на устах спартанки посылали в битву своих сыновей и с презрением отказывались от них, если сыновья не исполняли воинского долга достойно. Само спартанское государство в такую минуту говорило их устами. Спартанки рожали будущих воинов, и общественное мнение Спарты признавало за женщинами немалую свободу в выборе полового партнера и отца своего ребенка. Кто, как не сама женщина, сможет выбрать будущему воину лучшего отца? И вовсе не обязательно, чтобы отцом становился муж. Как изящно выразился Плутарх, Ликург стремился вытравить из умов сограждан «глупую ревность» и предоставлял достойным людям возможность «сообща заводить детей». Остальная Греция называла это распутством. Спартанцы же заботились об улучшении человеческой породы.
Платонический идеал
Типичная для Древнего Востока авторитарная форма государства, деспотия, не прижилась в Греции. Излюбленный греками тип общественного устройства – коллективы граждан, самостоятельно решающих свою судьбу. Политика находилась в совместном ведении граждан, и от того, насколько успешно они формировали и проводили политику государства, напрямую зависело благополучие всех и каждого. Поэтому все, что происходило в Спарте, затрагивало всех на личном уровне. Такая плотная жизненная среда обнаруживала и свои темные стороны. Когда все зависят друг от друга, жизнь в государстве легко превращается в кошмар. Бедой греческих городов-государств являлась хроническая внутренняя нестабильность.
Спарта подала пример радикального и окончательного разрешения «социального вопроса». Законы, приписываемые Ликургу, делали ставку на принципиальную невозможность возникновения внутренних конфликтов, расшатывающих гражданский коллектив. После «революции Ликурга» реальным фактом спартанской жизни стал идеал единства и равенства граждан как залог стабильности и силы Спарты. Все спартанцы до единого переместились в правящее сословие. Все законы служили поддержанию гражданского равенства и единомыслия граждан – и ничему другому, это и придавало государству небывалую мощь. В начале V века до н. э. Спарта возглавила сопротивление нашествию полчищ персидского царя Ксеркса. Затем вопрос о первенстве в Греции решался в споре с Афинами, другим крупнейшим и влиятельным греческим государством, антагонистом и антиподом Спарты. Вопреки прогнозам противников спартанцы вышли из этой схватки победителями: победа над Афинами в Пелопоннесской войне на время принесла Спарте гегемонию над большей частью Эллады.
Древние греки смотрели на спартанское государство со смешанным чувством. Величайшие философы Платон и Аристотель были далеки от преклонения перед спартанскими порядками, но и они в своих проектах идеального государства с большей или меньшей решительностью берут за основу пример Спарты. Для Платона и Аристотеля Спарта являла собой эталон стабильности и гражданского мира, позволяющий избежать тирании, с одной стороны, и анархии – с другой. Казалось, именно спартанцы лучше остальных жителей Эллады воплотили в жизнь идею греческого государства как дееспособного коллектива. Платон же ценит как основную спартанскую идею тотального единства и равенства, так и практические способы ее реализации, изображая идеальное государство своих «Законов» со многими чертами спартанского царства. Основываясь на примере Спарты, философ писал: «Никто никогда не должен оставаться без начальника – ни мужчины, ни женщины. Ни в серьезных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя действовать по собственному усмотрению. На войне и в мирное время всегда надо жить с постоянной оглядкой на начальника и следовать его указаниям. Даже в самых незначительных мелочах надо ими руководствоваться, например, по первому его приказу останавливаться на месте, идти вперед, приступать к упражнениям, умываться, питаться и пробуждаться ночью для несения охраны и для исполнения поручений. Словом, пусть человеческая душа научится не уметь делать что-либо отдельно от других людей, и человек не будет понимать, как это возможно».
