Текст книги "Юмористические рассказы"

Автор книги: Влас Дорошевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Визитёр без головы (Страшная легенда)[8]8
  Дам и воспитанников учебных заведений просят не читать.


[Закрыть]

В самый день нового 189… года Одесса была встревожена до необычайности странным известием.

В городе появился визитёр без головы.

Он являлся во многие дома.

Входил, кланялся, сидел пять минут, вынимал часы, снова кланялся и уходил.

И всё это натурально, не говоря ни слова.

На странном визитёре был фрак, модный галстук, даже с претензией на франтовство; на одной руке перчатка цвета gris-perle[9]9
  Жемчужно-серый.


[Закрыть]; в левой руке он держал цилиндр.

Словом, всё как следует, не хватало только головы.

Его видели у себя Марья Гавриловна, Марья Михайловна, Марья Васильевна, ещё четыре Марьи Васильевны, Марья Игнатьевна, Варвара Ивановна, Татьяна Петровна и Перепетуя Григорьевна.

Значит, правда.

Не могла же одна и та же галлюцинация явиться сразу у восьми Марий, живущих в разных концах города и, кроме того, находящихся между собой даже в ссоре.

Стали доискиваться, кто бы это мог быть.

Сначала, конечно, решили, что это проделка какого-нибудь ростовщика.

Пересчитали, – оказалось, что ростовщики в полном комплекте и все люди с головой.

Тогда подумали, что голову потерял кто-нибудь из гг. чиновников, на которых, как известно, всегда лежит масса обязанностей и которым вследствие этого ничего не составляет потерять голову.

Но пересчитали и чиновников, – оказалось, что их в Одессе даже больше, чем следует.

Экспортёры тоже оказались в достаточном количестве.

Кто бы это мог быть?

Некто выразил догадку:

– Человек без головы не может, господа, быть ни кем иным, как гласным думы!

Собрали экстренное заседание, нарочно поставили на баллотировку какой-то очень важный вопрос о каком-то очень дельном переустройстве в городе.

Вопрос был, конечно, отклонён единогласно. Сосчитали шары, – ровно 72 чёрных.

Все гласные налицо, и все, по крайней мере, по внешнему виду, имеют на плечах голову!

Что за оказия?

Тогда решили, что человек, публично показывающийся без головы, не кто иной, как журналист.

И ни кем иным даже и быть не может.

На самом деле!

Кому может прийти в голову мысль показываться в обществе в таком неприличном виде?

Кто ещё может не только легко и свободно обходиться без такого необходимого украшения, как голова, но даже и бравировать этим обстоятельством, являться в гостиные, как будто говоря:

– Смотрите, мол! Вот и без головы, – а это мне ничуть не препятствует!

К тому же известно, что журналисты только и думают, как бы кому-нибудь причинить какую-нибудь неприятность.

Так и решили.

Визитирующий покойник так бы и был безо всякой с его стороны вины зачислен в журналисты, если б его звание, как это вообще случается с правдой, не было обнаружено совершенно нечаянно.

Замечено было, что весь город дуется на некоего Ивана Ивановича Иванова.

Человека неопределённых занятий, но весьма определённого образа жизни: он круглый год только и делал, что визиты.

И вдруг на Новый год Иван Иванович оказался перед всем городом, прямо говоря, свиньёю.

Все были, даже какой-то визитёр без головы заезжал, а Иван Иванович не был.

И не только не был, но даже и карточки в конверте «Красного Креста» не прислал, что стоит всего десять копеек.

И не только всё это с бесстыдством, свойственным невеже, проделал, но даже и потом не заехал извиниться и объяснить, почему ни сам не был, ни карточки с крестом не прислал.

И после всего этого перестал где бы то ни было показываться.

Тут-то все и поняли, что странный визитёр без головы был не кто иной, как Иван Иванович.

Узнали даже, как это с ним случилось.

У Ивана Ивановича, оказывается, было 666 визитов.

Он входил, кланялся, сидел, снова кланялся и уходил и от поклонов так отмотал себе голову, что она уж на 333-ьем визите висела у него как на ниточке.

Это было у Агафьи Фоминишны.

