Текст книги "Семь фунтов брамсельного ветра"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Детские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Увы, я напрасно думала, что мама разделит со мной мою радость и энтузиазм. Казалось бы, отчего не помочь родной и любимой дочери заполучить копию с книги, которую она (любимая дочь то есть) раздобыла с таким трудом? Но мама сказала, что я спятила. Она, мама, на работе рвется на части. У нее масса нерешенных проблем. А с ксероксами полный завал. Один вышел из строя, два других заняты с утра до вечера. И кто будет тратить уйму времени и сил ради фантазий посторонней девчонки!.. Ну, может быть, если выберется время… и не сразу, а частями… в течение месяца, скажем…
– И, пожалуйста, не набухай! Что за мода! Взрослая девица, а чуть что – сырость на ресницах…
И неправда! И никакой сырости! Просто я подумала: что скажу Пашке Капитанову? Наобещала!..
Мама поглядела строго, потом помягче.
– Вот что… корабельная душа. Позвони дяде Косте. У них с ксероксами попроще, он как-то даже помогал мне…
– Издеваешься, да? Он же в командировке.
Мама сказала, что она не такое чудовище, чтобы издеваться над собственным ребенком (пусть даже вредным и невоспитанным). Дяде Костя приехал раньше срока, сегодня утром, и звонил ей, маме.
– По делу…
Могла бы и не добавлять.
– Мама, я помчалась!
– Позвони сначала!
– Позвоню по внутреннему! Городской у них всегда занят!
Трест “Стройметалл” находился в высоченном офисе на углу проспекта Космонавтов и Пушкинской. Вестибюль там был как в министерстве (хотя в министерствах я не бывала). Проход – с вахтером и никелированными турникетами. Я на внутреннем аппарате набрала знакомый номер – 3-46.
– Дядя Костя, это Женька!.. Ну да! Я внизу! Дядечка Костя, уж-жасно важное дело! Иначе не пришла бы!.. Ага, сейчас! – Я помахала трубкой сидевшему неподалеку охраннику. Он взял трубку параллельного аппарата. Послушал, кивнул, махнул рукой: топай, мол, посетительница, пока не передумал.
Кабинет был на седьмом этаже, я доехала на быстром, прямо космическом лифте. Дядя Костя оказался один, говорил с кем-то по селектору. Показал на кресло. Я погрузилась в него, в мягкое и необъятное. Дядя Костя кончил разговор, выключил аппарат.
– Привет, Евгения. Излагай.
Я изложила. И показала книгу. Он повертел ее.
– Нет проблем. Через пару дней сделаю, позвоню. Или занесу. А теперь… рад бы поболтать, да все равно не дадут. Извини.
– Дядя Костя, я исчезаю! Спасибо!… Ой, и за подарок спасибо! Такие чудесные корабли!
– Я рад…
Недалеко от дома я встретила Лоську.
– Я заходил, а к вас заперто…
– У всех дела, Лосенок! – бодро сообщила я, потому что была в хорошем настроении.
– Женя, пойдем погуляем?
– Ну… пойдем.
Конечно, его бродячей душе хотелось в глухие переулки и на пустырь. И мы пошли. Навестили Умку. Вымахавшие за лето сорняки превратились в настоящие джунгли. Я всегда удивлялась: какое разнообразие растений в городских закоулках. Интересно, кто-нибудь пытался их всерьез изучать? Или всем кажется: мусорная трава!
Трава эта стояла – мне по плечи, а Лоське по макушку. А местами и выше. Всюду торчали серо-лиловые ежики репейника. Солнышками горели цветы осота. Перепутывались друг с другом сиреневые, бело-пушистые, желтые, пепельно-зеленые шарики-головки. Курчавились седые верхушки давно отцветшего иван-чая. И еще цвели над мелкозубчатыми листьями какие-то похожие на маленькие орхидеи цветы разных оттенков – от бледно-розовых до темно-вишневых… Мне всегда было досадно, что у большинства этих трав я не знаю названий.
