Текст книги "Ленин в 1917 году
(На грани возможного)"

Автор книги: Владлен Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Василий Анисимов и Абрам Гоц, прибывшие от имени Съезда Советов на дачу Дурново, ни о чем с анархистами договориться не смогли. И вечером 8-го, по предложению Евгения Гегечкори, Съезд принял обращение к рабочим Выборгского района о неприемлемости вооруженных демонстраций без санкции Петросовета[504]504
  Рабинович А. Кровавые дни. Июльское восстание 1917 года в Петрограде. С. 74–75.


[Закрыть]. Хотя это решение фактически имело в виду выступление анархистов, оно несколько изменило ситуацию. И вместо 9 июня большевики собрались в тот же вечер 8-го. Присутствовали члены ЦК, ПК, районов, «военки», представители полков, заводов, профсоюзов – всего человек 150–170. Не было лишь членов фракции Съезда Советов, которые оставались на вечернем заседании.

Сохранилась запись Мартына Лациса о ходе этого совещания: Выборгский район заявляет, что, помимо бастующих, «другие заводы с трудом удалось удержать от выступления… Опрос представителей (прочих районов и полков) показал, что настроение местами очень приподнятое, а местами не поддается учету». Ленин ограничился вступительным словом. Позиция его была определена еще на заседании 6 июня: все определит «мнение солдат и пролетариата». На голосование поставили три вопроса.

Первый: «есть ли в массах такое настроение, что они рвутся на улицу?» 58 человек голосовало «за», 37 – «против», 52 – воздерживаются. Видимо, это несколько охладило пыл. Ставится второй вопрос: «выйдут ли они на улицу, несмотря на отговаривание Сов. Раб. Депутатов?» 47 – «за», 24 – «против», 80 представителей воздержались. Результат достаточно сомнительный. Тогда ставится третий, решающий вопрос: устраивать ли демонстрацию? Ответ совершенно определенен: 131 – «за», 6 – «против» и лишь 22 воздерживаются. Итак, «на совещании решили организовать демонстрацию из войсковых частей и рабочих, наметив ее на субботу в 2 часа дня». В решении ЦК, принятом тут же, особо оговорили, что «демонстрация должна быть мирной». Совещание закончилось в час ночи 9 июня, когда все большевистские газеты этого дня были уже набраны. Поэтому призыв к демонстрации решили опубликовать в газетах утром 10-го, а 9-го выпустить листовки[505]505
  См.: «Пролетарская революция», 1923, № 5, с. 103; Совокин А.М. К истории июньской демонстрации 1917 г. // Вопросы истории КПСС. 1966. № 5. С. 48.


[Закрыть].

Поскольку санкции на демонстрацию до этого не требовалось, Петросовет официально извещать не стали. Была в этом и маленькая «военная хитрость», ибо в реакции лидеров Совета никто не сомневался. Но говорить на этом основании о «тайном заговоре» вряд ли есть основания. Вопрос о выступлении открыто обсуждался в полках и на заводах. И трудно предположить, что члены Петросовета ничего не ведали об этом. Скорее наоборот, памятуя о решении, принятом 8-го, и зная о разногласиях в большевистской среде, они, видимо, надеялись, что все обойдется.

А утром 9 июня Ленин вновь выступил на I съезде Советов с речью о войне. Фактически, он стал читать делегатам лекцию об империализме, об экономических и политических причинах вызревания мировой войны, о ее связи с интересами определенных классов, банковского и, в частности, российского капитала. Самое удивительное – его не только слушали, но и прерывали аплодисментами. А когда председатель заявил: «Ваше время прошло», в зале стали кричать – «Просим… Просим».

«В мертвой схватке, – говорил Владимир Ильич, – схватились две гигантские группы. Либо служи одной, либо другой, либо свергай обе эти группы, никакого иного пути тут нет… Мы говорим: выход из этой войны только в революции… Все остальное – посулы или фразы, или невинные добрые пожелания». Если же вы против революции, то в других странах «никто нам не поверит и никто нас не возьмет всерьез, о нас скажут – вы наивные русские дикари, которые пишете слова, превосходные сами по себе, но не имеющие политического содержания, или подумают еще хуже, что вы лицемеры». Ленин предупредил, что «наступила пора перелома во всей истории русской революции», ибо переход в наступление на фронте будет означать переход от ожидания и подготовки мира к открытому «возобновлению войны». Закончил он цитатой из письма крестьянина Г. Андреева: «Нужно побольше напирать на буржуазию, чтобы она лопалась по всем швам. Тогда война кончится. Но если не так сильно будем напирать на буржуазию, то скверно будет. (Аплодисменты.)»[506]506
  См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 273, 275, 282, 286, 291.