Агафья Фоминишна ещё даже заметила:

– Смотрите, Иван Иванович, с этими визитами вы потеряете голову! Уверяю вас, что потеряете.

На что Иван Иванович тонким и пискливым голосом, – голос поневоле был тонок и писклив, раз шея стала как ниточка…

На что Иван Иванович тонким и пискливым голосом ответил:

– Ничего-с! Дело привычное!

И вот, в одном доме, раздеваясь в передней, бедный Иван Иванович вместе с цилиндром снял с себя и голову.

Это не помешало, однако, обезглавленному войти в гостиную.

Что вполне согласно даже с выводами науки.

Известно, например, что петухи, обезглавленные поваром, некоторое время ещё продолжают бегать по двору, имея голову висящею набекрень, как бы некоторый, вовсе не нужный для живых существ, придаток.

Иван Иванович в данном случае поступил совсем как петух.

Он не только вошёл в гостиную, посидел пять минут, раскланялся точь-в-точь так же, как будто он был с головой, и ушёл, но, уходя, даже взял остолбеневшую от ужаса горничную двумя пальцами за подбородок.

Словом, и без головы Иван Иванович действовал так же, как будто он был человеком с головой.

Это была несомненная истина.

Хозяйка дома, как теперь оказывается, заметила у визитёра даже голову, торчавшую из цилиндра но тогда не обратила на это внимания, приняв её за носовой платок.

Итак, это, несомненно, был Иван Иванович!

Люди, особенно клявшиеся в этом, говорили даже, будто визитёр носит по гостиным свою голову под мышкой.

И даже будто бы даёт целовать дамам.

Уверяли, что они сами видели эту голову, узнали в лицо и что это было, несомненно, лицо Ивана Ивановича.

Но это было уж преувеличением.

Головы под мышкой Иван Иванович развозить по гостиным,; а тем более давать целовать дамам никак не мог, потому что он потерял эту голову на улице.

Это тоже было теперь узнано.

Уезжая от Фунтиковых, он встретил по дороге одного знакомого, раскланялся с ним, и в это время выронил голову из цилиндра на мостовую.

Голову впоследствии заметил городовой.

Он поднял её, сказав:

– Должно быть, какой-нибудь велосипедист обронил!

И за ненадобностью бросил бродячей собаке.

Собака голову съела, отравилась и заболела очень странным бешенством.

Начала бегать по всем дворам.

Вбежит, помахает хвостом, тявкнет раз и побежит дальше.

Теперь все подлинно знали, кто такой визитёр без головы.

Но от этого было не легче.

Визитирующий покойник продолжал свою деятельность.

Прошёл первый, второй, третий день Нового года, – кончились праздники, прекратились визиты и начались благотворительные балы, а обезглавленный визитёр всё ещё продолжал делать визиты, в некоторых домах бывая даже по несколько раз в день!

Что всего ужаснее, – от него не спасали даже запертые двери.

В этом было что-то сверхъестественное.

Запертые на замок двери он отворял преспокойно, как будто они были просто притворены, входил в гостиную, кланялся, сидел пять минут, снова кланялся и уходил.

Со смертью Иван Иванович потерял, очевидно, не только жизнь, но и всю свою деликатность.

Ему говорили, что «господ нет дома», но безголового покойника это не останавливало.

Он шёл по всем комнатам, отворяя все двери, находил спрятавшихся хозяев, пожимал мужские руки своей ледяною рукой, а дамские ручки поднимал, как будто для поцелуя, но, конечно, не целовал за полным отсутствием головы и всего, что на ней находится.

Одну даму хорошего общества он, по слухам, вытащил даже за ногу из-под кровати и просидел перед нею пять минут, несмотря на то, что дама была так неодета, что поневоле должна была сказать:

– Pardon!

Такая дерзость визитирующего покойника не могла, конечно, продолжаться далее.

Полиция приняла было свои меры, но ничего не могла сделать, так как странствующему покойнику, за отсутствием местожительства, не могли вручить повестки.

Тогда решили исправить покойника при помощи прессы.

В один прекрасный день все пять одесских газет появились с большими статьями, в которых они с редким единодушием порицали визитирующего покойника.

