Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Пробегая мимо капитана, мальчик задел локтем рукав его белоснежного кителя. Англичанин, тотчас обернувшись, позвал негромко:

– Бой!

Оклик прозвучал совсем не сердито, и мальчик подошел. Неторопливо подняв руку, англичанин хлестнул его стеком по лицу. Мальчик закрылся руками, но не вскрикнул, лишь втянул голову в плечи. Капитан замахнулся снова. Я уже был рядом и, поймав его руку, сжал кисть. Стек упал на тротуар.

– Не кажется ли вам, капитан, что избиение ребенка – занятие, недостойное звания моряка и офицера,– сказал я.

В водянистых глазах англичанина появилось не то недоумение, не то злоба.

– Вы с ума сошли, мичман,– заговорил он на довольно чистом русском языке.– Я ударил черного мальчишку. Какое вам дело? Извольте поднять мой стек...

– Цвет кожи вашей жертвы – не оправдание,– ответил я.– Бить ребенка может лишь человек, лишенный порядочности. Для этого не нужно обладать ни силой, ни смелостью.

Я выпалил это единым духом в его физиономию, обрамленную ржавыми бакенбардами. Он усмехнулся уголками губ.

– Смелость моя не вызывала сомнений у русских моряков на севастопольских бастионах, мичман, когда вы были еще в пеленках. Впрочем, вы и сейчас еще мальчик. Этим я объясняю вашу горячность.

Я действительно был горяч. И он напомнил о Севастополе, где погиб мой отец.

– Моя молодость не должна вас смущать,– ответил я, с трудом подбирая слова.– Сейчас я убедился, что вы отлично воюете с детьми. Поэтому назовите место, где я могу доказать вам, что достоин своего отца-севастопольца.

– Насколько я понял, вы предлагаете дуэль,– произнес он довольно хладнокровно.– Я сумею решить наш спор иным способом...

– Разумеется, менее шумным и более безопасным?

– Если не ошибаюсь, вы с корвета "Гриф"?– спросил он, начиная выходить из себя.

– Вы ошибаетесь не более, чем я, считая вас трусом и негодяем,бросил я ему. Он круто повернулся и пошел прочь. Стек остался лежать на желтых плитах тротуара.

Взбудораженный столкновением, я шагал, не обращая внимания на дорогу, и скоро оказался за городом. Тропинка, вьющаяся среди густой зелени, привела на высокий берег. Сверкая синевой и солнцем, передо мной открылась бухта Порт-Джексон...

Кто-то робко тронул меня за плечо. Я обернулся. Черный высохший старик смотрел на меня, беззвучно шевеля губами. Рядом с ним стоял мальчик, за которого я недавно заступился. Один глаз у него совсем заплыл, другой глядел серьезно и внимательно.

Старик вдруг улыбнулся, открыв редкие коричневые зубы, и что-то хрипло забормотал. "Хороший сэр... Хорошо..." – разобрал я и понял, что он благодарит меня. Потом туземец достал изпод лохмотьев плоскую деревянную коробочку и протянул ее мне. Заметив мое недоумение, он заговорил громко и возбужденно, однако по-прежнему непонятно. Он показывал высохшей рукой на бухту, но, кроме множества кораблей, я ничего там не видел. В речи старика несколько раз прозвучало слово "Норфольк". Корабля с таким названием на рейде, по-моему, не было. Неожиданно старик замолчал и осторожно вложил коробку в мою ладонь.

– Многие белые хотели ее... Хороший сэр,– медленно сказал он, повернулся и побрел в заросли, держась за плечо мальчика.

Я разглядывал подарок. Это была деревянная отполированная табакерка, без всяких украшений на крышке. В первой же лавке я наполнил ее табаком, так как уже в то время имел привычку курить трубку.

Я провел в Сиднее весь день: приятно было после долгого плавания ступать по твердой земле. Несколько раз, проходя по улицам, я чувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд, но, обернувшись, не замечал среди людей никого, кто мог бы интересоваться мной. Вечером, возвращаясь на пристань, я шел глухим, слабо освещенным переулком и услышал вдруг, как кто-то зовет меня:

– Прошу вас, подождите, сэр!

Я остановился. Какой-то человек, по одежде – матрос с торгового судна, догнал меня.

