Текст книги "Случайный билет в детство (СИ)"

Автор книги: Владислав Стрелков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– В нашей школе, я так и не узнал, – сделав паузу, огляделся (типа – нет ли кого рядом), и громко объявил, – какие на завтра заданы уроки!

– Клоун ты, а не каратист, – констатирует Олег, – прав Генка Ким, тебе в цирке выступать надо.

– А чо? – чешу я затылок, – мож и вправду, ну эту всю разведку, в клоуны, что ли податься?

Савин крутит у виска, но я сам уже понимаю – надо завязывать. И так дошутился, хорош!

– Ладно, шутки в сторону, что там задали?

– Да ничего почти. Завтра последний день учиться будем. По математике примеры порешать, по русскому ничего, а вот по литре стих выучить. Это для тех, кто оценку исправить хочет. Так Елена Михайловна сказала.

Елена Михайловна Щупко была нашим классным руководителем, она же вела у нас литературу и русский язык.

– А стих какой?

– Как она сказала – на усмотрение, – пожимает плечами Олег, – а там, мол, поглядим, какую оценку в итоге ставить.

Да, бывали у наших учителей такие бзики, но только чтобы вытянуть нас на хорошую оценку в четверти.

Выучить-то выучу, только что учить?

– Сам-то что зубрить будешь?

– Пока не знаю.

Я не помнил, какие у меня были оценки по литературе за седьмой класс. Вообще не помнил оценок в целом. Вроде четверки были, но стоит в дневник глянуть.

– Пойдем в комнату, чего на кухне сидеть?

Зашли в мою комнату. Я достал свой дневник и взглянул на последнюю страницу, где выставлялись итоговые оценки по предметам. Ага, имеются три тройки – английский, русский, физика. Ну, по двум «могучим и великим» все понятно, а вот с физикой у меня в школе были нелады конкретные. Не было понимания этого предмета, хотя после школы, как-то начал вникать в суть. Получилось аналогично английскому языку. Те же электрические цепи с законами Ома для меня стали открытой книгой, после пояснения одного продвинутого парня. Возможно, получится исправить тройку на четвёрку. Надо будет Василия Владимировича спросить на предмет исправления оценки по физике и английскому, а сочинение по русскому языку и литературе мне придется писать.

Олег в комнате даже не присел. Постояв, он заглянул в мой дневник, хмыкнул и пошел в зал. С оценками я разобрался, поэтому тоже направился туда же.

Савин вытащил из мебельной стенки толстый том Большой Советской Энциклопедии и с ней плюхнулся на диван, а я уставился на телевизор. Хм, что говорить? Привык к своей метровой жекашной «соньке». Опять появилось музейное чувство, только уже в своей квартире. Передо мной стоял раритет. Совсем забыл, что у нас имелось такое чудо советской бытовой техники. «Радуга-704» была одним из первых цветных телевизоров. Рука сама потянулась к выключателю. Вообще, процесс включения напоминал своеобразный ритуал – включить стабилизатор, включить телевизор, повернуть ПТК… экран, напоминавший огромный иллюминатор, начинал светиться не сразу, можно чашечку кофе успеть выпить. Зато цветной! Даже в это время цветные телики имелись не у всех. Я уже говорил – дефицит.

Звук появился быстрей изображения и кто-то пока невидимый громко сказал: «Ес оф кос!». Блин, это вторая программа, с её образовательными передачами. Они шли одна за другой. Сначала с изучением немецкого, затем английского. Помнится, были передачи с итальянским языком, такие как «Абевегедейка» и прочие. Ленивчиков не было и в помине, а каналы переключались только ПТК. Я щелкнул пару раз по часовой стрелке и, вместе со звуком, возникло изображение – два человека беседовали на казахском языке. Я за много лет так и не изучил его и знал только с десяток слов. Продолжаю переключать. Следующий канал тоже казахский – что-то рассказывает о природе. Дощелкиваю до десятого – тут сетка с постоянным пищанием, пока трансляции нет. Переключаю до первого канала и вижу любимую тетю всех детей – Валентину Леонтьеву, и передачу узнаю – «В гостях у сказки». Надо же, помню!

