Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Владислав Крапивин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
Серега нагнулся за снегом. Нагнулся и мальчик. Взять да и засадить по мохнатой шапке! Тогда узнает... А Дерябин уже щурил левый глаз и отводил назад руку со снежком. Рука у него была точная, глаз тоже точный. И как это получилось? Мальчик вмиг распрямился и, будто случайно, закрыл девчонку.
А потом, повернув к Сереге заляпанное снегом лицо, сказал сквозь зубы:
– Глядеть надо!
Ничего не ответил раздосадованный и смущенный Дерябин. Разве он мог догадаться?..
Пришло лето, и мальчик перестал ее встречать. И забыл. Но сейчас он сразу узнал ее, хотя не было шапки, похожей на лохматую кошку.
Мальчик сел рядом. Он садился осторожно и все-таки зацепил ногой зонт, который лежал на коленях у девочки. Нахмурился, отвернулся и неловко мазнул ее мокрым рукавом по плащу.
– Не бойся, он непромокаемый, – сказала девочка, потому что мальчик суетливо прижал свой локоть и отодвинулся на самый краешек.
– Никто и не боится, – пробормотал он и стал рассматривать пол трамвая.
Пол был покрыт решеткой из тонких реек. К рейкам прилипли намокшие билетики.
– Плохо, когда без зонта, – негромко сказала девочка.
В ее словах не было девчоночьей жалости. Было только скуповатое сочувствие. И мальчик, подумав, ответил:
– Чего ж хорошего...
– А дождь все хлещет.
Это было уже лишнее. Видно, ей просто хотелось поговорить. И, кроме того, дождь не хлестал. Он сыпал частые капли. Мальчик так и сказал:
– Ой, "хлещет"... Не сочиняй.
– Это я сочиняю? – обиделась она. – Ну и пусть. На небе ни облачка, на улице сухо. И ты совсем сухой.
– Тебе хорошо, – сердито усмехнулся мальчик. – В плаще да еще под зонтом. Как под крышей.
– Мне хорошо, – сразу согласилась девочка и почему-то вздохнула. Потом сказала: – Зонтик не мой. Мамин. Она впереди сидит, вон там... А ты почему без зонтика?
– У меня нет зонта, – отчетливо произнес мальчик. – А если бы он был, я сейчас сидел бы дома. В том-то и дело.
Он с удовольствием увидел, что девочка удивилась.
– Без зонта ходишь под дождем, а с зонтом... дома?
– Да, – сказал мальчик. Сжал губы и прищурился. – Что, непонятно?
– Ты вообще каклй-то... – немного обиженно сказала она.
– Какой? – хмуро спросил он и добавил: – Что я, виноват? Раз так получилось...
– Как?
Это слово девочка произнесла очень равнодушно. Будто просто из вежливости. Но мальчик видел, что ей интересно. Он перестал сердито щуриться.
Все-таки это была немного знакомая девчонка и разговаривала с ним, как со знакомым. И однажды он спас ее от прямого попадания снежком. А снежок был крепкий. Правда, она ничего не знала, но это, подумал мальчик, даже лучше. А рассказать про свою неудачу хотелось. Ведь даже самым сильным и гордым людям хочется иногда поделиться с кем-нибудь своей горечью. От этого делается легче.
– Понимаешь... – вздохнул мальчик и пошевелил раскисшим ботинком. Понимаешь, – повторил он уже решительнее, – я сделал открытие.
Он хотел сказать "изобретение", но получилось не так. Слово "открытие" само спрыгнуло с языка. И, может быть, мальчик был прав.
Для него это и в самом деле было открытием. Оно случилось три дня назад. Тогда еще не было дождя, а было яркое солнце. Мальчик стоял на крыше сарая и держал над собой зонт.
– Прыгай! – кричали внизу мальчишки.
Мальчик не прыгал.
– Забоялся, – сказал самый маленький и толстый из приятелей и презрительно оттопырил губу.
Мальчик молчал.
С земли сарай казался очень обыкновенным: старым и невысоким. До нижней кромки пологой крыши всего три метра. Обыкновенным был и мальчик. Невысокий, тонкорукий, с выгоревшими волосами, по которым уже скучали ножницы. Загорелый, как и все мальчишки в августе. В майке, которая выбилась из-под ремня. Конечно, он не очень походил на героя. Но ведь и трусом до сих под, кажется, не был.
