Текст книги "Полдень, XXI век (апрель 2012)"

Автор книги: Вокруг Света Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Паре? Паре Туя! Откуда у вас?

– Одолжил у кошачьего бога.

– Что вы… сделали?

– Да ничего особенного, так, прикладная магия. Нашел на этом шведском столе ваш «аргумент» и прихватил на всякий случай. Чтоб не съели. А тут в пещере этот любитель жаркого нарисовался, я и употребил. В самом деле, убедительно.

– Боже мой, зачем?? Что же вы наделали! Что же вы… Он – там?

– А где ж ему быть. Да куда вы понеслись?.. Ох, гуманисты кошачьи…

– Туй, миленький, потерпи… сейчас введу… сейчас… Не is mistaken! Е хара е… он ошибся. Wait a minute!

– Чингачгук!.. Он что, ранен?

– Сюда светите!.. Сейчас, Туй, сейчас… Ехара е ехара е. Он не знал, он ничего, ничего здесь не понимает… Вот, полежи теперь, полежи… и снова будешь пути пута, safe and sound, пути пута.

– Это он – бог?.. Так как же… Он же нас поджег… Д а не так перевязывают, пустите… А если вы его узнали – сказать, что, нельзя было, черт бы вас побрал!

– Нельзя! Вы бы его тут же выдали! Здесь чувствуют фальшь, слепой вы человек! Ах, да что теперь… Туй, Туй, голубчик, ты слышишь меня?.. Что? что? Паре? Вот, Туй, вот твоя душа… Сыну? Нет, Туй! Еури ириири е!.. Ты встанешь! Еури… Маклай, Маклай!

– Уходит он…

– Нет! Нет…

– Ну что «нет-нет»? Голливудская скорбь высокой четкости… Угасает всё… Зачем вы забираете его душу? На память? Оставьте, может, ему легче будет.

– Он хочет, чтобы мы передали паре его сыну. Пойдемте.

– Он еще жив. Но вы идите, я посижу с ним.

– Идемте, ему нужно обратиться к предкам, чтобы его приняли, он не может при нас. Скорее, пока он в сознании!

– Вообще-то, так не бросают…

– Да уходите! Вы уже сделали всё, что могли. Бежим, к выходу, ради бога!

– Ну бежим, бежим… Что за черт!.. Сеть!

– Тахутаху!.. Они поймали вырвавшиеся души!..

* * *

– Ну что, снова дома?

– Да, мы в той же глухой пещере. Только еще спеленуты в сетях.

– Распеленаемся. Ползите навстречу… Хорошо, хоть не затянули..

– Да, демонов крепко не связывают: сетей, как правило, достаточно.

– Вот они и вырываются… Халтурщики колдуны ваши и лентяи. С ног стягивайте… А мы, значит, теперь уже не враги и не гости, а демоны?

– Демоны вселились в наши души, вырвались и убили бога.

– И что им за это светит?

– Я думаю, ящерица.

– С какими-нибудь ядовитыми зубами и когтями, скребущими до сердца?

– Дубина. Паоа моко – деревянная резная дубина в форме ящерицы, очень большой магической убойной силы. Ну, а потом все-таки – огонь. Наши злые акуаку оказались очень активными… Я думаю, Туй успел обратиться к своим и умер спокойно… Здесь, знаете, несколько японское отношение к смерти – как к естественной части жизни… Вот и ушел, в своем роде, последний из могикан. И что-то ушло вместе с ним, оборвалось. Вы опять будете смеяться, но я все-таки скажу: с каждым человеком уходит какая-то неповторимая комбинация генов – неповторимая и свойственная именно этому народу, этому обществу…

– Ну, почему смеяться, – да, уходит. Только вы опять всё смешиваете. Геном – проект построения биологического существа, но проекта общества в нем нет. Поэтому геном какого-то народа может уйти, а культура, то есть образ жизни, прекрасно сохранится на базе другой геномики.

– Да-да, вы правы, культура наследуется не рождением, а научением. Вот, посмотрите, его паре, на животе изображена иви атуа – это ведь не просто одна из душ, это именно душа предка, воплощающаяся в потомке, он и просил передать сыну его паре, эту его вечную душу… Так и передается культура, от отца к сыну.