Крупные ромашки под конец лета словно спохватились, что раньше цвели не в полную силу, и теперь буйной пеной захлестывали лужайки. Пахло бурьяном, пасленом и полынью (наверно, как в диких степях). На развалинах двухэтажного кирпичного особнячка росли тонкие клены и березка. Если бы меня кто-то спрашивал, я бы обязательно предложила: надо в каждом городе сделать заповедники пустырей и окраинных переулков. Чтобы здесь можно было бродить, отдыхая от нынешней суматошной жизни. На пустырях с тобой шепчутся прошлое и тишина…
Но никаких заповедников, конечно, не будет. Скоро городские власти продадут этот участок какой-нибудь фирме и та отгрохает здесь еще один бетонно-стеклянный офис.
Лоська тянул меня куда-то напрямик, не боясь ни крапивы, ни когтистого чертополоха. Мне-то в джинсах ладно, а он? Видать, кожа на нем задубела за летние месяцы.
– Лось, ты куда меня тащишь?
– Сейчас… уже недалеко.
Мы выбрались на окруженную репейной чащей лужайку. Посреди нее блестела болотистая лужица Вокруг стояла осока, а посреди лужицы торчала мохнатая кочка. Лоська поднял из травы длинный, как удилище прут. Шепнул, как заговорщик:
– Женя, смотри… – Он дотянулся до кочки, шевельнул на ней травяные плети. Из них… вот это да! Из них размашисто скакнули в воду две серо-зеленые лягушки. Плюхнулись и вплавь рванули к берегу. Скрылись в осоке.
Лоська заливисто смеялся.
– Интересно, да? Как в пруду у Тортиллы…
Я ладонью прошлась по его волосам-сосулькам. И подумала, что Лоська при его любви ко всякой живности, мажет быть, станет зоологом… Вдруг таким же знаменитым, как Даррелл?
Вспомнив о Даррелле, вспомнила, конечно и про “бэйливик Джерси”, где он создал свои зоопарк. Ну и, значит, про монетки – мысли вернулись к кораблям и книге.
– Лоська! Ты мне показал интересное. Теперь пойдем ко мне, я тебе тоже что-то покажу…
Он ведь еще не видел мою коллекцию!
3Лоська монетами заинтересовался всерьез. Долго вертел, чуть не обнюхивал. Разглядывал сквозь стеклянный глобус. Опять сказал:
– Хорошо, что океанов больше, чем суши, верно?
Покачал одну монетку на ладони, будто пробовал на вес.
– Увесистая. Будто и правда целый фунт… Женя, а почему у английских денег такое название?
– Потому что “фунт стерлингов”. Это связано с какой-то мерой серебра.
– Но эти-то не серебряные?
– Нет. Если я правильно перевела, то они из никеля, а снаружи латунное покрытие… Но были в точности такие же из серебра, три тысячи штук. Специально для коллекционеров. А двести штук даже из золота…
– И тоже один фунт стерлингов?!
– Да это же просто так, для видимости! А продавали-то, наверно, за сумасшедшую цену…
Лоська хихикнул:
– Жень, а вдруг эти тоже золотые? Смотри, как блестят.
Я сказала поучительно:
– Не все золото, что блестит.
Он хихикнул опять:
– А давай распилим одну? Как Шура Балаганов гирю пилил…
– Лоська, до чего же ты начитанная личность! – восхитилась я. – Если бы еще не был такой обормот…
Он вдруг насупился:
– А я и не читал про это. Папа рассказывал. У него “Золотой теленок” любимая книжка была…
Он впервые сказал не “отец”, а папа. И вдруг показался мне беззащитным, как дошкольник.
– Лоська, писем больше не было?
– Не было… – Он двигал монетки по столу, как шашки по игральной доске. И вдруг сказал тихонько совсем не детские слова: – Все деньги взять бы да сжечь. И оставить только вот такие, для коллекций… Эти гады, что на мерседесе, сунули кому надо несколько тысяч баксов, и сделался невиноватый виноватым. Из-за бумажек…
Я не знала, что сказать. Стало так… будто за окнами снег пошел. К счастью, затрещал телефон.
– Лоська, извини…
Позвонил дядя Костя. Спросил, надо ли переплетать листы с копиями страниц.
– Ой, дядя Костя, я не знаю… Наверно, и без того хлопот много…
– Не много, если не нужен твердый переплет.