А сейчас стоит и не прыгает.
– Забраться да как дать ему! – предложила тощая белобрысая девчонка, одна из тех девчонок, которые всегда вместе с мальчишками участвуют во всех опасных делах. – Тебе говорят! Прыгай давай! Или съезжай на брюхе! А других не задерживай.
Мальчик не отвечал.
В небе двигались облака. Большие, круглые, как желтые аэростаты. И сарай, который казался с земли очень обыкновенным, плыл навстречу облакам, будто поднятый в небо корабль.
А двор напоминал поверхность планеты, увиденную с космической высоты. Островки пыльной травы, пересыпанной седыми шариками одуванчиков, были похожи на зеленый архипелаг, а дождевая вода в бочке у сарая, словно круглое озеро в отвесных берегах, светилось голубой синевой.
Мальчик любил всему на свете давать имена и названия. Они всегда придумывались сразу. Зеркальце воды в бочке он назвал Озером Синего Света, а пятна травы Архипелагом Неизведанных Лесов...
– Да прыгай же! – Это изо всех сил крикнула белобрысая девчонка.
Мальчик наконец спохватился: да, пора.
И поднял зонт.
Черный зонт был похож на купол цирка, уменьшенный в сотни раз. Только под куполом всегда сверкали лампы, а здесь было темно. Лишь одиноко светилось крошечное отверстие. Как прокол иголки. Микроскопическая капля неба горела в нем, словно синяя звезда на темном небосводе.
– Синий Сириус, – шепотом сказал мальчик, и в нем шевелььнулось предчувствие близкой радости.
Он опустил зонт совсем низко, так что волосы на макушке коснулись шуршащего полотна. Теперь мальчик видел только землю, а вместо неба везде была черная материя, насквозь прогретая солнцем и почему-то пахнущая клеем. Лишь в звездном проколе по-прежнему горела яркая синева. Потом в него попало солнце. Звезда вспыхнула ослепительным огнем и рассыпалась на тонкие лучи и радужные кольца.
– Вспышка сверхновой, – прошептал мальчик.
– Ха, он, кажется, шепчет "господи, спаси!" – съязвила внизу тощая девчонка и отвернулась в знак негодования.
– Какой толк, что он знает наизусть звездную карту? – пожал плечами самый старший и рассудительный из мальчишек. – Он не может прыгнуть с высоты трех метров. Видали мы таких космонавтов!
– Что? – спросил с крыши мальчик. Он понял наконец: они решили, что он боится!
Мальчик неторопливо закрыл зонт: его нужно было теперь беречь.
– Я и так могу!
Он прыгнул без всякого зонта-парашюта! Перелетел через поленницу и упал руками и коленями на траву – прямо на самый большой остров Архипелага Неизведанных Лесов...
– Подумаешь... – сказала тощая белобрысая девчонка. Когда нечего сказать, девчонки всегда говорят "подумаешь".
Самый толстый и самый маленький из приятелей закусил свою большую губу.
– Думаешь, другие не могут? – спросил он. И, пыхтя, стал карабкаться по шаткой поленнице на крышу.
Мальчик не ответил. Раскрыл зонт и снова поймал отверстием солнце. На матерчатом небе заиграла звезда. Мальчик подмигнул ей и тихо засмеялся.
Так родилось открытие.
Он не мог все это рассказать девочке. Было бы долго и непонятно. Он только объяснил:
– Я хотел сделать планетарий. Маленький планетарий, складной. Надо на зонт нанести все созвездия. Понимаешь? Раскрыл зонт – и над тобой звезды. Надо только на месте звезд сделать иголкой проколы. И можно будет днем узнавать, где какие звезды, хоть их и не видно. Только нужно заранее высчитать, как установить зонт...
– А ты знаешь все звезды? – удивленно спросила девочка. – И высчитал, да?
– Да. Я проверял ночью.
Ночь пахла травами, речным туманом и остывающим асфальтом тротуаров.