[Закрыть]

Ленин мог радоваться, что как оратор имел столь явный успех. Но он прекрасно понимал, что от сиюминутного успеха до признания этой массой большевистского политического руководства очень и очень далеко…

Многие из тех, кто слушал Ленина и симпатизировал ему, через несколько месяцев станут левыми эсерами и большевиками. Но это будет потом… А теперь они терялись под напором говорливых и агрессивных лидеров, старых, действительно заслуженных борцов за народное дело. И большинством голосов соглашательские резолюции о поддержке Временного правительства, о войне были приняты. Предложение Бориса Позерна – обсудить вопрос о готовящемся наступлении – тем же большинством отвергли без обсуждения.

Но проголосовав таким образом, некоторые из солдат написали «отзыв благодарности господину Ленину»: «Мы выводим из Ваших слов, сказанных в Вашей речи, видно только Вы один имеете сочувствие к настоящей свободе и сочувствие об измученных солдатах. Господин Ленин, Ваши слова произнесенной Вашей речи вполне соответствуют правильностью». А тот же крестьянин Г. Андреев отметил в своем письме: «Я был эсер с 1905 года, но как стали они говорить, что не нужно землю у барина захватывать, то у меня мысль стала отпадать от них… Приехал я после Пасхи в Москву, пошел в Кремль, а там кадеты. Я не знал, что они за господа, думал, что теперь все люди хорошие. Я и скажи несколько слов в защиту себя, – а они на меня: „Ленинец ты“ – „Нет, говорю, я смоленский“. – „Значит ты шпион германский“. – „Нет, говорю, я крестьянин“. Я не знал, что такое Ленин, и думал, что это губерния. Но потом понял… Всем крестьянам и рабочим я советую следовать примеру большевиков, а не травить их, как собак… У мужика замычка большевика, но он еще не достиг узнать все; в уме у него есть, да объяснить не может»[507]507
  «Рабочий путь». Смоленск, 1930, № 17,21 января; «Правда», 1917, № 68, 28 мая.


[Закрыть].

Требование этого крестьянина, процитированное на съезде Советов Лениным, – «побольше напирать на буржуазию, чтобы она лопалась по всем швам», как выяснилось, вполне адекватно отражало мнение столичных рабочих, солдат и матросов, готовившихся к демонстрации 10 июня. И опять, как в апреле, их решимость идти в борьбе до конца, отразилась в настроениях некоторых членов ПК и «военки».

В своем дневнике за 9 июня Лацис пишет: «Настроение тревожное. Выяснилось, что войска без оружия на демонстрацию не выйдут и демонстрация получится вооруженной. Да и рабочие, имеющие револьверы, обязательно возьмут их с собой. Это совершенно несомненно. А отсюда явствует, что демонстрация может вылиться в вооруженную борьбу и положить начало открытой гражданской войне, если только буржуазия задумает чинить демонстрантам какие-либо препятствия».

Днем 9-го эти опасения еще более усилились. Лидеры Петросовета узнали о предстоявшем выступлении «благодаря одному наборщику, доставившему им воззвание Центрального Комитета партии об устройстве демонстрации». Они тут же обратились к большевикам, и Лацис пишет, что «Исполнительный Комитет (Петросовета) прямо-таки умолял не выступать…». О том же стала просить ЦК и фракция Съезда Советов. Около 9 вечера члены ЦК, «военки» и ПК собрались в особняке Кшесинской и, как рассказывает Лацис, «был поднят вопрос об отсрочке демонстрации. За это высказывались т.т. Ногин и Каменев. Но большинство все же признало, что демонстрации отложить нельзя. Следует лишний раз подчеркнуть, что демонстрация должна быть мирной». За это проголосовало 14 из 16 собравшихся[508]508
  См.: «Пролетарская революция», 1923, № 5, с. 104; 1927 № 6, с. 114; Рабинович А. Кровавые дни. Июльское восстание 1917 года в Петрограде. С. 82, 94.


[Закрыть].