– Да хоть какой!
– Принято. Отбой…
На работе он всегда такой немногословный. Наверно, армейская привычка.
Когда я вернулась из прихожей, Лоська раскладывал монеты в одну линию. Глянул через плечо.
– А почему их только пять? Когда шли, ты сказала, что шесть…
Я вдруг смутилась (вот дура-то!). Покашляла и рассказала Лоське про книгу, про Пашку Капитанова. Ну и про “залог”…
Мне показалось, что он вдруг надулся. Не хватало еще “таких” проблем!
– Лось, ты чего?
– Я? – И эти его марсианские глазища. – Ничего… А чего “чего”?
И я поняла: решать надо сразу.
– Дурень! Я же ему на время дала. А тебе подарю насовсем. Выбирай любую.
Он глянул недоверчиво. На меня, на монеты, опять на меня…
– У тебя же коллекция разрушится.
– Ну и что?.. Да не разрушится она! Как разрушится, если монета будет у друга?
Вот так я впервые сказала ему, что мы друзья. Он слегка сморщился, пошевелил носом-картошкой, улыбнулся. Но сразу опять насупился:
– Тогда ты и Люке подари. А то нечестно будет. Она ведь… тоже…
Вот такая справедливая личность.
– Подарю и Люке. Только она кораблями не интересуется ни капельки.
– Разве в этом дело, – сказал он серьезно. Даже строго.
Понятно было, что не в этом.
– Выбирай.
– Да мне все равно. – Он зажмурился и ткнул пальцем наугад.
– Ого… Это гафельная шхуна “Тиклер”. Построена на острове Джерси в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году, водоизмещение девяносто три тонны… Небольшая, но красивая, верно?
– Да… А что такое “тиклер”?
– Понимаешь, у англичан такой язык… каждое слово может означать кучу вещей. Я в словаре прочитала: это и “трудная задача”, и “щекочущее перышко” и много еще всякого разного… Здесь, наверно, лучше всего “Перышко”. Летит под ветром, щекочет волны…
Лоська кивнул, но потом сказал взрослым тоном:
– Что общего между трудной задачей и щекочущим перышком?
– Потому что трудная задача это щекотливый вопрос.
– Логично, – отозвался он совсем уже как профессор. Но вовсе не по-профессорски изогнул руку и помусоленным пальцем начал тереть локоть, перемазанный не то сажей, не то черной землей.
– А еще, – сообщила я, – “тиклер” означает “прут для воспитательных целей”. Для мальчишек, которые не умываются.
Тут же мне вспомнилась Гертруда и стало стыдно за дурацкую шутку (хотя насчет перевода я не соврала). Но Лоська не обиделся. Вздохнул сокрушенно:
– Честное слово, я умываюсь. Но мама говорит, что во мне повышенное содержание электричества. Как в кошке. Оно притягивает всякий мусор и пыль.
– Тогда надо подарить тебе флакон антистатика. Будешь натираться. Это жидкость такая для мебели, что бы пыль не садилась на гладкое дерево.
– Ладно! Подари! – дурашливо согласился он. – Как бы ко дню рождения!
– А когда у тебя?
– Был уже. Пятнадцатого августа. Целых десять лет стукнуло… – Он сменил тон. – Ты не обижайся, что я в гости не позвал. Мы с мамой решили ничего не отмечать, пока папа не вернется…
– При чем тут гости! – Я чувствовала себя свиньей. – Сказать-то мог! Я бы подарила что-нибудь. А то ты мне вон какой подарок, а я…
– А ты монету с “Перышком”…
– Ну, Лоська… это даже и не подарок.
У меня вертелись слова, что это как бы талисман дружбы, но я постеснялась. Да он и без слов понял.
– Ладно. Тогда подари мне иголку и нитку. Или дай на время. Я пойду в ванную и зашью штаны. Разодрал в колючках…
– Чадо ты непутевое, – (это мамины слова), – где разодрал. Ну-ка…
Сзади и правда была дырища. Среди складок не очень заметно, а если растянешь – ого…
– Снимай, я сама зашью.
– Нет. Не сниму… У меня на плавках сбоку дырка.
