Текст книги "Кубула и Куба Кубикула"

Автор книги: Владислав Ванчура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

«Что за чертовщина! – подумал Барбуха. – Гикать нельзя, стучать нельзя. Что же мне делать? Этак любой пан священник может страшилищем быть».

Ну, поныл ворчун на все лады. Но в конце концов вытянулся в тонкий козий волосок и прополз сквозь какую-то щель в комнату, где Лизанька спала.

Лизанька поздоровалась с ним и говорит:

– Знаешь, Барбуха, хотела я что-нибудь придумать, и вот – готово! Придумала позвать тебя и послать Кубуле письмо, чтоб он не боялся. Я хочу написать, как я его люблю.

– Милая девочка! – ответило страшилище. – Что ему, медведю! Ходит он по свету, со всеми-то ребятами знаком. Я нынче с ним целый день провёл, так он даже ни разу о тебе и не вспомнил.

Огорчилась Лиза. Встала она в постельке и сказала:

– Ты, верно, неправду говоришь. Я ему всё-таки напишу письмецо.

Взяла лист бумаги, разлиновала и принялась за дело:

Милый Кубула!

Когда ты к нам вернёшься? Барбуха меня пугает, да мне не страшно. Нынче к обеду у нас были сладкие пирожки с начинкой. Я спрятала три для тебя. Только от третьего половинку отломила. Они очень вкусные, и я не выдержала. Пришли и ты мне письмецо. Если Барбуха очень тебя донимает, так скажи ему, что наш папа ему задаст. Нынче мы катались на коньках, было очень весело, только я ободрала коленку. Будь здоров и приходи поскорей!

Твоя Лизанька

Кончив писать, взяла она пирожки, письмецо и завязала всё в узелок.

– Не потеряй смотри, – сказала она на прощание. – Ну, ступай к Кубуле. Что с тобой толковать, коли ты медведей обижаешь.

Страшилище решило, что Лизанька невоспитанная, что так ни с кем разговаривать нельзя.

Но так ли, нет ли, а со страшилищами надо быть построже, а то ещё неизвестно, что они могут выкинуть.

БАРБУХА ПОШЁЛ ОБРАТНО из Грибов-Грибочков той же дорогой, по которой утром с медвежатником шёл. Ну, просто мученье! Ножки у него коротенькие и будто пар. Бедняга еле ковылял. Сумка с пирожками висела у него на шее. Она была для него тяжёлая, и ему приходилось поминутно отдыхать. Протащился он так целый час и вдруг – пожалуйста – чувствует, что в воздух поднялся! В ушах зазвенело, и – фррк! – вот он уже в Горшках-Поварёшках. Кубула с Кубой Кубикулой его ждали.

– Хороши товарищи! – сказало страшилище. – Что ж вы так долго оставляли меня в сугробах, а? Или дела были какие неотложные, что про меня забыли?

Пришлось медведю с медвежатником у страшилища извиненья попросить. Тогда оно подобрело и развязало узелок. Содержимое им по вкусу пришлось.

Когда наелись, Кубула прочёл письмо, а прочтя, стал чесать себе затылок.

– Куба, как же мне быть? Ведь я не умею писать! Читать ещё так-сяк, научился, это просто, а вот писать – сущее наказанье. У меня коготки неподходящие.

– Ну, а как насчёт Лизаньки? – спросил Барбуха. – Вспомнил ты о ней или нет?

– Сказать по правде, – ответил медвежонок, – память у меня короткая. До твоего ухода я не вспоминал, но потом целый день в брюшке была тяжесть какая-то.

– Эх-хе-хе, – возразил ему Куба Кубикула. – Ничего то ты, дурачок, не понимаешь! Ведь ты говорил о ней.

– Ура! Ура! – крикнул медведь.

