Текст книги "Алые перья стрел. Трилогия"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

8

Проснулись они от возмущенных интонаций в голосе старшины:

– Гражданка-а! Не положен-но!

В ответ гремел колоколом громкого боя хорошо знакомый ребятам грудной альт:

– А спать детям не раздевшись, не разувшись – это положено?! Стихни. Это мои ребята, и я их заберу. Кому говорю, стихни! Лешка, Михась, вставайте, пошли домой. Быстро. Лешка, завяжи шнурок. Михась, штаны падают. Идем.

– Гражданка-а! – вновь заголосил дежурный. – Я вынужден буду оружие применить!

– Чего-о! – на две октавы возвысился альт. – Чего применить? Да ты его в глаза видывал? А ну убери руку с кобуры – там у тебя ложка немытая. Ах ты…

Затиснутый в угол дежурный в последний раз подал голос:

– Гражданка, вы хоть в журнале распишитесь, что забрали вверенных мне пацанов…

– Это я могу. Давай свой талмуд.

Соня размашисто начертала что-то в затрепанном журнале милицейских дежурств и вытолкала мальчишек на улицу.

По дороге она их ни о чем не расспрашивала, зато сама залпом выложила новости. Главной из них было то, что судьба Михася решена: он определен в спецдетдом для партизанских сирот. Завтра за ним приедет директор, и все будет оформлено, включая обмундирование, и осенью Михась пойдет в школу.

– До свидания, – сказал Михась и шагнул в сторону. В темноту переулка. Он моментально растворился в ней, но Соня и Лешка услышали: «Ни в какой детдом я не поеду».

– Глупо! – сказала Соня, ставя перед Лешкой тарелку с пирожками. – Он что, псих?

– Он не псих. Но в детский дом он не поедет.

– Да почему, черти вы полосатые? – чуть не заплакала Соня.

– Ну… не знаю. Он уже большой. Он работать будет.

– Ему учиться надо, это ты понимаешь? Он что, действительно ненадежный? Я в нем ошиблась?

Соня сидела, грустно подпершись кулаком, и походила на большую печальную матрешку.

– Кто ненадежный? Михась? – ахнул Лешка. – Да вы что?!

…У них в этом году появилась в классе новая учительница географии Евгения Евгеньевна. Она сразу сказала: «Меня вообще-то зовут Женей, и мне девятнадцать лет. А вам сколько?»

Это так всем понравилось, что через два дня ребята назубок знали столицы государств Европы, Азии и даже Латинской Америки. А когда один дурак попробовал назвать учительницу действительно Женей, то получил пощечину. Это сделал Лешкин сосед по парте. Он учился в их классе всего лишь неделю, как многие ребята, которые возвращались нынешней зимой на Запад и транзитом останавливались в их городе. Сейчас Лешка не помнил даже имени того парня. Но самого его запомнил. Он тогда спокойно поднялся, обогнул два ряда парт, подошел к нахалу и съездил ему по физиономии. И не получил сдачи. Всего забавнее было то, что класс никак не отреагировал на происшедшее. Будто ничего и не случилось. Евгения Евгеньевна с некоторым изумлением понаблюдала за ребятами, а потом продолжила рассказ о том, что столицу Норвегии не обязательно называть Осло, а можно и Христианией…

С тех пор как Лешка познакомился с Михасем, ему все время казалось, что тогдашним соседом по парте был именно он.

В эту хлопотливую ночь Лешка долго еще не мог добраться до раскладушки. После разговора о Михасе Соня сообщила, что звонил Митя и велел завтра привезти Лешку к нему в район.

– Это еще зачем? – удивился Лешка.

– Затем, что я тоже еду в командировку, а он тебя не велел оставлять одного.

«Здрасьте, – подумал Лешка. – Мне-то что в деревне делать? Обрывают события на самом интересном месте».

– А это обязательно? – спросил он.

– Да! – твердо ответила Соня. – Раз Митя сказал… Он сказал что-то насчет твоих способностей куда-то попадать.