Но как!

Никогда друг друга гг. одесские литераторы не отделывали так, как отделывали теперь «визитёра без головы».

Все пять хроникёров весьма тонко и не без остроумия замечали, что человек, ухитряющийся являться в общество без головы, – должен быть глуп.

Это было сказано, в виду статьи 1039-ой, конечно, значительно мягче, но истинные намерения автора всё-таки сквозили в статье.

Можно было догадаться, что он хотел сказать именно это, а не что-нибудь другое.

Словом, после таких статей, да ещё во всех пяти газетах, покойнику только и могло оставаться, что провалиться сквозь землю.

Статьи были таковы, что после них нельзя было никуда показать носа.

Но в том-то и дело, что у визитирующего покойника не было ни головы ни того, что на ней обыкновенно растёт!

На следующее утро все пять хроникёров были, к ужасу всего города, найдены за письменными столами без голов.

Головы валялись тут же, в корзинах для бумаг, и, казалось, с недоумением таращили глаза:

– Ну, как-то теперь без нас наши хозяева сочинения сочинять будут?

Это было страшно.

Но страшнее всего было то, что перед каждым обезглавленным хроникёром лежало по четвертушке бумаги, на которой, видимо, собственной кровью было написано;

«Это сделал он. Спешим, однако, успокоить читателей, что это неприятное обстоятельство отнюдь не помешает нам ежедневно делиться нашими замечаниями по поводу фактов текущей жизни».

Это навело ужас на город.

С тех пор, как ему печатно указали на всё неприличие отсутствия головы, покойник, видимо, ожесточился и стал необычайно дерзок.

Начали повторяться ужасные случаи.

Покойника видели поздно ночью на Романовке, на Пересыпи, на Молдаванке.

Он беспокоил проезжих.

Становился сзади саней, на полозья, как это делают мальчишки, желая «покататься», брал проезжего за голову, отрывал её, рассматривал при лунном свете и бросал.

Визитирующий покойник, затронутый заметками в прессе, видимо, отыскивал свою голову.

Пока это случалось на Слободке-Романовке, па Пересыпи и Молдаванке, ещё всё ничего, но когда покойник стал по вечерам появляться и на Дерибасовской, тогда на его вредную деятельность обратило внимание даже городское самоуправление.

Было назначено экстренное заседание, хотели выбрать комиссию, которая съездила бы за границу и осведомилась, что там предпринимают в подобных случаях.

Но тут случилось происшествие, которому трудно было бы даже поверить, если бы его не знал и о нём не рассказывал весь город.

Едва приступили к баллотировке, в зале появился покойник.

Прежде даже, чем те успели это заметить, он оторвал всем до одного гласным головы, побросал их, как кегельные шары, в кучу и удалился.

В иностранных газетах появились корреспонденции о том, что в Одессу приехал известный Джек-Потрошитель и отрывает жителям головы, как головки редиски от травы.

Что он на днях ещё обезглавил весь муниципалитет, «после чего муниципальная деятельность приняла несколько странный характер некоторой неустойчивости во мнениях».

В городе началась настоящая паника.

Обезглавленные трупы считались десятками.

Очень часто поутру нельзя было пройти от голов, которые валялись по тротуарам и попадали пешеходам под ноги. Так что многие служащие городской управы стали опаздывать на службу.

Жители спешили выбраться из города.

Уехало даже несколько ростовщиков.

Вообще неизвестно, что сделалось бы с городом, если б в один прекрасный день в Одессе не появился вдруг… Иван Иванович.

Не только с головой, но даже пополневший.

На все вопросы:

– Нашли голову?

Он отвечал только изумлёнными взглядами и спешил, как это подобает всякому человеку с головой, извиниться, что на новый год не мог ни приехать лично ни прислать карточки, так как накануне должен был уехать в деревню к тяжко заболевшему дяде.

Но теперь, славу Богу, всё устроилось, дядя умер, и он спешит воспользоваться случаем и т. д.

– А как же трупы? А гласным кто ж поотрывал головы? – спросит читатель.

Никто не отрывал.

Да и зачем отрывать гласным головы? Разве они им мешают?