Игорь Дубровский
Люди и судьбы: Гений и злодейство
Вольфганг Амадей Моцарт, легко и стремительно ворвавшийся на музыкальный небосвод XVIII столетия, родился в австрийском городке Зальцбурге 27 января 1756 года. Это был воскресный день, и если верить народным приметам, все говорило о том, что ребенка ожидает судьба необычная, фантастически удачная. Его назвали Иоганнесом Хризостомусом Вольфгангом Теофилом Готлибом. Позднее имя Готлиб заменили на латинский аналог Амадей. А в доме все стали называть младенца уменьшительным именем Вольферль. Он оказался седьмым и последним ребенком придворного композитора Леопольда Моцарта и его жены Анны Марии. История рода Моцартов прослеживается до конца XV столетия и приводит нас к зажиточному крестьянину Давиду Э. Моцарту, выходцу из деревни Пферзее под Аугсбургом. Среди предков Вольфганга – каменщики, цеховые мастера, переплетчики и даже священник.
Разумеется, отец по наследству передал свой музыкальный талант сыну и во многом дочери, однако не стоит умалять здесь и вклада матери, поскольку она была тоже из музыкальной семьи. Справедливо указать и на то, что юмор, жизнерадостность и общительность Вольфганг унаследовал, скорее, от горячо любимой матушки, нежели от автократически патриархального Леопольда Моцарта. Анна Мария Моцарт – важное лицо уважаемого музыкального рода Пертль – в противоположность характеру своего мужа предстает душевной, доброй, неунывающей, искренней и участливой милой женщиной. Как говорит один из биографов В. Моцарта, Шенк, «ей было нелегко между самоуверенным, по-барски упрямым супругом-швабом, фрондирующим на имперский манер в отношении его службы у князя Иеронима фон Коллоредо, и гениальным, далеким от действительности, но не менее упрямым сыном».
Леопольд Моцарт, рано распознавший талант ребенка, всю свою энергию стал вкладывать в его развитие. А немногим позже буквально идентифицировал себя с ним. Заниматься музыкой Вольфганг начал в два с половиной года, а через пару лет отец взялся за его систематическое образование, благо сын оказался необычайно восприимчив к обучению. В три года Моцарт уже играл на клавесине различные мелодии, в пять показал себя выдающимся исполнителем на этом инструменте, а в шесть – принялся сочинять музыку. В восемь лет Вольферль сочинил три симфонии. Из его первых композиций известны несколько пьес, собранных Леопольдом Моцартом в альбом, озаглавленный, как принято тогда было, по-французски: «Для клавесина. Эта книга принадлежит Марии-Анне Моцарт, 1759». В четырнадцать – Вольфганг становится академиком самой авторитетной в Европе Болонской музыкальной академии.
Обрадованный успехом младшего сына, Леопольд Моцарт везет вундеркинда в Вену, мечтая о фантастическом успехе. Но все оказалось не так. Столица рукоплескала юному дарованию и его сестре, зато в императорском дворце к юным музыкантам проявили праздный интерес.
После Вены Моцарты всей семьей отправились в заграничное концертное турне. Они побывали во многих германских княжествах, посетили Францию, Англию, Голландию. Как импресарио своих детей Леопольд не успокаивался на достигнутом. Он включал в очередные концертные программы ряд испытаний для диковинных способностей маленького Вольфганга: игру на клавесине одним пальцем или с завязанными глазами, номера с разгадкой нот, которые издают часы с боем, колокольчики или рюмки. Юный виртуоз, обладатель абсолютного слуха, доводил публику до экстаза и умильных слез. Надо отметить, что концерты длились по три-четыре часа. Леопольд же, дав детям немного отдохнуть после представлений, занимался с ними поочередно как педагог.
Первое турне Моцартов продолжалось три года, а всего Вольфганг вне стен родного дома провел без малого десять лет. «За 27 часов путешествия мы спали только два часа, – сообщает Леопольд Моцарт прямо с дороги в письме одному из своих зальцбургских друзей. – Едва мы съели немного риса и яиц, как я усадил Вольфганга, и он мигом заснул, да так крепко, что даже не пошевелился, когда я его раздевал и усаживал в кресло!»