Да так громко крикнул, что разбудил в соседнем доме хозяина пекарни. Тот постучал в стену палкой – думал, теперь тихо будет. Не тут-то было: Кубула запрыгал, зарезвился – ну, не угомонишь! То ли Мартиновы пирожки с ума его свели, то ли медвежий господь бог таким уж сумасшедшим его сделал… В конце концов Куба ремнём его вытянул. А то ни в какую. Чтоб отвязяться, взял Куба Кубикула какой-то обрывок бумаги и принялся вместе с ним писать. Стал водить его лапкой и начали появляться ужасные каракули, в которых ни одному чертячьему учителю нипочём не разобраться. Последний ученичишка в преисподней не развёл бы такой пачкотни. Буква «а» выходила похожей на корзинку, «е» – на рыбку; каждая буква что-нибудь да напоминала, но ни одна не выглядела порядочной буквой и не имела ничего общего с прописью, столь дорогой сердцу пана школьного инспектора. Грамотеи такого нацарапали – ну просто беда. А хотели написать:

Дорогая Лиза, мы в Горшках-Поварёшках у пана бургомистра; нам здесь очень хорошо. Спасибо тебе за пирожки, они пришлись очень кстати. Паны советники хотят, чтобы мы у них остались, но ты не бойся: мы уже ищем где плотник дыру оставил. Всего тебе доброго, Лизанька. До свидания!

Барбуха удивился, что его друзья такую чушь городят.

– Ах ты, мой дурачок! – сказал ему Кубула. – Ты что же, хочешь, чтоб мы Лизу до смерти перепугали? Нас, мол, в арестантскую посадили. Ни за что! Ты пугай, коли тебе нравится, а ни мне, ни Кубе заниматься этим не к лицу.

Он аккуратно сложил записочку и потребовал, чтобы призрак сейчас же снова пустился в путь.

– Не отвиливай, кривая душа, – сказал он страшиле, когда тот заупрямился. – Ступай, ступай, ступай! Мы ведь оказываем тебе великую честь, что посылаем. Это поручение, голубчик, поважней всей твоей ненужной работы – оно даст тебе кучу пирогов.

ЕДВА КУБУЛА ПРОИЗНЁС эти необдуманные слова, страшилище повалилось на спину, и дымное тельце его стало редеть.

– Ах ты неблагодарный, неблагодарный! – сказал он, поводя носом. – Разве ты не знаешь, что я расплывусь и мне конец придёт, как только ты меня бояться перестанешь? Теперь – спасибо сказкам – я виден каждому безобразнику, у которого есть причина меня бояться. А что тогда будет, а? Что, если от меня ни крохи не останется?

Есть на свете одно прескверное правило, из которого нет исключений, – разве что их введёт будущий устроитель нового порядка. Окаянное правило это хорошо нам знакомо: люди сильней всего ссорятся, попавши в беду. Тогда самое подходящее время, тогда как раз в пору пускать в ход «будь ты неладен» и «чтоб тебя разорвало».

Когда сидишь за решёткой, не больно обдумываешь свои слова. Ясное дело, где теснота, там и ссоры, а что же может быть тесней тюрьмы. Слово за слово, Барбуха не стал молчать, и Куба Кубикула тоже в долгу не остался. Поднялась страшная свара – чуть до драки не дошло. Чем дальше ругались, тем меньше оставалось от Барбухи, и в конце концов он уменьшился на добрую четверть. Маленький стал, как козьи и овечьи призраки… Да пока мы вот говорим, он уж не многим больше беличьего привидения.

– Барбуха, страшилка дорогой! – воскликнул Кубула, видя, что друг погибает из-за его неверия и грубости. – Миленький, перестань чахнуть, сделай так, чтоб потолстеть и оставаться с нами, пока наши передряги не кончатся.

Куба Кубикула присоединил свой голос к голосу медведя, и им удалось общими усилиями добиться того, что губительный распад вдруг кончился. Это, наверно, сделала любовь, потому что она сильнее страха. Барбуха был теперь величиной с хорька. Это очень его бесило. Как же так?

Разве он не вёл себя честно, благородно? Не был мил, отменно вежлив, скромен, тих и приветлив, не старался скрыть запах гари? Кто может в чём его упрекнуть? Никто. Но как раз поэтому его никто и не боится. Медведь с медвежатником любят его, но вы же понимаете – любви они его даже больше самих себя и будь страшилище это хоть бриллиантовое, в один прекрасный день люди либо медведи выживут его из своей среды. Короче говоря, уже тогда пора страшилищ миновала и Барбухе пришло самое время исчезнуть.

– Милые друзья, – промолвил призрак, – спасибо вам за то, что вы оставили меня в живых, но, пожалуйста, не посылайте меня никуда. Не могу я идти к Лизаньке, прежде чем она меня не позовёт. Разве я такой до неё дойду?