И трупов ровно никаких не было.

Всю историю «о визитёре без головы», как это потом оказалось, выдумал и пустил по городу один хлебный конторист, в кондитерской Фанкони, от скуки, за отсутствием дел.

Можете себе представить, что ему за это потом было!

Город успокоился, хотя во многих домах всё же перестали после этого принимать Ивана Ивановича.

Это случилось именно в тех домах, хозяева которых особенно клялись, что «визитёр без головы» был у них и они узнали в нём Ивана Ивановича.

Такова страшная легенда.

Из неё читатели, быть может, увидят, как опасно делать много визитов.

Визитёр (Из праздничных воспоминаний)

Ну-с… Теперь немножко духов – и всё. Посмотрим, – и недурён! Левый ус чуть-чуть кверху. Готово!

Сначала по начальству.

Дома? Принимают? Вот вам рубль.

– И вас так же.

Вашество! С великим… Нет, уж позвольте в плечико. Обычай-с… Вашество! Такая честь! Если уж вам так угодно… К вам, к первым, – девственные, можно сказать, губы. Чмок, чмок, чмок-с! Желаю в добром здравии… Не смею больше утруждать-с. Имею честь-с…

Вот старый чёрт! Целуется куда-то на воздух. Так около носа что-то чмокает. Ну, да мы своё наверстаем. Извозчик, направо к подъезду.

Марья Петровна! Ручку-с. Чмок, чмок, чмок. А Иван Николаевич? Ах, с визитами! И давно уж выехал? Скажите пожалуйста, с одиннадцати? А я к вам, к первым-с. Начальство не считается-с: долг службы. Как принял? У нас с ним, знаете, не официальные, а так, скорее дружеские отношения. Принял по-родственному, с распростёртыми объятиями, расцеловались, – ну, о делах там со мной посоветовался. Просил заезжать запросто. Думаю на днях заехать. К столу-с! Ох, знаете, уж не знаю-с. Сорок два визита. Разве рябиновой. За ваше здоровье. С великим… Всего лучшего. Иван Николаевичу поклон, пожалуйста.

Ручку-с! Нет, ей Богу, уж увольте. 41 визит впереди, только что рябиновую пил…Честное слово, не могу! Ну, марсалы, пожалуй, только маленькую. Ваше здоровье-с. Нет, ручку, ручку, ручку, – это уж вы меня извините! А от этого увольте! Я уж и рябиновой и марсалы… Вот пасочки сырной кусочек с удовольствием, а чтобы пить, – не могу. Ну, хересу пожалуй, херес – это не вредно! Есть ли силы человеческие, чтобы вам отказать? Пасха – восторг! Вы находите, что по этому случаю нужно ещё? Извольте, готов и ещё, только я на этот раз мадерки. Посошок? Могу и посошок! Ах, Ольга Васильевна! Есть ли ещё такие дамы-угостительницы, как вы? До приятного свидания!

А-а, Василиса Афанасьевна! Моё почтение! С великим… Нет-с, уж если пить, так очищенной-с. С ветчинкой – чудесное дело. Великолепная ветчина. Отличная ветчина! Сразу видно, что йоркширская. Ведь в ветчине, что важно? Сок! Сок-с! Ну, и очищенная ей тоже не вредит! Хе-хе-хе-с! Попрошу другую! А ветчина – восторг! С тех пор, как бессарабские помещики занялись свиноводством, отличную ветчину имеем. Ведь это мы так: ветчина, ветчина! Не обращаем внимания. А в ветчине спасение России. Да-с, это вопрос, я вам скажу, серьёзный! Это вот какой вопрос!.. Могу и ещё рюмочку. По этому случаю могу. Потому что я, Василиса Афанасьевна, прямо вам признаюсь, патриот! На это так смотреть нельзя, сквозь пальцы. Ветчину нужно понимать. Почему, я вас спрашиваю, сельскохозяйственный кризис! Потому, что пере-пере-перерезводство… виноват, не так… Перереразводство… Тьфу, какое трудное слово! Знаете, это иногда со мной бывает. Хочешь слово – и вдруг не выходит… Ну да вы меня понимаете! Пере это… пере… производство… вот оно, слово! Хлеба… Потому что кому он нужен, хлеб! Никому! Если его свиньям отдавать, так из этого ветчина выйдет. А ветчина – она 42 копейки фунт. Да-с. Вот вы и сочтите! Вот вы возьмите бумагу, да и сочтите! Ну, в другой раз, так в другой раз! Это что! До свиданья-то, до свиданья, – а вы того… вы, что я вам говорил, не забывайте! Ветчина это штука!.. Я вам в другой раз это разовью подробнее… Я подробно… Подробно, вы не беспокойтесь… Я подробно… Дурак!.. Поезжай прямо. Скажут, когда нужно свернуть! Подробно скажут.