Савин оторвался от изучения энциклопедической мудрости и сказал с усмешкой:

– «Кощея бессмертного» будут показывать. Может ну его, этого неруся? Пошли ко мне. Недавно батя кассет привёз с новыми фильмами.

Оппа! Сюрприз. Я отлично помнил, что у Савина был кассетный магнитофон, но простой, а не видео. Отец Олега был торгпредом, часто бывавшим за «бугром», а родной дядя привозил из Владивостока японские дефицитности в виде кассетных магнитофонов и кассет к ним. Но вот видео…

Я заглядываю в справочный фолиант и вижу, что Савин читает про «Интеллидженс сервис».

– Не занимайся ерундой, – говорю ему, – я пошутил про разведку.

– Я понял, что ты дурачился, – кивает Олег, но продолжает скользить глазами по тексту.

Показывая на большой справочник шучу:

– Все равно умней не станешь, или учишь справочный материал наизусть для Елены Михайловны? Уверяю, это не оценят должным образом. Слог не тот.

Олег захлопывает энциклопедию и выдает:

– Ваша ирония в данной концепции, не ассоциируется с мистификацией парадоксальных иллюзий, но с точки зрения банальной эрудиции, не каждый локально мыслящий индивидуум, способен осознавать критерии утопического субъективизма.

– Во, – выставляю большой палец, – это ты там вычитал? Тогда это и прочтёшь на уроке. Сорвешь бурные овации. А что за фильмы у тебя?

– Две кассеты с Брюсом Ли, – начинает перечислять Олег, – «Большой босс», «Кулак ярости», «Путь дракона», «Выход дракона».

Теперь понятно, откуда он знает о легендарном китайце. Тем временем Савин продолжал:

– Ещё есть – «Одинокий волк Маквей»…

– Маккуэйд, – поправляю я.

– Смотрел? – тут же спрашивает Олег, – а, понял, твой английский.

Не стал его разубеждать, пусть думает, что все эти фильмы я не смотрел.

– Что ещё есть?

– Есть «Челюсти», это про акулу-убийцу, ещё про кукушку и гнездо что-то, не помню точно.

– «Пролетая над гнездом кукушки?»

– Во, правильно, – и смотрит удивленно, – нет, ты точно этот фильм смотрел. Откуда и когда? Он же новый!

– Да. Я его… смотрел, – чуть не ляпнул «давно», – и какой он новый? Почти десять лет прошло, как сняли.

Савин смотрит недоверчиво.

– Да? И как фильм?

– Отличный! Сам-то смотрел?

– Нет, – мотает головой Олег, – я про карате смотрел. Пошли?

– Уговорил, пошли.

Раз уроков задали мало, и будет последний день в школе, то можно и расслабиться. И тут же усмехнулся – расслаблялся и снимал стресс я обычно в «Погребке». Где теперь этот «Погребок»? В прошлой жизни остался, будем расслабляться без алкоголя. Здесь пьяный школьник – чудовищное событие республиканского масштаба. А стих я подберу из памяти. Только вот что-нибудь из близкого по годам, а то, что я про автора скажу, если спросят? Ладно, со стихом вечером решу. Выключил телевизор – изображение собралось в яркую точку в центре экрана и, постепенно, исчезло. Интересно, какой телевизор у Савина? Не помню.

Закрыв квартиру и, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, поскакали по лестнице вниз.

Савин выскочил из подъезда первым, буркнув кому-то: «здрасти». Следом вылетел я и резко остановился. На лавке сидели два старика – дед Косен и ещё один незнакомый пожилой казах, но не это меня остановило, а широкие колодочки наград у обоих на пиджаках. Не знал, что Косен Ержанович воевал. Это же сколько ему лет сейчас? Должно быть больше шестидесяти.

