Текст книги "Украденное сердце"

Автор книги: Властелина Богатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Оправившись, он поднял глаза, выискивая сарьярьскую девку. И нашёл, выхватив взглядом из толпы русую косу с бронзовым отливом. Рядом с ней возвышался Марибор.

«И что ему надо от неё? Сукин сын», – Данияр сжал кулаки, похрустел челюстью.

– Данияр Гориславович, – старейшина Ведозар в тёмной рубахе до колен приблизился к княжичу, держа в руке свёрток.

– Что прикажешь с этим делать? – спросил он, протянув вещь Данияру.

Княжич принял из рук старца свёрток, развернул. Внимательно рассмотрел длинную стрелу с тонким древком из ясеня и железным двухлопастным наконечником – такие делают только степняки.

– Стрела, которая пробила грудь князя Горислава, – разъяснил Ведозар.

Данияр быстро завернул стрелу обратно в полотно и отдал старейшине.

– Оставлю. Пусть храниться как напоминание. Отец погиб от рук врага.

Данияр поглядел за плечо старейшины. Жрецы уже собрали с крады останки в домовину, принялись опускать столб с прахом и оружием в землю. Другие же жрецы торжественно развеяли по ветру оставшийся пепел. Уже на заре у храма воздвигнут в память Горислава деревянное изваяние, что будет охранять род. Хотя охранять больше некого – Данияр остался один, совершенно. А здесь, на берегу, в память о князе вроют в землю столб с его ликом.

Данияр приблизился к прогоревшей краде, зачерпывая персти, стал засыпать домовину. Следом подтянулись и остальные. Сыпали безустанно, пока не образовался курган. Только после этого княжич расправил плечи и пошатнулся.

– Худо? Отдохнуть тебе нужно, – позаботился кто-то о нём.

Когда зрение прояснилось, Данияр увидел рядом с собой Наволода и остальных отцовых старейшин. Нутром чуял, что они желают говорить с ним о главном, что волнует их более всего.

– Тебе нужно послать за Радмилой, – начал Ведозар. – Негоже отмалчиваться. Она поди ждёт, переживает. А узы ваши всем на пользу будут. Доловск сильное княжество, поддержка Вячеслава ныне необходима твердыне нашей. Не ровен час, степняки набегут, как отстаивать будем? Откажешься от дочери его, тогда никто в помощь к нам более не придёт. А вместе супротив недругов справимся. Пора бы в поход снаряжаться.

– Люди с дальних весей жалятся, мол, дань платим, а защиты никакой, – подхватил другой. – Так и казна опустеет, развалится твердыня-то. Пошатнулась их уверенность. Теперь, после смерти Горислава, начнут давить.

– Я сам поеду к ней, – рявкнул Данияр. – Но только для того, чтобы отказать Радмиле.

И без того бледный, Ведозар посерел, переглянулся с остальными.

– Ты, княже, не горячись, – Наволод бросил острый взгляд на старейшину, обратился к Данияру, – подумай хорошенько. Негоже с плеча так рубить, ссору разводить с князем Вячеславом. Он за дочку свою Радмилу вон как печётся. Обиды не простит.

Данияр свирепо глянул на Наволода, потом перевёл взгляд на Ведозара, на остальных старейшин. Вгляделся в суровые и сухие глаза. Ветер трепал их седые волосы и просторные рубахи, что надувались пузырями на жилистых, но крепких телах старцев. Все они умудрённые жизнью, опытом, все они надеются на него. Данияр перевёл взгляд обратно на Наволода. Супротив горячности и молодости княжича сильна была воля их, и ради предков и рода нужно было следовать решению старейшин. Иначе… Данияр выдохнул. Иначе всё развалится к лешей матери, рухнет вся его власть и твердыня – правы они. Задавив гнев, он ответил:

– Хорошо, волхв, коли надо, шли гонцов. Пусть приезжает невеста.

Старейшины одобрительно закивали, отступили, отстав, наконец, от Данияра.

