Текст книги "На озере Светлом"

Автор книги: Владислав Гравишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Ночь, короткая летняя ночь, тянется бесконечно.

Продрогший после купания Митя не может уснуть. В лесу тихо, и все звуки приобретают удесятерённую силу: стук упавшей шишки кажется землетрясением, свист крыльев пролетевшей над лесом ночной птицы заставляет замирать сердце. А когда где-то раздаются два выстрела, они оглушают Митю, как раскаты грома. Мите чудится, что он слышит чьи-то голоса. Что это происходит в лесу?

Он долго лежит, обхватив голову руками, изо всей силы зажмурив глаза, подтянув коленки к самому подбородку. Колотится сердце, колотится так сильно, будто это и не сердце совсем, а кто-то неизвестный гулко бьёт молотом под землёй.

Впоследствии у Мити невозможно было выпытать, как он скоротал эту страшную ночь у Скалистого залива, какие ужасы мерещились ему в ночной темноте. Ему было так тошно вспоминать о своём малодушии, что он хмурился, молчал иди переводил разговор на другое.

Но ночь всё-таки прошла, и Митя успел даже немного подремать. С восходом солнца он уже на ногах, сидит над обрывом, поспешно доедает остатки хлеба и смотрит, как заполняют озеро косые солнечные лучи, сгоняя седые лохмотья тумана. Скалистый залив ещё в тени, заполнен доверху густым туманом, словно молоком залит.

Чем теплее становится воздух, тем беспокойнее ведёт себя туман: он колышется, как живой, ползёт то в одну, то в другую сторону, свивается в клубки и растягивается в длинные нити. Наконец словно что-то дрогнуло: белая лавина бесшумно, без единого звука устремляется к проливу, вытекает из залива в озеро и исчезает в его просторах.

Вода в заливе очистилась, но машины не видно ни с обрыва, ни со вчерашнего уступа, на который снова спустился Митя. Поверхность воды, словно плёнкой, затянута отсветами неба, и что делается там, на дне, рассмотреть невозможно.

Настроение у Мити совсем другое, чем ночью: хотя он и устал от всего пережитого, спать хочется и в голове шумит, но уйти отсюда, не узнав, в самом ли деле он видел машину или она только померещилась, он уже не может. «День длинный, до ночи далеко, торопиться некуда – разузнаю всё как следует, тогда и домой поеду…» – рассуждает он, поглядывая на воду, от которой ещё веет ночным холодком.

Он долго топчется на уступе, наконец ныряет, плывёт по заливу. Опустив голову, он вглядывается широко раскрытыми глазами в подводную темноту… Что-то неясное, чёрное проходит под ним. Да, это машина. Митя различает кузов, кабину, капот. Она стоит на дне странно неподвижная, загадочная, необыкновенная.

Хорошенько подышав, Митя ныряет, опускается на кабину; ноги его ощущают шершавоскользкую брезентовую обшивку, шпунты на досках; изогнувшись, он хватается за какой-то выступ, другой рукой шарит по гладкому ветровому стеклу. Но больше не хватает дыхания, грудь разрывается от желания вздохнуть, в ушах гудит всё сильнее и сильнее. Одним рывком Митя выбирается на поверхность и шумно втягивает воздух. Вместе с воздухом в горло попадает вода. Начинается кашель, неудержимый кашель, который не остановить никакими силами. «На берег надо, да поскорее. Потом опять приплыву…» – решает Митя. С трудом разглядев берег – глаза залиты не то водой, не то слезами, – он плывёт к нему. Кашель одолевает. Митя начинает захлёбываться. «Только бы до уступа доплыть… Только бы до уступа!» Он торопится, беспорядочно бьёт по воде руками и уже не плывёт, а только держится на воде. «Тону!» – мелькает страшная мысль. Бездонная глубина, казалось, втягивает его в себя, держит на месте, мешает плыть. Вода заливает лицо, и сквозь неё Митя видит на берегу какие-то расплывающиеся человеческие фигуры, бегущие по откосу.

– Тону! – хрипло кричит он, стараясь продержаться на воде ещё хоть минуту…

ОПАСНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

– А третий-то где? Ведь вас утром трое было? – спрашивает лесник Флегонт Лукич, когда Павлик со всех сторон осмотрен и ощупан и ворчливо обруган Годуновым.