– Амансыз ба, аталар! – поздоровался я, удивляясь – из каких глубин сознания выпрыгнуло это приветствие на казахском? Не знал ведь!

– Здравствуй, Сергей, – кивнул дед Косен и, повернувшись к другу, сказал, – вот, Акылбай, это тот парень, про которого я говорил.

– А, это тот, что тебя в кустах в плен взял? – улыбнулся второй ветеран, хитро глядя на меня – шустёр. На Славку Ларцева чем-то похож.

– На Славку? Помню Славку, – Косен Ержанович, всмотрелся в меня, будто впервые видел, – и точно – похож. Тоже шустер был. Весельчак, на месте не сидел. Взводный каждый раз взбучку от ротного за его выкрутасы получал.

– Героический парень. В первом нашем бою два танка немецких подбил! – сказал Акылбай. – Да. Это в первый наш бой!

Я присел на лавку напротив и спросил:

– А где у вас был первый бой?

– На Волоколамское шоссе. Мы ведь в 316-й стрелковой дивизии войну начали.

– Так вы панфиловцы?! – выпалил Олег, присевший рядом со мной.

– Панфиловцы, – кивнули оба. А дед Косен добавил:

– «Дикая дивизия», как назвали нас немцы.

– Да, – засмеялся Акылбай, – это потому что, по их понятиям, мы не так воевали. Непривычно. Мы тогда по-новому воевали. Слышал про «спираль Момышулы»? Эту тактику генерал Панфилов разработал. Хорошо тогда дали фашистам у деревни Матрёнино.

Я слушал ветеранов, а в голове крутились вычитанные в интернете сомнения о двадцать восьми героях. Спросить про них у Косена Ержановича? Нет, не буду. Сейчас под сомнение подвиг не ставят. Многие из нашей школы в почетном карауле у Вечного Огня стояли. И верили.

Два ветерана замолчали, задумавшись, а я смотрел на планки, где угадывались отважные медали, и много других боевых наград. Вот так я жил и не знал об том, что дед Косен воевал. И мы иногда посмеивались над причудами пожилого человека, любящего порядок и следящего за чистотой. Мне стало стыдно за это невнимание. Ведь просто подойди, поздоровайся и сделаешь приятное человеку, проливавшему кровь на войне.

– Пойдем, Серег, – шепнул Савин.

– Сау бол кюрметтиси (До свидания, уважаемые), – поднялся я. Ветераны кивнули и тихо меж собой заговорили.

«Нет, – думал я, – к черту все цирки, троговля и прочая фарца. Я пройду свой путь заново, так же как и в первый раз. Ради таких вот людей. Настоящих. Ради друзей, Олега Жихарева, Паши Легких, Андрея Любшина и Валерки Истомина. Пусть они пока ещё так же как я в школе учатся».

С этими мыслями шел к подъезду Олега и не сразу услышал его громкий шепот:

– Серёга стой… Серега!

Я сделал ещё несколько шагов, когда обнаружил перед собой на скамейке пьяного мужика в спортивных штанах и выцветшем тельнике. Он сидел, опираясь руками о колени, и покачивался. Голова наклонена вниз. Рядом со скамейкой пустая бутылка портвейна. В мусорном ведре, что стояло у двери подъезда, еще одна.

– У-у-у… ж-ик-знь… су-ик-ка… – он медленно поднял голову и посмотрел на меня мутными глазами, – а-а-а мол-ик-дёжь мля… смирна…

Это был дядя Миша Тихомиров. Одна из необычных и немного загадочных личностей нашего двора. Семья Тихомировых приехала сюда из Москвы. Дядя Миша, пятидесятилетний мужик, производил впечатление тихого и мирного обывателя. Таковым он и был. Слушался жену беспрекословно, что скажет ему вторая половина, то и делает.

