Текст книги "Мальчик девочку искал"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Всякие власти почему-то очень боятся новшеств, – горько посочувствовал баронессе Авка. – Вот в Никалукии… ну, там, где Звенка… еле-еле разрешили построить гра… ви-то-план. А теперь, наверно, запретят насовсем…

Сейчас, когда страхи ушли, Звенкино лицо снова как бы висело в воздухе перед Авкой. Некрасивое, печальное и… незабываемое. И Авка снова понял, что эта грусть – надолго… Он протяжно, почти со стоном, вздохнул.

Баронесса внимательно взглянула на него.

– Ты мне почему-то весьма симпатичен, Август Головка. Давай-ка я оставлю для коллекции твой голос…

– Ой, нет… – Авка опять машинально вцепился в лямку.

– Ты не понял. Я попрошу тебя что-нибудь сказать в трубу… Негромко, чтобы не услышали за дверью… Скажи, например, какое-нибудь заветное желание. Не стесняйся. Имей в ввиду: если желание сохранено в записи на долгий срок, оно все время действует на силы природы, и, может быть, силы эти в конце концов поспособствуют его исполнению… А?

"Может, правда?"

– Н… ну хорошо… Только вы никому-никому это не давайте слушать, ладно?

– Бзяка буду.

Баронесса запустила маховик тыквофона. Подвинула Авку лицом к трубе.

– Говори, Август Головка…

Авкины уши опять стали горячими. Он зажмурился.

– Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… – Авка с трудом договорил фразу и прерывисто задышал.

– Замечательно! – Баронесса остановила колесо. Передвинула на тыквочке "ложку" с иглой. Крутнула маховик опять. – А теперь слушай…

Сперва сквозь шипенье прозвучал голос баронессы: "Говори, Август Головка…" А после заикающийся мальчишка тихо выговорил: "Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… чтобы я как-нибудь сам оказался на ее берегу… Вот…" Затем – сбивчивые вдохи и выдохи…

Неужели это правда он, Авка? Чудеса…

– Ваше сиятельство… А еще… можно, я спрошу?

– Можно.

– Как вы думаете… есть какая-нибудь возможность добраться… туда?..

– До девочки?

– Ну да…

– Не знаю, голубчик. Честно говоря, по-моему, нет. Наша техника еще не доросла до такого… Может быть, потом…

– Когда потом-то… – прошептал Авка. И чуть не уронил слезинку…

Баронесса вздохнула совсем по-старушечьи:

– Кабы знать… Я ничем не могу тебе помочь. Был бы жив мой супруг, тогда другое дело, он был замечательный изобретатель…

– Значит, всю жизнь так и мучиться? – горько сказал Авка. Не баронессе, а себе.

– Что поделаешь, голубчик. От любви лекарства нет… Разве что одно – забыть.

– Не забывается же…

– А вот это можно попробовать… Есть одно очень сильное средство…

– Это, что ли, как тех, за кота? – выговорил Авка печальную догадку. И подумал: "Может быть, пусть? Зато потом – облегчение…"

– Я совсем не про то! В коллекции барона сохранилась одна тыква с записью замечательной музыкальной пьесы. Называется "Соната забвения". Неизвестного старинного композитора. Барон говорил, что, если послушать эту музыку один раз, мучения души становятся легче. А если дважды – причина мучений забывается совсем. Я, правда, не пробовала, потому что не привыкла прятаться от страданий. Но тебе-то зачем страдать в такие юные годы?.. Хочешь послушать сонату?

– Да! – с горьким нетерпением качнулся вперед Авка.

Баронесса покивала. Достала с полки тыквочку лимонного цвета, вставила ее в зажимы тыквофона вместо прежней.

– Это должно быть тихо, чтобы тот, кто в прихожей, не удивлялся: что там у них за концерт? – Она заткнула жестяной контрабас большущей пробкой, от которой тянулся шланг из длинного тыквенного стебля. Шланг раздваивался, и к двум концам были приделаны пустотелые половинки сушеной тыквы-шуршалки. Их соединяло упругое медное полукружье – по размеру головы.