Между тем известие о предстоявшем выступлении дошло и до Временного правительства. Допустить его оно никак не могло. Именно на 10 июня Брусилов намечал начало наступления на Юго-Западном фронте. И Керенскому удалось добиться его отсрочки, лишь пообещав благословение Съезда Советов, т. е. «поддержки народа». Поэтому правительство тут же заявило, что демонстрация запрещается и «всякие попытки насилия будут пресекаться всей силой государственной власти». Со своей стороны, Исполком Петросовета и президиум Съезда Советов подготовили обращение к народу, подтвердившее этот запрет и предлагавшее введение в столице чрезвычайного положения. Обо всем этом Чхеидзе доложил на вечернем заседании Съезда, который принял решение о запрещении на три дня любых выступлений и объявлении нарушителей данного постановления «врагами революции»[509]509
  См.: Совокин А.М. К истории июньской демонстрации 1917 г. // Вопросы истории КПСС. 1966. № 5. С. 49.


[Закрыть].

В такой ситуации надо было думать не о «престиже» партийного решения, а о том – смогут ли демонстранты удержаться в рамках мирного выступления. В конце дня стало очевидным, что такой уверенности нет, ибо несмотря на все, как выразился Лацис, «увещевания» большевиков, демонстранты будут вооружены.

«Хотя почти все говорят, – записывает в дневнике Мартын Иванович, – что демонстрация будет мирная, но совершенно определенно явствует, что это может быть не так. Стоит контрреволюционерам сделать хотя бы провокационные попытки напасть на невооруженную часть демонстрации, как начнется борьба. Заговорят винтовки, затрещат пулеметы, револьверы вылезут из внутренних карманов… Большинство товарищей почему-то на это закрывают глаза и не дают себе отчета, что же делать в таком случае… Один лишь Смилга предложил не отказываться от захвата почты, телеграфа и арсенала, если события развернутся до столкновения. Но это правильное предложение отклонили. Какое легкомыслие!»

И дальше, несмотря на решение ЦК, Лацис демонстрирует ту самую эйфорию, которая и представляла наибольшую опасность: «Я с этим примириться не могу. Должен же я иметь ответ на всякий исход. Ну, так и буду действовать. Сговорюсь с т. Семашко (1 пул. полк) и Рахья, чтобы в случае необходимости быть во всеоружии и захватить вокзалы, арсенал, банки, почту и телеграф, опираясь на пулеметный полк.

Что-то тревожно кругом… Но страха нет»[510]510
  «Пролетарская революция». 1923. № 5. С. 104–105.


[Закрыть].

Слухи о подобного рода настроениях отдельных, самых «левых» членов ПК, видимо, и дали основания – тогда Церетели, а позднее Суханову – утверждать, что большевики готовили переворот и даже арест Временного правительства. Однако никаких фактов, подтверждающих это, нет. И тот же Суханов, хотя и с оговорками, пишет, что «Ленин в тот момент не ставил перед собой задачу непосредственного захвата власти…»[511]511
  См.: Рабинович А. Кровавые дни. Июльское восстание 1917 года в Петрограде. С. 83, 92, 101.


[Закрыть]

Дальнейшие события разворачивались стремительно. Стало известно, что в городе выставлены военные патрули. После объявления на Съезде Советов перерыва Ленин и Зиновьев приехали в Кадетский корпус. Каменев от имени фракции заявил им, что на Съезде вопрос может встать об изгнании большевиков из Советов и решение об отмене демонстрации надо принимать немедленно. «Вся наша фракция, – рассказывал Зиновьев, – была единогласно против демонстрации… Нам дали один час для решения. Мы бросились сюда (в особняк Кшесинской), думая, что здесь перманентное дежурство членов Петербургского комитета, но ошиблись и должны были решить вопрос самостоятельно. Нас было пять человек. Из них трое высказались за отмену, двое воздержались от голосования». Голосовали уже во фракции, куда вернулись Ленин и Зиновьев. Трое «против» – это Каменев, Зиновьев и Ногин. Двое воздержавшихся – Ленин и Свердлов[512]512
  См. там же. С. 80, 85, 94.


[Закрыть].

«Заседание фракции, – рассказывает один из ее членов, – затягивается глубоко за полночь. ЦК большевиков заседал отдельно.