В пути Вольфганг и Наннерль часто болели, не раз пребывая на краю гибели. Оба ребенка перенесли и воспаление легких, и оспу. Это было не романтическое путешествие, а настоящее хождение по мукам.
Многих современников уже тогда поражало нечто необъяснимое в зрелом не по возрасту мастерстве Вольфганга, которое могло бы развиваться безмятежно, если бы не самодурство Иеронима фон Коллоредо, от которого зависел Леопольд Моцарт. Как ни старался последний сохранить лояльность в отношениях с Иеронимом, но и он довольно скоро убедился в его скупости и черствости, особенно когда дело коснулось поездок с сыном по Европе. Отсюда началось и роковое непонимание между Леопольдом Моцартом и его подрастающим сыном. Дело в том, что Вольфганг недостаточно думал о будущей славе, как того хотелось бы отцу. В противоположность Леопольду юный гений не заискивал в высших сферах. Вскоре он стал ненавидеть Иеронима фон Коллоредо, которому продолжал служить Леопольд Моцарт. Эту ненависть, направленную прежде всего на само существование авторитетов, какими бы они ни были, он бессознательно перенес на отца. Следствием явилось возрастающее отчуждение между отцом и сыном.
В 1778 году в далеком Париже умерла мать Моцарта, которой было всего 58 лет. Две недели она боролась со смертью, и сын не отходил все это время от нее. Ее внезапная кончина стала огромным потрясением для Вольфганга.
Париж ознаменовал резкий поворот в жизни музыканта и пробудил в нем дух свободомыслия – скорее космополитического, нежели политического толка (отсюда и полное равнодушие к Французской революции).
В 1781 году между Вольфгангом и Леопольдом наступило окончательное отчуждение: первый решил разорвать кабалу и отказался от службы у Иеронима фон Коллоредо. Этому во многом способствовал успех его оперы «Идоменей» в Мюнхене. Когда Вольфганг подал прошение об отставке, он был выставлен за ворота, как нищенствующий музыкант. «Один пинок ноги превратил Моцарта в «свободного» венского художника», – сказал исследователь его творчества Шлейнинг. На момент «отставки» изгнанный гений в свои 25 лет уже был автором более двух десятков симфоний и около 200 других произведений. Но Иероним фон Коллоредо никогда не простит этого бунта Вольфгангу.
Леопольда одолевали самые мрачные мысли относительно своего сына, наверняка он был задет и его письмом от 31 июля 1782 года, в котором Вольфганг сообщал о своей женитьбе: «…итак, Вы получили мое письмо, и я вовсе не сомневаюсь, что со следующим письмом получу Ваше соизволение на мою женитьбу. Вы не можете вовсе ничего возразить против оной…ибо она честная, славная девушка, дочь хороших родителей. И я в состоянии зарабатывать на хлеб насущный. Мы любим друг друга и желаем друг друга. Все, что Вы мне написали и могли бы написать, не что иное, как открытый, благожелательный совет, как всегда прекрасный и добрый, однако не подходящий уже для мужчины, зашедшего со своей девушкой достаточно далеко. Следовательно, тут нечего откладывать. Лучше привести свои дела в порядок – и сделать порядочного парня…»
4 августа 1782 года в Вене Вольфганг Амадей Моцарт, несмотря на категорическое несогласие отца, женился на Констанции Вебер. Молодожены поселились у ее родителей, где и продолжал работать Моцарт. Здесь же, в Вене, в перерывах между сочинительством он стал появляться на заседаниях масонской ложи. «Бунтарский» дух, по всей видимости, и в этом вопросе сыграл свою роль: через два года после женитьбы он вступает в масонскую ложу «Благотворительность». Идеи «Свободы, Равенства и Братства» становятся для него привлекательными.