– Ради бога, сэр, не сочтите за дерзость.– Он говорил по-английски, но с легким акцентом.– Прошу вас, всего щепоть табаку.

Пожав плечом, я вынул табакерку. В тот же миг она была выхвачена, и человек бросился прочь. Он, видимо, рассчитывал на мою растерянность, но я быстро овладел собой: через две секунды настиг незнакомца и свалил его ударом в спину. Табакерка упала на мостовую, а ее похититель вскочил на ноги и выхватил нож. Но я уже достал револьвер и предложил бандиту убираться ко всем чертям. Он счел за благо последовать моему совету, а я вернулся на корабль и тут же был приглашен к командиру корвета.

Барон фон Грюнберг встретил меня сухо.

– От капитана фрегата "Дисковери" я получил сообщение, что вы, мичман Смолин, сегодня на улице затеяли ссору, подобно пьяному матросу,– начал он, шагая по каюте.

– Ваше сравнение и ваш тон кажутся мне неуместными, барон, вскипев при упоминании об утреннем событии, резко ответил я. Командир на секунду опешил, потом..."

Остальные листы были скрыты под клочьями обоев, отодрать которые никак не удалось. Лишь кое-где можно было разобрать отдельные слова и фразы:

"...предпочтя отставку... сошел на берег в Сид... Норвежец часто говорил мне: "Если ты любишь море больше своих эполет, ты будешь моряком. Не... Я любил... больше... Прав был... чайные клиппера".

Дальше опять был незаклеенный лист, начинавшийся словами: "...когда я вернулся в Одессу и узнал..."

Что узнал мичман Смолин, вернувшись в Одессу, Славке осталось неизвестным. Оборвав чтение, он помчался за тетрадью, чтобы переписать удивительный рассказ о приключении в Сиднее, а когда вернулся, было поздно. Всю стену закрывали новые обои.

– Ну, что вы наделали!– завопил Славка.– Ведь это же, может быть, исторический документ!

– Да бог с тобой,– успокаивала его Анна Григорьевна.– Старье-то всякое... А человек, который писал, давно помер.

Славка с ненавистью посмотрел на голубые васильки обоев, навсегда скрывшие под собой таинственные страницы.

– А кто писал это? – спросил он через некоторое время. Славка надеялся, что еще не все потеряно и можно будет узнать что-нибудь об авторе загадочных записок.

Анна Григорьевна была в хорошем настроении и отвечала на вопросы довольно охотно.

– Жил тут человек один. Я еще девчонкой была... Имя-то не помню. Звали его все капитаном. Моряк он был, на поселение сосланный. Жил сначала в Тобольске, а потом в наш город переехал. После революции выбрали его куда-то... Потом Колчак стал наступать. Как-то вечером, смотрю, сидит капитан и наган чистит. Потом тетке моей принес тетрадку, просил сохранить, ушел и не вернулся. А тетка, видать, и залепила стену его бумагами. Все одно, погиб человек...

– А трубку курил этот капитан? – допрашивал Славка.

– Курил,– вздохнула Анна Григорьевна. – Все к теткиному мужу приходил табачок занимать. Табакерку достанет и стучит ногтем, по крышке: пустая, мол...

– А табакерка... какая была? – осторожно спросил Славка.

– Господи, да где же я упомню? Тебе-то зачем? Деревянная, вроде бы... Да она еще недавно в сундуке валялась.

Славка заволновался. Из дальнейших расспросов он узнал, что после капитана остался сундук. Он был почти пустой, и туда стали складывать разные ненужные вещи. Там лежала и табакерка. Последнее время сундук стоял в чулане у племянницы Анны Григорьевны.

Через полчаса Славка мчался на улицу Пушкина, зажав в кулаке записку Анны Григорьевны...

Дом номер четырнадцать на улице Пушкина оказался деревянным, двухэтажным. Славка поднялся по скрипучей лестнице и постучал. Не дождавшись ответа, он хотел постучать снова, но за его спиной скрипнула дверь соседней квартиры. Он обернулся.

На пороге стоял мальчик лет одиннадцати, чуть пониже Славки, темноволосый, с облупившейся от загара переносицей.

В руках он держал широкие полосы резины.

– Там нет никого,– сказал он, кивнув на запертую дверь.– Все уехали на дачу.