Часа в три ночи пришли члены ЦК. Первый мне бросился в глаза Ильич. Спокойный, твердый, решительный. Спрашивает, как решили. Ему говорят, что у большинства мнение – отложить выступление. Он говорит: „Я не вижу в этом необходимости, но если вы все за снятие вопроса, я не настаиваю“. Итак, выступление, назначенное на 10 июня, отменяется»[513]513
  «Знамя рабфаковца». Ежемесячный журнал отдела и студенчества рабфаков. 1924. № 1–2. С. 145, 146. Воспоминания о В.И. Ленине за подписью: М.З.


[Закрыть].

Было невесело, вернее – ужасно обидно. И молодой делегат из Иваново-Вознесенска Аркадий Осинкин разразился гневной тирадой в адрес лидеров Съезда Советов, которые, мол, не имели права, потеряли всякую честь и совесть, ибо «не верят нам, своим товарищам по борьбе». Молодым, искренним революционерам Ленин симпатизировал всегда. Но сейчас были нужны не эмоции. Все эти высокие понятия – «честь», «право» и т. п., сказал он, для наших противников мало что значат. Это лишь ширма, которой буржуазия пользуется «только для достижения своих целей, там, где это ей выгодно». И сегодня – в который уже раз – мы убедились в том, что «если эти понятия ей мешают, она их выкидывает, как ненужную ветошь…» А самому Аркадию Владимир Ильич сказал: «Это хорошо, когда у революционера горячее сердце, но этого мало. Революционеру надо иметь горячее сердце и холодную голову, которая управляла бы сердцем… Надо иметь мужество и умение смело изменить намеченный план, если налицо новые обстоятельства, которые коренным образом изменяют обстановку…»[514]514
  Яковлев Б.В. Ленин. Страницы автобиографии. С. 581.


[Закрыть]

Было около 3 часов ночи. Большевистские газеты были уже набраны, но тираж еще не пошел. И вот в наборе спешно изымали обращение с призывом к мирной демонстрации и заменяли решением ЦК о ее отмене. Лишь в «Солдатской правде» не успели (или не захотели?) снять прежнюю передовую о марше протеста и инструкции о маршрутах движения колонн. «Это были жуткие часы, – вспоминал об этой ночи один из руководителей кронштадтских большевиков Иван Флеровский. – Для меня лично эти часы были, пожалуй, наиболее трагичными во всей жизни… Отвратительно слово – „отмена“, способное насмарку свести плоды всей нашей работы»[515]515
  «Пролетарская революция», 1926, № 7, с. 63; Рабинович А. Кровавые дни. Июльское восстание 1917 года в Петрограде. С. 76–77.


[Закрыть].

Лацис в своем дневнике пишет: «С 8 утра по всему городу разъезжают на автомобилях члены С.Р. и С.Д., устраивают собрания на заводах и в войсковых частях, разбрасывают листовки и усиленно агитируют против демонстрации… Стало ясно, что они хотят опозорить большевиков, делая вид, что они отговорили рабочих и солдат от демонстрации, что массы большевиков не послушались. Но повсюду эта меньшевистская и эсэровская братия получила такую нахлобучку, что пора бы им призадуматься… На мою долю выпало отчитать Чхеидзе в пулеметном полку. Ушел он с позором. Все негодуют по поводу постановления Ц.К. Не знаю, чем это кончится. В „Старом Парвиайнене“ некоторые члены в возмущении разорвали свои членские билеты… „Старый Промет“ вынес резолюцию, порицающую Ц.К.»[516]516
  «Пролетарская революция», 1923, № 5, с. 105.


[Закрыть].

Не менее драматично развивались события в Кронштадте. Рано утром, по сигналу общегарнизонной тревоги, на Якорную площадь, для погрузки на суда, пришли тысячи вооруженных матросов в белых форменках, солдат в серо-зеленых гимнастерках, рабочих в темных блузах. «Казалось, – пишет Флеровский, – сегодня площадь не вместит всех. При других условиях картина солнечной площади, массы с рдяными знаменами, ликующие громы труб – какой бы восторг вызвали они, какую бы гордость за силу нашего влияния на массу. А теперь?»

Первым стал говорить председатель Совета Артём Любович. «Только близкие к трибуне хорошо расслышали его и сначала не поняли, не поверили, а затем, когда до сознания их дошло – „отмена“, они ответили негодующим ревом, и Любович покинул трибуну». Вторым выступает Флеровский и «на этой любимой трибуне, – пишет Иван Петрович, – я чувствовал себя как, должно быть, чувствуется на эшафоте». Говорил о том, что «обстоятельства сложились иначе… но чувствовал, как из моих рук выпадает масса, как она не верит мне».