Теперь о главном сопернике Вольфганга Амадея – Антонио Сальери. Австрийский император Иосиф II, будучи в Италии в 1778 году, пригласил к венскому двору 28-летнего маэстро Антонио Сальери, королевского камер-композитора и капельмейстера итальянской оперы. Сальери пребывал в фаворе у императора Иосифа II и у венской публики. Его оперы «Тарар» и «Аксур» стали кульминацией успеха итальянского маэстро. Но далее он уже ничего не мог противопоставить шедеврам Моцарта. Придворный капельмейстер вовремя заметил гений зальцбуржца и предпринял упреждающие удары. Будучи с 1788 года личным советником императора, он приобрел исключительное могущество на музыкальном поприще в Вене. Но с появлением Моцарта исключительность Сальери оказалась под сомнением.
В июне 1790 года Моцарт начинает работать над «Волшебной флейтой». О создаваемом шедевре знает и Сальери: ему об этом рассказывает ученик Вольфганга – Зюсмайр, который не без поддержки Сальери готовился к собственной карьере и на его пути фактически стоял только учитель – Вольфганг Амадей. Положительные отклики Сальери о «Волшебной флейте», на премьере которой он присутствовал, оказались просто данью светскому воспитанию. На душе у итальянского маэстро было совсем иное: он еще раз убедился в том, что в лице Моцарта приобрел решительного соперника в полном смысле этого слова. Более того, Сальери понимал, что великий маэстро не только пребывает на новом витке творческого взлета, но и представляет серьезную угрозу итальянской опере, поскольку «Волшебная флейта» стала предтечей немецкой оперы. Моцарт однозначно встал на его пути. Изначальная ошибка Сальери состояла в том, что он персонифицировал Моцарта с немецкой оперой, хотя как профессионал он не мог не чувствовать, что гений композитора вне каких бы то ни было систем и классификаций, что музыкальную эволюцию, начатую им, остановить уже невозможно.
Такое видение ситуации могло объединить с Сальери и аристократическую верхушку Вены, и большинство католического духовенства. Ведь композитор на тот момент уже состоял в масонской ложе. Так что борьба Сальери с Моцартом могла развернуться на конкретном политическом фоне.
В самом деле, гений Моцарта стал вызовом не только для Сальери и Зюсмайра, не только для обманутой в ожиданиях преуспевания супруга Констанции, но и для властвующих вельможных функционеров.
Сам же Моцарт по причине своего нонконформистского духа оставался вне «игры». Он лишь прогневил свое окружение крепкими шутками, в чем был большим мастером. Скажем, Сальери мог узнать себя в «Волшебной флейте» в образе Моностатоса, в котором высвечен не отталкивающий и даже в какой-то степени смешной образ врага. Сцена с ним исполнена чувством ненависти к пересмешнику. А от ненависти – прямой путь к отмщению. Секретарь«ученик» Моцарта Зюсмайр также не раз становился объектом крепких шуток. Разумеется, дыма без огня не бывает. Ведь была же практически неприкрытая любовная связь Зюсмайра с Констанцией и в результате – их общий ребенок, названный к тому же в честь его отца Францем Ксавером (это – полное имя самого Зюсмайра).
За два года «ученичества» в доме Моцарта Зюсмайр научился так подражать своему учителю, что даже стал писать почерком гения. И это действительно так, поскольку впоследствии графологи так и не смогли различить почерк нескольких документов.
Зюсмайр, тщеславный провинциал с заурядным интеллектом, хотя и музыкально одаренный, умело использовал свою универсальную приспособляемость: он медленно, но верно выстраивал карьеру в тесном союзе с Сальери. Он же информировал капельмейстера о работе над «Волшебной флейтой», потому как не мог не слышать красивейших звуков создаваемого шедевра. Этот шедевр и стал поводом для устранения Моцарта. Мотивом же, побуждающим заговорщиков к действию, стала, по всей видимости, сама опера и особенно текст либретто с явным «масонским следом». Либретто было написано известным «идеологом» масонства Игнацем фон Борном – непримиримым противником католицизма во всех его проявлениях. Разумеется, католическая верхушка узрела мятежную суть «Флейты», что было на руку Сальери.