– Он ещё днём ушёл. Ты его знаешь, папа, это Митя Пичугин, – говорит Павлик и рассказывает, что произошло с ними днём, как поехали рыбачить и как распалось их рыбацкое товарищество.

Владимир Павлович поглаживает стриженую голову сына и думает. Сейчас, когда тревога позади, ему кажется, что в отношениях с сыном надо кое-что пересмотреть. Парень вырос, его тянет к большой, самостоятельной жизни, и ничем этого тяготения не. пресечь и не уничтожить. Что ж, пусть идёт, пусть идёт! Лишь бы кончалось всё благополучно, как сегодня…

Годунов с досадой пощипывает щетинистые усы: сколько времени зря потеряно! Эх, ребята, ребята!

– Озорники! – ворчит он. – Переполоху наделать вы мастера… А Семён-то куда подевался?

– Не знаю, – отвечает Павлик, оглядываясь на лес.

Годунов встаёт и зычно кричит:

– Эй, Семён! Выходи, парень, не бойся! Не съедим!

– А я и не боюсь, – спокойно отзывается Семён и выступает из темноты в освещённый костром круг. – Здрассте!

Появление его так неожиданно, что все молчат, разглядывая его длинную, костлявую фигуру. Первым заговаривает лесник Флегонт Лукич – он сидит на корточках у самого огня и через костёр смотрит на Семёна сердитыми глазами.

– Здрассте-то здрассте, а со спичками ты меня, выходит, надул? Были у тебя спички?

– Были. Сами видите, костёр ими разжигал.

– А чего же не сказал, когда я утром спрашивал?

– Зачем? Вы бы отобрали, только и всего. Я ведь сразу понял, зачем вы прикурить спрашиваете.

– Ишь ты, понятливый какой! Всыпать бы тебе за такие штуки.

– Всыпать мне и без вас есть кому, – огрызается Семён. – Вот только кормить да учить никто не хочет.

Он стоит, слегка сутулясь. Взгляд прямой, дерзкий, насмешливый.

Столетов недоумевает: откуда у Павлика такой приятель? Раньше он его не видел… Годунов тоже всматривается в парня своим цепким милицейским взглядом: «Ишь ты, орёл какой выискался! Не надо ли тебя, коновода, укоротить?» Но вообще ему парень нравится – не то что этот худенький и бледный директорский сынок, – и начальник милиции молча ждёт, что будет дальше.

– Митьку-то сейчас будем искать или утра дождёмся? – сумрачно спрашивает Семён: не нравится ему молчание взрослых. – Мы с Павкой дотемна его искали, да разве найдёшь? Запрятался… Может, теперь вас побоится – вылезет…

– Тоже мне, друзья-приятели, побросали друг друга! – ворчит Годунов. – А это он верно толкует, надо поискать парня: шут его знает, что с ним случилось…

Митя со страхом смотрит на машину.

– Вот и я тоже думаю, одному-то теперь в лесу не больно сладко, – обрадованно поддакивает Семён. – Пойдём, Павка, воды притащим костёр залить.

Флегонт Лукич тщательно переворошил мокрую золу, и они отправились вдоль берега.

Их голоса и слышал в ту ночь Митя. Но он не откликнулся: ему и в голову не пришло, что кто-то может его искать. Не отозвался он и на выстрелы – стрелял из своего пистолета Годунов, – наоборот, они его напугали ещё больше.

Пришлось вернуться на кордон. Отсюда Владимир Павлович позвонил в город жене, сообщил, что с Павликом всё в порядке, но они немного задерживаются. Переждали ночь, а на заре снова вышли на озеро. Теперь уже все по-настоящему встревожены и, развернувшись цепочкой, торопливо шагают по ещё сумрачным и тихим склонам гор. Павлик идёт ближе к берегу и первым слышит далёкие всплески воды.

– Флегонт Лукич, слышите? Должно быть, где-то утки полощутся, – говорит он леснику.

Флегонт Лукич приостанавливается, слушает и внезапно бросается к берегу.

– Какие уж там утки, покрупнее будет, – говорит он, пробегая мимо Павлика. – Косуля, видно, в беду попала…

Они выбегают на просеку и видят внизу, посреди скалистого залива, голову неизвестного пловца. Она то появляется, то исчезает, и по всему видно, что раннему купальщику приходится плохо. Как бы подтверждая это, доносится слабое:

– То-ну!