– Да нет же! Так было, и то не всегда, но теперь не так. В вашей эстафете поколений палочка эстафетная потеряна. Это раньше где-нибудь в дебрях Амазонки или вот на этом острове жили одни на свете островитяне и веками учили детей обтесывать каменные топоры. А теперь детям не нужен опыт прадедов – и даже отцов: к моменту передачи он уже устарел. Их остров расширился, соединился с миром, и они всё получают из Сети, которой уловлена душа всего мира, понимаете? Они всё получают не из прошлого, а из того мира, в котором им жить. А тех, кто продолжает обтесывать топоры, в этом мире держат в зоне, в зверинце. Защита исчезающей фауны – дело благородное, но в мире сейчас есть дела поважнее.

– Нет!

– Не соглашайтесь, это ваше право. Протестуйте. Доказывайте. Но мой вам совет: не ложитесь под гусеницы. Вас не заметят… Вот и снова гости, на этот раз побыстрее пожаловали. Ну, давайте, теперь я первый…

– Платочек-то ваш драгоценный не забыли под камешком?

– Это хорошо, что вы помните, значит, помните и остальное. Платок у меня в кармане, вот в этом, застегнутом, и если со мной что-нибудь случится, вы сделаете то, что должны… Я вылез. Крутят руки, но всё норма-а!..

– Ящерица… Вот, не успели даже попрощаться. Ну что ж…

* * *

«…и встали друг за другом, и пошли. Они обошли гору Маунга-Театеа и спустились к Маха-туа. Там они затаились и легли спать. И ханау-момоко поднялись, когда ушел бог ночи и стало светло.

И пошли, и напали на ханау-еепе. Они погнали ханау-ее-пе ко рву, который те сами вырыли. Который ханау-еепе вырыли для них. И ханау-еепе выбежали из своих домов, мужчины, женщины, дети. Они бежали, и бежали, и бежали, пока не добежали до рва. Тогда они остановились. Потому что дальше бежать было некуда: дрова, заполнявшие ров, горели. Но воины ханау-момоко приближались. Как могли ханау-еепе избежать огня, если они не умели летать? Воины ханау-момоко подступили вплотную. И ханау-еепе прыгали в горящий ров, прыгали прямо в огонь. И погибали ханау-еепе, мужчины, женщины, дети. И никого из них не осталось. И только двое перебежали по мертвым телам и сумели спастись. Тогда ханау-момоко погнались за ними. Двое добежали до берега Анакены, дальше была вода. Ханау-момоко приближались. Тогда двое спустились в пещеру Ана-Ваи, она была узкая. Тогда ханау-момоко взяли копья и стали колоть последних ханау-еепе. И один из них умер. И тогда последний ханау-еепе сказал:

– Вы, которых так много, пощадите того, кто остался один. Зачем вам меня убивать? Лучше оставьте меня жить!

Воины ханау-момоко вернулись и посмотрели. Никого из ханау-еепе в живых не осталось. Тогда ханау-момоко засыпали мертвые тела землей. И ханау-момоко вернулись к пещере Ана-Ваи. Оставшийся жить ханау-еепе присоединился к ханау-мо-моко и поселился у залива Ханга-о-Хону. Он женился на женщине ханау-момоко из семьи Хаоа, тот, из пещеры Ана-Ваи. Его оставили жить, потому что из ханау-еепе больше никого не осталось… Конец записи. The end of…»

– Еепе, еепе… пишут всякую хрень. А ну, подъем, сачки! Подъем, подъем, ушибленные, чё разлеглись?

– Евстрат Ев-о-ой… Вы живы??

– А помирать нам рановато. Чего, головка болит? Ничего, это бывает в контактных видах. В нашем особенно.

– Но я же видел, как пронесли ваше тело! Ведь это были вы?

– Да я, я… Срань эта местная. Ничего, считай, и не выпил, три плошки – или четыре? – и вырубило на хрен…

– Три или четыре?! И вы – живы?..

– Так ты пил каву, тренер?

– Очухался? Пил, дерьмо. Как вот этой дубиной по башке, и не отплеваться.

– А откуда у вас ящерица?

– Дубина? Полезная здесь штука. Давил тут с местными, которые в авторитете, ну и позаимствовал. Ты посмотри, посмотри какая – как живая. Искусство, блин, принадлежит народу. Но легковата, уже режут побольше.

– Вы… пили с колдунами??

– А хрен их знает, кто они. Авторитеты, ну. Здесь не по тачкам, виллам или, там, охране, – здесь по-простому: у кого круче дубина, тот и круче. Вон, вишь, их сколько, но у меня дубина – и всё, ноу смокинг, все на цырлах. А ну, голос, козлы!