На трибуне анархист-синдикалист Ефим Ярчук. Он поддерживает решение об отмене. Но его сменяет делегат от «дачи Дурново» анархист-коммунист Аснин и он за то, чтобы идти на «помощь» Питеру. «Черный длинный плащ, мягкая широкополая шляпа, черная рубашка взабой, высокие охотничьи сапоги, пара револьверов за поясом, в руке наотмашь винтовка… Не помню лица, только черная клином борода… К счастью, великолепный экземпляр из кампании „дурновцев“ оказался косноязычным… Успеха не имел». Единственное, чего удалось добиться большевикам – избрать 200 делегатов и послать на разведку в Петроград. А в самой столице, как отмечает Лацис, к вечеру тоже «ропот успокаивается. Начинают примиряться и понимать, что при создавшемся положении, пожалуй, другого выхода нет»[517]517
  См. там же. 1926, № 7, с. 64–67; 1923, № 5, с. 105.


[Закрыть].

В общем и целом, большевистские организации выдержали этот трудный экзамен. Но их противники, уверенные в деморализации «ленинцев», решили добивать до конца. Днем 11 июня состоялось совместное закрытое совещание президиума Съезда Советов и представителей всех его фракций, Исполкомов Петросовета и Совета крестьянских депутатов. Ленин был против участия в нем: «Ни в каких совещаниях по таким вопросам (запрещение манифестаций) не участвуем», – заявил он. Но большевистская фракция Съезда Советов все-таки выделила своих делегатов.

Первым на совещании выступил Федор Дан. Он предложил осудить большевиков, запретить вооруженные демонстрации в будущем, а тех, кто не подчинится, выдворить из советов. Каменев ответил ему: «О чем шум? Была намечена мирная демонстрация, лозунгов о захвате власти не было. Единственным практическим лозунгом был „Вся власть Советам!“ а демонстрация была отменена сразу, как только об этом попросил Съезд»[518]518
  Рабинович А. Кровавые дни. Июльское восстание 1917 года в Петрограде. С. 89–90.


[Закрыть].

Но тут на трибуну, вне всякой очереди, поднимается Ираклий Церетели. «Он бледен, как полотно, сильно волнуется. В зале воцаряется напряженное молчание… То, что произошло, – говорит он, – является не чем иным, как заговором, заговором для низвержения правительства и захвата власти большевиками… Заговор был обезврежен в момент, когда мы его раскрыли… Оружие критики сменяется критикой с помощью оружия. Пусть же извинят нас большевики, – теперь мы перейдем к другим мерам борьбы… Большевиков надо обезоружить».

Ираклий Георгиевич был человеком вполне искренним и, видимо, верил в то, что говорил. Но это нисколько не помешало ему озвучить сплетню. «Господин министр, если вы не бросаете слов на ветер… арестуйте меня и судите за заговор против революции, – заявляет Каменев. Большевики покидают собрание. Напряжение достигает высшей точки»[519]519
  Там же. С. 89, 90.


[Закрыть].

Церетели поддерживают эсеры Керенский, Авксентьев, трудовики Знаменский и Виленкин, меньшевик Либер. Против выступают меньшевики-интернационалисты Мартов и Суханов, межрайонцы Троцкий и Луначарский, эсер Саакьян, трудовик Бронзов, меньшевик Шапиро. «Волнение в зале все больше и больше увеличивается. С одним из присутствующих офицеров делается истерический припадок».

Во время выступления Либера, говорившего о «преторианских войсках, навербованных большевиками», в зале вдруг явственно прозвучало: «Мерзавец!» Все ахнули. Воцарилась тишина. Поднялся бледный Мартов и объяснил, что его не расслышали: он-де сказал не «мерзавец», а «версалец», а это не бранное слово, а политическая характеристика.

Выступая с трибуны, Юлий Осипович сказал, что всякий осел может управлять с помощью осадного положения. Но «не забывайте, что вы имеете дело не с кучкой большевиков, а с громадной массой рабочих, которые стоят за ними… Вместо применения силы не следует ли сказать рабочим, что их недовольство законно и что съезд ускорит проведение в жизнь назревших реформ»[520]520
  Там же. С. 90, 91; Суханов Н.Н. Записки о революции. Т. 2. Кн. 3–4. С. 290.


[Закрыть]. В конечном счете предложение Церетели было отвергнуто.