Стой!

Нет-с, уж Марфа Васильевна! В губы-с! Это уж как вам угодно, – в губы-с! Обычай!.. Я, Марфа Васильевна, прямо должен сказать, я человек русский! В губы. Я человек русский, я русский человек, и если пить, так очищенную, потому что ведь я русский. Я, Марфа Васильевна, сегодня в настроении разговорчивом. Я вам прямо скажу, я говорить… Я могу говорить…. Если бы меня в гласные выбрали, я бы им показал, как говорят. И вашему мужу показал бы… Пить что! Пить я могу, а только всё-таки вам скажу, Марфа Васильевна… Мы с вами одни, по душе… Пить-то пью! Ваше здоровье, – а всё-таки ваш муж вас не стоит Марфа Васильевна, позвольте я вас по русскому обычаю. Не хотите? Не нужно. Pardon, не нужно! А всё-таки он не гласный. Дурак ваш муж, Марфа Васильевна, а всё-таки не гласный… Позвольте, позвольте, позвольте! Почему ж я не могу? Если он дурак? И я знаю, и вы знаете, и все знают. Дурак, дурак и дурак! Уйти я уйду, а всё-таки он дурак. Ах, вы со мной не согласны, в таком случае до свиданья. Не ожидал я этого от вас! Я ухожу, я ухожу! А ему скажите, что он дурак!.. Дурак!

Что такое? На лестнице кричать нельзя? Почему ж нельзя? Ты кто такой? Ах, ты швейцар! Ну, на тебе рубль, если ты швейцар. Я швейцаров люблю. Они сыр выдумали швейцарский. Они умные. А барин, который в пятом номере живёт, дурак! Так ему и скажи! Были, мол, господин Иванов, велели поздравить и сказать, что вы дурррак, дурррак, дурррак! Тьфу! Ты ещё фамилию забудешь? Вот тебе моя карточка, подашь и скажешь: дурррак… Ну, а теперь подсади меня! Что это у тебя за экипаж? Подножки шатаются! Ноггой не ппопадёшь, дурак! А вот ещё дурак по улице идёт!

Дурак!

Стой, налево!

Хорошенько стой!

Вот осёл ещё! Стоять на месте не может!.. Спасибо, любезный, что поддержал. На тебе рубль. Я всегда даю рубль!.. Не надо больше поддерживать. Сам дойду.

«Дома, плинимают». Скажите пожалуйста, какая! Ты кто же здесь? Ах, ты горничная! Скажите, Пётр Николаевич каких горничных держит! Сейчас скажу Анне Алексеевне, сейчас…

Анна Алексеевна, с праздником! С праздником!

За Петром Николаевичем смотрите! Вы знаете, каких Пётр Николаевич горничных держит! У-ух! Меня не проведёшь. Я вам сейчас скажу!.. Да погода что, погода дрянь, – а я вам про горничных… И театр вздор! Вы не перебиб… не перебиб… не пе-ре-би-вай-те! Я про горничных вам! У-ух, я вам скажу, Пётр Николаевич, – я его вот как знаю! Он по дамской части вот какой ходок! Я уж знаю! Мы с ним ещё в Гранд-Отеле не один раз… Я вам расскажу сейчас.