– Херу! Херу! Херу!

– Вот так… Херу – это я. Типа начальник, по-ихнему.

– Да, тренер, это по-нашему. И прикладным искусством овладел!

– А хрена ж. Но ты посмотри, какой тут материал! Вон стоит… и вон там… а у того – а? Супер! А еще если функционалку приподнять да ударчик поставить…

– Ладно, хватит облизываться. Экзотики довольно, пора и домой, пока еще какой-нибудь праздник не объявили. Ведите, Юрий Филиппович, вы теперь единственный Чингачгук… Хромай за ним, тренер, я замыкающий… что стоишь? Ты возвращаться собираешься или нет?

– А на кой хрен?

– …Ты что, серьезно?

– Да для чего мне возвращаться? Чтоб снова утирать с рожи сопли этой… Нет, уж лучше эти слюни зеленые, хоть какой-то кайф. И потом, здесь меня бабе не подарят, здесь мне их уже дарят – бери хоть всех! – и за честь считают.

– А делать ты что здесь будешь?

– Как что, ты чего? Профессионалы везде нужны, у меня ж уже команда, я ж уже тренировки начал. Ну, пока по любителям, но материал-то какой, ты ж видел – класс, мы всех уделаем! Я уже программу объявил: через пять лет – чемпионы мира; всё, подаем заявку на проведение. Осталось только пальмы поднасадить, а пока теорию подтянем. Сейчас план международных встреч составляю, я уже и федерацию возглавил, секретаря ищу. Генерального. Под штаб-квартиру уже землю роют. «Что делать»! А вот ты возвратишься – что будешь делать?

– Ну, что-нибудь найдет… – платок! Платка нет!

– Чё, платочек потерял?

– Только что в кармане был, я, как очнулся, сразу проверил!

– Ну, мало ли, что был. Сперли и спрятали, здесь ребята что надо.

– Когда? Где? Они же голые!

– Да на кой он тебе, блин? Сопли душат?

– Это… это коллекционный платок! С автографами!!

– Да-а? Ну, сейчас… А ну, встали вокруг меня!.. Куда!!

– Херу-у-у!

– В круг, урод, еще не так получишь! Все раскрыли пасти, вот так: ура-а-а!

– УРА-А-А!

– Ну, вон у того – чего там? Я те закрою, я те так закрою!.. Ура, козел!

– Ура-а-а!

– Это пакет, в нем был платок, платка нет. Где платок? Ну?!

– Погоди. Да отпусти его, придушишь… Так, все повернулись кругом. Вот так: кру-гом! Наклонились, достали носочки… доста-али. Все так стоят! Ура-а-а!

– УРА-А-А!

– Зачем сейчас-то?

– Чтоб занятие было. И объединяет. Ну, иди и смотри… Кто там разгибается? Ты у меня в гробу разогнешься!

– Евстрат Евстратович, как вы… как они вас понимают без переводчика?

– Дубина, студент, – лучший переводчик. Нашел? Тащи – чего смотришь?

– …Сейчас, лист хоть какой-нибудь сорву…

– Да пакетом и тащи… чистюля. Считай, еще автограф. Разборчивый?

– Как-то я не ожидал… такой большой платок…

– Ха, большой! У меня в рюкзаке брошюрка с собой была – методичка по правилам и судейству – во такая, страниц на сто, так еле достал… Здесь ребята что надо. Так вот, я и говорю, чего вам-то там делать? Тоже какие-нибудь слюни с хари утирать. Не, в натуре, оставайтесь, здесь возможностей – непахано. Президентом сядешь. Инфраструктуры ж нет ни хрена – займешься, и себе не в убыток. А студента на молодежь кинем. Золото нам гарантировано, конкурентов нет и, пока я тут, не будет. Захотим, вообще от всех отделимся. Банкет каждый день!

– Особый рапануйский путь? Суверенная кавакратия?

– Кавакра… – а кава, вообще-то, что значит, студент?

– «Горькая».

– Ага! Это значит, чтобы пить только свое зеленое говно, на своих же слюнях настоянное? Не-ет. Геополитика – прежде всего; я армянский люблю… Ладно, вы там пока думайте, не к спеху, а мне оттуда перешлите чего-нибудь, чтоб пить можно было. Хоть писки этой сраной, только побольше.

– Евстрат Евстратович, ну что же они у вас так всё и стоят?