– Садись, Август Головка… – И баронесса надела тыквенные половинки ему на уши. Авка услышал шелест и шуршание.

Он сидел и смотрел, как баронесса идет к тыквофону, как поправляет ложку с иглой, как берется за маховик… Но видел это как бы через портрет Звенки. Девчонкино лицо снова было перед ним – полупрозрачное, печальное и… ну, такое… Звенкино…

– Нет! – Авка быстро снял шуршащие полутыковки. – Не надо… Простите, ваше сиятельство, но не надо… Пусть…

– Вот как? – Баронесса подняла левую бровь.

– Да… – вздохнул Авка. И повторил: – Пусть… – И (странное дело!) слегка повеселел.

Две головы

В прихожей баронессы томился и топтался, не решаясь присесть на лавку, императорский паж Данька Белоцвет.

– О! – удивился Авка, когда вышел.

– О… – удивился и Данька, увидев знакомого. Впрочем, не очень.

– Привет! – сказал Авка.

– Привет… – грустно отозвался императорский паж. И кажется, удивился снова: Авкин бодрый тон не вязался с недавними воплями за дверью. В глазах Даньки Белоцвета появился страдальческий вопрос: "Ну, как там?" Авка, разумеется, только хмыкнул и пожал плечами. Скоро, мол, узнаешь.

Данька был не в пажеском костюме, а в обычной мальчишеской одежке, вроде как у Авки. Но все же в шапочке с перьями и в сапожках с кружевами на отворотах. Как ни как, придворный. Только было Даньке сейчас от этого звания не легче.

Авка спросил:

– Тебя за что?

– За штаны… Помнишь, как я торопился после игры в чопки? Оказывается, надел штаны задом наперед. Прибежал на дежурство, встал в шеренгу и тут чуть не помер с перепугу. У всех левая нога желтая, правая красная, а у меня наоборот. Его величество прошел мимо, ничего не заметил, ему это все пофигу. А у старшего церемониймейстера аж рожу перекосило. Кулак мне показал из-за спины. А потом вызвал к себе и говорит: "Или пиши рапорт об увольнении со службы, или завтра отправляйся с визитом к ее сиятельству фон Рутенгартен"… А мне как увольняться-то? Без моего жалованья семейство с голоду зачахнет…

"Бедняга…" – И чтобы Данька не мучился лишним ожиданием, Авка сказал:

– Иди уж. Там свободно.

Тут проснулась рыжая тварь Мурлыкара и запоздало начала орать:

– Пр-роходите! Не задерр-рживайтесь! Па-апр-рошу поскор-рее!

Данька с чувством глянул на нее. Поежился и шагнул к двери.

– Постой! – Авка обогнал Даньку и нажал на дверь плечом. Потому что вспомнил! Один болезненный вопрос сидел в нем занозой позади других страхов и печалей. – Подожди, я только спрошу…

Дверь тяжело закрылась за спиной, и баронесса обратила на Августа Головку удивленный взгляд.

– Ваше сиятельство, простите… можно, я задам еще один вопрос?

Баронесса благосклонно кивнула.

– Ваше сиятельство, а кот… ну, тот, к которому привязали погремушку… Вы не знаете, что с ним стало? Он не помер со страху?

– Конечно нет! После воспитательной беседы я велела этим двум сорванцам отыскать бедное животное и доставить ко мне. Дала ему успокоительных капель и оставила жить у себя… К сожалению, моего любимого Феликса уже нет в живых, дело-то было больше двадцати лет назад. Но отведенные ему судьбой годы он прожил здесь весьма благополучно… И надеюсь, что на своем кошачьем небе он теперь вспоминает меня с добрыми чувствами… – Баронесса, кажется, слегка прослезилась.