Близкий к кругам аристократии и духовенства коварный капельмейстер взял на себя роль подстрекателя. Разумеется, в его планы не входило устранить Моцарта собственноручно. Он поручил эту миссию Зюсмайру. Тот, заручившись поддержкой Сальери, развернул активную деятельность в последней квартире Вольфганга Амадея на Рауэнштайнгассе. Судя по дальнейшему развитию событий, важнейшим пунктом его плана оказалась, конечно же, Констанция. Как опора, а еще лучше – соучастник.
Жена великого маэстро, как утверждают современники, была весьма поверхностной, легко поддающейся влиянию особой. По всей видимости, в тот период Констанция была особенно недовольна своим супругом. Но самое главное – она не видела в нем гения, напротив – считала неудачником. Кроме того, как свидетельствуют современники, до нее доходили всевозможные слухи о «распутной» жизни мужа. Не исключено, что Моцарт иногда поддразнивал Констанцию перспективой любовной интрижки с красавицей и умницей Магдаленой, которая была супругой некоего Франца Хофдемеля – брата Моцарта по масонской ложе. Скорее всего, знаки внимания Магдалене Моцарт оказывал в ответ на очевидную связь Констанции с Зюсмайром. В действительности Вольфганг нежно любил Констанцию и защищал ее от нападок со стороны, чего не скажешь о последней. Как отмечают биографы композитора, Констанция была, по всей видимости, неспособна на ответную любовь к мужу. Главными и непосредственными ощущениями Констанции являлась ее чувственная жизнь, и она безмятежно отдавалась своим увлечениям и удовольствиям. Так что Зюсмайр обратился к верному адресату: молодой мужчина в расцвете сил (он был младше Констанции) не мог ей не понравиться. Она увидела в нем возможную замену мужу-неудачнику и быстро сошлась с учеником композитора, подающим большие надежды.
Остановимся на событиях лета—осени 1791 года. Обращаясь к документальным источникам, ряд исследователей творчества Моцарта пришли к выводу о том, что либретто оперы «Волшебная флейта» стало для заговорщиков и неким проектом возмездия Моцарту, и своеобразным алиби: текст и декорации были исполнены масонской символики – образной и явной. А тот, кто «раскрывал» тайны масонской ложи, мог быть устранен самими же братьями-масонами. Советчиком заговорщиков мог выступить гpаф Вальзегг-Штуппах, владелец приисков ртути в Кравицах, – впоследствии заказчик Реквиема. По отзывам современников, он обладал склонностью к зловещим играм всерьез, а не понаpошку, и, зная, что «Волшебная флейта» Моцарта была воспринята как некий гимн масонству, по всей видимости, предложил Сальери и Зюсмайру следующую сатанинскую идею: совершить возмездие Моцарту посредством «ритуального убийства».
Оказывается, на титульном листе первого либретто «Волшебной флейты» был изображен архитектор храма Соломона, павший от руки врага и распростертый под колонной Меркурия. Так что судьба гения была решена – он должен разделить участь великого мастера. Не случайной оказалась и колонна Меркурия рядом с убитым архитектором. Эта деталь была тоже принята к сведению заговорщиками.
Известно, что в астрологии планете Меркурий соответствует «ртуть», латинское же название этого элемента у алхимиков – Mercurius. Посредством солей ртути и было совершено «ритуальное» убийство гения музыки. Обо всем этом великий композитор, если суммировать крохи достоверной информации, дошедшей до нас, догадывался. Он даже предполагал примерную дату своей смерти и с христианской покорностью ждал неизбежного конца земной жизни.