– Батюшки! Да никак тонет малец! – дрогнув, произносит лесник и кричит во весь голос: – Держись, парень!

Цепляясь за корни деревьев, за изломы скал, он спускается вниз, к заливу.

– Папа! Па-апа! – зовёт Павлик плачущим голосом. – Митя тонет! Помогите!

Из глубины леса уже бегут Годунов, Владимир Павлович, Семён.

Павлик едва узнаёт друга: бледный, со стиснутыми губами, с лихорадочно блестящими глазами и раздувающимися ноздрями, Семён летит широкими шагами. Он на бегу сбрасывает свой рваный рыбацкий ватник, на краю обрыва одним рывком освобождается от шаровар и остаётся в одних нескладных самодельных плавках. Нацелившись глазами на глубокое место, Семён с трёхметровой высоты прыгает туда, птицей распластавшись в воздухе.

Вслед за Семёном, ругаясь и на ходу расстёгивая китель и снимая пистолет, бежит Годунов. На краю обрыва он плюхается на землю и поспешно снимает сапоги, посматривая на залив. Нога застряла в голенище, и Иван Алексеевич, вскочив, сильным взмахом отбрасывает сапог далеко в сторону. Терпения больше не хватает, и он прямо в брюках грузно прыгает в воду.

На берегу остаются только перепуганный Павлик и Владимир Павлович, растерянно поправляющий очки. Внизу, на уступе, стоит Флегонт Лукич и руководит действиями ринувшихся на помощь Мите пловцов.

МАШИНА НАЙДЕНА

Семён и подплывший вслед за ним Годунов подхватывают отчаянно и бестолково бьющегося Митю и тащат к берегу.

Перепуганный и оглушённый, Митя плохо соображает, что происходит вокруг него. Словно сквозь сон, он слышит, как фыркают, отплёвываются и переговариваются хриплыми голосами Семён и Годунов, как чьи-то твёрдые и цепкие руки вытаскивают его на гранитный уступ, как суетятся вокруг него какие-то люди, испуганным голосом окликает Павлик. Семён кричит, что теперь надо откачивать, а другой кто-то требует, чтобы делали гимнастику.

Разлепив мокрые ресницы, Митя видит рядом с собой босые ноги в синих галифе. Он поворачивает голову и встречается взглядом с незнакомым человеком в очках – лицо у него встревоженное, голос мягок и ласков:

– Спокойно, спокойно, товарищи! Никакой гимнастики ему не надо, он уже очнулся. Давайте-ка лучше поднимем его наверх, на солнышко.

Митю укладывают на что-то мягкое. Он так устал, что ему хочется отдохнуть, погреться на солнышке и забыть, поскорее забыть о том, что с ним чуть было не случилось. Но на лицо падает тень; он чувствует, что кто-то склонился над ним. Это толстяк в синих галифе, с круглой розовой грудью, туго обтянутой голубой безрукавкой. Щетинистые усы его мокры, в них прячутся капли воды, капли скатываются с бровей и ресниц.

– Ты чего тут дурака валяешь, парень? – сердито напускается он на Митю. – Жить надоело? В этакую рань на воду занесло, подумайте! Да ты понимаешь, дурья голова, что запоздай мы на минуту – и конец тебе! Крышка!

Губа у толстяка сильно шевелится, усы топорщатся. Митя смотрит на его рот и устало думает: чего он ругается? За что? Ведь Митя сейчас пережил такое, чего вовек не забыть.

И не баловался вовсе, а всё из-за машины. Где она? Он хочет повернуться, посмотреть на озеро, но почему-то не может.

– Перестаньте же, Иван Алексеевич! – слышится голос того, в очках. – Отругаете потом, сейчас мальчишке не до вас.

– Как это так не до нас? – кипятится Годунов. Но, встретившись взглядом с Митей, стихает. – Потатчики вы им, папаши, вот что! А потом к нам бежите: помогай, милиция!

Он отходит в сторону и, что-то ворча себе под нос, начинает снимать тяжёлые, набухшие брюки.

Митя слышит шёпот Павлика:

– Митя, а ты почему купаться стал? Ведь ещё не жарко.

Митя оборачивается к сидящему на корточках другу:

– Я не купался. Я к машине плавал.

Павлик, не понимая, смотрит на Митю:

– К какой машине?