– Я спать хочу, – рассердился Лешка. – Это вы ему накапали насчет сегодня?

– Что за жаргон! – в свою очередь рассердилась Соня. – Я не капала, а коротко доложила, что ребята помогли раскрыть преступление.

– Его еще не раскрыли, – уточнил Лешка и подумал, что такого сообщения Мите было вполне достаточно, чтобы издать строгий приказ.

Лешка думал о всех этих вещах и долго не спал.

Уже наступало утро. За окнами голубел рассвет, и в эту утреннюю тишину вплелся звук далекого автомобильного мотора. Соня прислушалась и поежилась:

– Антон едет, его дилижанс. Ну, Лешенька, держись!

– А чего? – удивился Лешка.

Капитан Голуб вошел сердитый и долго молчал. Соня сначала тоже помалкивала, но вскоре не выдержала:

– Чего примчался? Из-за парней ругаться? Так теперь уже поздно. Забрала и забрала. Они там у тебя блох нахватаются. Садись лучше ужинать.

Медленным движением Антон расстегнул полевую сумку и извлек оттуда журнал дежурств.

– Что это за хулиганская надпись, а? – тонким голосом спросил он, и ресницы его обиженно затрепетали. – Как это прикажете понимать: «Каков поп, таков и приход». Ведь это оскорбление, так?

– А чего ты там понасажал всяких формалистов, – сконфуженно сказала Соня.

Антон прошелся по комнате и остановился за ее спиной.

– Я вас очень уважаю, Софья Борисовна, но и меня прошу понять. Какой ни на есть, а я сейчас начальник. И должен у меня быть авторитет. А вы его на каждом шагу дисекр… дрески… в общем, это самое. Мне обидно.

– Не буду больше, Антоша, – покаянно сказала Соня.

– Теперь старшина… Он – на службе. Я ваш нетерпеливый характер знаю и понимаю, но в ответ на насилие он бы по инструкции обязан был вызвать в помощь дежурный наряд. Что бы тогда произошло?

– Свалка! – убежденно сказала Соня.

– Именно. Как бы это отразилось на авторитете ответственного комсомольского работника?

– О нем ты не беспокойся. Раз уж знаешь мой характер, не испытывай его больше нотациями. А то…

– А то что?..

– А то!.. Чарку к ужину не получишь!

– Ого! А есть, что ли? Димка еще не все вытянул?

За ужином, а вернее завтраком, капитан перестал хмуриться и стал все чаще поглядывать на Лешку.

– Томишься? – спросил он его. – Невтерпеж?

– Угу, – чистосердечно признался Лешка, изнывавший от желания узнать, прозвучал ли сигнал «отбоя». А еще он очень удивился, почему Антон Голуб не интересуется, куда пропал Михась.

…Фотопленку из «лейки» подвергли в лаборатории специальной обработке. При крупном увеличении на позитиве позади фигуры экспедитора с поднятой рукой отчетливо стал виден силуэт еще одного человека. Раз Михась его не заметил в видоискатель, значит, на нем был костюм в тон зеленым зарослям. Скорее всего, защитного цвета. Тем не менее одна светлая деталь костюма на фотографии отчетливо выделялась: белая полоса подворотничка. По форме и ширине полосы установили, что подшит воротничок не к стоячему вороту, а к отложному. Значит, на том человеке была или гимнастерка старого армейского образца, или френч от польской военной формы. Не исключается и трофейный немецкий, но маловероятно: их давно все повыбрасывали.

Круг поисков сразу сузился. На табачной фабрике указали только на пятерых человек, которые могли быть приблизительно так одеты и не были на работе в период с четырнадцати до пятнадцати часов. Отпечатки пальцев на горле убитого были отчетливы, как в учебнике криминалистики. Деликатно проверили отпечатки четырех подозреваемых: на больших тисках у двух слесарей в механической мастерской, на ложке в столовой у франтоватого делопроизводителя и на белоснежной фаянсовой ручке смывного рычага в туалете, который посетил после обеда главбух фабрики.