Кубула взял беднягу на руки и стал его баюкать: бай-бай-бай. Потом, привязав письмо ему к хвосту, положил его самого в Кубову шапку. Было ровно семь утра. Петухи пели, гусаки и селезни кричали, воробьи чирикали. Всё что свистит, свистело, всё, что хрюкает, хрюкало – всё рвалось в мир, жизнь била ключом. Жители Горшков-Поварёшек были уже на ногах, а наши друзья спали в тюрьме, положив ногу на ногу и подсунув под голову лапку.

ВДРУГ КАК ЗАГРЕМИТ ключ в замке – дверь открылась и вошли трое: полицейский, староста и первый советник знаменитого города Горшки-Поварёшки.

– Ха-ха, – промолвил староста Ранда, – эти негодяи притворяются спящими и воображают, будто мы такие олухи, чтоб поверить. Ну-ка, кум, вытяни медведя палкой!

Советник был такой грубиян, что недолго думая уж замахнулся. Но в эту минуту, в это жуткое мгновенье Кубова шапочка раскрылась, и – вот вам, пожалуйста, не угодно ли! – Барбуха как раз высунул свою осиную головку, протёр глаза, распушил свои дымные шерстинки и приготовился лететь к Лизаньке. Эта славная девочка только что встала, тотчас – сама доброта – вспомнила о своих друзьях и позвала страшилище в Грибы-Грибочки.

Советник с перепугу выпустил палку из рук и завопил:

– Ай-ай-ай-ай!

А страшилищу это на руку. Оно осклабилось, придержало хвостик с Кубуловым письмом и весело ответило:

– Бар, бар, бар!

Потом взобралось на окно и хотело было лететь знакомой дорогой.

Но, милый мой, благодаря ужасному страху, обуявшему старосту, советника и полицейского, у него выросло брюшко, так что ему нелегко было пролезть сквозь решётку.

Для нас тут нет ничего удивительного: мы ведь знаем, что страшилища питаются страхом. Все сказочники, все старые добрые писатели и все отцы отечества твердят об этом, но старосты и советники – тёмные охламоны, им этого не вдолбишь. Отродясь не знают, почём пряники в Пардубицах. Сто лет тому назад люди дали им палку в руки, а господь бог ничем их не умудрил. Уж от природы такие: первым делом палку в ход!

Бац, бац, бац! Староста, советник и полицейский размахнулись и давай колотить по окну! Понятно, что из этого вышло. Барбуха давно уж вылез и жаворонком летел к Лизиной кузнице, а стёкла – вдребезги, и один из брюханов получил от полицейского крепко по пальцу. Говорят, полицейский сделал это нечаянно, от избытка усердия, но, по-моему, правитель Горшков-Поварёшек этому не верил.

ТАК ЛИ, НЕТ ЛИ, только галдели они над Кубой Кубикулой и медвежонком Кубулой как оглашенные. Ни слова нельзя было разобрать.

– Благородные господа, – сказал медвежатник, – о чём вы так спорите? То, что вы видели, – нюрнбергский вурдалак Хурхабарбухурха. И ежели вы, не дай бог, его стукнули, он вам задаст жару!

Медвежатник стал рассказывать всякие ужасы и нагнал на голубчиков такого страху – ой-ой-ой! По ночам, мол, Барбуха ходит к нахалам, которые плохо о нём говорят, обезьяной его называют.

– Ведь мы его всю ночь никуда не пускали, чтоб он не выкинул какой-нибудь шутки с паном старостой, – сказал хитрец, еле удерживаясь от смеха. – Он бы вам, ваша милость напустил дыму в нос. Я хочу объяснить вам его дьявольские замыслы – и пусть дурак буду, если вы нас не освободите. Пусть дурак буду, если вы нас освободите без хороших подарков. Он хочет отгрызть вам ухо, пообкор-нать вашу бородку и усики! Зубы у него, можете мне поверить, будто нарочно для того и устроены. Ей-ей! Все вурдалаки – страшно лакомые, особенно до ушного хрящика, когда тот в зимний холод намёрзнет и сладким сделается.

Кубула хорошо знал своего друга и был достаточный проныра, чтобы понять, куда тот метит. Он весь затрясся, забормотал, будто со страху:

– Ой-ой-ой-ой, дайте мне мази какой-нибудь, Куркабар-букурка ухо мне покусал!