– Надолго?

– Недели на две.

Славка приуныл: возможность отыскать табакерку отодвигалась на полмесяца.

– Куда хоть они уехали?

– Да я не знаю...

Славка с досадой посмотрел на мальчишку. Тот по-прежнему стоял на пороге, не зная, видимо, о чем говорить, и не решаясь уйти. Славка тоже не уходил, хотя было уже ясно, что делать здесь больше нечего.

– Что это у тебя? – спросил он, чтобы нарушить неловкое молчание, и показал на куски резины.

– Это я ласты делаю, – оживился мальчик. – Для подводного плавания.

– Подводного! – усмехнулся Славка. – В нашей речушке только под водой и плавать.

– А я к морю поеду. С братом.

– К морю? – Славка посмотрел на него с откровенной завистью.Счастливый...

Все свои двенадцать лет Славка прожил в небольшом уральском городе и никогда не видел моря.

Море было его мечтой. Еще малышом знал он о далеком синем море-океане, где живет золотая рыбка и весело прыгают по крутым волнам с кудрявыми гребешками корабли царя Салтана.

Потом он читал о море в романах Жюль Верна и Стивенсона. Солнечные зеленоватые волны катились к берегам таинственных островов, выбрасывая на песок закупоренные бутылки из синего стекла с записками о кораблекрушениях и кладах...

В отличие от многих мальчишек, Славка совсем не стремился стать штурманом или капитаном дальнего плавания. Но море тянуло его, как живая сказка. Оно обещало множество приключений и хранило в себе тысячи тайн.

– Счастливый...-повторил Славка.

– Я счастливый. Я всю жизнь хотел на море попасть, – серьезно сказал мальчик.

Не произнеси он этих слов, Славка никогда не рассказал бы ему о таинственных страницах. Но сейчас он почувствовал в незнакомом мальчишке единомышленника и неожиданно выложил ему историю табакерки.

– Интересно,– сказал мальчик. – А ты не врешь?

Славка не обиделся. Он понимал, что рассказу его поверить трудно.

– Вот если бы до сундука добраться, – проговорил Славка. – Может, там еще какиенибудь бумаги есть. Или хоть табакерку найти... Может, что-нибудь узнали бы.

– Ну, если бумаги... А по табакерке ничего не узнаешь... Жаль, кладовка закрыта,– Тоник вздохнул и показал на досчатую дверь с большим висячим замком. – Вот если бы... – Он сморщил лоб. – Постой! А ведь можно... через окно!

– Без хозяев?-удивился Славка.

– А кто хозяин? Кладовка-то общая. Там и у Виктора много вещей. Только ключ потерян, а замок ломать никто не даст.

– А через окно разрешат? – усомнился Славка.

– Так мы и спрашивать не будем...

Окошко находилось под самой крышей. Оно было без стекла, но подняться к нему с земли ни за что не удалось бы.

– Можно с крыши, на веревке, – предложил Тоник.– Только надо когда стемнеет, чтоб никто не видел... А то мне здорово влетит от брата за такую акробатику.

В чулане было совершенно темно. Славка включил фонарик и огляделся. У одной из стен стояли какие-то ящики, на полках громоздилась старая посуда и пыльные книги. В углу Славка заметил черный горбатый сундук, обитый ржавыми железными полосами.

Он поднял тяжелую крышку. В сундуке лежала стопка журналов, настольная лампа с порванным абажуром, расколотый письменный прибор из мрамора и другие ненужные вещи. Славка лихорадочно перерывал их. Наконец, рука его нащупала что-то гладкое, и Славка, замирая от волнения, вытащил плоскую деревянную коробочку. В темной глубине полированной крышки маленькой искрой горит отблеск фонаря. Вот она, свидетельница загадочных событий, происшедших почти целый век назад! Она видела парусные корабли и дальние страны.

Никаких бумаг Славка не нашел, только вытащил из-под журналов кожаные корки тетради. По формату переплет подходил к листам, которыми была оклеена стена. Но он был пуст, и Славка хотел уже бросить его обратно, как заметил вдруг на внутренней стороне подпись, сделанную знакомым почерком: "А. Смоленский".

"Смоленский... Смолин... И почерк тот же, и фамилия похожа,думал Славка.– Но почему она так знакома?"