– Большое спасибо, – выдохнул Авка. – А то у меня скребло внутри: что с ним стало?

– Значит, ты любишь животных?

– Ага… – почему-то смутился Авка.

– И у тебя тоже есть кот?

– Кошка. Заноза… Только у нее очень ленивый характер, с ней не так уж интересно. Корова Матильда гораздо веселее. А еще у меня есть черепаха Мукка-Вукка. Ласковая такая. У нее две головы…

– Что-что?

– Да, две головы. По-научному это называется "аномалия"…

– Но ведь это большая редкость!

– Да. Но бывает…

– Послушай, Август, я тебя не понимаю!

– Что? – мигом перетрусил он.

– Ты тут страдал от разлуки, спрашивал: как быть? А почему ты не посоветовался с этой… Маккой-Каккой?

– Вы… шутите, ваше сиятельство, да?

– Какие шутки! На свете нет никого мудрее, чем двухголовые черепахи! Об этом написал еще давным– давно в своем труде "Дурость и ум" ученейший Сильвестр Котокригус, философ и астроном. Правда потом его объявили еретиком, но это не меняет дела…

– Я не читал…

– Ах да, конечно. Книга же объявлена лженаучной… Тем не менее советую тебе побеседовать со своей… Боккой-Воккой.

– Но как? Она же не умеет!

– А ты пробовал задавать ей вопросы?

– М-м… нет, – вынужден был признать Авка.

– Вот видишь! Иди и попробуй… Ступай. Тот, кто в очереди за тобой, небось уже исстрадался душой.

– Это Данька Белоцвет, паж! Ваше сиятельство, он нисколечко не виноват! Он…

– Ступай, Август Головка. Мукка-Вукка ждет… Да не забудь отнести в школу квитанцию.

Конечно, Авка не поверил баронессе. Наверно, эта дама со странным характером размякла от воспоминаний о любимом коте Феликсе и решила пошутить с мальчишкой. Тем более, что он, Авка, ей явно понравился (только непонятно, почему).

Так Авка размышлял по дороге в школу. Там он сунул корешок ордера в лапу сторожу Вуве и заспешил домой.

Дома Авка отыскал Мукку-Вукку под кроватью. Сел, положил ее спиной на колени. Погладил кожаный живот. Черепаха улыбнулась обоими ртами. Две пары глазок блестели, как черные бусинки. Умно так…

– Ну, что скажешь, мудрая Мукка? – вздохнул Авка. (С грустью вздохнул, потому что Звенка не забывалась.)

И случилось чудо.

– Не Мукка, а Мукка-Вукка, – тонко, с "кошачьим акцентом", произнес левый рот. Чуть капризно. А правый спросил:

– Про что говорить-то?

– О-о-о… – обалдело сказал Авка.

– Вот тебе и "о-о", – насмешливо отозвались оба рта.

Авка перепуганно оглянулся на дверь. Хорошо, что дома никого нет. Иначе случилось бы то, что по-научному называется "сенсация".

– Значит… ты по правде умеешь говорить?

Черепаха двинула четырьмя лапами, устроилась на спине поудобнее. Глазки заблестели насмешливо.

– А ты все еще не веришь?

– А… я… то есть нет… то есть да, верю… Только…

– Что?

– Почему ты… почему вы раньше не разговаривали?

– Разве ты меня о чем-то спрашивал? – кошачьего акцента поубавилось, и в голоске послышались старушечьи нотки.

– Н-нет…

– То-то и оно, что нет. А у черепах сдержанный характер. Они умнее людей и не любят зря болтать языком. Языками…

– Простите, пожалуйста… – Авка понял, что никогда уже не сможет говорить Мукке-Вукке "ты" и не посмеет бесцеремонно гладить ей брюхо. Он осторожно посадил двухголовое создание рядом с собой на лоскутное одеяло. И сказал опять: – Простите, пожалуйста… Я не знал, что вы такая ученая…

– Мы, черепахи, не столько ученые, сколько мудрые от природы.