Митя молчит, размышляя, и Павлик подавленно говорит, что если бы он знал, что всё так получится, он бы ни за что не стал мешать Мите рыбачить. Да провались она, вся рыба, в озере! Больно-то её нужно!

– У меня одно дело есть, Павка, – прерывает его Митя. – Ты вот что: позови сюда Семёна.

И когда приятели склоняются над ним, он приподнимается на локоть и вполголоса говорит:

– Ребята, а я машину нашёл. Там в заливе стоит.

– Какую машину? – спрашивает Семён.

– Настоящую. Трёхтонку.

Семён и Павлик переглядываются.

– Застыл ты, Митька, здорово. Павка, принеси мою рухлядь, накроем мы его сейчас.

Митя понимает, что ему не поверили. Ему, уже убедившемуся в существовании таинственной подводной машины, кажется странным: почему не верят? Ведь он не только видел машину, он даже пощупал её своими руками.

Митя сбрасывает накинутую на него телогрейку и продолжает убеждать:

– Я вам верно говорю, ребята. Там она стоит, под водой. Сейчас её не видно, потому что вода небом отсвечивает, а вчера я хорошо видел…

По тому, что на лицах ребят появляется неопределённое выражение, что они отводят глаза, Митя понимает, что он их нисколько не убедил.

– А ну вас! Не верите, не надо! – Он отворачивается и смотрит на озеро.

На противоположном берегу синеет зубчатой стеной Урал. Озеро уже ярко освещено, отчётливо белеют полоски прибрежных песчаных пляжей, только над тёмными ущельями, врезанными в горные кряжи, всё ещё курится лёгкий парок.

Митя переводит взгляд на берег. Владимир Павлович – наконец-то Митя узнал павкиного отца! – стоит на самом краю обрыва и задумчиво разглядывает распростёртое перед ним озеро и дальние горы. На ветвях кривой, искалеченной сосны развешены синие галифе толстяка и кобура с пистолетом. Сам толстяк, сдирая облепившую тело мокрую безрукавку, направляется к кустам: очевидно, хочет отжать бельё. Костлявый бородатый старик раскладывает на плоском камне предметы, повидимому, вынутые из кармана синих галифе: носовой платок, размокшую коробку папирос «Казбек», перочинный ножик, запасную обойму с патронами, связку ключей.

– Кто это? – спрашивает Митя.

– Начальник милиции и лесник здешний, – отвечает Семён и, нехотя усмехнувшись, добавляет: – Наделали мы переполоху – будь здоров! Кабы не павликов папка, была бы нам баня. Хороший у тебя отец, Павка, верно. Добрый…

– Ничего себе, – смущается Павлик; он никогда ещё не задумывался над тем, какой у него отец: добрый или злой.

– А я, ребята, всё-таки нашёл машину. Зря вы мне не верите, – опять говорит Митя.

Семён, начиная сердиться, сплёвывает изжёванную былинку:

– Не разыгрывай, Мить, всё равно не поверим. Какая тут может быть машина? Ни одной путёвой дороги нет. Пехтурой и то не проберёшься, а ты: машина…

– Она на дне стоит. Я на кабину спускался, ветровое стекло пощупал. А в кузове груз: какие-то ящики, – не слушая, точно в бреду, говорит Митя.

Павлик смотрит на Семёна: в голосе Мити столько убеждённости, что нельзя не поверить ему. Семён посматривает на отражающий безоблачное небо скалистый залив: ну откуда тут взяться машине? В такую глухомань и люди-то, наверное, раз в год заглядывают.

– Сплавай, Сёма, сам увидишь. Недалеко, метров двадцать, вон там, – уговаривает Митя.

– Я ещё с того разу не согрелся, – слабо отговаривается Семён и вдруг решается: – Ну, Митька, если ты разыграл меня, я тебе задам, не обрадуешься!

– Да нет же, Сёма, она там… – говорит Митя.

Семён уже не слушает, идёт к обрыву, вглядывается в залив, прыгает и, изогнувшись, столбиком врезается в воду. Митя и Павлик тоже подбегают к обрыву, растерянно смотрит вниз Владимир Павлович.

– Левее, левее забирай, Сёма! – кричит Митя.

Из кустов спешит Годунов и, увидев плывущего по заливу Семёна, сердито приказывает:

– А ну, марш назад! Это ещё что за новости? Один чуть не утопился – другому захотелось?