Были накрыты платы на травах и разложены на них яства, когда вечерний сумрак на кургане начал сгущаться. Воины сгрудились на ристалище: звенели секирами, яростно схватываясь в поединке, и не расходились до победы одного из соперников, когда другой, сражённый, оказывался лежащим на земле. Вспоминали они, как Горислав вёл их в бой, заново бились, показывая народу поединки. А потом рассаживались возле костров за собранными скатертями, испивали братину за князя Горислава, поминали его добрыми словами. И с каждой поднятой чарой народ гудел всё громче, а рассказы о подвигах витязя становились всё веселее.

Данияр блуждал взглядом по лицам воинов. Вятшеслав, сильный и могучий, старший в своей рати – побратим князя. Заруба – тысячник и верный помощник отца. Марибор.

Заиграли кудесы на гуслях, затянули жалейки, разливался и смех волдаровцев. И Данияру казалось, что Горислав здесь, на кургане, среди собравшихся. Вот он встанет сейчас и поднимет братину, выпьет за могучий дух дружинников и за здоровье сына. Но этого не случится. Умом Данияр понимал, а сердцем принять утрату так и не смог за эти дни. Он смотрел в чару с сурьёй и видел суровое лицо отца, а потом видение растворялось, когда Данияра выдёргивали из задумчивости радостные возгласы и смех. Дружинники призывали испить за князя. Данияр пил, и голова его становилась всё тяжелей, а мысли – всё более вялыми.

– Мне нужно идти, – оповестил он воевод и отставил чару.

Хотелось побыть одному.

Данияр поднялся, обождал, когда отступит дурнота, направился к стенам крепости, прочь от кургана. И его никто не смел остановить…

Ступив за ворота, он поднял глаза и столкнулся с пронзительным взглядом русоволосой девицы. Смотря на княжича мягко и понимающе, Вагнара приблизилась.

Он же был прикован взглядом к её устам, которых ещё никогда не касался. Ему так давно хотелось прижаться к ним. К тому же хмель вскружил голову.

Шум с берега докатывался до детинца, но и он исчез из сознания княжича, оставив ему только Вагнару – пленительную и желанную. Она протянула ему что-то в руке.

Данияр опустил глаза, Вагнара держала чару с золотистым питьём.

– Испей моей сурьи. Для тебя старалась, – сказала она напевным голосом.

Не отрывая от неё взгляда, Данияр принял угощение. Вагнара откинула косу с плеча за спину, охватила свой тонкий стан руками, ожидала.

– Оставь его, блудница сарьярьская.

Голос, что гром, прорезал сознание Данияра, и тот обернулся. Удивился, когда схлестнулся с взглядом Наволода. Знать, проследил всё же за ним. Сознание Данияра мгновенно поглотила ярость.

– Чего тебе надо, волхв?

– Чтобы она возвратилась обратно к своему отцу, в Сарьярь, – спокойно отозвался Наволод.

Вагнара моргнула ресницами, стыдливо краснея, развернулась и припустилась к крыльцу, пробежала по порогу, скрылась за дверью, как и не стояла тут перед Данияром и не улыбалась ему только что.

Стиснув до скрежета зубы, Данияр повернулся к волхву.

– Напрасно ты обижаешь её. Вагнара невинна и чиста.

– Одумайся, а как же Радмила? Ты же дал обещание, – прошептал Наволод, настаивая на своём.

– Не сквернословь, Наволод, знай своё дело. А Радмила – моя забота, я разберусь, – сказал он и поднёс к губам чару, что вручила ему Вагнара. Опрокинул, осушив до дна сладкую сурью. Вытерев рукавом уста, Данияр зло бросил посудину наземь и, поглядев на волхва с высоты своего роста, развернулся, зашагал к порогу вслед за княженкой.

Он одним махом миновал длинную лестницу, погрузился во тьму коридоров, заглядывая в закутки и клети, пока не услышал тихие всхлипы в своей опочивальне. Когда Данияр шагнул в полумрак своего чертога, освещённого только тусклой искрой лучины, то увидел девицу. Вагнара сидела на тесовой кровати, пряча лицо в ладонях. Данияр медленно подошёл, опустился рядом. Вагнара перестала всхлипывать, отняла ладони от лица, выпрямилась и, избегая взгляда княжича, посмотрела в низкое окно.

– Он больше не посмеет говорить так с тобой.

Вагнара промолчала.

– Прости его.

Она резко обернулась.