– Ничего, пусть привыкают… Эй, козлы вонючие, вольно! Разойдись… Стоять, уроды! Если кто-нибудь опоздает на вечернюю молитву… тьфу, блин! На тренировку кто опоздает – хрен тому будет, а не кава, ясно? Не слышу!

– У РА-А-А!

– Всё, заткнулись и отвалили!

– Но если вы в самом деле… У меня тогда к вам просьба, Евстрат Евстратович. Напишите, пожалуйста, своей рукой пару строк, ну, что вы живы и с вами всё в порядке, а то у меня будут неприятности.

– Не-е, я ничё писать не буду. На хрена?

– Ты, дурачка-то не валяй… Херу! Не вернешься, значит, пропал без вести, потянут и меня, а мне это не надо.

– И чё ты сделаешь?

– Да просто скажу, что ты здесь. Ты проник в закрытую буферную зону, в лепрозону, ты биотеррорист, тебя тут же отловят и закроют на настоящей, внутренней зоне, с прокаженными в полный рост. И больше не выпустят. Вот и всё.

– Я ваши задницы из костра вытащил, а ты меня – сдавать?

– Да ты напиши – и живи спокойно. Пойми: если тайком, то ты террорист и тебя ловят, а если объявляешь, ты спортэми-грант, человек доброй воли – и кому ты нужен? Живи. А будут успехи под новым флагом – еще и отметят.

–.. Так а чего я там должен писать?

– Ты что, вчера родился, не знаешь, как родину предавать?

– Ну, всегда же были рыбы. Или ставишь крестики в клеточках и всё.

– Крестики… Ну, дай ему бумагу. Пиши, рыба. «Я, такой-то такой-то, преследуемый за свои тренировочные убеждения спорткомитетом, не имея возможности защитить свой… свое достоинство в условиях необъективного судейства и предвзятого отношения контрольно-дисциплинарной комиссии…»

– Ага! И про пендаль в полуфинале! Про пендаль обязательно.

– Давай. Только без неаппетитных подробностей… Налепил? Ну, и всё. «В связи с вышеизложенным прошу предоставить мне спортивное убежище. Сделаны прививки… – перечисляешь». Дата, подпись, полис.

– Вот… Вот так, да? На, держи.

– Ладно, бывай, перебежчик. Вот ведь утечки пошли – уже и не мозгов…

– Всего доброго, Евстрат Евстратович. Аптечку я вам оставил.

– Валите… Стой! Диктофон свой забери. И про писку, смотри, не забудь!

* * *

– Ну вот, это вход в пещеру, мы отсюда начинали.

– Угу. Узнаю дверку. Так, говорите, ее можно и в одиночку?

– Да. Но пока не надо. Не надо спешить в последний момент. Подождем…

– Да не нагоняйте туман. Расписания беспилотников у вас ведь нет?

– Его вообще нет. Команды на запуск выдает генератор случайных чисел.

– Тем более, чего тогда ждать?

– Честно говоря, я не знаю… я просто прислушиваюсь к себе.

– …Фигурку эту дайте посмотреть… Это – душа? Как она там называется?

– Иви атуа.

– А набита тростником, да? Помялась, поправить надо… У Туя один сын?

– Какая вам разница? Вам ведь только ваш платочек важен, больше ничего. В латышском героическом эпосе слизывающий плевок героя вбирает его силу… Удивительные бывают предвестия. Иногда кажется, что всё наше будущее уже записано, и мировая литература – это не летопись былого, а сохраненная копия той, сожженной Прометеем, книги судеб, ее только нужно внимательно читать… Вам это, впрочем, не интересно. Смотрите за платочком, а то опять потеряете.

– Я его не терял, его украли из застегнутого кармана – отдаю должное квалификации… И меня, вообще-то, удивляет, почему не украли эту фигурку, которая так нахально открыто висела у вас на шее. Они же здесь ценятся. Неужели украсть с шеи труднее, чем из кармана? Не верю!

– О чем вы? Украсть паре? Украсть душу чужого предка? Да какие они ни воры, но не сумасшедшие же. Ничего вы не захотели здесь понять.

– А тренер понял?

– Не знаю… Нет. Ведь он здесь тоже всё неправильно толкует, даже свое прозвище: «херу» по-рапануйски вовсе не «начальник», а просто «хромой».