А?? Что такое? Извиняется барыня? Голова заболела? Скажите, как внезапно! Ну, и пусть у неё голова болит. А я выпью и поеду. Вот так! Выпил и поехал. А рюмку вдребезги, потому что рюмок много! И другую вдребезги! И третью!.. Хочешь идти ко мне в горничные? Ах, ты и разговаривать не хочешь? Не нужно. В другой дом поеду, потому что я говорить хочу… Поезжай, потому что я говорить хочу! А почему я говорить хочу? Это тоже нужно понять! Это понять нужно… понять… пон… А? Что такое? Куда ехать! Действительно, я немножко задремал… Но ничего… Я ещё говорить могу… Я ещё поговорю… Я поговорю… Стой!

Агнесса Николаевна дома… Что такое?.. Гостей много? Тем лучше, что много гостей! Я и при гостях поговорю. Без тебя знаю, куда идти!.. Ах, это детская? Ничего не значит, дети вырастут!..

Они, не беспокойся, они ещё умнее нас с тобой будут… Вот дверь! Стой, как шкаф? Зачем же ты меня в шкаф ведёшь? Что я буду в шкафу делать? Человек в шкаф идёт, а она не может сказать! Какая же ты после этого прислуга?! Ах, это не дверь? Что ж это? Стена?! Почему же стену на дороге выстроили? И здесь стена. Везде стены!!! Куда ж это я попал? Это застенок, а не передняя! Везде стены! Каррраул!.. Каррраул!.. А потому и кричу, что выхода нет… Сейчас хочу выйти из этого дома… Человек заблудился, а вы… вы не можете указать дороги?.. Карраул! Ах, вот выход! Благодарю… Да вы не толкайтесь!..

Вы, милостивый государь, какое же имеете право… Заперлись и толкаетесь… Нет-с, я этого так не оставлю. Где дверь?.. Опять и здесь стены? Стена, стена и стена…

Вот так лестница! Чёрт его возьми и архитектора-то, который строил эту лестницу! Стены и лестница, и больше ничего! Поневоле человек падает. Сейчас напишу на стене ругательство! Пусть читает архитектор!

Пошёл прямо, дуралей!

Марья Петровна? Моё почтенье!.. Ах, я у вас уж был? Ну, был, так был! Поедем дальше!

Стой!

Здесь. Аграфена Панкратьевна дома? Вот это дверь, сразу видно, что дверь. Дверь и иду! Что такое? Визитёров много? Я сам визитёр. Сам! А Аграфену Панкратьевну я уважаю, потому что у Аграфены Панкратьевны двери!

Господа, тост! Прошу молчания. Панкратья Аграфеновна, урра!

Не хочу я сельтерской, что вы ко мне с сельтерской: незнакомый человек, – и с сельтерской! Я за Аграфену Панкратьевну! Лей. Вот это что? Мадера? Красное, так красное, на пол, так на пол, всё равно! А Аграфену Панкратьевну я уважаю! За двери её уважаю! Аграфену понимать нужно! Аграфена, это – женщина! С темпераментом, со страстями женщина… Позвольте, позвольте, при чём же тут мой воротник? Почему вы меня берёте за воротник!

В обморок упала? Аграфена в обморок? Это у неё от страстей! И пусть лежит, я потом заеду. А за шиворот меня держать нечего, я вам русским языком говорю, что за шиворот меня держать нечего… А то я вас… Вот странность, был человек, а стала дверь. Я и на дверь плюну, – и надпись «для писем и газет» сделаю. Нечего вам в газетах читать.

Марья Петровна! Как, был? Да что вы мне всё «был», «был», как ни заедешь, всё «был». А я говорю, что не был… Ну, если вы так настаиваете, то я уйду! Я уйду! Но помните, Марья Петровна, это последний раз! Помните, Марья Петровна!.. И дверьми хлопать нечего. Помните!