А на заседании Петербургского комитета, где в это время присутствовал Ленин, страсти разгорелись никак не меньше. Нервничали, впрочем, не только члены ПК. Накануне подали в отставку члены ЦК Сталин и Смилга, но эта отставка принята не была[521]521
  См.: Совокин А.М. К истории июньской демонстрации 1917 г. // Вопросы истории КПСС. 1966. № 5. С. 52.


[Закрыть]. Весь предыдущий день партийный актив столицы мотался по воинским частям и заводам, уговаривая, упрашивая, выслушивая оскорбления, призывая к отмене демонстрации и спокойствию. Что они думали о решении ЦК – там не говорили. И вот теперь члены ПК, как говорится, излили душу.

Заметим, что при всей слаженности работы, конфликт между ЦК и ПК стал вызревать еще в мае. Хотя взаимоотношения партийного центра и крупнейшей большевистской организацией и до 1917 года носили сложный характер. ЦК не раз приходилось предпринимать определенные усилия для того, чтобы доказать свое право на руководство, ибо право это могло опираться не на слепое «повиновение», а исключительно на авторитет. Признавая за ЦК приоритет в вопросах общепартийных, члены ПК были убеждены, что настроения заводов и казарм, потребности реального движения они знают лучше. Мало того, им казалось, что ЦК и «Правда» не уделяют должного внимания столице, а посему необходимо создать, независимо от «Правды», свою популярную питерскую газету.

Разговор об этом состоялся на заседании ПК 30 мая. Необходимость популярной газеты никто не оспаривал, ибо, как заметил Ленин, – «если мы не поставим популярного органа, массу возьмут другие партии и будут с ней спекулировать». Но именно поэтому, считал Владимир Ильич, такая газета не может быть сугубо питерской: «Петербург, как отдельная местность не существует. Петербург – географический, политический, революционный центр всей России. За жизнью Петербурга следит вся Россия. Всякий шаг Петербурга является руководящим примером для всей России. Исходя из этого положения, жизнь ПК нельзя сделать местной жизнью»[522]522
  Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 225, 226.


[Закрыть].

Предложение ЦК, внесенное Лениным, о создании двух органов ЦК («Правды» и «Народной правды») с одной редакцией и увеличении в них объема столичной информации, отвергнули 16 голосами против 12. И это лишь усугубило конфликт. На следующий день, 31 мая, Владимир Ильич обращается с письмом к районным комитетам питерской организации. «Особый орган ПК, – пишет он, – неизбежно затруднит полное согласие в работе, может быть, даже породит различие линий (или оттенков линий), а вред от этого – особенно в революционное время – будет очень велик… Если у вас есть, товарищи, веские и серьезные основания не доверять ЦК, скажите это прямо… Если же нет такого недоверия, тогда несправедливо и неправильно претендовать на то, чтобы ЦК не имел предоставленного ему на съезде партии права руководить работой в партии вообще и в столице особенно»[523]523
  Там же. С. 237, 238.


[Закрыть].

Письмо Ленина обсуждалось в организациях первую неделю июня. Но события последующих дней оттеснили проблему газет на второй план. И вот теперь, 11 июня, она выхлестнула наружу, но уже как проблема взаимоотношений ЦК и ПК. Повторюсь: тем, кто представляет себе большевистскую партию 1917 года как организацию с запретом всякого инакомыслия, где все «нижестоящие» смотрят в рот «вышестоящим», было бы недурно перечитать протокол данного заседания[524]524
  Все цитаты из выступлений на этом заседании даются по: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 330, 331, а также по кн.: Рабинович А. Кровавые дни. Июльское восстание 1917 года в Петрограде. С. 92—100.


[Закрыть].

Выступление Зиновьева о событиях 9 и 10 июня собравшихся не удовлетворило. От имени ПК со своим анализом того, что произошло, выступил Володарский. Если в 8.30 вечера ЦК принимал одно решение, а в 2 часа ночи – другое, то «что, – спрашивал он, – изменилось в промежутке времени между двумя решениями ЦК? Ровно ничего».

Ленин ответил, что ЦК побудили отменить демонстрацию: 1) формальный запрет съезда и угроза исключения большевиков из состава Съезда Советов; 2) информация о подготовленном контрвыступлении черносотенцев и офицеров, которое грозило кровавым побоищем. «Даже в простой войне, – сказал он, – случается, что назначенные наступления приходится отменять по стратегическим причинам, тем более это может быть в классовой борьбе… Надо уметь учитывать момент и быть смелым в решениях».