Ничего не совпало. Наука дактилоскопия безнадежно теряла авторитет в глазах весьма решительных, но пока не очень эрудированных вчерашних партизанских разведчиков, а ныне оперативных помощников майора Харламова, а также капитана Голуба.

Однако оставался еще пятый, кто носил на фабрике френч с отложным воротничком и отсутствовал с четырнадцати до пятнадцати. Вахтер Винцуковский. Он и должен был отсутствовать: его дежурство начиналось только в полночь.

Направились по его домашнему адресу, взятому в отделе кадров. Майор сказал при этом членам оперативной группы:

– Проверьте оружие. Если он убийца, то или его не будет дома, или он будет дома, но тогда он, значит, большой нахал, поскольку не верит в свое разоблачение вашими умными головами. А когда увидит, что его накрыли, начнет палить. Улавливаете?

Майор оказался и прав и не прав. Алоизий Винцуковский был дома, но очень спокойно встретил троих гостей. Хладнокровно выслушал сообщение о том, что является в данный момент подозреваемым, но отнюдь не обвиняемым и ему придется посидеть в квартире до тех пор, пока следствие не проверит отпечатки его пальцев.

Узнав об этом, вахтер табачной фабрики взглянул на свои длинные тонкие пальцы, хрустнул ими и бестрепетно позволил сделать с них оттиски. Потом взглянул на часы и сказал:

– Панове, я к вашим услугам. Я подожду.

Он остался в обществе капитана Голуба и еще одного оперативника, а эксперт уехал куда следовало. В течение часа в убогой комнатке вахтера не прозвучало ни слова.

У окна шумнул на последней форсировке перед выключением мотор машины. Винцуковский не пошевелился. Вошел эксперт и протянул Голубу два листка бумаги. Капитан их проглядел и один передал вахтеру:

– Это касается вас, гражданин Винцуковский.

– Не трудитесь, – почти брезгливо отстранил его руку Винцуковский. – Убежден, что это прокурорский ордер на арест. Но вы зря потеряли время, господа. Именно этот час мне и был нужен. Вы ставили перед собой цель добраться до бункера пана Шпилевского, не так ли? Хотя и сами не знали, что там имеется. Вы опоздали. Там уже ничего не имеется. Пятнадцать минут тому назад валюта уехала. Мерси, панове. Мы собрали достаточно средств, чтобы обеспечить наше доблестное лесное братство всем необходимым на будущие времена. И мы долго еще будем пускать вам кровь, господа коммунисты. Пока здесь не рухнет хамская власть хлопов. Это говорю вам я – офицер славных польских легионов двадцатого года. Нам не сумели помочь немцы избавиться от вас – помогут другие. И я сегодня удовлетворен: вы проворонили нашу валюту, которая пойдет на оснащение новых боевых групп. Вы ее не возьмете. Как, впрочем, не возьмете и меня. Вы еще не видели, как умирают истинные дворяне…

– Ну, мы после этих слов подумали, что он стреляться будет, – рассказывал Антон. – Мы к нему кинулись, а он захохотал, зубами скрипнул и выплюнул на стол стекло. Маленькие такие осколочки. Глаза вытаращил и упал. Помер.

– Цианистый калий, факт, – сказал Лешка, – миндалем запахло, да?

Антон без особого дружелюбия покосился на Лешку:

– Лезешь ты, Вершинин, поперек старших. Залишне грамотный. Насчет калия эксперт раньше тебя сказал. А в смысле миндаля меня и майор спрашивал, но я такой взрывчатки сроду не нюхал. Динамит на язык пробовал и даже этот, тринитро… солидол… или как там, Сонюшка, учила ты нас в отряде?

– Толуол, – тихо сказала Соня.

– Вот. А миндаль… При чем тут миндаль, Вершинин, когда этот гад действительно чуть нас всех не обвел вокруг пальца. Хлопцы двое суток сидят в засаде и, выходит, пустое место караулят.

– Куда же вы глядели? – вздохнула Соня.