Кубула был медвежонок продувной, всеми мазями мазанный. Но не подумайте, чтоб он так уж совсем соврал: у него и вправду на левом ушке ранка была, да только получил-то он её в драке, тягаясь с барбосами да кисками за колбасу. Теперь это ему пригодилось, и он – ну выть и причитать, будто вамбержицкий псаломщик. Но паны, староста и, само собой, советники сельской общины очень проницательны, и кожаные их штаны недоверием подшиты.

Они осматривают вещи справа, слева, кашляют, сморкаются, не говорят ни да ни нет, пока какой-нибудь болтун не откроет рот, – и тут сразу его одёрнут и произнесут своё: «Я полагаю, так», «Я полагаю, этак»…

Передавать такую речь – канительное занятие, и, так как она не стоит ломаного гроша, пускай язык их спокойно во рту лежит.

МИЛЫЙ КУБА И МИЛЕНЬКИЙ КУБУЛА очутились в более надёжном заключении, чем арестантская возле печи мастера Богдана. Их перевели в подвал. Ох, сидеть в подвале – поганое дело.

– Послушай, Куба Кубикула, – сказал медведь, – это всё из-за тебя! Зачем ты плёл такую околёсицу?

Медвежатник признал свою вину и попросил прощения. Потом, себе в наказанье, согласился обобрать у медведика блох и занимался этим, пока не умиротворил его.

Этак через час бедняги опять вспомнили о Лизаньке и своём посланном.

– Уж приходил бы скорей! – сказал Кубикула и стал так упорно думать о Барбухе и такого страху напридумал, такой пыли в глаза напустил…

Но привидение не появлялось.

– Кубула, Кубула! – воскликнул через некоторые время медвежатник. – От тебя такая пыль в глаза – прото ужас… Сдаётся мне, ты врёшь и Барбухи не боишься.

Тут медведю и в самом деле страшно стало. Он задрожал при мысли, что, может, Барбухи не увидит и не получит от Лизаньки ответа. Но пуще всего он испугался, что на его притворный страх ему в самом деле какое-нибудь страшилище покажется.

Среди этих мучений и тягостей Кубула поступил не совсем как надо. Можно ли было не заметить в его поведении хитрого и коварного умысла? Медведик решил, что лучше всего будет, по способу бедных просителей, до того преувеличить своё тяжёлое положение, что у самого побегут мурашки по коже. Господи, да ведь такое враньё и пусканье пыли в глаза – сами по себе издрядный источник страданий. Чёрт её возьми совсем, эту окаянную фантазию! Человек либо медведь как начнут врать, так, глядишь и увязли во лжи по самую шею. То краснеет, то бледнеет, вертит шапку в руках, ноготок себе грызёт и – ей-ей – готов хоть сквозь землю провалиться, прямо в преисподнюю…

Сколько видели мы плутов и вралей, которым пришлось потом нюни распускать! Не подумайте, что это на всех накатывает – ни-ни-ни! Добрая половина хныкающих учеников ревёт только из-за того, что они допустили какой-нибудь некрасивый, а то и скверный поступок.

Медведь тоже готов был в слёзы удариться. Вот они уж навернулись, вот он уж распустил губы, уж поднимает лапки к глазам. Вот захныкал, как школьник, после уроков в школе оставленный.

В сказках страх способен вызывать из преисподней и даже из более ужасных мест всякие страшилища. А на самом-то деле ну что страх может сделать? Да ровно ничего. К счастью, Барбуха был добрый и Кубулу любил, – он любил его, а это ведь гораздо дороже страха. Медведь заплакал о Барбухе, два три раза всхлипнул и не успел носик утереть, как Барбуха уже перед ним.

– Господи Иисусе, что ж это вы, ребята, делаете? – спросил он, строго глядя на своих друзей. – Как вы опять обо мне говорили? Ведь я сразу хвоста лишился. О чём вы думаете, разбойники, а? Погубить меня хотите?

Кубула за словом в карман не полез.

– Ах, мой хромуля, страх всё преглупо устраивает. Как можем мы об ужасах думать, коли на тебя, мошенника такого, не нарадуемся. Нет для нас страхов и ужасов. Придумай что-нибудь другое, но прежде всего дай сюда Лизань-кино письмо, которое ты в лапке держишь.

И он принялся читать.

МЕЖДУ ТЕМ СТРАШИЛИЩЕ с Кубой Кубикулой стали обсуждать, как бы Барбухе приличный вид приобрести. От бедняги остались всего-навсего голова, брюшко да немножко дымной шёрстки. Судили-рядили и в конце концов порешили на том, чтоб Барбухе питаться Старостиным страхом.