Но угроза кровавого побоища менее всего смутила питерцев. «Мы, – возразил Михаил Томский, – не закрывали глаза на то, чем может кончиться демонстрация… Мы учитывали то, что Петроградский Совет и съезд (Советов) примут против нас самые решительные меры… Думать, что демонстрация будет мирная было младенчеством… Лучше быть разбитым, чем отказаться от борьбы». Тут же со своей идеей захвата почт и арсенала выступил Мартын Лацис: «Надо было предвидеть, – сказал он, – что демонстрация может вылиться в восстание. Если мы к нему не готовы, то надо было отнестись к решению вопроса о демонстрации отрицательно с самого начала».

Когда Н. Суханов написал о том, что 10 июня Ленин намечал вооруженный захват власти, протоколы ПК еще не были изданы. И Николай Николаевич никак не предполагал, что настроения Лациса он приписывает Владимиру Ильичу. Тем не менее и после публикации этих протоколов в 1927 году версия о попытке «захвата власти» повторяется и российскими, и зарубежными историками. Между тем, как видим, ни на уровне ПК, ни тем более ЦК, вопрос этот даже не поднимался. Сам Ленин на заседании ПК 11 июня особо отметил: «Мы шли на мирную демонстрацию, чтобы оказать максимум давления на решения съезда – это наше право – а нас обвиняют, что мы устроили заговор, чтобы арестовать правительство».

Успокоить членов ПК поначалу так и не удалось. Антон Слуцкий прямо сказал Ленину и Зиновьеву, что «они сделали все, чтобы подорвать нашу организацию». Сформулировал свой вывод и Томский: «Никто не станет отрицать, что ЦК допустил не только политическую ошибку, он проявил недопустимое колебание. Неважно, что в широких кругах появилось недоверие к Центральному Комитету. Важно, что у нас, ответственных работников, подорвана вера в руководство». Секретарь большевистской фракции Петросовета И.К. Наумов добавил еще круче: «Дай бог, чтобы (доверие) совсем подорвалось: надо верить только в себя и в массы».

Ленин прекрасно понимал, что чувствовали и что пережили – всего сутки назад – члены ПК. И ему, видимо, импонировал их боевой настрой. Он знал и то, что настрой этот – не проявление личных петушиных амбиций, а отражение настроений части столичного пролетарского авангарда. Поэтому, заканчивая свое выступление, Владимир Ильич сказал: «ЦК не хочет произвести давление на ваше решение. Ваше право – право протестовать против действий ЦК законно, и ваше решение должно быть свободным».

Но решая проблемы, касающиеся всей партии, надо было думать не только о столице, а о всей России. И к мнению большевистской фракции съезда Ленин прислушался не потому, что «переоценивал», как утверждали Глеб Бокий и Томский, место парламентской фракции в партии, а по той простой причине, что в нее входили делегаты от фронта и периферийных губерний, которые знали настроения окопников и российской глубинки. В этой связи толково выступил Михаил Калинин. Он сказал, что ПК «судит действия ЦК с узкой петербургской точки зрения, тогда как это акт общегосударственной важности… Съездовская фракция имеет у нас значение, и она объявила: Ваше выступление заставит нас выйти из Совета, то есть переведет партию на нелегальное положение… В этой демонстрации все оказались против нас, мы были изолированы».

К концу заседания все выговорились и действительно «отвели душу». И когда Иван Стуков, обругав всех выступавших, предложил закончить прения и обсудить накопившиеся проблемы на очередной городской конференции, все согласились.

«Сегодня революция, – сказал на этом заседании Владимир Ильич, – вступила в новую фазу… Положение гораздо серьезнее, чем мы предполагали». Соотношение сил таково, что рабочие должны проявить «максимум спокойствия, осторожности, выдержки, организованности и памятования, что мирные манифестации – это дело прошлого». Но они не должны отказываться от мирных средств борьбы первыми. Пусть первыми нападают наши противники. А «жизнь за нас, – в который уже раз повторил Ленин, – и еще неизвестно, как удастся им нападение…».

Долго ждать не пришлось. 12 июня большевики собирались огласить на Съезде Советов подготовленное при участии Ленина заявление: «Фикция военного заговора, – говорилось в нем, – выдвинута членом Временного правительства для того, чтобы провести обезоружение петроградского пролетариата… Рабочие массы никогда в истории не расставались без боя с оружием, которое они получили из рук революции. Стало быть, правящая буржуазия и „социалистические“ министры сознательно вызывают гражданскую войну»[525]525
  Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 508, 509.