Никанор Васильевич дома?.. Как здесь не живёт никакого Никанора Васильевича? А я вам говорю, что он здесь живёт!.. А я вам говорю, что живёт!.. Должен жить! Который номер квартиры? Ах, а он в пятнадцатом, это дело другого рода! Пятнадцатый этажом выше? Всё равно, я здесь оставлю карточки, выше я подниматься не могу!.. Я не могу… Я не могу…

Елизавета Анисимовна… Как вы не Елизавета Анисимовна, когда у меня даже записано, что вы Елизавета Анисимовна?! Вон так и написано: «к Елизавете Анисимовне», – значит, вы Елизавета Анисимовна! Зачем же вы врёте? Ах, вы Варвара Ефимовна! Ну, это дело другого рода! Зачем же вы сразу не сказали, что вы Варвара Ефимовна? В таком случае я вас поцелую! И горничную поцелую! Потому что обычай… Вы говорите, что это притолока, и притолоку поцелую, – обычай… Садиться! Сяду, но только я сначала кресло поцелую. К столу? И стол поцелую. Это кто такой? Ах, это окорок? Отчего же он колется? Не бритый? Праздник, целоваться должен, – а он не бритый ходит! Сейчас… сейчас я его обрею… М-мыла, сейчас окорок будем брить! Нет мыла? Так мы его сливочным маслом! Маслом его! А теперь ножиком? Р-раз, р-раз, р-раз! Вдребезги? Вот я как! Я всё вдребезги сейчас! Потому не бритые окорока.. Кричи, кричи, матушка моя!.. Вы тоже визитёр? Ах, вы дворник? Ну, дворник, так дворник! Я с дворником поцелуюсь!

Ты знаешь, дворник, здесь, брат, недоброкачественная провизия. Да ты не толкайся! Я тебе про обязанности говорю, а ты…

Я сейчас поеду протокол составлять, он не смеет так толкаться. Я знаю! Вот знакомые живут. Стой! У вас тоже недоброкачественная провизия? Ветчина с трихинами? Мёртвые рыбы в каких-то жестянках лежат? Вы заразу по городу разводите. Сейчас же облить керосином и сжечь. Керосин сюда… Почём вы знаете, – может, я санитарный смотритель? Может, мои обязанности такие… Керосину!

Вот невежи, так уж, действительно, невежи! К ним с праздником, а они толкают… Где шляпа? Вот шляпа… Извозчик! Душа человек! Ты один меня возишь? Дай я тебя поцелую… Вот тебе список. Вези! По порядку вези! Они все, свиньи, толкаются, но я им покажу! Я им вежливость покажу! Пусть они будут свиньи, а я…

Что такое? Почему не принимаете? Был с поздравленьем! Я вовсе ни с каким не с поздравленьем! Я приехал сказать, что больше служить не желаю! Не желаю! Я к нему с поздравленьем, а он мимо носа целует! Он меня целовать не хочет, а я у него служить не желаю! Так и скажи: Иванов служить не хочет, потому что он не умеет целоваться!

Дальше поедем! Я, брат, теперь не служу! Я, брат, теперь куда хочу, туда и еду! Кто вы такая? Отчего у вас знакомое лицо? Ах, вы Марья Петровна? Что ж вы ко мне в десятый раз пристаёте? Вы что? Целоваться со мной хотите, может быть? Шалите! Я человек женатый! Я не позволю… Вот с человеком поцелуюсь, а с вами нет! На зло! Человек, дай я тебя…

Ты зачем же в такой дом завёз, где дерутся? А? Прямо поезжай! Стой! Вот красный дом!

Кто здесь живёт? Пафнутьев? Такого не знаю. А раньше кто жил? Варсонофьев? И Варсонофьева не знаю. Всё равно. Доложи господам, что приехал Иванов, и по обычаю…

Сударыня! Чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок… Ах, это ваша жена? Ну, и целуйтесь с ней, если это ваша жена… В участок? Едем в участок! В участок, так в участок!

Вы околоточной надзиратель? Очень приятно. Я околоточных надзирателей люблю. Позвольте, я вас поцелую. А это что такое? Протокол? Я и протокол поцелую. Вот вам! Чмок, чмок, чмок…

Городовой! Мы куда едем? Ко мне домой едем? Поедем… А теперь мы где? Ах, у меня дома! Скажите, пожалуйста: отчего же здесь всего по две штуки? Два дивана, два стола? Зачем такая расточительность? А кто эти две дамы? Ах, это моя жена? Неужели? Почему ж она в двух экземплярах? Городовой, целуй один экземпляр, а я буду целовать другой…

На этом воспоминания «мученика визитов» прекращаются.