– Простить? Я же стараюсь как лучше. Но тебе я только для забавы. Попользуешься мной и бросишь. Уж и народ смеётся надо мной, шепчутся, смотрят косо. Вот и Наволод высказал… Коли венчаешься с Радмилой, я покину твой порог, – всхлипнула Вагнара, вытирая со щеки слезу.

Данияр выдохнул.

– Нет, не позволю… – сказал он, обращая на Вагнару тягучий взгляд, всматриваясь в её сверкающие глаза, напоминавшие ему драгоценные каменья.

Княжич опустил глаза, осторожно коснулся её длинных пальцев. Разрываясь на части, думал, как теперь поступить. Он пообещал волхвам взять Радмилу, но и позволить уйти Вагнаре не мог, не мыслил жизни без неё. Он хотел её, желал, и в паху ломило от боли.

– Ты останешься здесь. Даже если бы ты сама захотела уйти, я бы тебя не отпустил.

Вагнара застыла. Тогда Данияр, сжав горячие её пальцы, поднёс их к губам и, развернув руку, поцеловал в середину ладони. Сразу не выпустил, вдохнул одурманивающий запах её кожи, подался вперёд, ведомый сумасшедшей силой, одурманенный желанием взять её прямо тут, немедля.

Вагнара не отняла руки и не отстранилась, тогда он склонился, приблизившись к лицу её. Губы Вагнары были цвета спелой земляники и пахли так же сладко. Княженка быстро облизала их языком, опустила ресницы и отвернулась.

– Нет, княжич. Больно ты торопишься, я пока не невеста тебе.

Она отстранилась. Позволить, чтобы Вагнара ушла, он просто не мыслил. Без неё пропадёт. Вагнара – единственная девица, которая могла ныне утешить его душу, заживить раны, успокоить. Только в ней он видел жизнь и радость.

«Нет, не отпущу. Ни за что!»

В глазах неожиданно потемнело, а свет лучины померк. Пол же покачнулся, силясь опрокинуть княжича наземь. Он зажмурился.

Вагнара, заметив неладное, спешно поднялась, отряхнула платье, разгладила складки, откинула косу за спину и, поглядев свысока остро, сказала:

– Отдыхай, Данияр, сегодня у тебя был тяжёлый день.

И как только сказала она это, он почувствовал, что его знобит и уже давно, а лоб, шея и спина взмокли. Мутный осадок отвращения к самому себе поднялся из глубины его естества.

Вагнара ушла, Данияр даже не заметил, как. Стены поплыли, а сознание стало проваливаться, как рыхлый снег. Более княжич уже не мог держать себя и, завалившись набок, распластался на постели, закрыл глаза. Перед внутренним взором поплыли смутные, неясные образы, сменяясь один за другим. Вот он слышит смех отца, видит помрачневшего Марибора. Целует жаркие губы Вагнары, а суровый взгляд волхва пронизывает его, толкая в пучину опаляющей ярости. Данияр перестал понимать, где он и что с ним происходит. Больше не в силах различать Явь, он провалился в тягучую темноту небытия.

Глава 4. Доловск

Кмети обходились с Зариславой осторожно, будто сопровождают особу знатную. На привалы и ночёвки останавливались, костры разводили, даже палатку ставили для неё. Шуточками не дразнили и лишними разговорами да болтовнёй не занимали попусту, не докучали. Видно, строго приказала Радмила довести ялыньскую травницу, чтобы ни одна жалоба не выскользнула из её уст. И всё равно неловко было одной в дороге да с двумя крепкими мужами. Но деваться Зариславе было некуда, она простая травница, у которой нет своих людей да служанок.

Два светлых дня небольшой отряд из троих всадников тянулся через пролески да лужки, часто перемежавшиеся с махровыми ельниками и молодыми березняками. Дорога всё дальше уводила от Ялыньской глуши, и всё крепче сжимала сердце тоска по дому. Впрочем, Зарислава утешала себя тем, что скоро вернётся.

За всё время путникам так и не встретилась ни одна деревенька: глухомань кругом да дремучесть. Нынче Купало парил сильно, и воинов с каменной волей изнуряла жара. Истекавшие потом, они утомлённо покачивались в сёдлах, отмахиваясь от надоедливой мошки да стрекоз. Интересно и в диковину было наблюдать травнице за ними. Ялыньские же молодцы только на игрищах силу свою проявляли да на земле за плугом, меч никто из них и не держал толком. Да и кузнец из оружия ковал подковы да серпы с ножами, более ничего. Сильные и крепкие кмети, верно служащие своему князю, внушали доверие и, что удивило травницу больше всего, уважение.