В самый разгар беседы в неё вмешался Кубула.

– Смотрите, пожалуйста, – начал он, какую обезьянёнок этот Барбуха у Лизаньки кашу нам заварил! Мы ей писали, что хорошо здесь живём, а она нам в ответ – мол, грибы-грибочевские ребята на выручку вам придут, освободят вас. Значит, ты, пустомеля, всё ей выложил, язык развесил.

– Ничуть не бывало, ничуть не бывало, – возразил призрак. – Разве я в ответе за то, что ты своими чёртовыми каракулями нацарапал? Лизанька вслух письмо прочла, и там дословно стояло:

Лиза! Мы в Горшках-Поварёшках у изверга-бургомистра, и он нас страшно мучит. Шлём тебе наше спасибо за пирожки перед казнью. Советники коптят нас, уморить хотят. Нам очень страшно. Вот уж кто-то с топором идёт. Приходи сюда пешком, Лизанька, отыщи нас.

– Ax – ax – ax! – воскликнул Кубула, услышав объяснение страшилища. – Чтобы я что-нибудь подобное написал? Куба Кубикула, ты из рук вон плохо моими коготками водил! Какая белиберда! Господи боже, в какую же мы плюхнулись лужу!

Медвежатник принялся ходить из угла в угол. Его злило, что причиной всех неудач – его хитрости, поэтому он стал осыпать Кубулу упрёками. Наконец, бросив пререкания, они стали думать, что теперь делать.

– И ты Лизаньку в этом не разубеждал? – спросил Куба.

– Она мне ни настолечко не поверила, – ответило страшилище. – Не поверила, и пускай я весь дымом изойду, если она не идёт сейчас во главе пяти или шести отчаянных девочек – колотить пана старосту и отпереть дверь этой дыры.

– Скорей, скорей давайте придумывать! – воскликнул Кубула. – У меня даже язык вспотел, и я не мохнатик, если не чую: быть здесь несчастью. Не хватает только, чтобы Лиза какую-нибудь глупость выкинула! Мартиновы за голову схватятся. А в школе! Господи, за такие дела страшные головомойки бывают, и кончится тем, что девочка получит двойку по поведению…

Но Куба Кубикула, подумав, сказал:

– Не так страшен чёрт, как его малюют. Пошлём Барбуху к пану старосте. Пускай кричит и визжит, пускай рыдает и рыкает, пускай грохочет и регочет, пускай делает всё, что умеет, пускай наводит на него страх изо всех своих сил. Бьюсь об заклад, что удалец будет просить нас о помощи против страшилища. Ведь он знает, что оно ходит за нами как собачка. Так что будет языку чесать, ребята, довольно мы отдыхали – настало время выбираться из этой дыры. Отведём Лизаньку домой, а уж попрёки придётся стерпеть.

БАРБУХА НЕМНОЖКО БОЯЛСЯ, что ведь в Горшках-Поварёшках он каждому виден. Чёрт его знает, то ли там все безобразниками были, у которых совесть нечиста, но только это так! В тех краях на страшилище пальцем показывали.

– Не дай бог, ещё погонятся за мой! – сказал он. – Лучше пойду к старосте, как стемнеет.

– Нет, нет, – возразил медвежатник, – кто его знает, что до тех пор может случится. Иди сейчас! Тебя увидят только те, кто тебя боится. Но им не придёт в голову тебя за уши хватать.

– Вот это сказанул! – прервал Барбуха. – А по-твоему, староста не вытянул меня палкой? Нет, кабы он меня не боялся, так и не увидел бы, а кабы боялся, не должен бы был колотить.

– И в сказках ошибки бывают, – ответил Куба Кубикула и снял рубаху. – Ты войдёшь к нему великолепным страшилищем, у которого всё на месте, – прибавил он, занявшись делом. – Вот приметаю несколько заплаток, и будет у тебя премиленький саван. Дам тебе медвежий колокольчик, чтобы звонить в подходящую минуту. Да не забыл я и хорошей лучины, которую легко разжечь.