– Балда! Больно мне надо разглядывать твои дырки… Ты вот что, давай штаны, а сам иди в ванную, как собирался, и оттирай суставы. А можешь и всего себя. Мочалка и мыло на полке, полотенце возьмешь зеленое, с крючка… Имей в виду, с таким черным я с тобой больше никуда не пойду.
– Только ты не приходи меня опять мочалить…
– Всю жизнь мечтала! Запрись на все засовы.
В складках Лоськиных штанов были целые пригоршни всяких сорняковых семян, растительный пух, лепестки и репьи. Не штаны, а гербарий. А дыра – кулак пролезет. Я зашила ее накрепко, через край. Встряхнула. “Ну, прямо пиратский брамсель после ремонта…”
Лоська тем временем выбрался из ванны. Встал на пороге – тощий, с торчащими волосами, с бледной, почти белой кожей, только ноги по колено, да руки по локоть в загаре, будто в коричневой морилке. А на впалом животе маленький изогнутый шрам – наверно, когда-то вырезали аппендицит. Ладошкой Лоська прикрывал на плавках злополучную дырку.
– Жень… я там майку на крючок повесил, а она в воду… Теперь надо ждать, когда высохнет.
Это была все та же футболка, в которой он явился ко мне позавчера. Но, конечно, уже не такая белая.
– Я сейчас постираю и поглажу. И штаны заодно…
Он сморщил нос-картошку, а сосульки волос будто ощетинились еще больше.
– Не…
– Почему “не”? Это же быстро.
– Потому что… чего ты со мной, как с приютским ребенком…
Мне… будто холодный кисель на голову. Липкий, противный, скользкими языками за шиворот. От неожиданности я брякнула самое глупое:
– Лось! Ох и свинья же ты все-таки…
Он минул, округлил рот. Натянулся весь, будто у него сто струнок под кожей. И я вдруг поняла, что все может кончится в один миг. Схватит свои зашитые штаны, прыгнет в них на ходу и уйдет не оглянувшись. И ничто не поможет, никакой талисман с корабликом…
“Господи, сейчас зареву… Что сказать?”
– Ты… не нормальный какой-то… Я же с тобой… все равно как с Илюхой, если бы он маленький был… а ты…
В другое время я такое никогда не выговорила бы. Это ведь… почти что признание в любви. Но надо было как-то объяснить ему! Удержать!
Он мигнул опять. Обмяк, ссутулился. Стал смотреть в угол. А я… тоже в угол, в другой. Потом Лоська с опущенной головой сделал шажок, другой. И такими вот мелкими шажками пошел ко мне по одной половице. Пол был старый, тонкая половица прогибалась и поскрипывала. Лоська двигался, набычившись, будто собирался уколоть меня волосами-сосульками. Я обмерла на стуле. Лоська остановился в полуметре, опустил руки, позабыв про дырку. Хлопнул толстыми своими губами, пробормотал:
– Жень… не злись. Просто… я…
Много ли надо человеку для счастья? Я поняла что сейчас прижму костлявого обормота к себе и зареву, как провинившаяся и прощенная первоклассница. Чтобы не случилось такого скандала, я дотянулась до валявшегося на столе гребня (деревянного, с рукояткой) и велела:
– Ну-ка стой смирно. Не мотай головой… – и принялась остервенело расчесывать Лоськины сосульки. Он веселел на глазах.
– Ай!.. Голову оторвешь!..
– И оторву. Зачем она тебе, такая дурная?
– Зимой шапку носить… Жень, ты не злишься? Я же…
“Понятно. Застеснялся, застыдился своего замызганного наряда, вот и брякнул про “приютского ребенка”. А я… дура, да и только…”
Лоська опять ойкнул. Сказал дурашливо:
– Если хочешь, можешь меня это… воспитательным “тиклером”…
– Не смей говорить глупости! Человек никогда не должен давать себя в обиду.
– Тогда и ты… не обижайся.
– Я и не обижаюсь. И… всё. Как говорил Гамлет в переводе Пастернака, “дальнейшее – молчанье”… Знаешь, кто такой Гамлет?
– Знаю. Кино же есть… А Пастернак – это поэт?