Зарислава привыкла к жаре и пеклу, вот и волосы от того ещё белее стали, выгорели. Когда же всадники ныряли в прохладу леса, здесь поджидала иная напасть – комары кусачие да крупные овода. Почему-то насекомые травницу не трогали, а всё норовили сесть на спины воинов. А Зариславу духи принимали, вот и оберегали.

Травница спокойно вглядывалась в буйную зелень, вслушиваясь, как отовсюду трещат лесные птахи, гудят кукушки. Запахи древесных смол разных пород сливались воедино, создавая тягучий аромат, от которого так и дурела голова. Но стоило снова выйти из чащобы на прогалину, как тут же окутывали иные запахи, цветочные, липовые.

К вечеру же третьего дня вышли на пойму голубой излучины, заросшую виклиной¹¹11
  Виклина – ботва.


[Закрыть] да купинами вереса. После купальской ночи теперь только твердеть стебли будут, да сок —уходить.

Купало-солнце уже давно закатился за лес, и потухший в сумраке небосвод окрасился в зелёный цвет, который плавно переходил в синие глубины. По земле завеяло вечерним холодком.

У самой кромки берега лес расступился, и Зариславе отрылись бревенчатые стены обширного городища. О травах и наступающей на пятки ночи она и мыслить забыла.

Доловск был огромен. С высоченным тыном, башенками, да теремными купавками, хоромными застройками. Имелся и небольшой посад с десяток дворов, и многочисленные мосты у берега. Днём посад наверняка на муравейник походил, а сейчас, с наступлением ночи, он был тих и безлюден.

Только у ворот Зарислава спешилась, размяв затёкшую спину, запрокинула голову, рассматривая надвратную башню, сложенную из цельных брёвен и с тесовой крышей. Балки толщины неохватной нависали над ней тяжело, придавливали к земле, и Зарислава казалась себе крохотной мышкой по сравнению с величием построек.

Прибывших пыльных и уставших путников встретил матёрый мужчина в росте под косую сажень, с русой бородой и тёмными бровями. Являлся будто продолжением этого громоздкого детинца, такой же здоровенный и необъятный в плечах. Впрочем, все дружинники, что были на дворе, не уступали могучему воину в силе. От чего Зариславе стало тесно внутри.

«А этот? Никак сам воевода вышел встречать?»

Он хмуро оглядел с головы до ног Зариславу, хмыкнул, меняясь в лице.

– Вот так чудо. Неужели в деревнях такое диво водится? – спросил он у Бойко, который принялся разнуздывать лошадь.

Бойко только хмыкнул.

– Как видишь, водится, – ответил он, стягивая с луки дощатый щит.

Суета на дворе, которая образовалась вокруг Зариславы, привлекла внимание остальных. Завидев пришлую молоденькую девицу, подоспели ещё кмети, которые до этого мига тренировались на дворе. Они были супротив воеводы в разы моложе, однако, как успела заметить Зарислава, в росте своему командиру не уступали. Все они улыбались и оглядывали гостью пристально и нахально.

Травнице это не понравилось. Поскорей бы в схрон попасть. Не обращая внимания на их блуждающие по ней взгляды, Зарислава торопливо начала снимать с седла мешок да туесок, который тут же перекинула через плечо. Травы – самое ценное, их нужно беречь. Кожей ощущала, как на неё таращится с десяток кметей, и их ощупывающие взгляды чувствовала на своём теле, будто они и в самом деле касались её. От волнения Зарислава сжала подрагивающие руки в кулаки.

– Помочь тебе, красавица? – спросил кто-то за её спиной, видно, самый наглый из них.

Зарислава обернулась на голос. Вперёд выступил один из гридней. Молодой, распалённый. В рубахе, ворот которой был взмокшим от недавно состоявшейся на ристалище схватки. Глаза ясные пронизывали и кололи решительностью, а густую повитель соловых волос развевал ветерок.

– Не надо, сама управлюсь, – ответила Зарислава, отвернулась и подхватила с земли остальные вещи.