– Но ему, как вы убедились, это не мешает. А знаете, почему? Он здесь нужен. Закон эволюции: потребность создает орган. Вот поэтому так быстро и он их понял, и они его поняли. А потребности в вас их эволюция еще, извините, не создала. Вы – результат случайной мутации, темный аллель неизвестного предназначения. То ли отголосок прошлого, то ли предвестник будущего, но в настоящем вы не удел… К семье его сразу пойдете?

– Нет… Слушайте, как у вас совести хватает?

– А моя совесть чиста, я его не убивал. Это был несчастный случай, такой же, как ушиб Евстрата.

– Нет, это было именно убийство. Неосторожное, но убийство.

– Ну хорошо, если вы так настаиваете, пусть будет убийство. Только убил-то не я. Я оказался просто слепым орудием. Да-да. Не вы ли сами все время говорили – и даже минуту назад, – что я ничего здесь не понимаю, а я действительно не понимал, и вот к чему это привело. Но моя ли в этом вина? Скажите, разве тренера ранил – а должен был убить – слепой осколок камня? Нет! Его ранил тот, кто организовал эту систему, предполагающую убийство, и привел ее в действие. А удар камня, удар трубы – это работа слепых «исполнительных механизмов», слепых орудий. Ранил не камень. Убил не я.

– Так… кто же… убил?

– Как кто убил?.. Да выубили, Юрий Филиппович! Вы и убили-с… Подумайте. Он убит вашим «аргументом», в ходе незаконного проникновения на охраняемую территорию, которое организовали вы, и убит, в общем, за деньги, полученные вашей фирмой и лично вами…

– Я не брал этих денег! И не возьму.

– О santa simplicitas! Это же признание, Юрий Филиппович! Ведь почему ж не взять, коли невиновны? Потому что поняли: это деньги за кровь, бесстыдные, циничные деньги за человеческую жизнь, оцененную по тарифу. Верно поняли, так оно и есть. Вы что же думали, что можно заниматься таким сталкерством и оставаться чистеньким? Приторговывать смертью и не платить налога? Нет, миленький, так не бывает. Кто-то всегда платит. И то, что вы не взяли денег, ничего не меняет, ваша фирма взяла. И правильно, это ее бизнес. И семье Туя, кстати, его заработок фирма передаст, не сомневаюсь. А может быть, и страховку – прямую, узаконенную плату за кровь, за жизнь; он знал, на что шел, как и вы…

– Это не так, это всё не так, и… и отдайте паре!

– Да, пожалуйста, берите. Кому как не вам…

– Н-неправда! В-вы лжете! В-вы… в-вы… В-всё, идемте!

– Ну вот, давно бы так.

………………………………………………………………………………..

– Всё, мы вышли. Дойдете сами, здесь вам уже ничего не грозит. Прощайте.

– Вот видите, прошли, а вы боялись. Ну, повторим заклинание. Всё, что я вам говорил, вы забыли. Да я ничего и не говорил, и вы ничего ни о чем не знаете.

– То есть… я слишком много узнал? Может быть, вам и меня убить?

– Я подумаю над вашим предложением… Шутка.

– Не опоздали? В Зоне надо было; теперь, боюсь, мы больше и не увидимся.

– А вы не бойтесь. Это мешает думать. До свидания, Юрий Филиппович.

* * *

– Юстик, привет! Что поделываешь?

– Г-господи, п-папа!.. Как ты меня напугал… Готовлюсь, завтра по плану в Зону. И еще паре нести… как я скажу им?

– Ну хочешь, я схожу передам?

– Нет-нет, я был с ним, он меня просил передать, и… я должен рассказать…

– Ну смотри… Хету видел?

– Д-да… Записал Легенду…

– Какой-то ты не такой вернулся. Что же делать, Юра, мы все не вечны…

– Да я понимаю… Просто как-то подумалось, культура ведь не живет отдельно от людей, ее нельзя собрать в сундук или в компьютер, чтобы она там сохранялась. Она – в людях; уходят люди, уходят и их обычаи, образ жизни, правила, приемы – всё то, чем они отличались от других. А мы потом выкапываем камень с дырочкой и гадаем, что это было – грузило или оберег…

– Ну это ж раньше. Потом-то уже вся жизнь записанная. Врут, правда, в записях, но и это – тоже о жизни… А ты все-таки что такой? Что-нибудь еще?

– Да нет, ничего… Я тут как-то не могу понять… Но это долгая история.

– А я не спешу. Вот мы поставим кофеек… И давай с самого начала.