А жена его этим и пользовалась, помыкала им как хотела. Но как дядя Миша примет на грудь, то у него сносит крышу напрочь. Начинает гонять своё семейство. В этом состоянии его боялись. Порой, семья Тихомировых, выпрыгивала из лоджии с наспех собранными вещами, а то и без них, благо, что жили на первом этаже. Пьяного дядю Мишу никто не мог остановить. Сил у него оказалось немеряно, да ещё приемы всякие знал. В первые разы Макашов, наш участковый, живущий в соседнем подъезде, пытался воздействовать на буяна, но получал отпор и каждый раз резво ретировался от разъяренного дяди Миши. Но, кроме участкового, милицию не вызывали. Жалко было. Пытались решить просто – побушует, успокоится, проспится, а потом… потом он ходил и просил у всех прощения, стыдливо пряча глаза. Долгое время дядя Миша ни капли в рот не брал, но вдруг на него что-то находило и он наберет дешевого портвейна, сядет, уставившись перед собой, и пьёт, что-то бормоча под нос, а затем…

Что с ним и почему такое происходит, никто не знал, а близкие никому не говорили.

В начале девяностых, дядя Миша погиб. Убили его. Битами насмерть забили. Олег мне как-то рассказывал. Тихомиров, возвращаясь откуда-то, вступился за парня, которого трясли пятеро качков. Время такое было. Всегда находился кто-то, что считал себя круче всех, и что все ему должны. Дядя Миша был в своём обычном состоянии – только-только стоял на ногах. Он остановился и потребовал отпустить парня, и был грубо послан. Это оказалось последней каплей. Тихомиров шагнул и рэкетиры разлетелись в разные стороны. Парень сразу убежал, а качки поднялись, выхватили из рядом стоящей машины биты и кинулись на Тихомирова…

На похоронах народ удивился, когда вынесли гроб с телом. Михаил Аркадьевич был в военной парадной форме, на плечах капитанские погоны. А на красных подушечках вынесли награды. Много наград, причем боевых. Никто никогда не видел его в форме и никто не знал, что Михаил Аркадьевич воевал. И где воевал. В сорок пятом году ему только одиннадцать лет было. Да мало ли где…

Мне было жалко этого человека. Что-то поломало ему судьбу, отчего переклинило в голове, и он заливал своё горе. Как множество других, таких же…

Но это когда ещё произойдёт?

А сейчас Тихомиров, пока ещё живой, сидит на лавке у подъезда, а в окнах видны его домочадцы, с приготовленными «тревожными чемоданами». Следят – куда направится, принявший на грудь, глава семьи?

– Сто-ик-ять, я сказал, – Дядя Миша протянул руку, попытался меня схватить. Уворачиваюсь, и он проваливается вперед. Я перехватываю Аркадича, придерживая, чтобы он не ударился головой.

– … ик, мля, – бормочет Тихомиров, – не понял…

– Сядь, дядя Миша.

Усаживаю его на скамейку. Только он садится, тут же его кисть сжимает мне плечо, да так что тело резко прострелило болью.

– Ты хто? – выдыхает он перегаром.

Отогнуть палец как Громину не выходит. Тогда протягиваю к нему руку и жму на болевую точку за ухом. Тихомиров охает и отпускает меня, а я прижимаю его руки и шиплю почти в лицо, чтобы слышал только он:

– Послушай меня, Аркадьич! Чтобы тебя не гложило, как бы ты себя не винил, всё осталось там, за речкой. Нельзя так. Не дело. Себя не жалеешь, так семью пожалей. Сопьёшься. Свечкой сгоришь.

– Что ты можешь знать? – вдруг почти трезвым голосом произносит Тихомиров, – снятся они мне. Каждую ночь снятся, понимаешь? Потому что живой я. А они… Сюда уехал, так вслед все друзья погибшие за мной пришли. В глаза смотрят и молчат. А как выпью – уходят.

По морщинистому лицу бежит слеза. Он обхватывает руками голову, взъерошивая седые лохмы волос.

– Как забываюсь, мне сразу легче становится, – шепчет дядя Миша.