Не для того она приехала, чтобы шашни крутить с парнями. Зарислава ожидала, когда велят идти, показывая всем своим видом, что ей глубоко безразлично их внимание.

– Проводи гостью, Пребран, – хлопнул юношу увесисто по плечу воевода, но тот удара даже не почувствовал. – Небось, на ногах еле стоит с дороги-то, умаялась да голодная поди. Вот и злая такая. Поторопись. Отдохнёт, может, посговорчивее и поласковее станет.

Зариславу жаром обдало с головы до ног и больше от стыда, чем от смущения.

Воевода напряжённо оглядел княжеский двор, с усмешкой добавил:

– А то тут скоро все скворцы соберутся на птаху гордую поглядеть.

Травница, казалась, покраснела ещё гуще, до кончиков ушей, отвела взор и, столкнувшись взглядом со смеющимся Пребраном, ещё пуще разрумянилась, как спелая клюква.

– Смотри, одну он уже так увёл, по сей миг дорогу не забыл, – хохотнул кто-то из кметей.

Воевода нахмурился, смерив болтуна суровым взглядом. Скрестив руки на груди, посмотрел на Зариславу, кривя тонкие губы в ухмылке.

– Ступай. Не тронет он тебя.

Девица перевела взгляд на сопровождавшего её от Ялыни Бойко, будто пыталась найти спасение. Но глаза того тоже смеялись.

"Да издеваются, поди!"

Что ж, она для них забава. Ну и пускай, главное, выполнит обещанное и вернётся восвояси. А о гостье потом и не вспомнят. Зарислава поправила верёвку туеска и шагнула к Пребрану.

– Нам туда, – поманил он, кивнув в сторону хоромин, зашагал весело, расталкивая собравшихся кметей.

Те любопытно скользили взглядами по травнице, улыбались, выпуская откровенные шуточки в сторону Пребрана, от которых Зариславе должно было сделаться стыдно. Но как ни странно, они вовсе не цепляли, не задевали и не обижали её. Быть может, потому, что Зарислава знала за себя, что она должна сделать и кем станет после обряда. А всё остальное её не волновало. Видать и правда решила испытать Славунья…

В свете факелов Зарислава толком не разглядела ничего, шла ровно и доверчиво по следам Пребрана, смотря в его мускулистую с широкими лопатками спину. Кметь же ступал легко и гибко, но нарочито медленно. Он часто оборачивался и смотрел на Зариславу с интересом.

– Как звать тебя?

Зарислава сжала губы. На кой ему понадобилось имя её?

– Да ты не бойся, пташка, не обижу, – парень поспешил утешить травницу, улыбнулся краешком весьма пухлых губ.

– Я не пуглива, да только имя моё тебе без надобности. Не задержусь я тут надолго, а потому, быть может, видимся в последний раз.

Пребран, и без того шедший медленно, почти остановился.

– Вот как, – наглая улыбка сползла с его лица. – Только приехала и уже назад торопишься. Откуда же ты прибыла?

Зарислава замешкалась. Вот же допытывает. Засомневалась, говорить или не нужно.

– Издалека. Три дня отсюда пути, через лес да топи.

– Из Ялыни что ли? – сразу догадался он.

Зарислава прикусила губы. Ну как не догадаешься, коли ехали они по глуши, поблизости никакой деревеньки. И первая из них и была Ялынь.

Пребран усмехнулся, видя, как побледнела Зарислава, и оставил её в покое.

Миновав дружинный двор, они прошли сквозь низкие, но широкие ворота, прорубленные прямо в стене, и оказались на другом дворе, в разы меньше первого. Дойдя до крыльца высокого, кметь остановился.

– Пришли, – сказал он, медля от чего-то, и всё осматривал Зариславу изучающе и бесстыдно. – Всё равно уходить станешь из тех же ворот, что и пришла. А значит, ещё свидимся, – улыбнулся Пребран, и Зарислава, ненароком залюбовалась им. – Обожди, я сейчас, – сказал он, отрывая от Зариславы долгий взгляд, развернулся и взбежал вверх по длинной лестнице, ведущей прямо на второй жилой ярус терема.

– Благиня! – окликнул он кого-то. – Выходи, тут по твою душу!