[Закрыть]. Однако прочитать это заявление не дали, а приняли резолюцию, осуждающую большевиков.

Те, кто стояли у власти, и даже «полувласти», как лидеры Съезда, постепенно теряли чувство реальности. Им стало казаться, что резолюции и аплодисменты в залах заседаний – это и есть всенародное одобрение. И, вопреки отдельным скептическим голосам, президиум Съезда голосует решение о проведении – как бы в противовес большевикам – 18 июня общероссийской демонстрации в поддержку своей политики.

13 июня большевистский ЦК принял решение участвовать в этой политической акции и постараться «превратить демонстрацию против воли Совета за то, чтобы власть перешла к Совету». В ПК мнения опять разошлись, были голоса за бойкот, но потом сошлись на том, что участвовать надо и, как сказал Иван Рахья, «необходимо воспроизвести точную копию… не состоявшегося 10 июня шествия»[526]526
  Рабинович А. Кровавые дни. Июльское восстание 1917 года в Петрограде. С. 110, 111.


[Закрыть].

В оставшиеся дни столичные большевики вновь бросают все свои силы на заводы и в казармы. Туда же направляется около сотни делегатов собиравшейся Всероссийской конференции фронтовых и тыловых военных организаций РСДРП. Ленин сам проводит в ЦК совещание районных работников, инструктирует большевистских ораторов и агитаторов, проверяет подготовку плакатов, знамен. Он понимал, что предстоящая демонстрация покажет и вектор развития революции и реальное соотношение борющихся сил.

Утро 18-го выдалось отменным: было тепло и ясно. И уже в 9 утра началось движение колонн от сборных пунктов к центру. На Невском проспекте под звуки «Марсельезы» во главе демонстрантов шли лидеры и делегаты Всероссийского съезда Советов. На Марсовом поле у братской могилы они вышли из колонны, дабы «принять парад» столичного пролетариата. А с окраин, мерной, тяжелой поступью по улицам Петрограда сюда же двигалось небывалое шествие – около полумиллиона рабочих и солдат. Лидеры и делегаты Съезда Советов стали читать и считать тексты плакатов… «Первые большевистские лозунги, – пишет Троцкий, – были встречены полушутливо… Но те же лозунги повторялись снова и снова. „Долой 10 министров-капиталистов!“ „Долой наступление!“, „Вся власть Советам!“ Улыбка иронии застывала на лицах и затем медленно сползала с них. Большевистские знамена плыли без конца. Делегаты бросили неблагодарные подсчеты»[527]527
  Троцкий Л.Д. История русской революции. Т. 1. М., 1997. С. 494.


[Закрыть].

Владимир Иванович Невский стоял на трибуне рядом с эсеровским лидером Николаем Дмитриевичем Авксентьевым. Накануне, на митинге Путиловского завода, вспоминал Невский, «Авксентьев, обращаясь ко мне, гордо заявил: „За нами идут массы, а за вами – кучка крикунов, потому вам и не удалась демонстрация 10-го“». И вот теперь, «отвечая на приветствие проходящих тт. солдат, я сказал ему: „Ну что, кто за нами идет?“ Самоуверенный кандидат в министры изрек: „Это не народ, а отбросы Петербурга“»[528]528
  Невский В.И. Военная организация и Октябрьская революция. // Журнал «Красноармеец». 1919. № 10–15. С.37.


[Закрыть].

«Во время этой демонстрации, – рассказывал Георгий Валентинович Плеханов, – я стоял на Марсовом поле рядом с Чхеидзе. По его лицу я видел, что он нисколько не обманывал себя насчет того, какое значение имело поразительное обилие плакатов, требовавших низвержение капиталистических министров»[529]529
  Цит. по: Троцкий Л.Д. История русской революции. Т. 1. М., 1997. С. 431–432.


[Закрыть]. Суханов дополняет: «Кое-где цепь большевистских знамен и колонн прерывалась специфическими эсеровскими и официальными советскими лозунгами. Но они тонули в массе; они казались исключениями, нарочито подтверждающими достоверность правила»[530]530
  Суханов Н.Н. Записки о революции. Т. 2. Кн. 3–4. С. 301.


[Закрыть].