– Понимаешь, папа, сейчас население Земли уже девять миллиардов и продолжает расти. Но в развитых странах оно сжимается, как шагреневая кожа, а в третьем и четвертом мирах растет безостановочно…

– Как рак?

– Скорее, как доброкачественное новообразование, но угрожающе быстро растущее. И так как ни еды, ни работы там нет, жители оттуда мигрируют, образуя в других странах лагеря беженцев, диаспоры, очаги проживания…

– Метастазы!

– Похоже. И если раньше они находили применение, то теперь их там уже больше, чем нужно. Их еще как-то кормят, но уже везде спрашивают: зачем? А те ведь живые люди, среди них очень много молодых, они хотят жить. И, уже чувствуя силу – их ведь много, – требуют, бунтуют, бесчинствуют. И всем уже ясно, что завтра придется стрелять. Этого никто не хочет, но стрелять будут: толпы варваров это волны цунами – они разнесут и уничтожат всё. Никакой Рим не устоит.

– Опухоли лечат и хирургически…

– Поздно. Мир на этой стадии уже неоперабелен. И ни химией, ни облучением – нужны уже такие дозы, что…

– Ну сейчас ведь гонят эти генетические…

– Вот! Уже говорят о неизбежном применении «средств насильственной избирательной депопуляции», проще говоря, этнического оружия.

– Это типа белым ничего, а остальным кирдык?

– Ну, не кирдык, а, скажем, резкое снижение рождаемости. Уходит голод, падает миграция, снижается давление. Толпы варваров редеют и рассеиваются… Ну, вот, и финансирование по всему этому комплексу увеличили так, что даже нашей культурологии перепало. И я здесь по их гранту.

– А вы-то при чем?

– Вот этого я и не понимаю. Мы же, как раз наоборот, пытаемся сохранить разнообразие культур, а не подавлять все в пользу западной. А все они – традиционные, культуры большой семьи. И из денег на их разрушение, получается, финансируют их сохранение? Не понимаю. Что это?

– Какая-нибудь имиджевая реклама, гуманитарную пыль пустить в глаза общественности, она это любит. А под этот шумок клепать свои чума-чумсы…

– Чупа-чупсы? При чем тут?..

– Я не помню, Юра, был ты тут или нет, но сюда как-то раз завезли большую партию этих конфеток «чупа-чупс». Это оказался самый выгодный рапануйский бизнес, чупистов тогда развелось, как крыс. Просто эпидемия какая-то: все местные ходили с торчащими изо рта палочками, так и казалось, что любого можно взять за палочку. Зато, правда, потом, когда конфеты кончились, этих чупистов чуть не разорвали всех. Прямо восстание какое-то было, демонстрации, лозунги. «Народ хочет сосать!», «Даешь всем по сосалам!» А конфетки-то кончились. Чуписты свалили всё на трех папуасов с Берега Маклая, что это те всё высосали, прикрыли свои лавочки и растворились. Народ, естественно, побил папуасов, потребовал переименовать Маклая и разошелся давить каву. Ну, в общем, на этом революция и кончилась. Болезнь еще потом ходила странная, но решили, что это от кавы. Когда какие-то волнения, всегда давят много плохой кавы. Так вот, Юра, я случайно узнал – «под кавой» рассказал по секрету один чупист…

– Их же сейчас нет. Бывший чупист?

– Рапануйский чупист бывшим не бывает. Короче, сюда снова везут эти конфетки. Только те были в красной обертке, а новые в коричневой…

– Нет, мои в зеленой были… Я же тоже привез… А что за болезнь?

– Апатия какая-то на всех навалилась, безразличие, паралич воли и желаний, до того даже, что как-то и трахаться, вроде, перестали. Что-то тут не то… И снова пошли слухи о карантине. Тогда ведь закрыли остров на три месяца – как раз, когда конфетки кончились. А у тебя командировка кончается через неделю, да? Вот, не заторчать бы тебе тут. Да и мне тоже. Поэтому, Юстик, как ни жаль, но я бы хотел тебя пораньше отправить, в среду. Жареным запахло, Юстик. Чую не глядя, как Туй ракеты чуял. Собирай всё. Что не успеешь, я дошлю… О тебе, кстати, этот Виктор Геннадьевич зачем-то спрашивал.

– Что ему нужно?

– Не сказал. Будь с ним осторожен, темный он. Встречаться с такими лучше на людях, а лучше совсем не встречаться. Ну ладно, завтра утром еще забегу.