– Дядя, дядя, не мешайте ему, он сейчас! Он только машину посмотрит и обратно, – молит Митя и кричит Семёну: – Под тобой она, Сёма! Ныряй!

Семён опускает голову под воду и лежит на поверхности, чуть пошевеливая руками и ногами: очевидно, всматривается в глубину. Потом поднимает голову, делает несколько вдохов и погружается в воду.

– Морока одна с этими ребятишками, – жалуется Владимиру Павловичу Годунов. – Чего только не навыдумывают! Какая ещё тут машина появилась?

– Трёхтонка, дядя. На самом дне стоит, – возбуждённо отвечает Митя, не сводя глаз с того места, где исчез Семён, – Я её ещё вчера увидел. Из-за неё всё и получилось.

– Трёхтонка? – повторяет Годунов и щурит глаза, разглядывая Митю.

Он вспомнил о полученной вчера телеграмме,—

А ты не врёшь, парень?

Митя не успевает ответить: из воды появляется Семён.

– Есть что-то! Сейчас разберусь!

Через несколько секунд он появляется вновь.

– Машина! На кабину встаю!

Иван Алексеевич прямо в брюках прыгает в воду.

Он опускается стоймя и похлопывает над головой ладонями, чтобы показать, на какой глубине находится кабина. Вода подступает к самому рту, и Семёну, чтобы дышать, приходится задирать голову.

– Метра полтора будет. Эх, куда её занесло! – бормочет Годунов и, не спуская глаз с Семёна, по расщелине спускается вниз. Сунув ногу в воду, он тотчас отдёргивает её. – Вот чёрт, ещё холодней стала, как в Ледовитом океане! Эх ты, доля наша милицейская!

Он шумно плюхается в воду и, покряхтывая, плывёт к Семёну. Тот, стуча зубами, приглашает начальника милиции:

– Опускайте ноги, Иван Алексеевич! Тут она, подо мной!

Годунов встаёт. Ростом он немного выше Семёна, вода ему тоже подступает ко рту. Он долго и тщательно ощупывает ногами крышу кабины. Оступившись, ныряет, снова появляется на поверхности и, утвердившись на кабине, возглашает:

– Верно! Есть машина! Чертовщина какая, а?

Они кружат ещё несколько минут над грузовиком, потом плечом к плечу плывут к берегу.

– Ну, что там? – встречает их Владимир Павлович. – В самом деле машина?

– В самом деле, – отвечает Годунов, – Машина Алаганского совхоза. Мы-то с ног сбились, по всем дорогам ищем, а она вон где! Под воду ушла. Ну и ну!

– Алаганского совхоза? – повторяет удивлённый Столетов. – Постой, постой! Это выходит, что она с целинных земель? Как же она сюда попала?

– А вот этого я как раз не знаю. Раскошеливайся, директор: придётся организовать подъём.

Ребята молча слушают разговор о том, как вытащить грузовик. Но как сюда попала машина, узнать не удаётся.

– Он хоть и знает, так не скажет, – вполголоса говорит Семён, – Известное дело – милиция.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СЕМЕНА

На кордон возвращаются только к полудню. Когда все уже разместились в машине, Семён, отводя глаза, заявляет, что остаётся здесь, при затонувшем грузовике.

Конечно, Иван Алексеевич вскипает, шумит и грозит, но Семён, уставясь в какую-то невидимую точку над плечом начальника милиции, спокойно режет:

– А вы не кричите на меня, Иван Алексеевич, ведь я всё равно останусь. Я знаю, что делаю.

– Ничего не знаешь. Малолеток ещё знать.

– Нет, знаю. Ведь машина-то откуда? С целины. Её беречь надо. Грузу воя сколько!

– Беречь? Смотрите, какой заботливый! – Годунов немного озадачен и несколько секунд размышляет. В самом деле, машина теперь как бы принята на ответственность милиции, и если за нею присмотрит лишний глаз, это будет совсем неплохо. Махнув рукой, он соглашается: —

Шут с тобой, оставайся. Только смотри: до автоинспектора ничего не шевелить. Понятно?

– Понятно, не маленький, – Помолчав, Семён добавляет: – Мне лодку да топор надо. Скажите леснику, чтоб дал.

– Это ещё зачем?

– А я, ребята, всё-таки нашёл машину. Зря вы мне не верите, – говорит Митя.