Нужно вывести его из депрессии. Как нам там тогда на занятиях психологи объясняли? Попробуем.

– Отставить сопли, капитан, ты же тельник же носишь.

Он смотрит мне в глаза и трезвеет окончательно.

– Командир?

Потом мотает головой и смотрит удивленно.

– Сергей? Что это было?

– Протрезвление, Михаил Аркадьич.

Дядя Миша замирает, хлопая глазами.

Пора закругляться, а то что-то во дворе тишина настала. Я огляделся, но никого, кроме внимательно наблюдавших за нами домочадцев Тихомирова, не заметил. Махнув выглядывающему из-за кустарника Савину, вхожу в подъезд.

– Серёг, что это было? – задаёт мне тот же вопрос Олег, поднимаясь за мной.

– Шокотерапия.

На третий этаж поднимались медленно. Олег молчал. Я молчал. Свою судьбу уже я изменил. Может, так жеполучилось и с Тихомировым. И не случится с ним беды в будущем.

В прихожей встретили маму Олега.

– Здрасте, тёть Маш.

– Здравствуй, Серёжа.

– Мы видик посмотрим, мам?

– И не надоело тебе? – спросила мама Олега, – который раз смотреть будешь!

– Интересно же!

В зале стоял цветной кнопочный «Темп», а рядом кассетный видеомагнитофон JVS. Я принялся разглядывать японский аппарат. Было интересно – ведь один из первых видеомагнитофонов VHS-стандарта.

– Ну, как техника? – хвастается Олег, – крутая?

Я пожал плечами – ничего мол. Откуда ему знать – что через пару десятков лет техника будет гораздо круче? Что видеомагнитофоны, как и обычные, канут в лету, а будут лазерные проигрыватели и компьютеры. И телевизор можно будет на стену вешать как картину, не боясь, что он оттуда вместе со стеной рухнет.

Мои ужимки Савин понял по-своему:

– Джапан! – он присел перед аппаратом и ласково погладил переднюю панель, – вещьч!

– Кто привёз?

– За ним батя во Владик к дядьке ездил. Сюда в чемодане вёз, чтоб никто не видел. Деньжищ стоит обалденных, – и прошептал, – две тысячи!

Я хмыкнул – две тысячи. Для меня эта сумма непривычно мала. Моя метровая жекашка стоила двадцать штук. Хотя для этого времени сумма действительно огромна и сравнивать те деньги с нынешними, как сравнивать, например, этого мастодонта с круглой линзой экрана и именем «Темп» с моей «Сони».

Олег вытащил кассеты из серванта.

– Что будем смотреть? – и изобразил каратистскую стойку.

– Нет, – качаю головой я и изображаю сумасшедшего. Савин поднимает брови.

– «Пролетая над гнездом кукушки» включай.

– Хорошо, – пожимает плечами Олег и, вставляя кассету, бормочет под нос, – как будто смотреть больше нечего.

Понимаю его, драки и война интереснее для пацанов, но такой фильм, по моему мнению, смотреть стоит в первую очередь.

Первым оказывается фильм «Челюсти». Савин выразительно косится на меня, но я вращаю пальцем – перематывай, мол. Он пожимает плечами и включает перемотку.

Наконец на экране появляется пейзаж с озером и гора вдалеке. Кошусь в окно, где видны горы, интересное совпадение. А ведь эта история чем-то похожа на мою. Долгое время я был темной лошадкой для всех. Ничем не выделялся, и тут… совсем как герой Джека Николсона, взял и взбаламутил спокойную жизнь вокруг. Дал отпор обоим Громиным, с дядей Мишей пообщался… Так же как МакМерфи в фильме помогаю своим друзьям. Вот только финал для героя несчастливый. Начавшаяся война в больнице между героем и персоналом приводит практически к гибели героя. А это ведь и ко мне относится. Есть такой закон – закон сохранения энергии, в котором есть неприятный для меня момент – приложенная сила сохраняется с течением времени. То есть я изменил судьбу дяди Миши, и он не погибнет в будущем, но эти изменения могут воплотиться на других моих современниках, и может погибнуть кто-нибудь другой. Я не так силен в физике, но верю в закон подлости. Все что я могу изменить во благо себе и друзьям, может обернуться для кого-то катастрофой. А может и для меня… Ага, как говорится – благими намерениями вымощена дорога в ад. Будем надеяться, что я ошибаюсь на этот счет.