– А можно мне вас спросить?..

– Спрашивай, я отвечу, если вопрос не очень глупый. После долгого молчания отчего не поболтать.

– Скажите, уважаемая Мукка-Вукка, вы… одна черепаха или две?

– Конечно, одна! Разве ты не видишь?

– Но голов-то у вас две… Я и подумал…

– Две головы – это наиболее полное проявление двойственной натуры. Так наглядно двойственность проявляется редко, но вообще-то она присутствует в каждом живом существе. Особенно в разумном. Это называется "диалектика". Разве ты сам не ощущал иногда, как внутри тебя будто сидят два человека и спорят друг с другом? Тянут в разные стороны!

– Ох ощущал… Даже совсем недавно…

– Да-да! По дороге к баронессе. Один Авка в тебе стремился удрать на край света, а другой упрямо двигал ногами в нужную сторону.

"Всё ей известно", – поежился Авка.

– Вы, наверно, знаете, что баронесса и посоветовала мне поговорить с вами?

Мукка-Вукка покивала обеими головами.

– Баронесса умная женщина. Почти как черепаха… Я не исключаю даже, что она мысленно общается с Всемирной Черепахой…

– Простите, с кем?

– Не перебивай… С Всемирной Черепахой, на которой стоят слоны, подпирающие соседний материк…

– Значит, это правда?

– Что "правда"? Черепаха? Как же она может быть неправдой, если от нее пошел весь черепаший род? Мы все ее пра-правнуки. Отсюда и наша мудрость. Мы до сих пор иногда ведем с великой пра-прабабушкой мысленные беседы. На ультра-коротких волнах геомагнитного поля…

– Уважаемая Мукка-Вукка! Вы, наверно, знаете всё-всё на свете?

– Гм… – сказал правый рот. А левый заметил: – Утверждать это было бы нескромно…

– Но все равно вы же ужасно мудрая!..

– Гм… – с удовольствием сказали оба рта.

– Вам, конечно, известно, что вчера с того материка прилетала одна девочка… И что я… ну, в общем…

– Известно, – с легким скрипом отозвалась правая голова.

– Но это не вызывает у меня одобрения, – сообщила левая.

– П-почему?..

– Потому что влюбленность это самая большая человеческая глупость, – ворчливо разъяснил правый рот.

– Хотя опыт показывает, что с этим ничего не поделаешь, – вздохнул левый.

– Вот именно, – горько согласился Авка. – А раз не поделаешь… то что же делать-то? Посоветуйте, пожалуйста, уважаемая Мукка-Вукка. А то ведь жить тошно.

– Если тошно, почему отказался слушать "Сонату забвения"?

– Потому что… тогда еще тошнее было бы…

– Очень глупо ты рассуждаешь, – сказали оба рта.

– Ага… Я же не черепаха.

– Это нетрудно заметить… А чего бы ты хотел?

– Ну… я бы хотел… чтобы она опять появилась здесь…

– К сожалению, тут я не могу помочь.

– Никак?!

– Черепахи не мыслят такими мелкими категориями, как поступки и судьбы отдельных людей. Это не наш масштаб. Мы можем обсуждать явления планетарного масштаба. Можем, собравши вместе общую черепашью волю, влиять на океанские течения, на климат, на извержения вулканов… Ну и так далее… Только поступаем так мы крайне редко. Потому что все это не имеет смысла. Ты меня понимаешь?

– Ага… Тогда…

– Что?

– Тогда, уважаемая Мукка-Вукка… не могли бы вы…

– Что? Изъясняйся связно и четко.

Авка не мог так изъясняться. В душе его боролись (вот она двойственность!) робость и отчаяние. А Звенка по-прежнему глядела сквозь пространство. И словно подбадривала.

– Я это… как раз о планетарном масштабе… Не могли бы вы попросить уважаемую Всемирную Черепаху подползти вместе со своим материком к нам поближе? Ну, так, чтобы можно было плавать туда-сюда на лодках?