– Буёк над машиной поставлю. Чтобы не искать каждый раз…

– Ишь ты! – невольно одобряет Иван Алексеевич: несмотря на строптивость, мальчишка ему нравится всё больше и больше. – А ничего такого-этакого не получится?

– Не получится.

– Смотри! Надеюсь на тебя.

Машина скрывается в лесу…

Вернувшись к Скалистому заливу, Семён прежде всего устраивает хороший прикол для Лесниковой лодки. Затем под сосной разбивает лагерь: из ветвей сооружает шалашик, на сучок вешает узелок с харчами – ему удалось выпросить у лесника краюху хлеба, соль, яйца, огурцы, – обкладывает камнями место для костра, чтобы теплее было ночевать. Удовлетворённо осматривает своё хозяйство: совсем как у Робинзона! Жить можно!

Потом он отправляется в лес и мастерит из сухостоя буёк, плотик с поставленным торчком чурбаком. Гвоздей нет, Семён скрепляет всё сооружение гибким ивняком. Погрузив буёк в лодку, Семён отчаливает и плывёт к грузовику.

Солнце залило своим светом залив, вода освещена насквозь до самого дна, машину долго искать не приходится. Семён сбрасывает буёк с привязанным к нему камнем-якорем в кузов машины. Ударившись о грузовик, камень поднимает облако зелёной мути.

«Долго ж она тут стоит, если столько грязи успело насесть!» – размышляет Семён и ждёт, чтобы муть улеглась и можно было получше рассмотреть груз. Вдоль бортов кузов уставлен небольшими, обтянутыми по углам железными полосками деревянными ящиками. Между ними грудой лежат коленчатые валы – не такие, как у автомашины, а ещё больше. Тут же лежат гусеничные звенья и ещё что-то, чего и не различить.

Больше ничего интересного в кузове нет. Семён коршуном кружит над грузовиком, осматривая его со всех сторон. Тень от лодки и силуэт его самого, взмахивающего веслом, ползают по песчаному дну, на котором кое-где бугрятся полузанесённые песком валуны. Машина цела, только колёса глубоко увязли в песке.

Больше всего Семёна интересует кабина. Может быть, там и кроется разгадка появления грузовика на дне Скалистого залива? Но как он ни старается, ему ничего не удаётся различить за тёмным ветровым стеклом. А любопытство одолевает. И, забыв все запреты начальника милиции, Семён привязывает лодку к буйку и спускается в воду.

Перевернувшись головой вниз, он ныряет и достаёт ручку кабины. Вопреки ожиданиям дверца поддаётся нажиму и распахивается легко, точно её кто-то толкнул изнутри. Однако дыхания не хватает, и Семён вынужден подняться на поверхность. Несколько минут он отдыхает, потом вторично погружается в воду и, придерживаясь за дверцу, проникает в кабину.

В это время что-то мягкое и упругое толкает его в голову, толкает, словно живое, коротким, несильным ударом. Семён отшатывается, но его снова кто-то толкает в плечо, как будто неизвестный ощупывает его перед тем, как схватить. Мгновенно ужас охватывает Семёна. Не помня себя, он выныривает на поверхность и с лихорадочной поспешностью карабкается в лодку.

Лодка, точно и её что-то напугало, не даётся Семёну, начинает крутиться на месте. Нога зацепляется за что-то жёсткое, видимо, за верёвку, которой привязан буёк, а Семёну уже кажется, что неизвестный схватил его и сейчас потянет вниз. Обезумев от ужаса, Семён кричит дурным голосом, плюхается наконец в лодку, отвязывает её трясущимися руками и что есть силы гребёт к берегу. На четвереньках выбравшись на уступ, он наконец находит в себе силы оглянуться.

Залив млеет в солнечных лучах. Слышно, как в лесу над обрывом поют птицы. Посвистывая крыльями, проносится чайка.

Всё тихо, спокойно, мирно…

Так чего же он испугался? Ну, мягкое, упругое, скользкое, толкается, так что ж из этого? Пусть даже то самое, о чём он думает, но в чём не признаётся самому себе, – утонувший водитель, вывалившийся из кабины, пусть даже он, так что ж из этого? Чего его бояться?

Одним словом, струсил!

– Струсил! – слышит Семён так явственно, что невольно оглядывается: кто это сказал? Нет, никого нигде нет. Просто подумалось, а показалось, что кто-то сказал вслух.