– Туда. Нам этот Дубовик когда рассказал о бункере? В субботу ночью. А пани Шпилевская еще накануне побывала у этого Хорунжего и передала ему совет своего супруга прятать валюту. Тот никакого понедельника дожидаться не стал, а сразу же очистил тайные закрома, упаковал сокровища в обычную базарную сумку и немедленно снарядил Шпилевскую в путь-дорогу. В Вильнюс, будто бы к родственникам. А там предполагалось передать золото и все прочее бандитскому руководству.

– Смылась? – запаниковал Лешка.

– Почти. Наши хлопцы в дом-то не входили, чтобы подозрений не вызывать, и женщин выпускали из него свободно. Пошла и пошла пани с сумочкой на базар.

На наше счастье, оказалась она не очень расторопной бабой. Михась и узрел ее. На перроне.

– Михась?! – в один голос сказали Соня и Лешка.

– Ну да. А чего вы удивились? Он же где-то за путями там живет. Фактически он и сгреб ее. Сейчас он в больнице. Кастетом ему попало…

Соня охнула. У Лешки, по обыкновению, открылся рот.

9

Когда Михась отделился от Лешки и заботливой Сони, готовившей ему судьбу воспитанника детдома, он машинально направился к своему старому жилью. Надо было пройти через вокзальную площадь, пересечь пути, подлезая под товарные вагоны, а там близко хибарка старухи нищенки. Нет, в детдом он не поедет. Свобода дороже. Он будет работать. И уже без фокусов. Или попросится в ремесленное. Это все-таки почти самостоятельность.

Стукаясь затылком о буфера, Михась нырял под третий состав товарняка, когда справа заметил под соседним вагоном две человеческие фигуры. Они или что-то ели из корзины, или что-то делили. И шептались.

Беспризорники? Да нет, вроде взрослые. Причем одна явно тетка. Они не заметили Михася, потому что довольно громко переругивались. Женский голос показался Михасю знакомым. Михась прилег между рельсами.

– Четверо часов, не меньше. И чтобы желтенькие. Иначе не повезу. Самому риск, потому что в мое купе тоже заглядывают, когда проверяют документы. И браслетик в довесок. У меня… хе-хе… тоже дамочка есть знакомая.

Пани Шпилевскую Михась узнал по ругани. Ругалась она всегда вдохновенно, это он не раз слышал в их доме. Сейчас она старалась понижать голос, но жадность была сильнее осторожности. Наконец парочка договорилась.

– Вот ключ от вагона, им же откроете купе. Как увидите, что цепляют маневровый к составу, сразу забирайтесь и запирайтесь изнутри. Предупреждаю: если сцапает милиционер или кондуктор, я вас в вагон не сажал и вообще впервые вижу. Выкручивайтесь сами. Попробуете на меня капнуть – супругу вашему в лесу не поздоровится. Ну… приятно оставаться!

Михась понял – гадов надо ловить. Своими силами? Немыслимо. Нужна помощь, а ближе, чем на перроне, ее не найдешь. Перрон с дежурным милиционером – в десяти шагах, но добраться туда непросто. Надо делать это бесшумно и быстро.

Михась начал выбираться из-под вагона и зацепился карманом брезентовых штанов за какой-то кран. Раздался громкий треск. Михась рванулся и, уже не думая о тишине, выскочил на междупутье. От здания вокзала Михася теперь отделял только эшелон закрытых наглухо теплушек. Михась прикинул издалека, под какой вагон удобнее нырнуть, и тут же услыхал за собой тяжелый топот и прерывистое дыхание.

– Э-эй, – закричал Михась, подбегая к эшелону. – Ловите бандитов! Под вагонами!

Он упал в ту же секунду, сбитый тяжким ударом.

С визгом отскочила роликовая дверь ближайшей теплушки, в белых нательных рубахах из вагона выскочили солдаты и ринулись на бандита.

Ничего этого Михась уже не видел и не слышал…

10

– Почему – «Мосты»? – хмуро спросил Лешка, увидев за окном вагона станционную вывеску.

Соня прикрыла глаза. «Слава богу, заговорил! Два часа молчал…»

– Наверное, потому, что здесь два моста через Неман. Излучина. Есть хочешь?

Есть Лешка не мог. Он думал о том, что где-то в больнице в эти минуты проснулся Михась Дубовик, слабый, беспомощный и одинокий. А Лешку увезли. И никто к Михасю в больницу не придет. Легко так жить, а?

– Сейчас, наверное, Антон уже у Михася в больнице, – сказала Соня.

Лешка воззрился на нее. Что она – умеет мысли читать? И потом – почему Антон? На кой нужен сейчас Михасю капитан милиции?

Эту фразу Лешка произнес вслух.

Соня вздохнула.

– Ты же, Лешенька, ничего не знаешь. Голуб усыновил Михася.

Разумеется, у Лешки открылся рот.

– Чего сделал?

– Откровенно говоря, даже я не ждала от Антона такой… прыти. Ну, мы подъезжаем. Через час будем в райцентре. Соскучился по брату?

Они сошли на разъезде, где стоял один-единственный домик. Сразу же за ним белая от пересохшего песка проселочная дорога упиралась в стену векового соснового бора.

– Это – пуща? – спросил Лешка.

– Она самая. Партизанская колыбель и – «Смерть оккупантам!»

– А где же этот… райцентр?

– За лесом, две версты.

Лешка нес Сонину полевую сумку, а она легко помахивала объемистым портфелем. В нем лежала пара Лешкиного белья, Митина тенниска и какие-то вещи женского обихода. Предполагалось пробыть в районе не меньше недели.

Откуда у Сони взялись его майки и трусы, а также рубашка брата, Лешка как-то не подумал. Между тем Соня могла кое-что рассказать о своем визите на квартиру Вершининых. Фелиция Францевна наотрез отказалась выдать белье квартирантов: «Пани меня принимает за дуру? Они мне кругом должны, сами сбежали, а вас подослали за вещами. Пусть пани даже не надеется. Только через суд. Я ему покажу, как в ковры стрелять».

У Сони не было ни минуты свободного времени. Она попросту отодвинула хозяйку в сторону, вытащила из-под кровати чемодан и стала отбирать белье.

– Это грабеж! – завопила Фефе. – Вы… вы какая-то партизанка.

– Именно, – спокойно ответила Соня, укладывая вещи в портфель.

– Вы такая же нахалка, как и сам пан Вершинин! – продолжала верещать Фелиция Францевна.

Соня застегнула портфель, обняла хозяйку за талию и перегнула ее через колено.

– Это тебе за нахалку! Это – за Диму Вершинина! Это – за все остальное!

Она трижды хлопнула ее портфелем ниже поясницы и ушла. Фелиция Францевна была настолько потрясена совершенным над ней насилием, что не издала ни звука. Она так и осталась сидеть на полу с открытым ртом, ошеломленно потряхивая белесыми кудряшками.

Сейчас Соня громко смеялась, вспомнив вытаращенные глаза квартирной хозяйки.

Соне весело становилось в лесу. Она входила в него, как входят в хорошо знакомый и любимый дом. Пусть в нем бывали не только радости, но и горе – он все равно любимый. Она запела их партизанскую:

 
Ой, березы да сосны,
Партизанские сестры…
 

– Окопы! – заорал Лешка и помчался с дороги к небольшим холмикам среди рыжих сосен.

Да, это были остатки окопов неглубокого профиля. За год они потеряли четкость и на дне их выросла крапива.

Осыпавшиеся песчаные брустверы были направлены в сторону железной дороги.

Лешка самозабвенно лазил по ячейкам для стрельбы лежа и с колена, обжигал до волдырей руки крапивой, копаясь в хвое и песке на дне окопов. Меньше чем через пять минут он был обладателем пригоршни зеленых гильз, заплесневелого махорочного кисета и ржавого автоматного затвора. Забыв о Соне, он уселся на сосновые шишки и стал сочинять…

Кисет принадлежал, конечно, молодому бойцу-сибиряку. У него кончались патроны. Чтобы сосредоточиться и стрелять наверняка, он закурил, но тут фрицевская пуля раздробила его автомат и ранила бойца. Кисет выпал, товарищи оттащили раненого в тыл…

– Здесь вел бой партизанский заслон, – сказала Соня Курцевич. – Каратели высадили из эшелона целый батальон эсэсовцев. Хотели прорваться в село на помощь окруженным полицаям. Им нельзя было дать соединиться.

– Не дали? – спросил Лешка.

– Не дали, – выдохнула Соня.

Она подержала в руках полуистлевший холщовый кисет с остатками вышивки и осторожно положила его на дно окопа.

– Только никто из хлопцев живой из леса не вышел. Ну, пора идти дальше. Если ты у каждого окопа будешь останавливаться, мы и к вечеру до Димы не доберемся.

Лешка встал и пошел, но все оглядывался на дальнюю опушку леса. Ему не надо было даже закрывать глаза, чтобы представить, как от станции двигались цепи черных эсэсовцев с автоматами у животов и как они падали, сбитые меткими партизанскими пулями. Падали на дно окопов и партизаны, срезанные густыми автоматными очередями. Они знали, что не уйдут отсюда живыми. О чем они думали в эти минуты? Это, наверно, страшно – знать, что живешь последний день на земле.

Лешка помотал головой. Одно дело смотреть войну в кино, и совсем другое – шагать по тем самым местам, где недавно шло настоящее сражение и где бурая сосновая хвоя, кажется, еще пахнет порохом и кровью.

Соня вышла уже на дорогу. Догоняя ее, Лешка торопливо запихивал в нагрудный карман вельветовой куртки тряпичный кисет, который он все-таки поднял со дна окопа.

В тесном ряду деревянных домиков райцентра стояла хата чуть побольше других. Здесь находился райком комсомола. Внутри было тихо. Соня и Лешка прошли по визжащим половицам сеней к двери с табличкой «1-й секретарь РК ЛКСМБ» и отчетливо услышали мужской храп. Соня послушала мажорные звуки и открыла дверь. На составленных вместе стульях, подтянув к животу ноги в сапогах, спал Дмитрий Вершинин. На письменном столе, уткнув кудлатую голову в подшивку «Комсомольской правды», лежал другой человек. Лешка узнал его: это был цыгановатый Иван, по фамилии Мойсенович, с которым он познакомился в обкоме комсомола в день своего приезда.

– Радушные хозяева встретили гостей хлебом-солью, – громко прокомментировала Соня свои впечатления.

– Соль есть, хлеба нет, – подняв голову с бумажной подушки, сообщил Мойсенович. – Не привезли хлеба. Зато сало есть. А мы всю ночь заседали и сейчас отсыпаемся. Имеем право, потому что вечером опять ехать на собрание.

Дмитрий уже сидел на своей постели из стульев. Он притянул к себе Лешку и похлопал его по макушке.

– Явился, борец за человеческие права! Очень хорошо. Будешь дышать здесь незамутненным сельским воздухом и пить парное молоко. В отдалении от всяких Стасиков, Михасей и прочих любителей приключений. Мать мне за тебя голову отвернет. У Ивана имеется сестрица твоего возраста, а также братец молочных лет. Будешь с ними пасти буренку и восхищаться деревенским пейзажем.

«Миленькая перспектива, – подумал Лешка. – Я так и знал, что от этой дыры добра не жди».

– Матери писал? – внушительно спросил Митя.

– Писал, – без энтузиазма ответил Лешка. – Еще в милиции.

– Г-где?! – запнулся старший брат.

– Это когда нас туда привезли, чтобы не убили, а тетя Соня потом выпустила.

– Было такое, – подтвердила Соня.

– Батюшки светы! – взялся за виски Дмитрий. – Надеюсь, ты не упомянул матери о своих похождениях?

– Н-не помню, – сказал Лешка. Он хорошо помнил, что именно упомянул. Растяпа болтливая!