Вскоре послышался женский голос:

– Чего шумишь, окаянный! Щас выйду, щас я тебе… – забранила она. – Чего суёшься, куды тебя не просят?!

Зарислава хмыкнула – так и огреет крикунья молодца скалкой по хребту. Недаром у Благини голос крепкий, шумливый, ухабистый. Видать старшей среди прислуживающих была в тереме. Слышала Зарислава о помощницах таких.

Пребран же проворно сбежал обратно, а следом выглянула круглолицая женщина. Она открыла было рот, чтобы охаять негодника, что посмел к спящим девкам заглянуть, но, приметив Зариславу, сжала челюсти и торопливо спустилась к гостье, о молодце позабыв.

– Увидимся ещё, пташка, – шепнул Пребран, склонившись над Зариславой так близко, что лица коснулось его дыхание.

Внутри Зариславы всё застыло – слишком откровенным ей показался этот жест. Юноша улыбнулся, сверкнули в темноте серые, но ясные глаза. Пребран отступил и зашагал обратно, на этот раз спешно ступая по вымощенной брёвнами дороге, ведущей к воротам, и вскоре скрылся в тенях построек.

– А я ждала тебя.

Очнувшись, Зарислава повернулась к Благине. Та оказалась высокой полной женщиной с натруженными руками и в чистом переднике. Волосы её были собраны под повоем. Вблизи она выглядела моложе волхвы Ветрии. Голубые глаза, светлые брови, полноватые губы и нарумяненные, видно, ягодами, щёки делали её улыбку мягкой и приветливой. Да и пахло от неё черешней дикой и в тоже время молоком и хлебом – совсем по-домашнему. Располагала к себе.

Оглядела травницу беглым взглядом, поспешила принять под кров гостью.

– Княжна Радмила упредила, что ты явишься. Пойдём же, щас баньку тебе стоплю, накормлю. Устала поди, лебёдка? Ничего, сейчас отдохнёшь, я тебе перинку мягкую подобью, выспишься, как следует. Ступай за мной, – затараторила женщина, увлекая пришлую за собой.

Зарислава шла и всё осматривала хоромы просторные. Места много, и нигде пусто не было: клети полнились то мешками, набитыми крупой и зерном, то станками и сундуками. Всё гостья не разглядела, не успела. Благиня завела её в светлицу, где на лежанках вдоль стен уже спали девки-челядинки. Заслышав шум, они заворочались, кто-то из них поднялся, но старшая быстро их усмирила, шикнув:

– Спите, неча тут болтовню разводить, завтра день тяжёлый, дел много. Завтра и наговоритесь, а сейчас носами к стенке! – велела строго, но всё одно вышло у неё беззлобно. Однако девки стихли.

– Вот твоя постелька, здесь будет. Клади вещи вот сюда, – Благиня указала рядом с лавкой, где стоял небольшой деревянный сундук. – А я пойду дров подложу в топку, только вот парились недавно.

Зарислава оглядела ещё раз свою лавку. Прошла к сундуку, откинула крышку, стараясь не шуметь, поставила на пустое дно туесок с травами. Вещи же выпотрошила на перину, выбрала только рубаху ночную, в которой спать собралась, остальные платья сложила рядом с туеском, заперла крышку. Сверху сундука выгрузила суму поясную. Расстегнув стягивающий талию пояс, вздохнула легко. Шкуру козью бросила рядом. Развязав на затылке тесьму очелья, повесила украшение на спинку. Пока продирала волосы гребнем, вернулась Благиня и, проводив Зариславу через пустой двор в истопку, отлучилась.

В то время, когда травница мылась, старшая прямо в предбаннике накрыла стол. Наломала пирога с грибами, налила в кружку деревянную ржаного душистого кваса.

Зарислава только и уплетала за обе щёки. Прав был воевода – проголодалась: лесными ягодами не насытишься. Съела почти всё, что принесла ей добродушная женщина, а как набила нутро, в сон так и потянуло. Слипались ресницы, обомлело распаренное тело, облачённое в чистую одежду, и казалось, что и назад до постели не дойти.