Мальчик сошел с крыльца. Три этажа погасших окон тускло блестели. От нагретых за день стен веяло теплом. Дом был похож на большой пароход, приплывший из жарких стран, и уснувший у знакомого причала. А старый сарай в глубине двора выступал, как большая темная скала.
Мальчик пересек двор и взобрался на сарай.
Сейчас все было на так. Травяные пятна-острова исчезли в темноте. Дождевая вода в бочке совсем не напоминала маленького озера. Она была черной, и в ней неподвижно висели две звезды. Словно кто-то прорыл земной шар насквозь, и сейчас из этого круглого колодца на мальчика смотрели звезды южного неба.
Под майкой у мальчика стучал будильник. Стучал испуганно, как сердце спрятанной за пазуху птицы. Он не понимал, зачем его стащили с уютной тумбочки, сунули между майкой и голым животом и понесли неизвестно куда. Маленький комнатный будильник не догадывался, что ему придется стать астрономическим хронометром.
Мальчик вытащил его и поставил рядом на доски. Оказавшись на свободе, будильник сразу успокоился, застучал деловито и совсем по-домашнему.
Потянуло сыростью. Это проснулся на минуту не сильный, но прохладный ветер. Мальчик поежился, подтянул колени к подбородку и обхватил их руками. Светящиеся стрелки показывали, что до полуночи еще десять минут.
Мальчик стал смотреть в небо.
Оно казалось таким бесконечным, что было страшно дышать.
В черной глубине влажно сияли звезды. Мальчик хорошо знал карту северного неба. Он мог даже по памяти нарисовать ее. Но, конечно, он помнил только главные, яркие звезды, Те, из которых складываются ломкие контуры созвездий. А сейчас, будто стараясь помочь мальчику, небо опрокинуло на него все запасы звездного искристого света.
Чем дольше он смотрел, тем больше звезд проступало в бесконечной черноте. За самыми близкими и горячими светились другие – не такие яркие, но зато их было больше. А за ними мерцала целая россыпь далеких искр. Но это не все. Приглядевшись, мальчик увидел, что небо сплошь усеяно тончайшей звездной пылью. Эта пыль сгущалась в туманную полосу Млечного Пути и светлые островки других галактик.
Мальчик растерялся. Он не мог запомнить столько! Этого не было на карте!
Это нельзя было нарисовать...
Но потом он заставил себя успокоиться. Он подумал, что ему нужны только главные звезды. Вот те, из которых сложены Медведица, Кассиопея, Персей. По крайней мере, для начала... Это благодаря им ночное небо кажется знакомым. Они, как большие деревья, по которым находят дорогу в густом мелколесье; как главные острова, по которым моряки узнают очертания архипелагов.
Он думал так, но продолжал отыскивать глазами все новые и новые искры. В каждой из них светилась, дрожала тайна.
Лениво шевелился ветер, сырой и зябкий. Казалось, что космический холод тяжелыми каплями просачивается в теплый воздух Земли и растворяется в нем влажной свежестью. Мальчик вздрагивал. Но холодное дыхание неба для него было все равно что для морехода ветер, зовущий в дорогу. Резкий трезвон безжалостно распорол тишину. Мальчик вздрогнул и пяткой прижал кнопку звонка. Будильник опрокинулся и обиженно замолчал. Пришла полночь.
Мальчик отыскал в небе Полярную звезду и взглядом провел от нее точную линию на север – до темного горизонта. Потом на юг, на восток и на запад.
Мальчик запоминал.
Конечно, он не был силен в астрономии, но кое-что знал и рассуждал просто. Небо вращается вокруг Полярной звезды и за двадцать четыре часа делает полный оборот. Так кажется с Земли. Значит, за час звезды проходят двадцать четвертую часть круга. И можно определить, где они находятся в любое время дня и ночи, только для начала надо знать, как они стоят в полночь. Теперь мальчик знал и это.
Созвездия были у него в плену.
– Я все проверил и высчитал, – сказал мальчик.
– А дальше? – спросила девочка.
– А дальше... все. Ведь зонта у меня нет.
Зонт был. Тот самый, с которым он хотел прыгать с крыши. Валялся он за шкафом, потому что и отец и мать мальчика в непогоду надевали плащи. И мальчик считал его своим.