Савин сначала ёрзал на диване, но потом видимо увлекся фильмом и уже смотрел с интересом. А на экране разворачивался финал фильма. Здоровенный индеец сидел на кровати и разговаривал с МакМерфи. Тот лежал безучастно. На голове следы от лоботомии. Вождь понимает Макмерфи превратился в настоящего больного и душит его подушкой. «Вот это, – подумал я, – доказательство сохранения энергии. Как бы всё тут хуже не вышло». Индеец, выбив зарешёченное окно тяжёлой мраморной колонкой, вырванной из душевой, выбирается на свободу и убегает.

– Обалдеть, – говорит Савин.

Видно, что он впечатлен. Олег перематывает кассету в начало, а я с сижу и размышляю о своих делах. Что я ещё могу сделать тут? Но так, чтобы с пользой и наименьшими последствиями. Как их просчитать? Если я, изменил свою судьбу и судьбу Тихомирова, какие могут быть изменения в мире в целом? Да никаких. А что я могу сделать глобально? Ничего. Даже если и мог. До развала страны остаётся совсем немного. Кто бы мне поверил? Может написать генеральному секретарю? А кто у нас генсек? Брежнев, Андропов, или уже Горбачев? Нет, вроде Черненко должен быть. Не помню точно. Генсеки, до Горбачева, каждый год менялись. Непривычно было после долгих лет правления Брежнева. А скоро начнется знаменитая на весь мир перестройка, а затем…

Блин, до чего же много всякой гадости повылазило с приходом этой демократии! Ведь жили-то мирно со всеми, а как в демос этот шагнули, то все друг-другу волками стали. Поотделялись, мать их за ногу, и нос от друг друга воротить. Как будто эпидемия по стране прокатилась…

Что-то я опять разозлился, надо расслабиться. Савин все ещё сидит, что-то колдуя над видеомагнитофоном. Потягиваюсь, оглядываясь, и вижу гитару, висящую, над диваном.

Играть на шестиструнке я научился в училище. Не то чтобы профи, но нормально сыграть что-нибудь мог. Даже начал писать стихи и пытаться переложить их на музыку. Но композитор из меня вышел ещё хреновей, чем поэт, а уж голос… так что я бросил это дело и играл только уже известные песни. Сам пел редко, чаще просил кого-нибудь другого.

Но сейчас мой голос ещё не сломался, так что могу спеть нормально. А что сыграть? И получится ли? Посмотрим… Я снял гитару, состроил улыбку и проиграл на одной струне «чижика». Получилось не очень – пальцы сразу заболели и пока ещё непривычно. Но если чуть потренироваться…

– Эй, Паганини, – встрепенулся Олег, – положь инструмент. Не умеешь – не берись, а то расстроишь, отец ругаться будет.

Савин старший играл так себе. Знал простые аккорды, и мог сбренчать пять-шесть разученных песен. Но сам настраивать гитару не умел и всегда звал Генку Кима, который имел свою гитару, кстати, очень хорошую, и играл обалденно. Впрочем, Ким обладал многими умениями и за чтобы не брался – все у него отлично получалось.

– Вот научишься, – тем временем продолжал Савин, – тогда и бери.

Сбацать что ли ему «Чисгару»? Или приколоть насчет игры? Я хихикнул про себя и сказал:

– Спорим, что быстро научусь играть?

– Да ну тебя, Лоретти хренов…

– Нет, правда.

Савин смотрит на меня.