И вдруг он вспомнил. Вспомнил, что есть в городе небольшая зеленая улица. Улица Смоленского. И еще вспомнились светлые прищуренные глаза под козырьком морской фуражки и скупые слова под большой фотографией в одном из залов городского музея:

"Александр Николаевич Смоленский. Выслан в наш город из Одессы за революционную пропаганду среди моряков торгового флота в 1907 г.. Активный деятель подпольной большевистской печати. Погиб во время боев с колчаковскими бандами".

Славка закрыл сундук и выпрямился. Теперь он знал, чьей рукой написаны загадочные страницы.

Сунув тетрадный переплет за ремень, а табакерку в карман, он вскарабкался по ящикам под самый потолок, где в маленьком оконце слабо светилось ночное небо.

– Тоник, давай,– негромко крикнул Славка, высунувшись в окошко. Сверху, с крыши, спустился толстый электропровод, который Тоник на время позаимствовал у брата. Обвязав кабель вокруг пояса, Славка выбрался наружу.

Встав на нижний карниз окна, он закинул руку на выгнутый край железного кровельного листа и стал подтягиваться.

Проржавевшее железо разогнулось совершенно неожиданно. Локоть соскользнул, Славка откинулся назад, и ноги сорвались с карниза. Теперь он висел лишь на проводе, который нестерпимо резал грудь и спину.

– Славка!– окликнул его с крыши Тоник.– Ты что, сорвался? Меня так дернуло, что чуть пополам не перерезало.

– Я сейчас,– выдохнул Славка, пытаясь ухватиться за край окна. Но не мог. Теперь окно было выше головы.

– Слушай, кажется, мы сейчас полетим, – довольно хладнокровно сказал Тоник. – Я не удержусь.

Славка представил, как Тоник лежит на крутом скате, обвязавшись кабелем, и судорожно цепляется за гребень крыши. Падать ему пришлось бы не на ноги, а вниз головой, и с большей высоты, чем Славке.

– Ты скорей, у меня железо гнется,– снова заговорил Тоник.

– Я сейчас!– крикнул Славка и оставил бесполезные попытки дотянуться до окна.– Сейчас! Еще секунду продержись.

Он вынул из кармана перочинный нож, открыл его зубами и принялся пилить тупым лезвием кабель, стараясь не думать о том, что висит в пяти метрах от земли. Славка всегда боялся высоты.

Он упал на четвереньки и сразу вскочил. Удар о землю оказался слабее, чем Славка ожидал. Только звенело в ушах и слегка болели отбитые ступни. Лезвие ножа захлопнулось само собой и глубоко разрезало палец.

– Ты что, оборвался? – послышался голос Тоника. – Ты жив?

– Жив,– сказал Славка, зажимая порез,– Спускайся. Я нашел табакерку...

Через полчаса, когда Славка рассказал о своем открытии, они расстались.

– Знаешь... ты хороший товарищ, – сказал Тоник чуть смущенно, прежде чем уйти.– Я бы здорово треснулся с крыши...

– Брось ты,– отмахнулся Славка. – Знаешь что? Оставь пока табакерку у себя. Завтра я зайду...

На следующее утро, придя к Тонику, Славка узнал о его несчастье.

– Эту историю во всех подробностях я узнал гораздо позже,– сказал Виктор, кончая свой рассказ. – На аэродроме Славка объяснил мне лишь самое главное. Когда он кончил, я задал вопрос:

– Табакерка у тебя?

Славка протянул мне ее и спросил в свою очередь:

– А теперь вы возьмете Тоника к морю?

Я не торопился с ответом, внимательно разглядывая его находку. Наконец сказал:

– Возьму... Но при одном условии: если ты отдашь мне эту вещь.

– Зачем она вам?– удивился он.

– Зачем! Для табака,– усмехнулся я.

Славка пожал плечами и, подумав, ответил:

– Берите.

– А Тоник согласится? Ведь вы ее вместе искали.

– Согласится. Ему что? Он и так счастливый.

– Это почему?

– Конечно,– сказал Славка.– К морю едет. Я бы за это что угодно не пожалел, не то что табакерку.

Тогда я и подумал: "Почему бы не сделать счастливым еще одного человека?"

Виктор затянулся трубкой и замолчал. Я с любопытством посмотрел на него.