Тут Куба покатился со смеху и хохотал, насколько пуговицы позволяли. Смеясь и шутя, они вдвоём на самом деле разрядили Барбуху в пух и прах. Затянули ему ворот рубашки, перехаватили её пояском и расписали рисунками с изображением костей, сов, черепа и всяких других ужасов. Право, одного такого рисунка довольно, чтоб у любого старосты усы с бородой – прочь. Получилось ну просто шикарное страшилище; жаль только, маленькое! Но Барбуха не сразу дал себя уговорить, его ещё брали сомнения.

– Послушайте, ведь пан староста Ранда один раз уж мне накостылял, так почему же второй раз побоится?

– Потому что потому! – ответил Куба. – Он тебя испугается, потому что за это время обдумал свои поступки, потому что час от часу всё больше балдеет, потому что без всякой видимой и веской причины посадил в арестантскую вполне порядочного медвежонка и ещё более порядочного медвежатника, потому что у него нечистая совесть, потому что он осёл и, наконец, потому что он этого заслуживает!

– Этого хватит, – сказал Барбуха, спрятал саван в сумку, взял лучину, повесил себе на шею колокольчик, сказал «счастливо оставаться» и выступил в поход.

ДОМ СТАРОСТЫ СТОЯЛ на деревенской площади, нахально подбоченясь. Он был пузатый, с взъерошенной крышей. Перед крыльцом прыгал пёсик на цепи. Пёсик этот был как часы, а цепь – как цепочка от часов. Так прыгают собачки, которых злюка хозяин мучит, держа в конуре, и толстые спесивцы вынимают так часы из кармана. Да ладно, знаем мы, что у вас есть тучные нивы, дом, собака, но знаем и то, что сами-то вы немногого стоите. Вы придурковаты, упрямы и чванны. Не плохо, если страшилище немножко наведёт на вас страху!

Барбуха полегоньку слез с окна и, озираясь по сторонам, подкрался к упомянутому дому. Шёл, будто по горячей плите ступал, то и дело подымал голову и – только увидит, кто показался, – тотчас прижмётся к земле и лежит, будто самая обыкновенная ветошка. К полудню добрался он до Старостина дома. Работница как раз зерно курам засыпала; так он ухватился за юбку её и вошёл в дом под этим прикрытием. Старостова комната была большая, хорошая. В ней были печка, стол и прочные скамьи. Барбуха выбрал себе укромное местечко потеплей. Влез на шест над печкой, на котором пелёнка сушилась. Стал ждать; а так как у него было много времени, начал смотреть на детей, к их играм прислушиваться. Ах, у Ранды были премилые ребятишки, и самой славной среди них была маленькая девчушка, розовая такая и немножко перепачканная от постояного ёрзанья на задочке. Она тыркалась во все сторны так, что рубашонка развевалась. Барбуха ей улыбнулся. Сперва он сидел смирно, но, когда остальные дети, играя, выбежали за дверь, принялся, чтобы позабавить девчушку, звонить в колокольчик. Слез с шеста и давай прыгать и разные штуки выкомаривать, пока она не засмеялась. Всякую осторожность потерял, забыл совсем, что пугать должен. Но тут в прихожую вошёл хозяин; было слышно, как он вытирает ноги и ругается. Барбуха вздрогнул. Еле успел на прежнее местечко забраться. Надел скорей Кубову рубаху и хотел было начать пугать. Но его новой приятельнице не понравилось, что он скрылся, и она ударилась в слёзы. Господи, ну и визжала! Хозяин посадил её к себе на колени, покачал маленько. Не помогло! Ещё пуще закатилась. Открыла ротик, словно кукушечка, и кричит, кричит, кричит! Может, у старосты много холопот было, да и без того у любого папаши всё равно терпенье лопнет, ежели ребёнок так орёт. Староста хотел нашлёпать дочку по задку. Но шлёпнул раз-другой и перестал: такой Марьянка рёв подняла, что в ушах зазвенело! Мамаше это было не больно по вкусу; она лучше бы дело уладила, но молча стала на стол накрывать. Отец за едой хмурый сидел, а рёвушка всё никак не могла успокоиться.

В ТАКОМ ОБЕДЕ какое удовольствие? Понятно, никакого. Но вы послушайте, чем кончилось! Сейчас же после супа Барбуха начал звонить, и отец воскликнул:

– Кто это звонит? За столом прилично сидеть не умеете, бездельники чтоб вам пусто было!