– Научиться играть на гитаре не так просто, – бормочет он, – если ты на английском заговорил, то можно подумать что просто озарило. Приёмы всякие – так и у меня, со временем, может получиться. А вот гитара… – чешет затылок и машет рукой, – черт с тобой, спорим. Только срок три дня тебе. Сам сказал, за язык не тянули.

– Хорошо, – говорю, – три так три.

Какая мне разница – сколько времени он запросит? Могу хоть сейчас сыграть и спеть.

– На что спорим?

Савин хищно улыбается:

– На поцелуй!

– Кого целовать? – испуганно спрашиваю.

– Ну не меня же! – отвечает Савин, и смеётся над моей реакцией, – Маринку Зеленину поцелуешь. Не слабо?

– Не слабо, – бурчу в ответ, а в голову лезут всякие мысли.

Блин, можно подумать тот розыгрыш продолжается, начавшийся ещё в том времени. Так и сводит меня с Маринкой судьба. Вздыхаю. Зеленина мне хоть и нравится, но что-то внутри протестует, и, почему-то, по спине холодок…

Блин, как бы крышу не снесло, точней гормоны не взбунтовались. Я же ещё как бы девственник пока. Стоит только поцеловаться… Вот попал! Опять за словами не слежу и не думаю наперед. Но слово не воробей, теперь никуда не денешься. Ладно, я ведь не проиграю. Сыграю что-нибудь, и не надо будет целоваться. А чего я собственно боюсь? Дразнилок – «жених и невеста, тили-тили-тесто»? Вот уж плевать. Хоть не в этой жизни, а в той, целовал много девушек и не заморачивался.

– Что, жалеешь уже? – почти правильно истолковывает мою хмурость Савин.

– Нет, – отвечаю, – через три дня посмотрим. А что будет, если выиграю я?

Улыбку с лица Олега сразу сдуло. Наверно представил, как он целует Маринку. От этой мысли меня даже чуть ревность уколола. С чего бы это?

– Ну… я не знаю… – и он растерянно оглянулся, – придумай сам.

Я хмыкнул и задумался – что сделать Олегу? Крикнуть что-нибудь? Нет, не то. Что-то сделать? А что? Может ему выучить что-то объемное, типа «Война и мир»? Чего там Савин не переваривал? Ага!

– Если я через три дня что-нибудь сыграю, – говорю ему с улыбкой, – то ты наизусть выучишь «Евгения Онегина».

– Че? – выпучил глаза Олег, – а чего проще нельзя?

– За язык тебя не тянули.

Савин начал ожесточенно тереть лоб. Видно, настраивал свою память на такой большой стихотворный объём. Понимаю его, сам не любил учить такие стихи.

– Мальчики, – заглянула в комнату мама Олега, – а вы уроки-то сделали?

– Мам, последний день учимся. Ничего не задали нам, – заканючил Савин, – мы гулять пойдём.

Мне стало смешно. Неужели и я такой был?

– Сначала в своей комнате приберись.

– Ну, мам…

– Пойдём, – я подтолкнул Олега в сторону комнаты, – помогу несчастному.

Как вошли в комнату, Савин прошептал:

– Ненавижу эту уборку. Вот вырасту, куплю квартиру, или лучше дом построю большой, и в нём будет специальная уборщица.

– Ага, не забудь, чтоб в доме был бассейн, зимний сад и огромный гараж.

– Точно! А машина будет «шестерка»!

Я покосился на друга и хмыкнул – посмотрим-посмотрим, «шестерка» у него будет, или «Лексус». Наконец прибрались. Савин облегченно выдохнул и, видно думая о строительстве своего дома, сказал:

– Пойдём, гульнём? На стройке потусуемся…

Наш микрорайон интенсивно расширялся. Постоянно строились новые дома. На стройку мы ходили часто. Бегали, играли, просто тусовались. Бывало, случались травмы, но это не останавливало. Я как-то нечаянно сиганул с третьего этажа. В тот день, как всегда, собралась большая компания. Решили играть в догонялки по этажам недостроенного дома. За мной гнался водящий и, убегая к балкону, я схватился за провода, висящие до самой земли, собираясь перелететь на соседнюю лоджию. Так мы делали часто, и у нас хорошо получалось, но, видно, не в этот раз. Я вдруг обнаружил, что на соседний балкон не попадаю, а лечу на этаж ниже, к третьему. Тут сверху раздался панический крик:

– Сварка сейчас упадёт!