– Твои сбережения на мотоцикл, верно, пошли прахом?

Он усмехнулся.

– Ерунда... Но если бы ты знал, чего стоило уговорить Славкиных родителей отпустить его со мной!

– Ты это хорошо сделал, конечно,– сказал я.– Но объясни, зачем ты отобрал у мальчишек дорогую им вещь? Маленький ты, что ли?

Виктор достал табакерку и подцепил ногтем пластинку медной защелки так, что стала видна ее обратная сторона. Я разобрал выгравированные на меди маленькие русские буквы: "фабрика И. Крамер".

– Каждую минуту ребята могли обнаружить клеймо и понять, что эта штука никогда не была в Австралии. Думаешь, это было бы для них лучше?..

Мы медленно шагали по берегу. Я продолжал разглядывать табакерку, а Виктор с равнодушным видом сосал трубку.

– Вот что!-сказал я, наконец. – Если ты боишься рака легких, то брось курить вообще. А табакерку отдай ребятам. Ты ненаблюдателен, иначе заметил бы, что замок сюда поставлен гораздо позже, чем сделана табакерка.

С этими словами я вытряхнул табак.

– Сумасшедший!– закричал Виктор.– Это "Золотое руно"!..

Однако я отмахнулся от него, потому что в этот момент заметил на внутренней стороне крышки искусно вырезанный, но уже почти стершийся маленький вензель: латинскую букву "N". И неожиданная мысль поразила меня.

– Ведь старик туземец говорил Смолину: "Норфольк"!– вспомнил я.

– "Норфольк"... Ну и что же?

* * *

Прошло два года. История с табакеркой стала постепенно забываться. И вот однажды, перелистывая вечером какой-то исторический журнал, я наткнулся на такие строчки:

"Пролив, отделяющий остров Тасманию от Австралии, носит имя Джорджа Басса. Вместе с лейтенантом Флиндерсом морской врач Басе в 1798 году обошел вокруг Тасмании на маленькой, водоизмещением в двадцать пять тонн шхуне. Это было великим открытием. Жители Сиднея восторженно приветствовали вернувшихся путешественников. Шхуна "Норфольк" была поставлена на вечный якорь в бухте Порт-Джексон и стала музейным экспонатом. Из ее деревянного киля выточили несколько табакерок. Эти вещи бережно хранятся владельцами. Ценятся они на вес золота..."

Дальше я не стал читать. Схватив журнал, бросился к моим друзьям.

– Так вот откуда наша табакерка...– задумчиво произнес Славка.

– Это-то мы узнали,– возразил Тоник.– Одно теперь неизвестно, как такая редкая вещь попала к старику?

Владислав Крапивин

КРАСНЫЙ КЛИВЕР

Рассказ

В час пятнадцать, как по расписанию, появляется Владька. Он ставит у порога измочаленный портфель и старательно трёт о резиновый коврик подошвы. На меня старается не смотреть.

– Зашёл бы сначала домой, – сдержанно говорю я. – Хотя бы пообедал.

– Потом, – отвечает он. – Ладно? Я немножко посижу...

– Ну сиди, – обречённо говорю я, прекрасно понимая, что работать до вечера уже не придётся.

Впрочем, первые минуты Владька добросовестно соблюдает тишину. Сидит на краешке стула и почти не дышит. Разглядывает книжные корешки в шкафу. А я, тоже добросовестно, склоняюсь над статьёй, которую обязательно надо сдать в редакцию к следующему вторнику.

Потом на пол падает жестянка. Я оборачиваюсь. Владькины большущие глаза виновато смотрят на меня из-под берета, который он забыл снять. Затем мы оба переводим взгляд на жестяную баночку – виновницу шума.

– Что это? – спрашиваю я (имеется в виду: "Что это за жизнь? Дадут мне, в конце концов, спокойно работать или нет?").

– Мазь. Чтобы горн чистить, – торопливо объясняет он и ногой, дотянувшись, придвигает жестянку к себе.

Владька – горнист. Сигналист сводного юнкоровского пионерского отряда "Стрела". В горнисты он попал не очень-то законно, потому что ещё не пионер. Но играет он чисто, весело, и ребята сказали:

– Ладно уж. Всё равно его скоро примем.

Скоро... А когда?