– Поэт и писатель. Поумнеешь – прочитаешь… – Я последний раз провела гребнем по Лоськиным сырым волосам. – Ну вот, стал похож на человека. Всегда бы так…
“А влезешь сейчас в свои балахоны – и опять бомжонок с Рябинового бульвара…”
– Лоська, хочешь я тебе костюм подарю! Не бойся, он не кусачий, летний. Его раньше брат носил, но он почти новый. А?.. Только давай без глупостей про приюты и гуманитарную помощь! Мне просто жалко, что костюм лежит без дела. На нем ведь корабль. Корабли… они плавать должны, а не лежать в темном ящике… Ну?
Он опять надул губы. Но без обиды.
– Чего “ну”? Покажи… корабль-то.
Я кинулась в большую комнату, там стоял наш древний “семейный” комод. Вытянула тяжелый ящик. Перетряхнула стопку старых штор, полотенец, салфеток. Илюшкин костюмчик лежал среди них – выстиранный, поглаженный, словно ждал хозяина. Я вернулась в комнату. Развернула перед Лоськой сине-зеленую рубашку-водолазку с красным галиотом на груди.
– Ух ты… – шепотом сказал Лоська.
– Ну-ка, примерь.
Лоська не капризничал. Вмиг натянул шорты, умело завязал на поясе шнурок, нырнул головой и руками в рубашку. Разгладил ее на груди. Вопросительно глянул на меня.
– Во! – я показала ему большой палец. – Иди в прихожую, там зеркало.
Напротив двери стояло трюмо – такое же древнее, как комод (“приданое” маминых родителей, которых я никогда не знала). Я включила свет. Лоська во всей красе отразился в пятнистом стекле. Костюм оказался широковат, но лишь чуть-чуть. Лоська посопел, повертелся перед зеркалом на пятке. Шортики были, конечно, короче его старых портков, он, хмыкнув, потер над загаром светлые места. Но ни стесняться, ни упрямится не стал. Спросил только:
– А Илья не станет ругаться?
– Да с какой стати?! Только рад будет, что вещь пригодилась!
По правде говоря, я не была уверена, что Илья обрадуется. Вдруг эта ребячья одежонка дорога ему, как память о днях, когда он был мальчишкой? И когда папа… Ну да ладно! В конце концов есть фото. И все равно ничего теперь не поделаешь. Лоська уже “врастал” в обновку. По-хозяйски поправил штаны, одернул рубашку. А когда вернулись в комнату, деловито затолкал в кармашек на бедре свою монетку…
– Ой, Жень, здесь что-то есть, в кармане…Вот… – И протянул сложенную бумажку.
Видно, что бумажка лежала там с давних времен, была выстирана вместе с костюмом и вместе с ним попала под утюг. Плоская, засохшая. Тихо захрустела, когда я стала разворачивать.
Это был листок из редакционного блокнота – наверняка из папиного. С грифом “Редакция газеты “Городские голоса”. Кроме этих типографских букв были и рукописные – строчки, написанные лиловым шариковым стержнем. Они слегка расплылись, однако читались легко… Легко, но непонятно: “Три слова по три буквы. Три имени. Ар-до-кап. Угадай, какую роль будет здесь играть пароль!”
– Лоська, это Илья писал когда-то. Наверно, играл с мальчишками в разведчиков или пиратов…
Я, не сворачивая, положила бумагу в большую гриновскую книгу, где лежал кленовый лист. Лоська сунул нос:
– Ой, это что за книжка?
– Александр Грин. Кстати, корабль на твоем пузе как раз из этой книжки. Ты не читал “Алые паруса”?
– Я только слышал про них… Дай почитать, а? Не бойся, я буду с ней… как с заморской бабочкой. Не дышать на нее!
Что делать-то? Пришлось убрать кленовый лист и “пароли” брата в ящик стола. Лоська прижал книгу к “парусной” груди.
– Я пойду, ладно?
Я давно заметила: если к нему в руки попадает интересная книга, он хочет поскорее остаться один.