Конечно, это была наглая просьба. Безумный проект! Но ведь на безумства планетарного масштаба как раз и толкает человека любовь. Иногда…

Мукка-Вукка повозилась на одеяле и сообщила двумя ртами.

– Нет, это исключено.

– Слишком тяжело ей, да? – с грустным пониманием сказал Авка.

– Всемирная Черепаха стационарна.

– Больна, да? – Авка слышал, что больницу иногда называют стационаром.

– Не больна, а неподвижна. Давно приросла животом к океанскому дну. Ведь на ней три слона да еще целый континент. А возраст уже не юный… Хорошо нашим китам, Храбрилле, Мудрилле и Хорошилле. Они по сравнению с Черепахой мальчишки. Вот и плавают себе в свободно-подвешенном состоянии, не касаясь подводного грунта… Кстати!…

– Что?! – с непонятной надеждой откликнулся Авка.

– Послушай, мальчик! Почему бы тебе… раз уж так страдаешь… не обратиться к китам? Для них дальнее плавание не столь уж большой труд. Скорее развлечение…

– Ой… А вы, значит, можете с ними поговорить? На этих, на магнитных волнах?

– К сожалению, нет. Они ведь не черепахи. Диапазон их биополя совсем не тот, что у нас…

Авка ничего не понял. То есть понял только, что ничего не выйдет.

Как же быть-то, в самом деле. Ехать к океану и ловить там какого-нибудь небольшого кита, чтобы помог в переговорах с Храбриллой, Мудриллой и Хорошиллой? Но кит не черепаха. Любой китенок, сам того не заметив, прижмет мальчишку пузом к дну или берегу, и… прощай всякая любовь.

Мукка-Вукка прочитала Авкины мысли.

– Ловить китенка не надо. Надо тебе поговорить с тремя главными китами напрямую. Не-по-сред-ственно.

– Но как?! Они же во-о какие! Они меня даже не заметят, как я не замечаю микроба!

– Это уж как у тебя получится. Можно найти способ… Для начала тебе следует подобраться к этим чудам-юдам поближе. Может, получится забраться к одному из них в ухо и там изложить свою просьбу. Лучше всего к Мудрилле. Говорят, он самый рассудительный…

– Но у китов, по-моему, нет ушей…

– Есть, только незаметные, маленькие.

– Ага, "маленькие"! Самое маленькое наверняка размером с Южнопомидорноре озеро в Диких областях. Как оно услышит мой писк?

– У китов очень тонкий слух… По крайней мере, ты мог бы попытаться.

"Чушь какая!" – возмутился один из двух Авок, которые сидели в нем. А другой тут же взъерошился: "А почему чушь? Боишься, да?" – "Кто боится? Дурак ты!"– "Сам дурак! Бзяка-бояка!" – "Кто-о? А в поддыхалку хочешь?!"

Но давать в поддыхалку пришлось бы себе. Авка не стал и сумрачно спросил:

– А как туда добираться-то? К китам…

Черепаха молчала, прикрыв четыре глаза пленчатыми веками. Полминуты молчала, минуту…

– Уважаемая Мукка-Вукка… – осторожно напомнил о себе Авка.

– Подожди. Я думаю… – И думала еще минуты три. Или вечность…

– Под материком, как под черепашьим панцирем, есть большие пустые пространства. Говорят, некоторые расположены прямо над китовыми спинами. Окажешься там и можешь гулять прямо по Мудрилле или Хорошилле. Или Храбрилле. Это уж как повезет… Погуляешь, порасспрашиваешь местных жителей и, может быть, доберешься до китового уха…

– А они там есть, жители-то? – с большущим сомнением спросил Авка.

– По некоторым слухам, есть. Спустишься – сам увидишь…

– Там, небось, темнотища, как у кита в желудке, – поежился Авка.