* * *

– Кто там? Завтрак? Да, заказывал, сейчас… Вы?? Что… что вам нужно?

– Успокоить вас. Завтрак будет, но чуть позже… Что это у вас такой бардак? Срочно отбываете? В среду, да? Но вам ведь еще к семье Туя, не забудьте в спешке… Это его трубка? И фигурка для сына… Я понимаю, вам трудно туда идти. Ну, давайте я отнесу, а вы напишите записку, что улетаете, соболезнуете и прочее.

– Нет. Мне ничего от вас не надо. И поставьте паре на место.

– Паре… помялась, поправить надо. Передача души от отца к сыну… А кстати, забыл сразу сказать, мы с вашим батюшкой сюда шли, но его перехватили в холле, и он просил вас спуститься к нему; он, по-моему, тоже спешит. А я, с вашего позволения, подожду здесь – не возражайте, у меня к вам еще разговор, важный для нас обоих. Ничего, если я закурю?.. Отец ждет.

………………………………………………………………………………..

– Уже? Так быстро?

– Там нет отца, и он не приходил. Что это значит?

– По-моему, это значит, что его там не было. Да вы присядьте.

– Я… я не желаю с вами разговаривать! Я требую, чтобы вы немедленно ушли – или я позову охрану, и вас выведут!

– Даже так? Ну, что ж, не смею настаивать. Хотя что-то мне говорит, что мы с вами еще побеседуем. Я, может быть, не всё понимаю в каменном веке, но в этом веке кое-чего не понимаете вы. До встречи.

* * *

Вот, значит, как… Как на мышах «чистых генетических линий». Чтобы посмотреть, как быстро будут исчезать носители этих линий. А они ведь и сами исчезают, без вас. Их уже очень мало, и многие из них больны. Может быть, им суждено исчезнуть, раствориться в океане времени, оставив по себе в вечной памяти человечества лишь тайну проклятия каменных богов и письменность, столь загадочную, что мир не хочет расставаться с этой загадкой. Но кто знает, может быть, им и не суждено погибнуть, развеявшись, как прах над волнами, и ветер времени, тысячелетиями уносящий в океан их землю, перенесет их на другие острова и материки. Но ведь и тогда они растворятся в океане других народов. Их дети будут говорить на родном языке только дома, их внуки уже не будут его понимать. Слияние с окружением, утрата отличий – это «тепловая смерть» духа, прижизненное небытие… Что может их удержать на волнах океана времени? Что?

– Юстик, прив… В чем дело? Ты же ничего не сложил! Отель уже пуст, все уже улетели или сидят на аэродроме, здесь уже нет никого, в чем дело?!

– Здравствуй, папа…. Слушай, ты случайно не помнишь, откуда это:

 
«И заслушаюсь я, и умру от любви и печали,
А иначе зачем на земле этой вечной живу?»
 

– Ну, это что-то старинное, ну, забей в поиск – при чем это всё сейчас, Юра!.. Ты слышишь меня?

– Да… Нет, я думал, может, ты так… всплыло вдруг откуда-то… ну, не важно… Знаешь, как-то не спалось, залез в классические тексты позапрошлого века и прочел: «Мы ведь русские, братья этому народу, а стало быть, обязаны просветитьего. Нравственное-то, высшее-то что ему передадим, что разъясним и чем осветим эти “темные” души?» И потом: «Кто знает доброе, кто знает истинное слово жизни, тот должен, обязан сообщить его незнающему, блуждающему во тьме брату своему…» А дальше – поразительное совпадение! – про «низвержение идолов» и про отсутствие собственного достоинства… В общем… Папа, я… я остаюсь. Я никуда не полечу, останусь здесь и уйду в Зону. Я решил, мое место там.

– Юра… Юра, я тебя понимаю… Хету славная девушка, даже, в своем роде, замечательная, с большим чувством собственного достоинства и собственной значительности, но… Юра, она твоя пра-пра-пра-бабушка с бесконечным числом «пра-», между вами двадцать тысяч лет, Юра! Тебе кажется, что ты ее понимаешь, но она еще – часть природы, они еще не вышли из нее.

Когда цунами тут статуи их валило, из них же не погиб никто, заранее, за два дня на скалы залезли, и с пляжа смыло только туристов. Она часть окружающей ее среды, как… как деревья, птицы, звезды, рыбы… Вот, афалины – я в океанариум возил – дружелюбны, умны, способны к общению, всем нравятся, их сто лет уже изучают, но даже их еще никто не понял. И даже поняв, их жизнью мы жить не сможем. А вытащи ее из ее воды в наш мир – и она умрет.