– Ладно, беги…
В коридоре Лоська еще раз крутнулся у зеркала. Чуть погрустнел:
– Жаль, что лету уже конец…
– Ох, не порти настроение… И ничего не конец, еще почти неделя каникул! Кроме того, осень начнется не по календарю. Синоптики обещали тепло до середины сентября…
Свои старые шмотки Лоська забыл в моей комнате. Я не стала его окликать. Чтобы не вздумал влезть в них снова и не превратился в прежнего обормота. Впрочем, волосы у него уже торчали, как и раньше…
Из окна я смотрела, как Лоська переходит дорогу. Он спешил, двигался вприпрыжку, мелькая худыми ногами в коричневых “чулочках”. Локтем прижимал к боку разноцветную плоскую книгу. Ну, в точности, как Буратино, который с азбукой под мышкой двинулся в школу (только нос вовсе не “буратиний”).
Лоська скрылся за углом а я осталась сидеть у окна. Улыбалась (что со стороны смотрелось, наверно, глупо). Было хорошо от того, что сегодня все с утра складывается так удачно. И самое удачное… да тут уж надо признаться… то, что есть на свете Пашка Капитанов, которому я оставила в залог монетку с фрегатом.
“В залог чего, ненормальная?” – спросила я себя. И виновато хлопнула губами – в точности, как Лосенок. Но радоваться не перестала.
Монетка в щели
1Пришла Люка. Нарядная, бодрая, напевающая. Впрочем, она почти всегда такая. Пригляделась:
– Я вижу, ты мою косметичку даже не открывала.
– Лючка, некогда. Успеется, молодость впереди…
– А я Лосенка сейчас встретила. Красивый такой, просто не узнать!
– Он именинник, – торопливо сказала я, чтобы речь не зашла а костюме.
– Да? Я и не знала! Надо было что-то подарить… Ой, он сказал мне, будто у тебя есть подарок для меня ? Правда?
– В общем-то… да. Раздаю коллекцию. Всем друзьям по монетке. Выбирай…
– Какая прелесть! Это будут как талисманы тайного корабельного братства, да?
– Ну… можно считать, что так.
– Я возьму вот эту, ладно?
– Бери, – согласилась я (все же не без тайного сожаления). – Это бриг “Геба”, построен в 1861 году. Геба – это древнегреческая богиня юности, как раз для тебя.
– Какая прелесть! – снова сказала Лючка. И чмокнула меня в щеку. Я вытерпела и подумала: “Рассказать про Пашку?” Люка, она внешне легкомысленная, но на самом деле не совсем такая. Никаких “ой, а он симпатичный?” и “познакомишь, ладно?” не будет. Тем более, что знакомств ей хватает и во Дворце. И все же решила: не стану пока. Потому что Лючка принялась рассказывать о предстоящем пикете в защиту Дворца. Стало известно, что в тот день, в субботу, генерал Петровцев должен осматривать свою будущую резиденцию.
– А мы выстроимся напротив фасада с плакатами! У нас есть специальная песенка, она сейчас напечатана в дворцовой стенгазете, а на пикете будут петь ее все, кто соберутся!
Едет, едет ППЦ
С гордой миной на лице…
– Небось опять Костячок-толстячок сочинил?
– Нет, он же увольняется, я говорила! Сочинил Петруша Вронцев, режиссер драмкружка. Про него я тоже говорила.
– Ну что, переходишь в этот кружок?
– Если отстоим Дворец… Ты придешь в пикет?
– Я же сказала – да… Только разгонит нас милиция со страшным свистом! – Я представила мордастого Панкратьева и его “однополчан” с дубинками.
– А и пусть разгонят! Там будут люди с телекамерами! Вечером весь город увидит как “все лучшее детям”!
Да трусихой моя самая близкая подружка не была. А я? Хуже, что ли?
Мы поболтали еще, и Лючка ушла, аккуратно уложив бриг “Гебу” в сумочку.
И вдруг оказалось, что уже вечер.
Позвонил Илья.
– Свет Евгения, передай маме, что сегодня я опять заночую у Толика.
– Сказал бы ей сам. Боишься?
– Мучача детестаб… тьфу! Конечно, боюсь! Но не в этом дело! Мы сейчас утонем в нашей работе по уши, отключим телефон. Потому что надо решить одну сверхзадачу. Когда закончим, компьютерный мир содрогнется от восторга и зависти.
– Хвастун!