Глупо все получилось. Из-за этой сушеной скуки – Вероники Павловны. Все вечера она сидела дома, а сегодня, в такой дождь, заявила, что пойдет к друзьям своего мужа. У нее, видите ли, там дела. Муж оставил у этих друзей какие-то свои бумаги, и она должна их взять. Это важные материалы. Они имеют отношение к его неоконченной диссертации.
– А может быть, завтра, Вероника Павловна? – осторожно спросил отец.
– О, нет, нет! – сказала она.
У нее был маленький подбородок, серые губы и скорбные глаза с нарисованной вокруг синевой. И еще большие цыганские серьги – золоченые полумесяцы. Зачем она, такая интеллигентная особа, таскает в ушах это средневековье, мальчик никак не мог понять.
Он спросил об этом у отца.
– Не твое дело. Нечего хихикать над старшими! – рассердился отец.
Вероника Павловна была женой папиного брата. Брат умер три года назад, а супруга его ежегодно приезжала к ним в гости. Каждый раз она жила в гостях по две недели. Днем она скучала в комнатах одна, а по вечерам заводила разговоры о муже, который так и не написал до конца диссертацию об исследовании каких-то ископаемых рукописей. Не успел. Но все-таки он был кандидатом наук, и Вероника Павловна этим весьма гордилась.
Мама и отец почему-то перед ней робели. Может быть, потому, что они не были кандидатами наук и ничего не понимали в исследовании новгородских грамот, написанных на бересте?
Смешно!
Веронику Павловну считали близкой родственницей, но звали по имени и отчеству. Только мальчик никак ее не звал.
– Почему ты с ней не разговариваешь? – спросил отец.
– О чем?
– Ты вот порассуждай! – пригрозил отец. – Разболтался совсем. Возьмусь я за тебя...
– Ой, – тихонько сказал мальчик.
Такая была у него привычка. Он сам ее не любил. И ребята иногда дразнили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разному говорил свое "ой": то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодушным зевком, то еще как-нибудь. Иногда громко, иногда шепотом. А на этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.
А с Вероникой Павловной мальчик все равно не разговаривал. И она не обращала на него внимания.
Но сегодня ей понадобился зонт.
А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной, и после каждого прокола оставалось ровное круглое отверстие. От от толстой иголки – побольше, от тонкой – поменьше. Ведь и звезды на небе разные.
Но не всем интересны звезды.
– Это вандализм, – сухо произнесла Вероника Павловна, – так обращаться со старинными вещами!
Зонт был не старинный, а просто старый. Кроме того, было непонятно, что такое вандализм. Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно он уничтожил целый сундук ценностей.
– Вы подумайте... Одна, две, три... Он сделал восемь дыр, – аккуратно подсчитала Вероника Павловна.
Созвездие Большой Медведицы было для нее просто дырами!
– Семь, – сказал мальчик. – Одна была раньше.
– Ты поговори! – вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Павловне: – У меня есть изоляционная лента. Я сделаю заплатки и подклею изнутри.
Вероника Павловна оскорбленно поджала губы: вдове кандидата наук предлагали зонт с заплатками!
– У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.
У нее не было детей.
– Это само собой, – заверил отец.
Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.
– Только и знаешь, что позорить перед людьми! – с непонятным отчаянием произнесла мать.
– "Перед людьми"... – сказал мальчик.
У него были длинные прямые ресницы. Когда мальчик смотрел без обиды, широко и весело, ресницы торчали вверх. Но когда прищуривался, глаза его словно ощетинивались.
Отец, маленький, сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал кулаком по столу:
– Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!
– Тише, – умоляюще сказала мама.
– Если бы вам жалко было зонта, – чувствуя закипающие слезы, сказал мальчик. – а то вам ведь не жалко. Вы для нее стараетесь... Боитесь, что ли?
– Молокосос! – тонким голосом закричал отец. – Щенок! Вон!
Нет, мальчик ничего не крикнул в ответ и не хлопнул дверью. Он тихо вышел на лестницу, лег животом на перила и стал смотреть вниз, в узкий черный пролет. Дом был старый, и на лестнице пахло сырой штукатуркой и керосином. Обида царапала горло, и в глазах становилось горячо. Тогда мальчик медленно спустился и вышел под дождь.