Для большей убедительности этих предположений приведем надежный и доказанный факт биографии Моцарта о том, что до лета 1791 года история болезни великого композитора была совершенно пуста. Неоднократные же высказывания самого Вольфганга Амадея о том, что «его враг» композитор Сальери «покушался на его жизнь», а также свидетельства самой Констанции – привели и современников Моцарта, и последующих исследователей к довольно устоявшемуся мнению: через определенные промежутки времени Моцарту давали яд. Современные исследователи, в данном случае немецкие медики Й. Дальхов, Г. Дуда и Д. Кернер, подробно рассмотрели симптоматику заболевания композитора и пришли к заключению, что речь в случае Моцарта может идти о единственной интоксикации – классическом ртутном нефрозе. Это хроническое отравление ртутью было изучено в ХХ веке и, разумеется, два века назад являлось редчайшим случаем. Головокружение, головные боли, рвота, потеря веса, депрессия, быстрая возбудимость, беспокойное состояние – все это симптомы острого отравления ртутью (erethismus merkurialis), аналогичные свидетельствам, дошедшим до наших дней в письмах Моцарта, воспоминаниях его родных, друзей.
Вполне понятно, что такую деликатную «операцию», как ввод дозированных препаратов ртути, в одиночку было бы не провести. Не исключено, что яд в руки отравителей мог поступать, например, через Готфрида ван Свитена, отец которого – лейб-медик Герхард ван Свитен – с 1754 года лечил пациентов «Настойкой ртутной по Свитену». В ней содержалось от 0,25 до 0,5 грана сулемы, растворенной в водно-спиртовой смеси. И стоило только в этой дозировке высокотоксичного соединения ртути передвинуть запятую на один знак вправо, как Моцарт в качестве «лекарства» принял бы сильнейший яд! C помощью малой дозировки, растянутой во времени, можно было добиться того, что в начальной стадии проявление отравления незаметно. Посыльный Зюсмайр поставлял разведенную жидкую соль ртути (сулему), которая подмешивалась в еду или питье композитора. На Моцарта подобная процедура как будто бы не действовала: он сочинял музыку, репетировал с оркестром, много выступал как музыкант и как дирижер. Но во время пребывания в Праге (с Констанцией и Зюсмайром) в августе—сентябре 1791 года для постановки оперы «Милосердие Тита» доза «лекарства», по всей видимости, была завышена: Моцарт стал падать в обморок.
Кстати, в июле перед отъездом в Чехию к композитору явился «серый посланец» с известием от анонимного заказчика (это был Антон Лайтгеб, управляющий графа Вальзегга-Штуппаха). От этого визита Моцарт пришел в неописуемое волнение. Вряд ли заказ Реквиема мог так потрясти композитора. Георг Ниссен, второй муж Констанции, писал об этом так: «Да, о странном появлении и заказе Неизвестного Моцарт выражал даже иные, весьма диковинные мысли, а когда его пытались отвлечь от них, он замолкал, так и оставаясь при своем». Первый биограф композитора Ф. Немечек приводит слова Моцарта неизвестному адресату на итальянском языке, вероятнее всего либреттисту Лоренцо да Понте в Триест:
«…Моя голова раскалывается, разговариваю с трудом и не могу отогнать от глаз образ неизвестного, постоянно вижу его перед собой, он меня умоляет, торопит, с нетерпением требует от меня работу. Продолжаю, потому что сочинение мне менее утомительно, нежели праздность. Впрочем, мне нечего опасаться. По всему чувствую: час пробил; я готов умереть; я кончил прежде, чем воспользовался своим талантом. Жизнь была столь прекрасна, карьера начиналась при столь счастливых предзнаменованиях, но изменить собственную судьбу нельзя. Никому не измерить своих дней, нужно смириться. Пусть будет то, чего желает провидение… Кончаю, передо мной моя погребальная песнь. Не могу оставить ее незавершенной».