Неделю назад ему исполнилось десять лет. Торжественное обещание он выучил давным-давно. И законы пионеров знает, и вообще всё, что полагается. Не знает лишь, когда будет долгожданная линейка. Говорят – на днях, а точно никто не говорит. Только усмехаются. Что за люди!

Всё у Владьки есть: и форма (морского юнкоровского отряда) с золотистыми нашивками, и голубая пилотка, и значок горниста на воротнике. Но всё это не то. Не так. Потому что отряд – пионерский, а он, Владька, пока здесь без всяких прав. И стоит навытяжку, не поднимая руки, когда все салютуют отрядному знамени.

Скоро ли уж?

Тут и нетерпение, и... разные беспокойные мысли.

Жизнь у третьеклассника тяжела и полна опасностей. То забудется почему-то басня, которую учил накануне, и тебе сразу отметочку – сами знаете какую; то дежурный восьмиклассник (высоченный, как директор) хватает тебя за плечо: "Ты что скачешь по коридору? Ходить разучился?" -и зачем-то записывает фамилию. А сегодня Владька случайно (ну правда же совершенно нечаянно!) зацепил плечом Лидку Васнецову, когда она чертила рамку в тетради по рисованию. Линия получилась кривая, Лидка захныкала и нажаловалась. И у Владьки в дневнике, конечно, написали: "Толкается на уроках! Тов. родители, примите меры!"

Родительских мер Владька не так уж и опасается. А вот не повлияет ли запись на его вступление в пионеры?

Этот осторожный вопрос Владька задаёт мне. Конечно, решать будут ребята, но и от меня кое-что зависит: как-никак я вожатый отряда.

– Поживём – увидим, – рассеянно говорю я.

Но лицо у Владьки делается такое, что трудно не засмеяться. В самом деле, нельзя же обрушивать на человека беду из-за того, что он неосторожно (ну честное слово, не нарочно!) пошевелил плечом.

– Сиди и не мешай мне, великий грешник, – говорю я и пытаюсь вникнуть в статью.

Владька, скинув ботинки, перебирается в кресло и занимает в нём прочную позицию. Я приношу ему бутерброд с кабачковой икрой. Пока бутерброд уничтожается, я успеваю написать четыре строчки.

Владька начинает шумно возиться в кресле.

– Ты что пыхтишь?

Он вытягивает из-за пазухи пионерский галстук и разглаживает его на коленях.

– Ты что, так и таскаешь его с собой?

– Ага.

– Ну зачем? Смотри, помял весь. Неужели дома негде положить?

– Ну да! Мама начнёт прибираться и спрячет куда-нибудь! Тогда вот пилотку спрятала, и я на три минуты на линейку опоздал. А если теперь линейку объявят, а галстука нет?

Он даже чуть бледнеет, представив такой случай.

– Выглади и положи на место, – говорю я. – Линейка будет послезавтра.

Владька взлетает в кресле.

– А как? А когда? А во сколько? А это точно? А если...

Он сейчас ни за что не успокоится, пока не выпустит в меня полную обойму вопросов. И приходится отвечать, что всё уже решено, что совет дружины, в общем-то, не имеет ничего против его, Владькиного, вступления в пионеры, что линейка будет в семь часов вечера, со знаменем, барабанами, горнами, и что форма нужна парадная, и что торжественное обещание Владьки будет записано на магнитофонную плёнку, и плёнка эта будет храниться в отряде по крайней мере до тех пор, пока Владька не вступит в комсомол.

Такая уж у нас в отряде традиция.

– А если я собьюсь, когда буду торжественное обещание говорить?

– Ну, если немножко собьёшься, не беда. Но лучше не сбиваться.

– А тебя, когда принимали в пионеры, записывали на магнитофон?

– Да нет, Владька. Мы про магнитофоны в то время ещё и не слыхали.

– Ну уж.. . говорит Владька. Он подозревает, что я просто хочу уклониться от разговора. – Как это не слыхали? Когда это было? Ты, что ли, старик?

– Не совсем старик, а всё-таки в три раза тебя постарше. Даже с хвостиком.

– Это разве много? Чепуха, – решительно заявляет он. – Ну расскажи.

– Что?

– Как тебя принимали в пионеры.