Семён чувствует, что щёки у него начинают гореть, что он краснеет от стыда и злости на себя. Хорошо, он сейчас покажет, какой он трус! Зубы стиснуты, глаза прищурены, ноздри раздуваются. Семён плывёт обратно, к грузовику. Теперь уж он не вернётся назад, скорее погибнет, чем убежит! Он решительно опускается под воду, цепляется за открытую дверцу, отыскивает то упругое и мягкое, что толкнуло его. Вот оно, покачивается под рукой. Что бы это могло быть? Пальцы нащупывают край доски, за ней пустота, какие-то скрученные проволоки. Ну да, так и есть, сиденье! Его подняло к потолку, а когда Семён сунулся в кабину и всколыхнул воду, сиденье закачалось и начало толкаться. Как всё просто!

А ведь он, помнится, даже заорал от страху. Семёна стал разбирать смех: вот так опростоволосился! Хорошо, что никто его не видел!

Насмеявшись вдоволь, он хмурится. Так. Ясно. Водитель не утонул вместе с грузовиком. Куда же он девался после того, как привёл сюда машину и утопил в заливе?

Семён внимательно осматривает берега. Полукругом залив обступили скалы. Они высоки, круты, неприступны, словно стены военной крепости. Над обрывом чернеет сплошной сосновый лес – настоящая непроходимая тайга, ни дороги, ни тропинки. Нет, отсюда машина спуститься никак не могла: непременно бы разбилась, а она цела.

Остаётся только вход в залив со стороны озера. Здесь пролом в скалах, узкий пролив, окаймлённый двумя галечными отмелями. Отсюда машина могла бы появиться, никаких препятствий не видно, за исключением одного – воды. Каменные ворота заполнены водой. Не приплыла же она по проливу, в самом деле! На лодках такую махину тоже не привезёшь. Да и кому нужно это делать?

«Вот задача, так задача!» – качает головой Семён.

Сколько он ни думает, придумать какое-нибудь подходящее объяснение не может. Отчалив от буйка, он плывёт к шалашу: солнце клонится к закату, надо устраиваться на ночлег.

СНОВА НА СВЕТЛОЕ

Привалившись в угол, Годунов безмятежно спит. Сквозь глухой рокот мотора слышно, как начальник милиции время от времени звонко всхрапывает и, точно испуганный этим звуком, приоткрывает глаза, подозрительно осматривает всех и опять засыпает. Владимир Павлович сидит рядом с водителем. Он вынул блокнот и что-то записывает.

А в другом углу, тесно прижавшись друг к другу, сидят Павлик и Митя. Митя возмущён поступком Семёна: он нашёл машину, он чуть не погиб из-за неё, и вот Семён отобрал у него находку, остался у машины, а они едут домой ни с чем. И чем дальше они уезжают от Светлого, тем обиднее становится Мите.

– Я вернусь, честное слово, вернусь. Ты как хочешь, а я вернусь, – с жаром шепчет он на ухо приятелю. Павлик видит, как в выпуклых чёрных глазах его набухают слёзы. – Заберу хлеба и на попутной обратно. Попутной не будет – пешком пойду.

«И пойдёт. Он такой», – думает Павлик.

Митя вытирает кулаком слёзы и опять приникает к уху друга:

– Давай вместе, а?

Павлик молчит и смотрит в окно. Областная автострада проложена вдоль длинного, растянувшегося на десятки километров горного хребта. За окном плывут и плывут горы. Глубокие, тёмные ущелья врезаются в хребет, и тогда наверняка можно сказать: сейчас будет мост. И в самом деле, деревянные перила моста мелькают за окном, и виден глубокий извилистый овраг, уходящий в горы и исчезающий в ущелье. Дно оврага густо заросло черёмухой, и Павлик знает: там, между деревьев, струится ручеёк.

– Давай, Павка, махнём вместе на Светлое! – повторяет Митя, и его дыхание щекочет Павлику шею.

– Не пустят. Мне ещё от мамы попадёт, – безнадежно отвечает Павлик: он подавлен тем, что его ждут дома мамины слёзы, а он их не выносит. Пусть бы лучше побила, и то было бы легче. Но бить она не будет, будет только плакать и читать нотации.

– Ведь интересно же, как её вытащат, – убеждает Митя.