Он ничего не имел против того, чтобы простудиться насмерть. Ну, не совсем насмерть, а так, до воспаления легких. Тогда бы все узнали... Но дождь оказался добрым. Он совсем не хотел губить мальчишку. Принял его под теплые струи и постарался растворить обиду. Обида не растворялась, от нее оставался едкий и мутный осадок. Но мальчик был благодарен дождю. Теперь они оказались вдвоем против тех, кто укрывался под зонтами. Правда, таких прохожих было немного, большинство предпочитало плащи. Но мальчик думал о зонтах и видел только их.
Мальчик долго шел по блестящим от воды улицам и ни разу не спрятался в подъезд или под навес книжного киоска. А потом сел в трамвай, чтобы уехать далеко от дома. Здесь-то он и встретил девочку.
– Зонта у меня нет, – сказал мальчик. – А так все очень просто было бы. Надо нанести звезды на зонт, как на карту северного неба, и все в порядке. Потом только поставишь его как надо, и сразу ясно, где какое созвездие!
Он оживился. Обида немного притихла, и снова начинала звенеть в нем радостная струнка. Ведь можно отобрать зонт, но отобрать открытие нельзя.
– Я объясню, как это надо делать, – говорил мальчик. – Главное, запомнить, где Полярная звезда. Это легко. Надо только знать, где север, а потом...
– Ох, подожди, – перебила девочка. – Я же совсем бестолковая! Ты сначала нарисуй, а потом объясняй. По нарисованному.
– Как... нарисуй?
– На зонте, – просто сказала она. – Вот. – Вынула кусочек мела , который есть в кармане у каждой девчонки, чтожы чертить на асфальте "классы". – не обязательно же иголкой. Можно и мелом звезды отметить. Да? Мне такой зонтик знаешь как пригодится!
И как он сам не догадался? Мелом даже лучше! Ведь проколы ночью не увидишь, а меловые точки можно рассмотреть при самом слабом отблеске света. Значит, и пасмурными ночами он сможет отыскать в небе звезды!
Девочка открыла зонт.
– Ты правда помнишь все созвездия?
Мальчик снисходительно промолчал.
– Рисуй, – сказала она.
Но рисовать не пришлось. Мальчик даже не успел взять мел. Мать девочки нависла над ними, высокая и неумолимая, в коричневом плаще с торчащим капюшоном, как инквизитор – грозный и страшный судья.
– Татьяна! Я так и знала. Тебя ни на минуту нельзя оставить одну! Пошли, мы сейчас выходим. Нужно зайти в гастроном. На мальчика она не взглянула. А девочка взглянула. И, уходя, нарочно громко сказала ему:
– До свиданья.
– До свиданья, – резко ответил мальчик и отвернулся. Ему показалось, что он опять краснеет. А что он такого сделал? Хотел научить девочку узнавать, где какие светят звезды, если их даже не видно на небе...
Мальчик придвинулся к окну. Что-то острое надавило ему бок. Поморщившись, он сунул руку в карман куртки и нащупал кусочек мела.
На конечной остановке, у цирка, мальчик вышел из трамвая. Светлый цирковой купол был похож на громадный серебристый зонт. А под его карнизом сияли длинные, как стеклянные ленты, окна, и в них мелькало что-то цветное, стремительное. Там под защитой серебряного зонта искрилось и звенело пестрое веселье. Наружу выплескивалась музыка, на сразу утихала, будто прибитая к земле тяжелыми каплями. Сильно пахло сырыми досками. Над входом в цирк ощеривали красные пасти громадные фанерные львы дрессировщицы Бугримовой. Львы отсырели и были совсем не страшные, облинялые и грустные, как бродячие коты. Мальчик пожалел их.
Было тоскливо стоять так и прислушиваться к чужому празднику. Мальчик вернулся к остановке и сел на "четверку", идущую от вокзала в Городок Металлургов.
Молодая добродушная кондукторша посмотрела, зевнула и ничего не сказала. Пусть едет человек. Места хватает.
В вагоне было почти пусто. Лишь похрапывал, привалившись к окну, какой-то дядька в надвинутой на глаза кепке да н апередней скамейке сидел капитан.
Это был красивый капитан. Он сидел прямо, положив ногу на ногу. Он сидел прямо, положив ногу на ногу. Когда вагон встряхивало, носок сапога покачивался. и по нему бегало отражение лампочки. Было удивительно, что в такую погоду сапоги капитана оставались сухими и блестящими. Все остальное тоже было блестящим: коричневая портупея, пуговицы, козырек фуражки и даже выбритый подбородок. И звезды на зеленом погоне горели желтыми искрами. Вместе они были похожи на среднюю часть созвездия Ориона.
На коленях у капитана лежал потемневший от сырости плащ, а поверх плаща – зонт. Большой черный зонт с выгнутой ручкой. Мальчик смотрел на зонт и не мог решиться сказать капитану. А что сказать, он знал. Он не мог и не хотел больше один владеть своей удивительной выдумкой. Одному ему она не нужна. Всякое открытие, даже самое крошечное, должно радовать других – это мальчик чувствовал. Но он боялся. что не сможет рассказать, как надо.
– Товарищ капитан... – сказал мальчик. – Разрешите обратиться, товарищ капитан.
Капитан поднял глаза. Если он и удивился, то мальчик этого не заметил. Лицо у капитана было невозмутимым. Наверно, так полагалось.
– Валяй, – разрешил он. – Обращайся.
– Хотите, я нарисую на вашем зонте звезды? – спросил мальчик и коротко вздохнул.
– Что за звезды?
– Как на небе, – сказал мальчик. – Это чтобы определять...
У капитана шевельнулась левая бровь.
– Ты подожди. Непонятно. Ты докладывай по порядку. На каком небе, с какой целью?
– Хорошо, – согласился мальчик. – Я объясню. Вот в чем дело. Если открыть зонт и нарисовать на нем изнутри звезды, точно как на карте неба, то получится маленький планетарий. Это я сам придумал, – не удержался он.
– Зачем? – спросил капитан.
– Ну... я не знаю... Это само придумалось. – Мальчик неловко улыбнулся и шевельнул плечами.
– Я не о том, – пояснил капитан. – Какая задача у твоего планетария? У каждой вещи должна быть задача. – Он говорил негромко, и каждое слово было похоже на сдержанный зевок. И выбритый подбородок почти не шевелился.
– Ну... какая задача. Вот какая. Можно определять днем, где какие звезды. Или ночью, если тучи, тоже можно. Надо только правильно держать зонт над собой... Направить на Полярную звезду, а потом...
– Хорошо. А зачем?
– Зачем на Полярную? Потому что она в небе всегда на одном месте. Она будто ось. Ведь с Земли кажется, что все звезды вращаются вокруг нее.
Неужели капитан не знал про это?
– Не в том дело, – чуть поморщился капитан. – Зачем знать, где какие звезды? Для ориентировки? Это же несерьезно – зонт. Есть более точные методы. Или для другого? Для чего?
Действительно, для чего? Какая польза? Мальчик не знал. Он был рад своему открытию и совсем не думал, какая от него польза. И вообще, что такое польза?.. Знакомые звезды, которым можно подмигнуть как друзьям, – это польза? Или это просто так?
А знать, в какой стороне Персей, Возничий, Лев, Андромеда, знать это, если даже в небе нет ни одной звезды, это нужно кому-нибудь?
Или это никому не нужно?..
– Не знаю... – сказал мальчик и перестал смотреть на капитана. – Я думал... если запустят, например, корабль на Луну или на Марс и будут передавать: сегодня он в таком созвездии, а завтра в другом... а в небе тучи, ничего не видать, тогда зонт открыл, и можно, направил как надо, и сразу видно, где какие созвездия, и можно знать, где летит ракета...
– Лишь бы долетела, – сказал капитан. – А проследят локаторы.
Сонный дядька у окна зашевелился и сдвинул вверх козырек.
– Чего, опять ракету али спутник запустили? М-м?
– Сиди уж! – сонно прикрикнула кондукторша. – Да остановку не проспи.
Трамвай затормозил, и капитан легко поднялся. Высокий, прямой. Набросил на плечи зеленый плащ.
– Не положено разрисовывать зонты, – сказал он и шагнул к выходу. А зонт спрятал под плащом. Наверно, капитанам не положено ходить с зонтами и он взял его не для себя, а вез кому-то другому.
– Не положено, – с усмешкой проговорил мальчик.
Неудача его не испугала. Радость открытия, приглушенная раньше обидой, снова пробивалась в нем, как теплый ключик. Мальчик ждал: вдруг встретится человек, которому нужны будут звезды.
Двое поднялись в вагон и остались на задней площадке, хотя почти все скамейки были пустыми.
Один был молодой и высокий, в коротком светлом плаще. Лицо его словно состояло из больших очков с толстыми стеклами и крутого лба, над которыми копной курчавились темные волосы, пересыпанные дождевыми брызгами. Второй выглядел гораздо старше и обыкновеннее: лицо пожилого и уставшего за день человека, черная сатиновая спецовка, серая кепка. И зонт, который он сунул под мышку.
Если мальчик не хнал чьих-нибудь нестоящих имен, он придумывал свои. Придумывал сразу. Это получалось само собой. Это получалось само собой.
"Шахматист", – подумал мальчик про первого. А второму – так показалось мальчику – очень подходило имя "Мастер".
Они разговаривали. Вернее, говорил Мастер, а Шахматист только слушал вежливо, но, кажется, без особого интереса.
– Я ему как человеку, практически, говорю: "Ты что же это, Архимед разнесчастный, где глаза у тебя, на каком месте? Тут какой допуск разрешается? Ноль-ноль три! А у тебя ноль один." А он мне: "Идите, говорит, и жалуйтесь начальнику цеха. И придираться понапрасну, говорит, я не позволю..."
– Понапрасну, значит? – усмехнулся очкастый.
– Понапрасну, говорит... Ну, тут уж я дипломатию отбросил. "К начальнику, говорю, я не пойду, я и сам для тебя начальник, а чтоб ты это, практически, усвоил, я сейчас возьму вот этот шланг, пополам сложу и тебе пониже поясницы ка-ак..."
Он слегка развернул руку с зонтом, чтобы показать, как собирался проучить зловредного спорщика, но показать не смог: зонт обо что-то ударился, и сзади послышался короткий вдох, вернее, не вдох, а звук, с которым при неожиданной боли втягивают сквозь зубы воздух.
– Виноват!.. – Он сказал это очень торопливо, раньше, чем успел обернуться. А обернувшись, увидел мальчика.
Мальчик прижимал к ушибленному колену ладонь.
Целую секунду лицо Мастера было растерянным и добрым. Потом Мастер нахмурился:
– Ну вот... Вроде, не тесно, мог бы и подальше стать. Зашиб?.. Экий же ты мокрый!
Под сердитостью он хотел скрыть испуг за мальчика и, может быть, смущение от того, что так поспешно бросил свое "виноват". Ведь перед мальчишками не принято извиняться.
– Не тому, кому надо, попало, – излишне весело проговорил Шахматист. Не разглядели, Виктор Семенович.
Мальчик разогнулся.
– Я сам виноват... Стою тут... – сказал он, глядя в лицо Мастеру. И в этом взгляде уже была невысказанная просьба.
– Ладно... Сам...
– Правда сам... – почти жалобно повторил мальчик. – Я задумался.
– Задумчивость в трамвае – свойство натуры глубокой и поэтической, произнес Шахматист уже без улыбки. Наоборот, подчеркнуто серьезно. – А нога заживет... Ну, и как дальше развивались события, Виктор Семенович? Вы остановились на шланге...
– Дяденька, послушайте, – негромко и быстро сказал мальчик, – давайте я вам на зонте нарисую созвездия. Как в планетарии. Развернете зонт и сразу видно, где какое созвездие, если даже на небе тучи. Или днем. Только надо направить ручку зонта на то место в небе, где Полярная звезда, а потом повернуть... – Он говорил теперь все сразу, не дожидаясь вопросов, чувствуя, что надо первыми же словами объяснить свое желание.
Ведь он дарит людям созвездия!
Мальчик нарочно говорил теперь не "звезды", а "созвездия". Это избавляло его от лишних объяснений. Сразу было ясно. что речь идет о небе.