– Не знаю… Про пустые пространства очень мало достоверных сведений. Даже Всемирная Черепаха толком ничего не знает, это ведь не ее материк, а китовый…

– Ни фига себе! И я, значит, должен лезть в эту преисподнюю, – плаксиво сказал Авка.

Мукка-Вукка хмыкнула.

– Ничего ты не должен. Ты спросил, как соединить материки, я дала совет. А дальше дело твое…

Конечно, два Авки тут же сцепились между собой. Один убеждал, что переться в неизвестные глубины – предприятие глупое и смертельно опасное. И даже Звенкино лицо перед его глазами размазалось и растаяло в воздухе. Но перед глазами другого Авки не растаяло. Наоборот, сделалось еще более живым и… ожидающим. И стеклянная птичка зашевелилась в нагрудном кармане. Этот Авка боялся, наверно, не меньше того, другого, но… посопел и спросил:

– А как туда пробраться-то? Есть какой-нибудь проход?

– Есть, и не один. Самый ближний совсем недалеко отсюда. Я про него знаю от знакомой черепахи, которая долго жила на Щетинистом острове.

– Это на Буром болоте, что ли?

– Вот именно…

Бурое болото лежало у южной окраины столицы. Довольно пакостное место. Вода была коричнево-рыжая, из нее часто поднимались пузыри. Они с брызгами лопались, выбрасывая тухлый запах. Среди кочек жили рыхлые недружелюбные жабы, куцые желтые змеи "суслепки" (не ядовитые, но скользко-противные) и всякая мелкая нечисть. Особенно гадкими были большущие водяные пауки-мохнатки с волосатыми лапами. На этих лапах они бегали, не проваливаясь в воду. У мохнаток был подлый характер и привычки пиявок. Они бесшумно подбирались сзади и присасывались к ногам ртами-хоботками. Жуть… Потом на коже оставались розовые бугорки, которые долго чесались.

Островок был круглый, небольшой, шагов сто в поперечнике, с горкой посредине. На горке сердито растопыривал ветви высохший осокорь-великан. Он словно грозил издалека дюжиной корявых рук: "Только попробуйте, суньтесь…"

И все же мальчишки иногда пробирались на остров. Там густо подымался сухой тростник с удивительно прямыми и легкими стеблями. Из него получались прекрасные стрелы для луков и невесомые каркасы для воздушных змеев. Тростник стоял по берегам желтой щетиной – отсюда и название.

Прошлым летом Авка с компанией мальчишек дважды побывал на Щетинистом острове и гордился: поход в такое зловещее место – доблестное дело. И теперь Авка сказал:

– Был я там. И никакого прохода не видел. И другие не видели.

– Потому что вы собирали тростник на берегу. Никто не подходил к сухому осокорю. И уж тем более никто не забирался на него.

– А с него, что ли, видно подземную дыру?

– Не с него, а на нем… Там, у самой развилки, есть дупло. Как раз, чтобы пролезть такому, как ты, мальчику. Внутри дерево давно уже пустое, можно сказать – труба. И труба эта как раз ведет в подземные пространства…

Мукка-Вукка говорила теперь твердо, обеими ртами, и это придавало ее словам особую достоверность.

– А долго спускаться по той трубе? – опять поежился Авка.

– Слазишь – узнаешь, – ответила Мукка-Вукка. Тем же тоном, что побывавшие у баронессы мальчишки отвечали на боязливые вопросы еще не побывавших. Авке не понравилась эта ирония. Но расспрашивать он больше не стал. Из самолюбия.

– Фонарик не забудь, – посоветовала черепаха. – И оставь родителям записку. Мол, уезжаю на несколько дней в деревню, в гости к однокласснику. Потому что неизвестно, сколько времени ты проболтаешься под землей… Потом, конечно, получишь взбучку, но, по крайней мере, не будет большого беспокойства…

– Я попрошу Гуську, чтобы он сказал маме, – пробурчал Авка.