Как это было? Я возвращаюсь памятью в детство и опять вижу очень хорошее утро девятого мая сорок седьмого года.

Проснулся я от тревожного толчка: "Не опоздал ли?" Но тут же увидел, что наши ходики вытянули стрелки в одну вертикальную линию: шесть часов. На медных стрелках и маятнике горели колючие солнечные звёзды. Солнце хлестало в окна неудержимым потоком, и тонкие шторки не могли остановить его.

Разве уснёшь!

Я потянулся за одеждой. На спинке стула висела почти новая синяя рубашка. Вернее, тёмно-голубая. Она вкусно пахла горячим утюгом.

То, что рубашка не белая, меня слегка тревожило. Вчера Елена Ивановна сказала, что на сбор все должны прийти в белых рубашках. А у меня не было. Так уж получилось. Были две клетчатых ковбойки с пуговками на воротнике, одна зелёная футболка с заплатой на плече да вот эта синяя рубашка. Мне её на день рождения подарила тётя Галя, у которой мы жили на квартире.

Помню, накануне я пытался объяснить Елене Ивановне, что нет у меня парадного обмундирования. Но она торопилась и сказала:

– Ну постарайся как-нибудь...

Ничего себе "постарайся"! Это сейчас всё просто: пошёл и купил пионерскую форму. А в то время жилось потруднее: не каждый день отыщешь в магазинах, что нужно, да и с деньгами туго.

В общем, грызло меня беспокойство.

Но утро было такое хорошее, что долго терзаться всякими страхами я не мог. Натянул я штаны и синюю рубашку, подхватил за ремешки новые скрипучие сандалии и на цыпочках выбрался на крыльцо. На крыльце сидел Полкан. К носу его прилипли кожурки клейких тополиных почек, и он пытался стряхнуть их лапой.

– Опять совал нос куда не надо? – спросил я.

Полкан замахал мохнатым хвостом так, что по ногам у меня прошёлся ветер.

У сарая тётя Галя кормила кур. Она оглянулась на меня, заулыбалась, заговорила нараспев:

– Не спится небось в праздник-то? В школу-то на уроки-небось и проспать не боялся, а нонче-то с петухами встал... Вот Колюшка мой, когда в пионеры его принимали, помню, тоже ранёшенько поднялся...

Тёти Галиного Колюшку я никогда не видел, но слышал про него много. Он был военфельдшер и погиб в сорок третьем году.

Тётя Галя вздохнула, хотела что-то ещё сказать про Колюшку, но решила, видно, не огорчать меня печальными рассказами. Только заметила:

– А рубашечка-то в аккурат пришлась...

В палисаднике зацветала черёмуха. Я оглянулся на тётю Галю, сорвал кисточку набухших бело-зелёных бутончиков, зажал в зубах и пошёл за калитку: бродить по переулку и ждать.

До торжественного сбора, который начинался в девять часов, оставалась целая вечность – два с половиной часа...

Конечно, столько времени ждать я не мог. В восемь часов я прискакал в школьный двор.

Там уже были несколько мальчишек и Елена Ивановна – очень красивая, в белой кофточке с пионерским галстуком и командирской пилотке со звёздочкой. Елена Ивановна была учительницей в нашем третьем классе и в то же время старшей пионервожатой.

Старшеклассники иногда называли её просто Леной, хотя им за это попадало от завуча.

Ребята были заняты делом: пятиклассник Борька Соколовских по пятам ходил за Еленой Ивановной и канючил, чтобы дала примерить пилотку; ещё два пятиклассника прибивали к забору кумачовый лозунг с белыми буквами: "Да здравствует День Победы!" Мой друг Саня Головкин стоял высоко на пожарной лестнице у сарая и привязывал к верхней перекладине верёвку с разноцветными флажками. Он меня увидел и замахал рукой:

– Иди помогать!

Я забрался к Саньке.

С высоты был виден весь двор и наша белая двухэтажная школа-семилетка № 10, и окрестные переулки, и даже блестящий кусочек реки Туры, на берегах которой в древние времена соратники атамана Ермака построили наш город Тюмень. Над рекой из тополиной гущи поднимались купола старого монастыря, который сооружён был по приказу Петра Великого. Из пробитого купола вылетел сизый голубь и свечкой стал подниматься в небо.