Сварочный аппарат, обычно закреплённый к петлям плит, на этот раз оказался не закрыт на замок. Он катился на роликах по плоской крыше, грозя свалиться вслед за мной. Не знаю – чего я тогда испугался больше высоты или… но зажмурился и отпустил кабель. Высота третьего этажа… Полет был коротким, но я успел вспомнить всю свою недолгую жизнь.

Меня спасла кучу керамзита, насыпанную между бетонных плит, рядом с домом.

Какое-то время лежал без движения, приходя в себя. Сердце, от испуга чуть не пробившее дырку в груди, наконец успокоилось, и я встал. Вокруг собрались пацаны, восхищенно гомоня и обсуждая мой полёт. Мне было не до обсуждений. На предложение продолжить игру в «догонялки» я отказался. На ватных ногах пошел домой и больше на стройках я не играл.

Это было… блин, это же ещё не случилось! Теперь не случится. Я уже изменил себе судьбу, и кто знает, где сыграет «закон сохранения энергии»? Может как раз на этой стройке.

Лучше займусь полезным делом. На часах семь вечера. Время в принципе есть, но надо что-то ещё выучить.

– Нет, Олег, на стройку не пойду. Я лучше домой, делами займусь.

– В такую рань? – скривился Олег, – стих учить собрался?

– Нет, на гитаре играть.

– Только не на нашей, – сразу выпалил Савин.

– Я у Генки возьму, – улыбнулся я. – он не такой жмот.

– Я не жмот, – обиделся Олег, – сам знаешь моего отца.

Да, родители у него были страшными педантами. Порядок любили во всём. А дома у них чего только не было. Все стены и полы покрыты коврами. В сервантах, помимо книг и сервизов, стояли всякие сувениры, привезённые из разных мест. Причем всё стояло в определенном порядке, и никак по-другому. Тоже самое касалось самих вещей. Попользовался – поставь на место, как было. То есть – посмотрел кассету, перемотай. Прочитал книгу – поставь именно туда, где стояла. А гитара – особый случай. Её Савин старший из-за границы привез, и Генка Кам её хвалил, так что отец Олега точно ругаться будет.

– Ладно, я домой, – говорю Савину, – а ты начинай учить «Онегина». Хоть Елену Михайловну удивишь.

Я вышел из дверей подъезда, чуть взбаламутив сидящих на лавках старушек. Они встрепенулись, но увидев, что вышел только один мальчишка, успокоились и продолжили делиться нескончаемыми новостями. Это признак того, что Тихомиров успокоился и ушел домой, а то сидели бы все бабули сейчас по домам. Интересно, что они про мой разговор с дядей Мишей говорят? Я поздоровался и только успел пройти мимо лавок, как в подъезде громко хлопнули дверью. Бабок как ветром сдуло.

Обернулся – стало интересно, кто выйдет? Старушки решили, что сейчас выйдет пьяный Тихомиров. Дверь от удара распахнулась и, размахивая игрушечным автоматом и крича: «та-та-та-та», на улицу выскочил Сашка, внук дяди Миши. Это значит только одно – Аркадьич успокоился после разговора со мной и больше не буянил, раз его семья дома. Да и дверь на лоджии закрыта. Значит помочь хорошему человеку у меня получилось, а это радует. Настроение сразу поднялось, и я направился домой.

Перед своим подъездом появилось ощущение чужого взгляда. Скользнул глазами по окнам и обнаружил смотрящую на меня со второго этажа Маринку Зеленину. Она жила в нашем доме, только в соседнем подъезде.

Я улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй.