Текст книги "Лето кончится не скоро"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Я не про тебя… Кустик у нас умный, только в нем фантазии через край. Иногда бывает, что такую историю сочинит, что… фантастичнее всякой фантастики.

– А бывает, что и на краешке правды, – вставил Платон.

– Хватит вам. Пошли лучше по птичьему ряду, – насупленно сказал Кустик.

И они пошли.

Здесь стоял свист и щебет. В клетках прыгали и шуршали крыльями щеглы, канарейки и волнистые попугайчики. В громадном количестве. Кучка людей слушала, как большущий белый какаду на плече у хозяина разговаривает по-испански. Другой крупный попугай – зеленый и хохлатый – в широкой клетке кувыркался на жердочке. А в клетке по соседству – высокой и узкой – сидел, прикрыв глаза, серый орел. Облезлый, неподвижный и гордый…

– Мне птиц в клетках всегда жалко, – сказала Женька. Вроде бы всем, но Шурка понял: прежде всего ему. – Взяла бы да всех повыпускала…

– Попугаи на воле не выживут, – резонно заметил Платон.

Птичий ряд кончился. Ребята опять вышли за изгородь. Вдоль нее стояли киоски: с кормом для птиц и рыб, а заодно и для людей – с бананами, шоколадными батончиками, пивом и карамелью.

Тина сморщила нос.

– Куда смотрит санитарная инспекция! Разве можно торговать едой в таком месте!

И в самом деле, даже здесь, за границей рынка, пахло птичьим пометом, прелым сеном и всем, чем пахнет в тесном зверинце.

– Подумаешь! Сейчас экология такая, что заразы во всех местах полным-полно, – отозвался Ник. И всех, начиная с себя, пересчитал пальцем. – Шестеро. Каждому по половинке…

Он отбежал и скоро вернулся с тремя желтыми, в коричневых веснушках, бананами. Ловко разломал их пополам.

– Спасибо… – бормотнул Шурка. Неужели его считают уже своим? Или это просто так, из вежливости? Ну да, не будут же пятеро жевать, а один смотреть. Но все равно он был рад. Тем более что его половинка оказалась от того же банана, что и Женькина. Случайно, конечно…

Неподалеку врос в землю красный облезлый фургон. В тени его была самодельная скамья – доска на кирпичных столбиках. Приют для любителей пива. Сейчас тут никого не оказалось, и все шестеро устроились на пружинистой доске. Шурка не посмел сесть с Женькой и очутился между Кустиком и Тиной (с ее жарким свитером).

Покачались на доске, сжевали спелую вязкую мякоть.

– Бананы – лучший российский овощ, – назидательно сказал Ник.

– Помидоры вкуснее, – отозвался Кустик. Он отдувал от лица налетевший тополиный пух.

– Но дороже, – возразил Ник.

– Лучше бы мороженое купил, – упрекнула его Тина. – А то с бананов только пить хочется.

– Ты же простуженная! – Ник даже подскочил от возмущения.

– Ты же «кха-кха» и «кхе-кхе», – напомнил со своего края Платон.

– У меня же не ангина, а хрипы в бронхах. Мороженое на это не влияет.

Шурка прыгнул со скамьи:

– Подождите! – И помчался туда, где продавали эскимо.

На шесть порций ушли все деньги, что дала баба Дуся. «Вот тебе и картошка!» – с бесшабашностью подумал Шурка. И еще мелькнула мысль, что баба Дуся будет права, если свое обещание насчет полотенца претворит в жизнь. Ну и пусть!

– Ух ты-ы… – благодарным хором сказала вся компания, когда Шурка примчался назад.

– Ты небось разорился в дым, – смущенно заметил Платон.

– Ерунда! – Шурка всем вручил эскимо, лишь перед Тиной задержался: – Тебе правда можно? Не повредит?

– Не повредит, не повредит!

– Да сочиняет она про бронхи, – звонко подал голос Кустик. – Ей просто новыми лосинами похвастаться захотелось. А свитер натянула, чтобы получился этот… костюмный ансамбль.

– Сейчас кому-то будет ох какой ансамбль… – Тина приподнялась. – Ой… кха…

– Ты, Куст, бессовестный, – заявила Женька. – Что ты к ней пристаешь? Над тобой же не смеются, что ты в таких доспехах…

– А я виноват, что у меня аллергия на пух?! – очень болезненно среагировал Кустик.

– Дурь у тебя, а не аллергия, – заявила Тина. – Щекотки боишься, как чумы…

– А ты… Алевтина, Алевтина, разукрашена картина…

– Ох, кто-то сегодня допрыгается, – сказал в пространство Платон. – Ох, кто-то скоро заверещит: «Ай, не надо, ай, больше не буду…»

– Больше не буду! – Кустик торопливо пересел на дальний край доски.

– «И все засмеялись», – усмехнулась Женька. И все засмеялись. Кроме Платона. Он раздумчиво изрек:

– А все-таки какие же мы свиньи…

– Почему? – изумился Кустик.

– Лопаем угощение человека, у которого до сих пор даже имя не спросили…

– М!.. – Тина кокетливо приподнялась. – Правда. Но тогда мы должны сперва сами… как нас зовут…

– А я уже знаю! – обрадованно сообщил Шурка. – Только одно не понял: «Кустик» или «Костик»?

– Вообще-то это существо – Константин, – разъяснила Женька (и опять встретилась с Шуркой глазами, и он потупился). – А «Кустик» потому, что такая бестолковая растительность на голове.

– Да. И горжусь, – заявил Кустик.

– А я – Шурка… – Это у него легко получилось, без смущения. И он опять посмотрел Женьке в глаза. Она неуверенно спросила:

– Наверно, лучше «Шурик»?

– Нет! – Он дернулся, как от тока. – Это… не лучше. Это я не терплю.

Все теперь молчали неловко и удивленно. И Женька – она словно слегка отодвинулась. И спасая себя от возникшей отчужденности, Шурка признался тихо и отчаянно:

– В интернате дразнили… «Шурик-жмурик-окачурик»… Словно знали заранее…

– Что… знали? – шепнула Женька.

– Ну… что чуть-чуть не окочурюсь. Меня ведь буквально с того света вытащили. В клинике…

И не было уже отчужденности. Наоборот… И Женька тихонько спросила:

– Из-за сердца?

– Ну… да. А еще из-за травмы. Я угодил под машину. И сперва все решили, что конец…

С минуту опять молчали. С пониманием. Наконец Платон встряхнулся:

– А теперь-то как? С тобой все в порядке?

Кустик хихикнул. Вроде бы не к месту. Шурка глянул удивленно.

– Не обижайся, – быстро сказала Женька. – Просто смешно получилось, это у нас тоже поговорка такая: «С тобой все в порядке?»

– И еще: «Увидимся позже», – добавила Тина. – Это в американских фильмах все время такие слова говорят. С попугайной настойчивостью…

– Терпеть не могу это кино! – в сердцах выдал Шурка. – Все время стрельба по машинам! И по людям…

– Ага! – встрепенулся Кустик. – Ды-ды-ды! Бах-бах! «С тобой все в порядке, милый?» – «Да, дорогая, увидимся позже!»

– «И все засмеялись», – через силу улыбнулся Шурка.

– Нет, но с тобой-то все в порядке? – повторил Платон. – Дело в том, что мой дядя очень хороший кардиолог…

– Сейчас все нормально. Спасибо. Меня лечили хорошие…. кардиологи. А потом специально родственницу отыскали, потому что в интернате больше нельзя. Там и здорового-то со свету сживут…

Опять все помолчали, как бы впитывая в себя Шуркины беды. Женька наконец осторожно призналась:

– Мне, например, «Женька» нравится больше, чем «Женя». У Евтушенко такие стихи есть, вернее, песня: «Девчонка по имени Женька»… Меня и мама так зовет…

И тогда… Тогда он сказал то, чего не говорил никому: ни бабе Дусе, ни Гурскому, ни… А какое еще «ни»? Больше никого и не было. Он всегда молчал об этом, а здесь, на пыльном пустыре, горьким шепотом сказал почти незнакомым мальчишкам и девчонкам:

– Меня мама звала «Сашко́». Только это давно. Я почти и не помню…

И долго было тихо – слышались только в отдалении свист и чириканье волнистых попугайчиков.

Наконец, героически спасая всех от этой тишины, Тина завозмущалась:

– А я терпеть не могу свое имя Алевтина. Сокращенное гораздо лучше. А этот вот… он все время дразнится. – Тина мимо Шурки ткнула в Кустика пальцем.

– Имейте в виду, она сама ко мне пристает! – торжественно объявил Кустик.

Беседа беседой, а мороженое съели быстро. Покидали скомканную обертку в ближнюю мусорную кучу. И в этот момент явилась компания «крутых». Мордастые, в кожаных безрукавках, с банками пива в охапках.

– Эй, головастики, чего тут мусорите! Брысь отсюда!

Пришлось отойти. Ник все – таки сказал издалека:

– Купили, что ли, это место, да?

Один «крутой» обернулся, пообещал добродушно:

– Отдавлю язычок. И еще кое-что…

И Шурка не выдержал:

– Мафиози недострелянные!

И, конечно, – сразу в бега. Дружно, все шестеро. Вдоль бетонной решетки, мимо ларьков и торговцев курами. «Крутые» гнались недолго, потом беглецов уже просто страх подгонял. Напополам с весельем. До той поры, когда Шурка споткнулся и пузом проехался по утоптанной обочине. Это было уже в Огородном переулке.

Шурку подняли.

– Опять до крови. Локоть, – сочувственно сказал Кустик.

– Ох, да локоть-то заживет. А вот это… – Шурка поднял левую ногу. Подошва кроссовки была оторвана от носка до середины. Болталась, как собачий язык.

Ник тихо свистнул. Женька велела:

– Шурка, сними. Дай… – Она взяла пыльный башмак. – Платон, у тебя универсальный клей есть. Помнишь, ты Кустику сандаль чинил?

– Сделаем, – пообещал Платон. – Пошли.

И пошли. И Шурка был рад, что есть причина подольше не расставаться с ребятами. Он шагал рядом с Женькой – одна нога босая, а кроссовка в руке: хлоп, хлоп подошвой.

– Мне это что-то напоминает, – осмелился пошутить Шурка.

– Что?

– Чей-то язык. В окошке…

– Ну, вот… – Женька притворно надула губы. – Еще один дразнильщик-любитель, вроде Куста…

– Больше не буду… Ой… – Глядя на Женьку, вперед он не смотрел и чуть не наткнулся на мальчишку. На небольшого, лет восьми. В разноцветном «мультяшном» костюмчике – вроде того, какой чуть не купила Шурке баба Дуся. Желтоволосый и желтоглазый мальчишка стоял на пути робко и в то же время упрямо. Вздернул острый подбородок.

– Тебе чего, мальчик? – осторожно спросила Женька.

– Скажите, п-пожалуйста… Вы идете с птичьего рынка?

– Да…

– Скажите, пожалуйста… – Он говорил сипловато и старательно выговаривал слова. Наверно, чтобы подчеркнуть важность вопроса: – Вы не встречали на рынке рыжего щенка с черным пятном на ухе? Ухо висячее, а шерсть лохматая…

Все запереглядывались.

– Нет. Не встречали. К сожалению, – огорченно и очень серьезно проговорила Женька. И Шурка почувствовал, что ей хочется присесть перед мальчиком на корточки и взять его за руки.

Шурка сказал виновато:

– Там всяких щенков много, но рыжий с черным пятном не встречался. Я бы запомнил… Мы бы запомнили.

– Украли, да? – сочувственно спросил у мальчишки Кустик.

– Скорее всего, да… Или сам убежал. Глупый еще… – Мальчик переводил с одного на другого внимательные желтые глаза. Потом потупился.

– Может, еще прибежит, – неуверенно утешил Ник.

– Едва ли он сам найдет дорогу. Скажите, пожалуйста… – Маленький хозяин щенка опять поднял взгляд. – Вы сможете бросить в почтовый ящик открытку, если случайно его встретите?

– Что за открытка? – со строгой ноткой спросил Платон.

– Вот… – Из разноцветного кармана мальчик вытащил пачку почтовых карточек. Одну протянул Платону. Все сдвинулись.

Адрес был написан печатными буквами:

«Местное. Ул. Камышинская, дом 8, кв. 3. Грише Сапожкину».

А на обороте:

«Твой щенок нашелся. Приди за ним на улицу …, в дом …, кв…, к…»

– Вы, пожалуйста, заполните пропущенное и бросьте, ладно?

– Ладно. Если встретим… – вздохнул Ник.

– Только я… к сожалению, не могу гарантировать вознаграждение… – Мальчик опять стал смотреть под ноги.

– Обойдемся, – сказал Платон. – А как зовут твоего щенка?

– Рык… Ну, от слова «рычать». Только он еще не умеет…

– Ладно. Если найдем, известим, – пообещал Платон (а в голосе его не было надежды). – Может, сами приведем по адресу. Это ты и есть Гриша Сапожкин?

– Да, это я. – Он обвел глазами каждого.

– Ладно, Гриша. Может, нам и повезет. Не горюй…

Они оставили грустного разноцветного мальчика посреди переулка и минуты две шли молча. Будто сами потеряли щенка. Наконец Платон предложил:

– Пойдем по Березовской, поближе к Буграм.

– Пошли, – отозвалась Женька. А Шурке объяснила: – Бугры – это такие пустыри. Вон в той стороне. Мы там часто играем. Это место… ну, не совсем обыкновенное.

– Почему?

– Ну, оно такое…

– Вон, смотри, самолет летит! – оживился Ник. – Видишь? А когда он полетит над Буграми – исчезнет.

– Совсем?!

– Не совсем, а для наблюдателей, – объяснил Платон. – Видимо, рефракция атмосферы.

– Потому там и пришельцы приземляются, – вставил Кустик.

– Чучело, – сказала Тина.

– Слышали? Она опять первая обзывается.

– Ой, правда! – удивился Шурка. – Не стало самолета!

– Он теперь только там, у полосатой трубы появится, – с некоторой гордостью сообщил Платон. Словно сам был автором фокуса.

– У какой трубы? Вон у той?

– Да нет! Левее, где облако…

Облако показалось Шурке похожим на лопоухого щенка. И, видимо, не только Шурке. Ник вдруг проговорил, как Гриша Сапожкин:

– Скажите, п-пожалуйста, вы не видели рыжего щенка с черным пятном на ухе?

Все опять помолчали.

– Знаете что?! – Кустик вдруг завертел клочкастой головой. – А может, он как раз и есть инопланетянин?

– Кто? – без особого удивления сказал Платон.

– Ну, этот… Гриша.

– Перегрелся ты, бедный, – пожалела Кустика Тина.

– Сама ты перегрелась! Вы разве… сами не заметили?

– Что? – осторожно спросил Шурка.

– Ну, какой он… не приспособленный к земным условиям. Беззащитный.

– Господи, а сам-то ты… – со стоном сказала Женька.

– А что я?.. Ну и что! А вы много про меня знаете?! Может, я тоже… Вот улечу однажды в другое пространство!

– Только попробуй, – сказал Платон. И почему-то посмотрел на Шурку.

4. Дразнилки и щекоталки

Платон жил недалеко от Женьки. Дом его – просторный, старый, с верандой и высоким крыльцом – стоял в глубине двора, среди корявых густых яблонь.

На крыльцо вышла очень пожилая дама с седой прической.

– Здрасьте, Вера Викентьевна! – хором сказали все, кроме Шурки. А Женька Шурке шепнула:

– Это его бабушка.

– Здравствуйте, племя младое…

– Бабушка, это Шурка… – Платон тронул его за плечо.

– Здравствуйте, Шурка. – Бабушка Платона, похожая на старую учительницу музыки, медленно кивнула.

В первый момент Шурка встал прямо, голову наклонил, руки по швам. А во второй – понял, как он забавен в этой позе: встрепанный, с босой ногой, в пыльных подвернутых штанах и мятой рубахе навыпуск. Но Вера Викентьевна смотрела с высоты ступеней благожелательно и серьезно. Может быть, сквозь потрепанную внешность разглядела прежнего Шурку – мальчика в черном бархате концертного костюма с белым воротничком? Изящного ксилофониста из детского оркестра «Аистята»? Того Шурку, о котором он сам почти позабыл?

Под навесом двухэтажного сарая лежало несколько громадных (и, видимо, древних) плах. К одной были привинчены слесарные тиски. К другой – чугунная «нога» для сапожных работ.

– Дедушка любил на досуге сапоги потачать. Как Лев Толстой, – объяснил Платон. – Ну, давай твой башмак.

Кроссовку насадили на «лапу». Накачали под подошву пахнущего бензином клея из тюбика. Подождали, прижали, придавили старинным литым утюгом.

– С полчасика пускай посохнет, – решил Платон.

«Значит, я могу быть тут еще не меньше получаса!» – тихо возрадовался Шурка. Глянул на Женьку, смутился, решив, что она прочитала его мысли…

Двор был солнечный, с травой и бабочками, со шмелями, что гудели у заборов над иван-чаем.

Недалеко от сарая вкопан был турник. Сейчас на нем вниз головой неумело болтался Кустик. В этом положении он изрек:

– Ох как хлебушка хочется. И пить. Квасу-то мы так и не купили.

– Бабушка сделает бутерброды и чай, – сказал Платон.

– Ох, пока она сделает… – со стоном пококетничала Тина. – Ник, пошли!

И они разом перемахнули через забор – их двор был соседний.

– Они брат и сестра? – спросил Шурка у Женьки. Довольный, что есть о чем заговорить.

– Нет. Просто соседи.

– А похожи…

– Еще бы. Общий образ жизни всегда делает людей похожими, – сообщил висящий, как летучая мышь, Кустик. – А они с ясельного возраста в одной группе, потом в одном классе. Сколько лет сидели на горшках рядом…

– Ох, Куст… – с ласковой угрозой произнес Платон.

– А что я…

– Да, Куст, – многозначительно сказала Женька. – Счетчик работает.

– А что я…

Тина и Ник появились вновь. С клеенчатым пакетом и пластиковой бутылкой. Из мешка достали надломленный батон. Кустик радостно упал в траву.

– Мне горбушку!

– Возьми, возьми горбушку, только не канючь, – вздохнула Тина. – А вот остатки кетчупа. Кто хочет?

Хотели все. Расселись на ступенях, разломали батон, вытряхнули на хлеб из флакона капли вкуснющего соуса. Зажевали, заурчали от аппетита. Пошла по рукам бутылка с водой.

– А стакан где? – сказал Кустик.

– Из горлышка не можешь, что ли? – возмутилась Женька. – Тут заразных нету.

– А вот как раз и есть! Кто-то у нас на болезни жалуется! «Кха-кха»…

– Балда! – взвинтилась Тина. – Это же простуда, а не инфекция!

– А вчера говорила, что горло болит. Вдруг ангина? Или дифтерит!

– Сам ты дифтерит! У меня прививка!

– Ну, тогда скарлатина. Тоже зараза…

– Сам зараза… Пожалуйста, я буду пить последняя. – И правда, взяла бутылку после всех.

– Ничего себе, – язвительно заметил Кустик. – Тут еще почти половина. А после подозрительной инфекции кто будет пить?

– Я буду, – сказал Шурка. – Чтобы не пропала водичка.

– Не пропадет. Мы ее вот так! – Тина остатки воды ловко выплеснула на косматую пегую голову. Кустик взвизгнул, кувыркнулся с крыльца.

– Ладно, Тинища! За это я сочиню про тебя поэму!

– Только посмей!

Кустик опять повис на турнике. Покачался вниз головой. Громко сообщил:

– Готово! Слушайте…

 
Тина, Тина-скарлатина,
Утопилась у плотины…
 

– Подождите, сейчас допридумываю… А, вот!

 
Там дежурит водяной,
Будешь ты его женой…
 

Наступила тишина. Жаркая летняя тишина с жужжанием шмеля. Жужжание было угрожающим.

– Ну, все, – выдохнула наконец Тина. И оглянулась на ребят. – Все, да?

Платон пожал плечами. Ник хихикнул. Женька сказала Шурке, но громко, чтобы слышал и Кустик:

– Терпение кончилось. Будем сейчас его опять перевоспитывать.

– Как? – с опаской спросил Шурка.

– Щекоталками. Он только этого и боится. Думаешь, почему он в таких штанах ходит? Это чтобы, когда мы на Буграх, его трава под коленками не щекотала…

– А пуще всего этот пакостник верещит, когда его под ребрышками, – ласково и зловеще сообщила Тина. – А ну, иди сюда, юный талант…

Кустик уже не висел, а сидел под турником, раскинув ноги. При последних словах он встал на четвереньки и – как с низкого старта – рванул к калитке.

– Стой немедленно! – Голос Тины прозвенел с неожиданной командирской силой. Кустик замер, как приколотый к месту булавкой. Нерешительно посмотрел через плечо.

– Ну чего…

– Константин, ступай сюда, – железно произнесла Тина.

– Ну чего… – Он потоптался и… побрел к сидящим на ступенях. С дурашливым покаянием на лице. На полпути остановился, затеребил свои твердые, как жесть, штаны. – Я это… больше не буду…

– Что ты не будешь, злодей? – сказала Женька (и опять посмотрела на Шурку).

– Ну, это… сочинять про Тину-скарлатину… Ай! – Он кинулся прочь, но девчонки двумя скачками догнали его и повели к крыльцу. Он слегка упирался, но, видать, ослабел от дурных предчувствий.

Конечно, это была игра. Или почти игра. По всему понятно, что давняя, с привычными уже правилами. Каждый знал свою роль.

– Стой, как пришитый, – велела Тина. – Вздумаешь удирать, хуже будет.

Кустик скорбно посопел:

– Куда уж хуже-то…

Женька спросила у всех:

– Сколько сегодня дразнилок у него на счету?

– У-у… – безжалостно сказал Платон.

Тина тряхнула несчастного подсудимого за локоть:

– Сколько тебе положено щекоталок, а? Говори сам!

– Ни одной… Ну, одна. Ладно, одна!

– Шесть, – хладнокровно сообщил Ник. – Не меньше, если считать с утра.

– Правильно. – Женька деловито насупилась. – Сделай-ка, Ник, из травинок кисточку. Пушистенькую…

– Лучше ты его косой. Волосатые щекоталки он «любит» больше всего…

– Спасите… – шепотом сказал Кустик и округлившимися глазами глянул на Шурку.

Шурка ощутил сладковатое замирание. Щекотки он почти не боялся. И если бы не по Кустику, а по нему прошелся растрепанный кончик Женькиной косы, это было бы… Стыдно признаться даже себе, но это было бы счастье. Ласковое, пушистое…

И он не выдержал. Он как бы включился в игру!

– Стойте! Может, его все-таки помиловать?

– Еще чего! – возмутилась Тина.

«Вот и отлично!»

– Тогда… давайте я вместо него! Возьму на себя его грехи!

– С какой это стати? – удивился Ник.

– Так… из гуманных соображений! Из человеколюбия!

– Нелогично, – сказал Платон. – Виноват один, а отдуваться будет другой.

– Ну… я, наверно, тоже виноват! Наверно, он сочинял, чтобы своим талантом перед новым знакомым похвастаться…

– «И все засмеялись»! – крикнул Ник. И правда все засмеялись, даже Кустик фыркнул.

Хорошо хоть, что никто не догадался о настоящей причине, все решили, что Шурка просто жалеет Кустика… Впрочем, Женька, возможно, о чем-то и догадалась. Быстро отвела глаза и взглядом бабы Яги уперлась в несчастную жертву. Сжала в пальцах конец косы, нацелилась.

– Ну-ка, где там у нас ребрышки? Подыми рубашку…

«Ох, и мне ведь пришлось бы подымать!» – запоздало ужаснулся Шурка. А Кустик пискнул, присел и по-заячьи бросился через двор. Все (кроме Шурки) с веселыми воплями – за ним.

Кустик забежал под навес, там запнулся, полетел вперед и упал животом поперек плахи с кроссовкой на чугунной «ноге». И замер.

– С тобой все в порядке? – нерешительно спросил Платон.

– Увидимся позже, – мрачно ответствовал пойманный беглец.

– Не позже, а сейчас… – Тина злорадно поддернула рукава свитера.

– Я умер! – заявил Кустик.

– Сейчас оживешь. – Женька бесцеремонно задрала на нем рубаху.

– Ой! Пощады! Платон!..

– Поэты всегда страдают за свой талант, – сообщил образованный Платон. – Сама судьба привела тебя на плаху.

– Ой!.. Постойте! Предсмертные стихи…

 
Преступник по воле Аллаха
Вниз пузом свалился на плаху…
 

– Вот! Я сам про себя сочинил дразнилку! Вы должны меня помиловать… Женечка, ты же добрая. Ты… Ай! – Это Женька светлой кисточкой косы тронула его незагорелый ребристый бок. А Тина ухватила несчастного за плечи. – Ой, не надо! Спасите!!

И Кустика спасли. Силы природы. В стремительно потемневшем воздухе сверкнуло, грохнуло, и ударил по двору появившийся из-за крыши ливень.

Кустик взвинтился и с радостным воплем вырвался из-под навеса.

Он плясал под тугими струями, свободный, неуязвимый и счастливый.

– Теперь не поймаете! Ага! Вы так не можете!..

– Можем! Ура! – Ник тоже бросился под ливень. Ловить Кустика не стал, а заплясал рядом. Потом прошелся колесом.

– Да здравствует стихия! – И Платон кинулся из-под крыши. При этом успел ухватить под навесом полуспущенный волейбольный мяч.

Вмиг все трое стали мокрыми насквозь. И мяч. Они швыряли его друг другу, орали что-то неразборчивое и хохотали.

Женька искрящимися глазами посмотрела на Шурку. И протянула ему руку. И после этого он сделался готовым не то что под дождь, а под картечь.

Держась за руки, они выпрыгнули под хлесткие шквалы, под струи, которые в первый миг показались холодными. Но только в первый миг. И тоже запрыгали в языческой пляске и завизжали от жутковатого веселья. И ловили мягкий набухший мяч и швыряли его друг другу…

А Тина смотрела на них из-под крыши, пряча зависть под старательной маской осуждения.

Наконец, запыхавшись и наглотавшись воды, вернулись под навес. Кустик бросил в Тину намокший мяч – но так, чтобы не попасть.

– Дурни, – сказала Тина. – Хотя бы разделись сначала…

– Это и сейчас не поздно. Сушитесь, мальчики… – И Женька по дощатой лесенке убежала на сеновал.

Платон и Ник скинули анголки, развесили одежду на протянутом под крышей бельевом шнуре. Кустик, шипя сквозь зубы, вылезал из своих доспехов. Шурка тоже выбрался из рубашки и штанов. И мысленно сказал бабе Дусе спасибо за свои новые, синие, с белым пояском и кармашком плавки…

Сверху шумно упала свернутая старая палатка. На нее – серое полосатое одеяло (прожженное с краю). Видимо, на сеновале был целый склад: наверно, для летних ночлегов.

Кустик ухватил одеяло, завернулся в него и по-турецки сел на чурбан. Платон и Ник раскатали палатку, набросили на себя.

– Шурка, иди к нам! Только майку сними, а то бр-р…

Мокрая майка зябко липла к телу. Но Шурка сказал:

– Да ничего, я так… Не холодно…

А ливень все гудел, и за этим гулом сверкало и гремело. Один раз ударило так трескуче – над самой крышей, – что Кустик упал с чурбана. Но тут же сел опять. «И все засмеялись», вздрагивая, подумал Шурка.

Грациозно, как принцесса, спустилась по лестнице Женька с мокрыми распущенными волосами, в синем купальнике. Такое же, как у Кустика, одеяло, словно мантия, волочилось за ней по ступеням. На последней ступени Женька запахнулась в «мантию» и оглядела всех.

– Шурка, а ты чего мерзнешь один? Иди под палатку!

– Да ничего. Я…

– Он стесняется майку снимать, – вдруг объявил проницательный Кустик. – И совершенно зря, здесь все свои…

Платон выбрался из-под палатки. Сказал вполголоса:

– Боишься, что ли, шрам показывать? Брось, не бойся… Ну-ка… – И решительно взялся за мокрый подол. – А то схватишь чахотку, настоящую, не как у Тинки…

Шурке только и осталось зажмуриться и стыдливо поднять руки.

Майка мокрым флагом повисла на веревке. Шурка съежился, обнял себя за плечи. А потом – чтобы уж все скорее кончилось – опустил руки. И голову. Все подошли и тихо дышали, глядя на худую Шуркину грудь.

Шрам был круглый. Словно к груди прижали чайное блюдце со щербатым краем и резко кругнули его, порвав кожу. Внутри окружности кожа была более светлая. И сухая, как наклеенный пергамент. Тонкие ребра сквозь этот пергамент проступали особенно отчетливо.

Ник, волоча палатку, подошел последним. И первым нарушил молчание:

– Ух ты… Больно было?

В его вопросе не звучало ничего, кроме сочувствия к Шуркиной боли. И в глазах у других (и у Женьки!) было только сочувствие. Ни любопытства, ни брезгливости.

– Не больно. Под наркозом же. Я ничего не помню…

– Все равно шов, наверно, потом болел… – Женька вдруг протянула руку, теплым пальцем провела по тонкому красному следу. – Но теперь-то все прошло, да?

– Да… – неуверенно шепнул Шурка, и рыбка в его груди трепыхнулась радостно и благодарно. Шепот никто не услышал за шумом дождя и новым громом.

Кустик опять сел на чурбан с «лапой». Женька – на другой, с тисками. Тина пристроилась к ней. Ник набросил большую, пахнущую сеном палатку на Шурку и Платона, и они сели прямо на землю. Закутались.

И ощутил Шурка такое счастливое спокойствие, такой уют в этой пыльной парусине, рядом с острым горячим плечом Ника, под шумом неугомонной грозы, что подумалось: «Пусть не кончается никогда!» А вот если бы здесь, совсем рядышком, была еще и Женька с ее мокрыми щекочущими волосами… Но Шурка испуганно прогнал эту мысль. Не от того, что застыдился сам себя, а от суеверной боязни: слишком уж о большом счастье помечталось, надо и меру знать…

Опять сверкнуло, и в серебристом свете возникла бабушка Вера Викентьевна. Ну просто, как добрый ангел. Если, конечно, бывают пожилые ангелы в пенсне, в прозрачном плаще и под красным зонтом. И с термосом.

– Я так и знала, что вы мокрые, как мышата во время наводнения…

– Мышата из ушата, – сказал Кустик и нарочно стукнул зубами. – Только Тина суховата…

Вера Викентьевна каждому дала пластмассовый стаканчик и налила горячего какао.

– Моя бабушка – бабушка высшей категории, – гордо сообщил Платон. – Все понимает. В свои молодые годы она тоже любила бегать под дождем.

– Да, – подтвердила Вера Викентьевна. – Но не следует громко говорить о моих детских слабостях.

– Это же хорошая слабость, – сказала Женька. – И не слабость даже, а… наоборот.

Вера Викентьевна оставила термос и удалилась под дождем к дому.

Какао допили. Гром сделался глуше, но дождь шумел неутомимо. Пришло сонное умиротворение.

– Самое время для бесед о таинственном и для космических историй, – размягченно проговорил Платон. – Кустик… а?

– А вот фиг! – решительно отозвался Кустик. Завернулся в одеяло поплотнее и неприступно замер на своем чурбане. Смотрел в потолок.

– Ну, Ку-уст… – протянул Ник.

Кустик молчал, как изваяние Будды.

– Кустичек… – подхалимски произнесла Женька.

– «Кустичек», да? А кто меня щекотал своей драной косой под левым ребром? Жестоко, несправедливо и… это… вероломно!

– Это же для твоей же пользы же, – очень убедительно объяснила Тина. – Для скорейшего перевоспитания.

– Вот сама и рассказывай.

– Но тебе же самому хочется, – проницательно заметил Платон. – Ведь новая история из тебя прямо так и лезет.

– Мало ли что из меня лезет… Вот выпихните эту Скарлатину под дождь, тогда расскажу.

– Ну, Куст, это ты чересчур, – осудил его Платон.

Тина тряхнула загнутыми косичками.

– Хорошо! Я сама! Только свитер сниму…

И потянула вверх пушистый край.

– Ладно уж, сиди, – сказал Кустик поспешно. – А то и правда схватишь какое-нибудь гриппозное воспаление. Обчихаешь нас всех…

Тина снесла уничижительную реплику безропотно. Кустик сейчас явно был хозяином положения. Он повозился на чурбане.

– Здесь мне твердо…

– Иди к нам! – Платон и Ник разом распахнули палатку. И Кустик полез к ребятам, по очереди втыкая в каждого колючие локти и колени. Наконец устроился между Ником и Шуркой. Посопел.

– Ну, значит, так… Вы что-нибудь слышали о планете-бутылке?

Кустика дружно уверили, что ни о чем подобном никто никогда не слыхал.

– Хорошо. Но вы, конечно, знаете, что бесконечное космическое пространство имеет множество удивительных и неизученных свойств?

Оказалось, что это известно всем. Шурке – тем более (правда, он промолчал).

– А то, что в космосе водятся пираты, знаете?

– Знаем, знаем, – нетерпеливо отозвался Ник.

– Ну вот, с пиратов эта история и началась.

Кустик, видать, был рассказчиком от природы. И к тому же опытным. Говорил звонко, отчетливо и такими фразами, будто книжку читал.

– …С пиратов эта история и началась. Один разбойный капитан летал между звездами на фотонном фрегате «Черная Лаперуза». Экипаж прозвал этого капитана Печальный Роджер. Вообще-то пираты обычно любят «Веселых Роджеров», но в данном случае такое имя не годилось – очень уж капитан был мрачный… Как Алевтинин папа, когда та приносит двойку по английскому языку…

Тина и это перенесла молчаливо.

– И чтобы хоть как-то ослабить свою мрачность, Печальный Роджер каждые сутки выпивал по бутылке галактического рома «Вулкан Андромеды». Крепостью в сто тридцать звезд. И выбрасывал пустую бутылку в мусорный люк.

Боцман Кровавая Колбаса говорил капитану, что не надо засорять космос, но капитан посылал боцмана в самую далекую черную дыру и продолжал засорять…

Потом фрегат «Черная Лаперуза» попал в антимир. В антимире все наоборот, поэтому пираты сразу превратились в добрых людей, поселились на мягкой, как подушка, планете Пупушва и стали мирно выращивать космический овощ «лимондара». Больше про них ничего не известно.

А бутылки летели и летели в межзвездной пустоте.

И вот одна из них попала в пространство-линзу…