Я последил за голубем и перевёл взгляд вниз. Школьный двор наш был широкий и удобный – вытоптанный посередине сотнями ног, а по краям заросший высокой травой и лопухами. У забора бродили дружной стайкой куры нашей уборщицы тёти Даши, которая жила в школе, а в лопухах шастал молодой кот Головастик.

Елена Ивановна у школьного крыльца разговаривала с двумя семиклассниками.

– Здравствуйте, Елена Ивановна! – крикнул я. Она глянула из-под ладони, заулыбалась и крикнула в ответ:

– Здравствуй! Тебя и не разглядишь: небо голубое и рубашка голубая! Ты сегодня будешь как василёк среди ромашек!

Все опасения насчёт рубашки окончательно оставили меня. Я привязал верёвку морским узлом, который называется "рыбацкий штык", и скатился вниз.

Пришли семиклассники, которые уже вступили в комсомол и должны были сегодня повязывать нам красные галстуки. Похожий на девочку отличник Олег Гаврилюк выговаривал однокласснику Петьке Стрельцову:

– Ну как тебе не стыдно! Будешь повязывать третьекласснику галстук, а он с дырой.

– Третьеклассник? – ехидничал Петька. Пожалуйста, не остроумничай! Не третьеклассник, а галстук!

– А где дыра? Где? Это дыра? Это чернильная точка! Ты мне её сам в пятом классе посадил, когда я у тебя хотел задачку списать.

– А ты бы не списывал!

– А ты бы не размахивал пером! Всю жизнь придираешься! Ну где ты дырку увидел?

Петька вскочил на крыльцо и растянул галстук. Один конец он взял в зубы, другой натянул до отказа вниз, а задний угол оттянул в сторону, чтобы не трепался на ветру, и грозно спросил:

– М-м?

Это, видимо, означало: "Где тут дыра?"

Олег присел и начал придирчиво разглядывать галстук.

Я тоже присел. Никакой, даже самой маленькой дырочки не было. И чернильная точка оказалась совсем незаметной. Галстук был яркий, отглаженный и очень красивый на фоне голубого неба.

Вот в этот-то момент я и подумал: "Кливер!"

Удивительное сходство треугольного галстука с передним парусом фрегата поразило меня. Я тогда ещё не читал "Алых парусов" Грина, но по книгам Купера, Станюковича и Стивенсона хорошо изучил оснастку парусных судов. Галстук выгибался на ветру, как настоящий парус, поднятый над бушпритом при курсе бейдевинд...

Нам сказали, что пора строиться. Тётя Даша торопливо загнала в сарай кур и хотела прогнать Головастика, но он не послушался. Сидел на крыльце и смотрел на нас завистливыми глазами.

Дружина встала буквой "П", а нас, третьеклассников, построили в середине этой буквы. На крыльцо вышел горнист Серёга Великанов, очень важный, серьёзный и неприступный. Никто бы сейчас не поверил, что вчера учительница таскала этого человека к директору за то, что въехал в школьный коридор на велосипеде (правда, директор Пётр Сергеевич был у нас хороший и Серёгу помиловал).

Серёга Великанов как-то очень красиво положил левую руку на пояс и плавно поднял горящий на солнце горн. Сигнал был чистый и плавный, и сразу всё притихло, только разноцветные флажки хлопали у нас над головами да Санька Головкин рядом со мной дышал коротко и часто.

– Ребята! – звонко сказала Елена Ивановна. Пионеры! Сегодня, в день радостного праздника нашей победы, мы принимаем в свои ряды своих младших товарищей. И не только мы. Во многих школах разных городов сегодня выстроились дружины, и третьеклассники перёд лицом старших друзей дают торжественное обещание. Мы не видим этих ребят, но знаем про них и радуемся вместе с ними. Потому что пионеры – это одна семья. И нас очень много. Если все, кто носит красный галстук, встанут в одну шеренгу, этот строй протянется через всю нашу страну – от Белоруссии до Дальнего Востока...

И я отчётливо увидел этот строй: в степях и на таёжных сопках, на полях и по берегам озёр тянется прямая, как струна, шеренга мальчишек и девчонок в белых рубашках и красных галстуках. Они взметнули в салюте руки. И летит вдоль строя крылатый корабль с алым знаменем на мачте, с красным кливером впереди.