Две последние фразы этого письма относились, разумеется, не к Реквиему, а к опере «Волшебная флейта»: «Марш жрецов» и «Увертюру» к спектаклю он закончил после возвращения из Праги, то есть к 28 сентября 1791 года.
По случаю премьеры 30 сентября в Вену из Бадена приехали Констанция и Зюсмайр. Спектакль состоялся у Э. Шиканедера в его народном театре в предместье Фрайхауса. Моцарт был у пульта и вдохновенно дирижировал оркестром. Опера «Волшебная флейта», особенно ее вторая часть, прошла с успехом. И далее, с каждой новой постановкой популярность спектакля возрастала.
Констанция и Зюсмайр сразу же после премьеры «Волшебной флейты» вновь вернулись на целебные воды в Баден. В октябре Моцарт фактически был предоставлен самому себе. Даже за месяц до гибели он придерживался прежнего распорядка: так же был предельно насыщен работой каждый его час, день, а самочувствие, аппетит и сон в середине октября, судя по двум письмам к жене, казались нормальными. Он фактически примирился с ее связью с Зюсмайром, что явствует из письма к Констанции от 14 октября 1791 года: «…делай с NN, что хочешь». Это было последнее (известное исследователям) письмо, написанное Моцартом за полтора месяца до кончины, в котором нет и намека на болезнь.
И эта загадка стоит того, чтобы ею серьезно заняться…
Моцарт присутствовал на представлении «Волшебной флейты» 8, 9 и 13 октября, причем один раз он был с Сальери и его пассией К. Кавальери.
Последний раз в обществе В. Моцарт появился 18 ноября 1791 года. На освящении нового храма «Вновь увенчанная надежда» великий композитор дирижировал своей «лебединой песней» – небольшой кантатой «Громко возвестим нашу радость». 20 ноября он слег в постель и больше не поднимался: внезапно у него опухли руки, ноги, затем добавилась рвота. Но сознание не покидало больного. Он остро реагировал на пение канарейки – и птицу унесли из комнаты. Вечерами, когда шла его «Флейта», Моцарт следил по часам за ходом каждого спектакля. Как утверждал Ниссен: «Болезнь, приковавшая его к постели, длилась 15 дней… За два часа до кончины он пребывал еще в полном сознании».
А теперь последуем совету австрийского драматурга позапрошлого века Ф. Грильпарцера, который утверждал, что нельзя понять великих, не изучив темных личностей с ними рядом.
Поначалу проанализируем трагедию, происшедшую на следующий день после загадочной смерти и не менее загадочного погребения великого композитора. Речь пойдет о двадцатитрехлетней красавице Магдалене Хофдемель – известной «любимой ученице» Моцарта, которой он посвятил свой самый проникновенный фортепьянный концерт. Когда молодая женщина возвратилась из собора Св. Стефана с панихиды по Моцарту домой по Грюнангерштрассе, 10, в котором состоятельная чета Хофдемелей занимала весь первый этаж, то ее муж Франц Хофдемель, брат Моцарта по масонской ложе, набросился на нее с ножом в руке. Магдалена была на пятом месяце беременности… Крик ее годовалого ребенка и призывы о помощи самой Магдалены спасли ей жизнь: соседи выломали дверь и нашли женщину в бессознательном состоянии, с многочисленными кровоточащими ранами на шее, груди, руках. Лицо ее было обезображено. Врачи с трудом выходили Магдалену, но она осталась с внешностью «квазимодо» на всю жизнь. Ну а тридцатишестилетний муж несчастной перерезал себе горло.
«Die Wiener Zeitung» – «Венская газета» назвала дату смерти Ф. Хофдемеля 6 декабря, что совпадает с датой похорон Вольфганга Моцарта.