Дети переглянулись: никто ничего не делает, а колокольчик звенит себе да звенит. Старший получил подзатыльник, но дурацкий звон не утих. Что такое? Батюшки, страшилище! Отец семейства прямо против печки сидел и, глядя во все стороны – откуда ж звону быть? – вдруг увидел Барбуху! Тот болтался, ухватишись передними лапками за шест, а рубашонка свисала на два локтя ниже ног. Зрелище такое, что папаша так и окаменел на стуле. Было страшно, как бы с ним чего не приключилось. Сразу взмок весь, будто из пруда вылез. Дети – те ровнёхонько ничего не боятся, а всё-таки закричат, когда на них вот такое кинется. Представьте же себе, каково было взрослому! Хоть за двадцать вёрст прочь беги!

Староста закрыл глаза, показывая левой рукой на страшилище. Он икал от ужаса, и зубы у него стучали – дрдрдрдр! А Барбуха с такой же быстротой тараторил бар, бар, бар!

В одну минуту из комнаты всех будто метлой вымело. Мамаша вопила, служанки вопили, дети от этих воплей ошалели и тоже вопить принялись. Папаша стал глазами вилы искать, чтобы хоть ими защититься, но не нашёл. Они перед ним стояли, да он, бедный старикан, от страха не заметил.

БАРБУХА ОСТАЛСЯ В КОМНАТЕ вдвоём с маленькой Марьянкой. Они откусывали вместе от одного и того же пирожка – каждый со своего конца, – и оба были в прекрасном настроении.

– Боже мой! – воскликнула маменька. – Да мы там детку свою оставили!

Служанки хотели было её за юбку удержать, да куда там: она вырвалась! Ни на что не посмотрела бы, пошла бы за своей шалуньей хоть в преисподнюю!

Вернулась в комнату и видит: те вдвоём играют. Тут ей стало смешно, и она обоих поцеловала. Ей-ей, страх совсем прошёл. Но не успела поцеловать страшилище, как бедня-та наполовину опал, а после второго поцелуя у него хвост отвалился.

– Ну, мамаша, и удружили вы мне, – сказал он. – Я уж был с порядочную собаку ростом и сил набрался, а теперь опять еле двигаюсь. Будьте добры, спрячьте меня куда-нибудь в корзинку, мне самому не дойти.

Добрая маменька стоит над Барбухой, головой качает – как с ним быть? Надо бы просьбу исполнить, да папаша есть папаша. Не прятать же страшилище от своего мужа!

– Ты чей? – спросила она вместо ответа.

– Да я просто так, выдуманный, – сказал Барбуха, и ему стало очень грустно.

Приоткрыл дверь хозяин, видит – Барбуха совсем сборчатый сделался. Тут он почувствовал страшный прилив отваги, сразу встал на всю ступню и затопал – ну, как старосты топают. Ещё Барбуха пищал, что никого не знает, кроме медведя да медвежатника, а папаша уж возле него. Хвать его за уши и поднял горемычного, как зайчишку.

– Ты что, – говорит, – обезьяна этакая, ходишь, людей пугаешь? Я тебя проучу!

Много наговорил, а так как больше всего о себе любил толковать, речь его была усеяна всякими «я», «мои», «мне» и так далее – слушать противно!

Барбуха трепыхаясь у него в руке, выпустил свои знаменитые жалки. Хотел раза два-три старосту кольнуть, да только раз впился. Счастье ещё, что староста такой трус был: только его ужалило, выпустил он Барбушку бедненького и давай стонать – рука, мол, отнялась! Дети и мамаша были, понятно, за отца, одна только младшенькая обрадовалась, что её мохнатик снова на коленях у неё, и обняла его так, что чуть не задушила.

Барбуха, прижавшись к ней, изо всех сил в неё вценился.

И вот что произошло. Когда они так обнялись и друг к дружке прильнули позвал Барбуху Куба. Позвал очень внятно, и Кубула тоже позвал, даже ещё внятней. Как быть? Страшилище не выпустило Марьянку, и Марьянка тоже крепко его держала. И вот страшилище взмыло, а детка – вместе со страшилищем. Фрк! – и они уже за дверью.

Тут в доме старосты поднялось столпотворение. И слёзы, и прокляться – ужас просто! Но маменька утёрла слёзки – и скорей вон, скорей за пропавшей Марьянкой!

А ДЕВОЧКЕ ХОРОШО БЫЛО, и наши друзья были счастливы, что она у них. Куба Кубикула сначала рассердился и высказал Барбухе своё мнение о страшилищах, которые детей похищают:

– Ведь она могла простудиться! Смотри, ты ответишь, если у неё будет лихорадка.