Однако стоило покинуть истопку и выйти на воздух свежий под небо, силы то и прихлынули. Уже глубокая ночь настала, звёзды сияли ясно, подмигивали. Выбеленный лик месяца прорезал тьму над крышами теремов. Здесь, на задворках, было особенно тихо, только стрекотали кузнечики, да ухали совы и филины, пролетающие над княжеским двором. Напомнили родной дом. Так и казалось, что за частоколом лес простирается, но Зарислава знала, что за стенами разливается река, по которой и днём, и ночью глухой ходят ладьи торговые.

«Вот бы на Торгу побывать», – подумала мечтательно она.

Не стала себе лгать, хотелось примерить платки красные да ткани богатые, сродни как у княжны Радмилы, но быстро опомнилась. Монет-то у неё да кунов и в помине не было, а на лотках, поди, товар задаром не раздают. Зарислава одёрнула себя – к чему ей наряжаться? Для кого? Это всё баловство да капризы бабские. Хорошиться она ни перед кем не собирается.

Благиня вышла на порог предбанника скоро, плотно затворив за собой дверцу – теперь там будут париться духи. Вместе женщины спустились во двор, и Зарислава поднялась по лестнице, вернувшись в светёлку, в которой дотлевала лучина. Почти впотьмах травница прошла к постели своей, опустилась на взбитую перину и утонула в облаке пуховом. После ночей под открытым небом да на твёрдой земле постель такая блажью показалась.

Благиня задула тлеющий огонёк, прошептала тихо:

– Доброй ночи, – и тихонько пошла обратно к выходу, скрипя половицами. Как только дверь за ней затворилась, Зарислава осталась в гудящей тишине – после шумного дня, голова не сразу успокоилась, и всё слышались голоса посадских, воеводы да Пребрана. Вон он какой – наглый да неспокойный, а смотрит как? Того и гляди дыру протрёт, а всё же приятно и тепло отчего-то. Зарислава заулыбалась в темноте и тут же себя укорила, обвинив в простоте душевной и глупости несусветной. Эдак каждый будет улыбаться ей, а она – млеть при каждом случае. Поди не пятнадцать годков, чтобы краснеть, как малина, двадцать четвёртая зима прошла. В её годы девки уже по шестому чаду рожают.

Зарислава некоторое время лежала в кромешной темноте недвижимая, прислушиваясь к сопению и ровному дыханию. Челядинки так и не проснулись, не услышали возвращения, видно и впрямь устали за день от суеты дворовой, спали без задних ног.

Вынырнув из-под одеяла, Зарислава протянула руку, нащупывая суму поясную. Нашарила пальцами прохладное дерево, стараясь не шуршать излишне, выудила из мешка чура, что дала ей матушка в дорогу. Прижала его к груди и сомкнула ресницы – сразу согрелась.

"Как там матушка?"

Но не успела Зарислава погрузиться в думы тоскливые о доме, как в углу одна из челядинок зашевелилась. Травница быстро отвернулась к стенке, прикрыла глаза, притворившись, что спит. Снова раздался шорох, а потом всё стихло.

Зарислава некоторое время лежала, напрягая слух, но потом расслабилась, и мысли начали плавать, как мухи в скисшемся молоке. Она подумала о Гориславе. Яд его утягивает в Навь, выстоит ли дух воина, коли встал на тропу мира нижнего? На сердце сделалось пасмурно и туго. Начала рассуждать про себя – пусть ялыньские и вольным народом слывут, но если падёт волдаровское княжество, степняки поползут с юга, и тогда бежать им придётся с обжитых мест. И что могло ужасного случиться, так это необходимость примкнуть к какому-нибудь княжеству под защиту и стать людьми подневольными, с трудов своих отдающими дань воеводам да князьям. Однако от таких мыслей сделалось Зариславе куда сквернее. У княжича Данияра горе – отец при смерти, сам душой недужит, а она выгоду ищет.

Так и лежала, думая всё об этом, пока мысли не стали расползаться и ускользать, погружая её в тревожный, неспокойный сон.

– Поднимайся, – услышала Зарислава над ухом чей-то голос.

Она скривилась, с трудом вытягивая себя из масляного липкого сна.

– Да пусть поспит, Верна. Чего тебе неймётся. Рань какая. Солнце только встаёт, а она поди с дороги, – прошептал кто-то. – Пусть спит, не буди.