– Я почти серьезно…
– Такой гениальный, а не знаешь, что такое “бэйливик”. А я узнала…
– Мучача интеллихентэ! Не забудь, скажи маме! До завтра!…
Пришла мама и принялась было сокрушаться по поводу “бездомного существования этого непутевого философа, который опять влипнет в какую-нибудь историю”. Но сокрушалась недолго, потому что появился дядя Костя. Он принес тяжеленный полиэтиленовый пакет. Я радостно заподвывала и запрыгала (лошадь такая!), потому что в пакете оказались три книги. Одна – та самая, библиотечная, и две ее копии. Они были в мягких обложках, с корешками из пластмассовых пружин, но все равно настоящие книги! Дядя Костя даже постарался, чтобы на цветном принтере отпечатали красочные переплеты и картинки – как в настоящем “Фрегате “Виола”.
Теперь я наконец могла рассмотреть книгу как следует – причем сразу в трех экземплярах. Забралась на кровать…
Книга оказалась “та, что надо”. В самом деле – все хитрости корабельного устройства. И давались они не просто так, а в ходе рассказа о приключениях нескольких ребят и старого боцмана Платоныча, который был дедом одного мальчишки. А в молодости Платоныч ходил на баркентинах!
Такую книжку читаешь, и флотская наука впитывается памятью как бы сама собой, незаметно. Потому что события зависят от знания судовых деталей и устройств, при этом события такие, что не хочется отрываться…
Но все же я порой слышала, о чем беседуют в большой комнате мама и дядя Костя. Сперва мама рассказывала о квартирных неприятностях, а дядя Костя обещал “прощупать это дело по своим каналам”. Потом заговорили про наших знакомых тетю Соню и тетю Лию. Тетя Лия была мамина одноклассница, а тетя Соня – ее мама. Иногда они приходили к нам в гости и приводили семилетнего Мишку – сына и внука. Тетя Соня периодически восклицала: “Миша перестань сейчас же, или я тебя отшлепаю!” Восклицала даже тогда, когда Мишка сидел спокойно (что, впрочем, случалось не часто). И теперь я поняла из услышанных фраз, что семейство Лифшицев собирается в Израиль. Насовсем.
Ну вот, еще нескольких славных людей не окажется рядом. Впрочем, для меня это не большая печаль, не такие уж они мои знакомые, но для мамы-то тетя Лия – как для меня Люка…
Я пошла на кухню, чтобы сделать бутерброд с майонезом и помидорами и пожевать, не отрываясь от книжки (потому что ужин еще, видимо, не скоро). Майонез мама прятала от меня на верхнюю полку в кухонном шкафчике (“Ты испортишь себе печень!”). Я встала на табурет, потянулась…
Правду мама внушала мне во младенчестве: “Нехорошо брать без спросу…” Табурет качнулся, и через секунду я хныкала на полу, держась за щиколотку.
Конечно, паника: “Как тебя угораздило! Наверняка перелом! Надо скорую!”
Дядя Костя уговорил маму подождать со скорой. Перенес меня на кровать. Ощупал лодыжку (я повизгивала).
– Никакого нет перелома, растяжение вот и все. Валя, дай бинт…
Он перетянул мне ногу и сказал, что завтра полезно посидеть дома, после чего я буду как раньше “скакать и радоваться жизни”.
Вот так и получилось, что с утра я оказалась опять “на приколе”.
Ну что ж, буду сидеть, читать. Слава Богу, есть что !
Половину “Фрегата” я прочитала еще накануне (не спала до полуночи), а до конца осилила книгу к середине дня. Ну, конечно, потом еще не раз придется возвращаться к ней, чтобы уяснить получше все корабельные подробности, но и сейчас я чувствовала себя почти “доктором судостроительных наук”. И до чего же было жаль, что нельзя помчаться к Пашке Капитанову, отдать книгу, поговорить о ней со знающим человеком! Ну… и вообще повидаться.
Я попробовала походить по комнате: не вылечилась ли нога? Нет, болит проклятая, хотя и не сильно, тупо. Нельзя, наверно, рисковать. До чего обидно…
И в разгар этих горьких сожалений судьба прислала Лоську!