При чем здесь это совпадение? Дело в том, что трагедия на Грюнангерштрассе, 10, напрочь затмила факт смерти Вольфганга Амадея. И произошла она, по всей видимости, не случайно. Известно, что Констанция Вебер общалась с Францем Хофдемелем. То ли из мстительности, то ли по трезвому холодному расчету она проинформировала последнего о «любовной связи» Магдалены и Вольфганга. Так отравители Моцарта подбросили к «масонской версии» его гибели амурную тему, в которой главную скрипку сыграла сама фрау Моцарт. Получилось еще одно великолепное алиби.
Ссылаясь на болезнь, Констанция не присутствовала на похоронах мужа. И впервые посетив кладбище спустя несколько лет, она была очень удивлена тем, что не нашла места его погребения.
Что же касается самого погребения композитора, то оно тоже стало тайной. Хоронили Моцарта с подозрительной поспешностью, не удостоив почестей, соответствующих его сану – помощника капельмейстера собора Св. Стефана, а также званию придворного капельмейстера и композитора. Более того, на кладбище Санкт-Маркс по Гроссе-Шуленштрассе никто из сопровождавших тело Моцарта не пошел. Якобы из-за резкого ухудшения погоды. Хотя из архивных источников Венской обсерватории и дневника графа Карла Цинцендорфа, ведшего обстоятельные метеонаблюдения, явствует, что в тот день в 3 часа пополудни стояла характерная для поздней осени погода без осадков: температура утром была 3 градуса, а вечером – 4 градуса по Цельсию. Следовательно, причиной того, что никто из участников убогой похоронной процессии не дошел до монастырского кладбища, были не погодные условия, а нечто совсем другое. Но самым непонятным в этом деле остается факт того, что композитор был похоронен в безымянной могиле для бедняков, которая к тому же вскоре была утеряна. Кто-то тщательно скрывал следы преступления…
Более того, в кругу венских музыкантов долгое время передавалась следующая история. Будто бы гроб с телом Моцарта отпевали не в храме Св. Стефана, а у входа в Крестовую капеллу, прилегающую к северной недостроенной башне храма. А затем, когда сопровождавшие удалились, гроб с телом внесли внутрь и, прошествовав перед Распятием, вынесли прах великого музыканта уже через другой выход, ведущий прямиком в катакомбы, где хоронили людей, умерших во время эпидемии чумы.
Спустя несколько дней после смерти Моцарта австрийские, а затем европейские газеты запестрели краткими проходными сообщениями о кончине «композитора, известного всей Европе своим редкостным талантом», «достигшего наивысшего мастерства» и так далее.
И только в берлинской «Музыкальной ежедневной газете» от 12 декабря 1791 года прозвучал недвусмысленный намек на криминал: «Моцарт скончался. Он вернулся домой из Праги больным и с той поры слабел, чахнул с каждым днем: полагали, что у него водянка, он умер в Вене в конце прошлой недели. Так как тело его после смерти сильно распухло, предполагают даже, что он был отравлен».
Большинство же современников Моцарта считали однозначно, что он умер естественной смертью от «острой просовидной лихорадки», которую 28 ноября диагностировал его домашний врач Саллаба (случаев такого заболевания больше в Вене не зарегистрировано). Этого диагноза было достаточно, чтобы внушить потомкам главное: великий Моцарт умер естественной смертью. Внушить на время…
Но по прошествии 30 лет то, о чем писалось или говорилось в странах Европы только намеками, стали провозглашать в полный голос. В центре внимания оказался престарелый композитор, придворный капельмейстер Антонио Сальери. Вспомнили все: и то, что итальянский маэстро был соперником, если не врагом Моцарта, вспомнили высказывания последнего о том, что Сальери посягал на его жизнь. А тут еще у Сальери сдают нервы, и он в присутствии свидетелей будто бы признается в убийстве. Бульварная пресса тут же подхватывает и тиражирует новость. Сальери объявляют «душевнобольным».