Чтоб малютке не было холодно, медведю пришлось взять её к себе на колени и дышать ей за ворот. Она смеялась, только вот Кубуловы блохи не давали ей покоя. Бар-буха тем временем рассказал своим товарищам, как было дело.

– Ну что ж, сердись на тебя не сердись, – сказал Куба, когда страшилище кончило. – Что с тобой сделаешь, коли ты такой дурачок и так любишь всюду нас совать? Лучше было совсем детей не трогать. Мы-то как-нибудь из передряги выпутаемся, а вот как будет с Марьянкой? Я знаю, староста со старостихой в страшной тревоге. Это, брат, никуда не годится – так их мучить. Лучше ужалил бы старика лишний раз, а девчушку уносить – не дело.

– По-моему, тоже, – сказал медведь. – Будь у нас молочко – дело другое. А чего мы ей дадим, когда ей кушать захочется?

Между тем Марьянка на коленях у медведя уснула. У Ку-булы спина заболела от неподвижного сидения, но он боялся пошевельнуться.

Блошки кусали его, но он не мог почесаться. Сидел как каменный, левая лапка у него онемела. Туго приходилось, а сидел. А Куба Кубикула смотрел на товарищей и радовался, что они такие добрые.

«Но какое это имеет значение, – думал он, стоя возле этих зверюшек, – хорошие мы или плохие? Какие бы мы ни были, староста нас не выпустит, пока не отлупит. И что это нам в голову взбрело смеяться над ним? Чего мы накинулись на сваи моста и подпилили их? С какой стати Барбуха взьерепенился на старосту? Бес его знает, кто нас на всё это натолкнул? Чёрт побери! Чёрт побери!..»

Куба звал на помощь чёрта и дьявола, но никто не показывался. Надо было выпутываться самому. Он подумал и вдруг хлопнул себя по лбу:

– Есть!

Подошёл к зарешеченному окну и запел замечательную песенку: «Знаю я красивый замок недалёко от Ййчина». Так и залился во весь голос, склонивши голову набок.

ПРОХОДИЛ В ЭТО ВРЕМЯ мимо тюрьмы пан приходский священник. Услыхавши пение, скорей заткнул себе уши и давай бог ноги!

Потом прошёл мимо мужичок, подмигнул Кубуле и показал длинный нос ратуше.

Да это нашим друзьям ни к чему. Но вот идут две бедные крестьянки и старушка с вениками. Остановились, послушали Кубово пение. Потом присела самая старая на корточки, глянула медвежатнику в лицо и говорит:

– Батюшки! Да ведь это Куба Кубикула! Чего ты натворил-то, медвежатник, что тебя в кутузку посадили?

– Старосту рассердил, – ответил медвежатник.

– Ну, плохо твоё дело. Насидишься, коль на тебя староста прогневался, – сказала старушка.

Стал тут Куба рассказывать что в голову придётся. Объявил, что он волшебник и обладает ужасной силой.

– У меня, – говорит, – есть свора медвежьих ведьм да свора кошачьих ведьм. Только я свистну, они сейчас же явятся мне на помощь со своими когтями, зубами, жалами, хвостами и огнём. Царь небесный, да я с ними девять полков старост побью, с самим Вельзевулом в придачу! Я только хотел, дорогие старушки мои, этому вашему почтенному мимоходом показать, с кем он имеет дело и на что я способен. Знаете, что я сделал? Наслал на него беличье привидение, которое у этих чудищ моих грамоте учится. Намекнул этому самому привидению насчёт старосто-вой девчушки Марьянки. Оглянуться не успел, уж оно её принесло. Вот она. Будьте такие добрые, заверните её получше в тёплый платок и отнесите обратно к мамаше; ей передайте от меня поклон, а старому этому скажите, чтоб он со мной не шутил, а то мы с Барбухой – гудрыгугудры! – за него примемся.

С этими словами Куба просунул Марьянку сквозь решётку и подсадил на подоконник медведя со страшилищем. Молодцы заурчали, а Барбуха ещё и глаза таращить стал. Очень здорово вышло, и старушки набрались столько страху, сколько у них в голове поместилось.

– А нам-то и невдомёк, что это за птица! – говорили они, спеша со всех ног к старостовой усадьбе. – Экие черти! Никогда не знаешь, что в них кроется!