Чужие голоса окончательно выдернули травницу из сна. Зарислава мгновенно вспомнила, где находится, разлепила ресницы. Перед глазами склонялась девица с тёмными, как колодцы, глазами и струившимися по плечам к животу волосами. Света было достаточно, чтобы разглядеть резкие черты девицы. Они придавали её молодости строгость: острый нос, маленький подбородок, тёмные брови и бледные губы. Однако, не смотря на холодную красоту, девица жглась и кололась, словно к Зариславе подкатился горячий уголёк.

Травница моргнула и поднялась, сев в постели, откинув спутавшиеся за ночь длинные волосы. Тусклый утренний свет бил в низкое квадратное окно, озаряя обширную светёлку, в которой на своих уже застеленных опрятно лавках сидели девицы. Было и впрямь ещё рано, потому как горели лучины на столах, освещая лицо молоденькой девицы, круглощёкой и большеглазой. Она сидела с полотном на коленях и иглой в руках – с зари трудится девка. А другая, тощая, как осина, но весьма приятная на вид, тревожно смотрела на гостью.

– Доброго утречка тебе, – сказала эта самая девица ласковым голосом.

Спросонья Зарислава забыла пожелать ей того же, пошарила руками под одеялом, ища оберег, который потеряла во сне. Нашла. Сжала и быстро вернула его в суму, так, чтобы никто не заметил, что именно она прячет.

– Знать это ты травница Зарислава, за которой отправлялась наша княжна? – спросила черноглазая Верна голосом глубоким, но приятным на слух.

Гостья помолчала, не зная, можно ли говорить о том с другими, но коли догадываются, то отнекиваться уже и не резон ей.

– Я, – ответила, оглядываясь на других.

– Опоздала ты, травница.

Зариславу будто холодной водой обдали. Она вытянулась, напрягая каждый мускул.

– А что случилось?

– Вчера Тризну¹²12
  Тризна – у древних славян, обрядовое действие и пиршество в память умершего.


[Закрыть] справили по князю. Горислав ныне в Ирий поднялся.

Внутри так и обмерло всё, приросла к лавке, задеревенев.

– Как? Не ошиблась ли ты?

Девица фыркнула.

– Весть эта уже по всем острогам гуляет. Радмила весь день тебя всё ждала, так разволновалась. Едва уснула, пришлось трав сонных заварить.

Холодок пробежался меж лопаток – весть о Гориславе потрясала. Как же теперь людям Волдара без князя? Кто ныне правит там, если княжич Данияр не в себе?

– Какое горе – отца потерять, – сказала круглощёкая девица, ловко работая над полотном иглой.

– Да, княжича жаль, – согласилась Верна, задумавшись. – Поэтому Радмила и ждёт тебя не дождётся, как можно скорее хочет в Волдар попасть.

Зарислава заёрзала, хотелось больше узнать о княжиче, и про Вагнару, ту, что так крепко смогла присушить к себе Данияра. Но одёрнула себя от любопытства. Зачем спрашивать, коли скоро сама всё узнает и увидит своими глазами. Однако слишком Верна разговорчива, для простой служанки больно много тужится за Радмилу.

– Терем княжеский большой, – перевела взор травница на челядинку, начиная расспрос свой издали.

– Да огромен, много слуг у нас. В этой светлице только помощницы её живут. За нами Благиня присматривает. Есть ещё девки, но те самой княгине Ведогоре, матушке Радмилы служат, – Верна кивнула на лавку, где сидела долговязая челядинка. – Это Селяна – стряпуха. Рогнеда – рукодельница. Я помощница Радмиле, мне доверяет она во всём, – ответила без запинки и твёрдо Верна и вдруг подсела ближе, коснулась легонько руки Зариславы, заглянула в глаза.

– А ты правда сможешь княжича исцелить? – спросила она, будто только об этом и помышляла.

Глаза челядинки в темноте были непонятного цвета, но явно тёмные, даже жутковатые. Травница опустила ресницы, сжимая под одеялом кулаки. Ну вот, уже прознали, кто она. А ведь Ветрия предупреждала помалкивать, но как тут смолчишь…

– Я постараюсь, – ответила она.

Ещё нужно понять, что за заклятие напускает Вагнара на душу княжича. А на это много сил, времени и терпения нужно иметь.