Конечно, интересно. Павлик слышал, как совещались Годунов и отец. Сначала хотели построить плот, чтобы на него поднять грузовик. Владимир Павлович вытащил блокнот и стал подсчитывать: вырубка, трелёвка, сплав… Получилось очень дорого, чуть ли не дороже самой машины. Тогда отец пообещал прислать с завода гусеничный трактор с лебёдкой. Грузовик будут вытаскивать трактором. Как же не интересно, но… мама! Мама ни за что не отпустит. Если бы папа попросил…

Владимир Павлович продолжает свои подсчёты. Павлик прижимается подбородком к спинке переднего сиденья и негромко произносит:

– Пап! А мне можно поехать грузовик поднимать на Светлое?

Владимир Павлович оглядывается на сына. В то же время Павлик чувствует толчок. Покосившись на Митю, он видит, что тот, застыв под взглядом Владимира Павловича, усердно толкает Павлика ногой. Павлику понятно, что ото значит: «Разве так просят? Эх, ты!» Павлик отворачивается: каждый просит так, как умеет; стоит ли из-за этого толкаться?

– Всё зависит от мамы. Ты представить себе не можешь, как она волновалась, когда ты пропал! – отвечает Владимир Павлович, – Если она отпустит, пожалуйста, поезжай.

– Она не отпустит, – уныло произносит Павлик. – Вот если бы ты попросил, – другое дело.

– Зачем же я-то буду просить? – посмеиваясь, удивляется Владимир Павлович, – Ведь ехать тебе надо, не мне.

– Её проси не проси, всё равно… – Не договорив, Павлик смотрит в окно.

Сейчас они приедут в город, отец уйдёт к себе, и всё будет кончено; не бывать ему на Светлом, не видать подъёма грузовика. Павлик чувствует на себе ласково-насмешливый взгляд отца и хмурится: испытанное средство сдержать слёзы, когда они готовы брызнуть.

– Хорошо, поезжай. Я поговорю с мамой, – сквозь рокот мотора звучит спокойный голос Владимира Павловича.

Что? Что сказал отец? Павлик вскидывает голову, ему кажется, что он ослышался. С минуту он недоверчиво смотрит в улыбающиеся за стёклами очков серые глаза и, наконец, поверив, что разрешение получено, трётся щекой о руку отца. Митя, конечно, следит за ним: экие, мол, телячьи нежности развёл! Ничего, пускай смотрит; Павлик сейчас готов кинуться отцу на шею.

Владимир Павлович легонько щекочет сына за ухом: поезжай, сынок! Сын вырос, стремится к самостоятельным делам, пусть едет. Он достаточно зрел, чтобы оттолкнуть от себя плохое, а хорошее, что встретится на пути, пусть вбирает его душа. Поднять грузовик будет нелегко, – пусть увидит, как люди преодолевают трудности.

Сам того не замечая, Владимир Павлович смотрит поверх сына на Митю. Смотрит пристально и так странно, что тот начинает смущаться и егозить: неужто Владимир Павлович слыхал всё, что нашёптывалось на ухо Павлику? Будет теперь ругать: зачем сманивал бежать обратно на Светлое?

И, как это часто случалось с Митей, он рванулся навстречу опасности:

– Вы, Владимир Павлович, не подумайте чего-нибудь такого. Я ведь тоже отпрошусь у мамки. Верно, верно!

– Отпросишься? – переспрашивает Столетов. – А если не отпустит? Конечно, удерёшь?

«Всё слыхал!» – мысленно ахает Митя и горячо убеждает:

– Отпустит. Я к ней подход хороший знаю.

– Я тебе верю, Дмитрий. Смотри не подводи! – строго предупреждает Владимир Павлович и погружается в свои расчёты.

Митя озадачен. Он не рассчитывал, что разговор закончится так легко и быстро, и с недоумением смотрит на Владимира Павловича. Чувство у него такое, словно его одурачили: надавал разных обещаний, а ничего серьёзного не произошло. Теперь хочешь не хочешь, а добывай согласие матери: не может же он, в самом деле, обмануть поверившего ему взрослого человека, директора завода.

«Победу» сильно качает: она перебирается через железнодорожные пути, уходящие в широкие ворота заводского двора. Вахтёр козыряет. Машина сворачивает на обсаженную тополями широкую центральную магистраль, несётся к заводоуправлению и резко останавливается точно против дверей.