– Она не афалина… В обществе пр клятых достоинство – печать проклятия. Да, конечно, это встреча цивилизаций, тот самый Контакт с другим разумом… – нет, с проторазумом, еще не отделившимся от чувств, сохранившим изначальную способность видеть вещи как они есть, видеть «первые лица вещей»… Рассогласование времен. Они еще невинны, а мы уже согрешили познанием. Мы дети своего времени, оно нам дорого: время – деньги, мы его экономим, рассчитываем, иногда теряем, слышим, как оно утекает, и потом стараемся наверстать… А они его не замечают, оно у них существует словно бы отдельно, они во времени – как их остров в океане, оно не течет, а вечно их окружает. Они – дети вечности… Я предлагал ей уйти из Зоны, ну, есть же реальная опасность заболеть, и вообще… Знаешь, что она ответила? «Я Уки-Уи-Хетуу, – ответила она. – Я из рода тех, кто в ночи собирает свет. Мы не бросаем своих прокаженных».

– А ты – ты вспомнил, из какого ты рода, из какой пр клятой страны? А я тебе напомню. Это недозрелая, недоделанная страна идущих, смотрящих и думающих назад. Они нажираются у своих вечных огней и потом ссут в них – и жгут в них тех, у кого в голове еще что-то осталось. Это страна недоразвитых умельцев: они мастерят из игрушек бомбы и подбрасывают в свои детские сады. Это страна недоношенных выродков: они вытаскивают из машины семью с малыми детьми и убивают – всех! – чтобы покататься! Это страна воров-идиотов, они крадут спасательные жилеты со своих кораблей, асфальт из своих дорог и будущее у своих детей. Это страна несчастных, пр клятых, не выросших детей. Ведь все эти чудовищные, вечно пьяные, скотски-жадные, зверски-недалекие убийцы – просто не воспитанные людьми дети, в которых не вложено человеческое: некому было, нечего было – и было не до них. И сейчас не до них, потому что их безумно, безудержно, бесконечно ворующие отцы, матери, правители и законодатели, лишенные любви, лишенные совести, лишенные желания добра, – такие же несчастные, пр клятые, не вошедшие в разум дети! И ты их бросишь? Нет, ты их не переделаешь и не воспитаешь – разве что одного-двух своих, и то не факт, – но как ты их бросишь? Как же ты будешь бриться по утрам – отводя глаза?

– Бороду отращу.

– Не ёрничай – я что, часто так с тобой говорю? Часто? Я ненавижу пафос, меня им кормили насильно; я предпочту – и предпочел – цинизм, но цинизмом можно только пробавляться, им нельзя прожить, понимаешь? Не дает цинизм хлеба насущного на день сей, не дает… И цинизм – не хлеб. Понимаешь?

– Мне кажется, ты споришь не со мной, а с кем-то, с кем не доспорил раньше. Ведь я понимаю…

– Понимаешь ты!.. Новые родственники появились? Новая верность, да? Замечательно! А потом будет еще более новая – как это нет? Обязательно! Где эти твои мексиканские индейцы – тольтеки, ольтеки?

– Ольмеки.

– Забыты?.. Верность одна, сын, она или есть, или нет.

– Знаешь, папа…

– Знаю! Знаю, я тут не пример. Я уехал… убежал, да! Между прочим, и для тебя, чтобы ты, чистый, честный, никого и ничего не предававший, мог сейчас усмехнуться – перед тем как предать!

– Я не усмехаюсь… И я никому не давал клятв верности.

– Давал!.. Не знаешь. Кровь твоя давала, душа твоя клялась… Не слышишь, молод. Но я – слышу, я знаю. Я, циник, предатель и чилийский гражданин. Но дела свои, как ты мог заметить, веду в России, хотя там труднее и риски больше. А я ведь тоже клятв не давал. Бумажку одну мерзкую подписал, но не в ней дело…

– Какую бумажку? Ты не рассказывал.

– Согласие сотрудничать с ГБ. Почему? Испугался. И было чего… Тебе знакомо чувство бессилия? Когда вся твоя жизнь – в чужих бесцеремонных руках, а ты ничего не можешь сделать, ничего!.. Надеюсь, что не знакомо.

– Так ты хочешь, чтобы я его испытал?