И, боясь, что не дослушают, он торопился, глотая слова, повторял их и снова торопился объяснить все скорее и понятнее.
И вдруг умолк. Он внезапно понял, что сказал все. И его не перебили. Он молчал и растерянно ждал ответа.
– Дела-а, – сказал Мастер. – Ты это сам, что ли, изобрел?
– Ну да... А что? Это легко... Зато будут звезды. – Последние слова мальчик произнес упавшим голосом. Он подумал, что Мастер сейчас тоже спросит: "А зачем?" И, опустив глаза, стал смотреть на его забрызганные тупоносые сапоги.
– Любопытно, – проговорил Шахматист.
Мастер подумал и спросил:
– Это, практически, выходит что-то вроде небесной схемы?
– Ну да, вроде карты! – обрадовался мальчик. – Только лучше. Как походный планетарий. И можно узнать, где какое созвездие в небе, будто увидеть его сквозь тучи...
– Постой, постой. – Мастер сильно потер подбородок желтым от курева пальцем. – Что-то не совсем понятно. Вообще-то понятно, да не совсем... Про Полярную звезду, например. Это как тут разобраться?
Виктор Семенович, я так понимаю, – вмешался Шахматист, и очки его оживленно заблестели. – Оригинально придумано, хотя принцип довольно простой: небесный свод мысленно делится на двадцать четыре части. В сутках, как известно, двадцать четыре часа...
– Это-то известно... – усмехнулся Мастер.
– Значит, продолжал Шахматист, – за это время небо над нами делает полный оборот. Так?
– Так! – радостно откликнулся мальчик. – Я это и хотел...
– Подожди. Значит, и зонт с созвездиями надо поворачивать над головой в зависимости от времени. Только надо заранее рассчитать...
– Я рассчитал, честное слово! – Мальчик теперь с надеждой глядел на оживленного Шахматиста. – Я проверял. И по карте, и по небу.. Все будет правильно. Я же все объясню. И как Подярную звезду находить для начала...
– Нет, это действительно любопытно, – снова сказал Шахматист.
– Да... А не любопытно тебе, что моя Марья Павловна скажет, когда увидит такое дело?
– А, ну что вы, Виктор Семенович! Что она скажет... Ей понравится. – И Шахматист, потеряв на секунду солидность, подмигнул мальчику.
Мастер этого не видел. Он держал перед собой на ладонях зонт, поворачивал его, разглядывал и все еще не решался. Словно этот зонтик был живой и хозяин боялся, что мальчик его обидит.
– Чем рисовать-то будешь?
– Мелом. Не бойтесь, я осторожно.
– Ну, и как ты это планируешь? – спросил Мастер. – Все звезды до единой отмечать?
– Ну что вы! Все разве запомнишь! Я только самые крупные, чтобы отметить созвездия.
– Тогда уж и названия пиши, – вздохнул Мастер. – А то какой прок? Я, кроме Большой Медведицы, отродясь ни одного созвездия не знал. Даже Малую Медведицу... Напишешь?
– Есть написать названия! – весело отчеканил мальчик.
Он уже шарил в намокшем кармане, нащупывая мел.
– Дела-а, – снова протянул Мастер и неожиданно улыбнулся, приоткрыв крупные желтые зубы. – Пойдет Марья Павловна на рынок, заглядится на какого-нибудь там Сириуса и, практически, в лужу носом. Будет история. Ну, ладно, рисуй. Ехать нам далеко. – И он открыл зонт.
Зонт был не черный.
Он казался черным при неярком свете лампочки, свернутый и намокший. А теперь все увидели, что он коричневый, с серыми зубцами.
Разве бывает коричневое небо с серыми зубцами?
Мальчик молча сунул в карман мелок.
– Тьфу ты, будь она неладна! – Мастер стукнул открытым зонтом о затоптанный мокрыми подошвами пол. – Ручки, понимаешь, одинаковые, – объяснил он Шахматисту. – Который раз путаем. Это Клавдии зонт, нашей нормировщицы.
– Жаль, – сказал Шахматист...
Устало дребезжал трамвай. Сонно мигала на площадке желтая лампочка. Дремали в вагоне редкие пассажиры. И только дождь за окнами плескался весело и неутомимо.
