Текст книги "Всадники на станции Роса"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

Повесть Владислава Крапивина "ВСАДНИКИ на станции Роса". Журнальная версия. Печаталась в журнале "Пионер" в 1973 году.

ВСАДНИКИ на станции Роса

–  Как же тебя зовут, вислоухий?

ВСАДНИКИ на станции Роса

Владислав КРАПИВИН

Рисунки Е. МЕДВЕДЕВА.

ПОВЕСТЬ

Хорошее было у станции название. Очень для нее подходящее. Мальчик пришел сюда рано утром, и, пока он брел от дороги к домику, брюки у него до колен вымокли в росе. Потому что кругом стояли высокие травы, и на них дрожали крупные водяные шарики. В шариках зажигались огоньки: малиновые, золотые, синие.

Мальчик подошел к скамейке, поставил чемодан, бросил на него потертую рыжеватую курточку, сел и стал ждать поезд.

Ждал он долго и терпеливо.

Огоньки в траве давно погасли, пришел июльский безоблачный полдень.

*

Станционный домик стоял среди лопухов и высокой овсяницы. Он был небольшой, светло-коричневый, с белыми кружевными карнизами. На коньке крыши весело торчал жестяной петух. Он будто высматривал, не спешит ли сюда из-за дальних лесов какой-нибудь поезд. Но поезда появлялись редко: станция располагалась не на главной дороге, а на боковой ветке.

У крыльца в палисаднике стояла гипсовая скульптура: мальчик и жеребенок. Низенький постамент скрывался в траве, и можно было подумать, что мальчик с жеребенком стоят прямо на земле. Будто они играли на соседнем лугу и на минутку забежали на станцию взглянуть на круглые часы, не пора ли обедать, Наверно, было еще не пора, потому что они затевали новую игру. Мальчик правой рукой обнял жеребенка за шею и чуть нагнулся, словно хотел что-то ему на ухо прошептать. Жеребенок стоял смирно, однако в каждой жилке его звенело нетерпение. Он будто говорил: «Я тебя люблю и слушаюсь, но давай поскорее перестанем шептаться и пойдем еще поскачем».

Так по крайней мере казалось маленькому пассажиру. Ему нравились гипсовые мальчик и жеребенок, чем-то похожие друг на друга– оба тонконогие, маленькие и, конечно, веселые, – и он смотрел на них, как на товарищей. И даже немного им завидовал. Но все-таки они были ненастоящие…

Дверь в домик была открыта. В маленьком станционном зале громыхала ведрами пожилая уборщица. За домиком поднимался зеленый солнечный бугор с редкими и очень прямыми березами. За березами виднелись крыши и антенны дачного поселка. Еще дальше темнел сосновый лес. Он огибал станцию с трех сторон. А на юге, за рельсовой линией, уходили к реке светлые луга и кустарники.

Было жарко и тихо (только ведра погромыхивали). Пахло смолой и гудроном от разогретых шпал.

Из-за бугра пришел серый клочкастый пес. Ростом с козу. У него были полустоячие уши, толстые лапы и озабоченная морда. Он сунулся было в дверь, но увидел уборщицу и попятился, поджав похожий на веер хвост. Улизнув от двери, пес принял независимый вид и деловито оглянулся. Тут он заметил мальчика.

С полминуты они разглядывали друг друга с любопытством и чуть настороженно. Потом пес медленно двинулся к мальчику и остановился в трех шагах.

– Чего тебе? – сказал мальчик. Сказал не сердито, а с неловкостью, как говорят с маленькими детьми, когда не умеют с ними обращаться и боятся обидеть.

Пес нерешительно махнул хвостом. Один раз.

Мальчик чуть улыбнулся. Щелкнул замком чемодана и поднял крышку. Пес сделал еще шаг, торопливо сел, наклонил голову и совсем по-человечьи моргнул. Мальчик вынул газетный сверток с дорожным запасом. Это были два ломтика хлеба, а между ними– котлета. Песий хвост завертелся, замелькал, как пропеллер, с пушистых одуванчиков стайками взлетели семена-парашютики и осели у мальчика на брюках. Он засмеялся, разломил котлету и бросил половину псу.

Мальчик думал, что кусок моментально исчезнет в собачьей пасти. Но пес, получив угощение, перестал вертеть хвостом, лег и начал жевать котлету, деликатно придерживая лапой. При этом поглядывал на мальчика благодарно и хитровато.

Другую половину котлеты мальчик съел сам.

Потом они поделили хлеб. Он был не такой вкусный, как котлета, но пес охотно сжевал весь кусок и выразительно посмотрел на мальчика: «Нет ли еще?»

– Все, – сказал мальчик.

Пес глазами показал на газету: «А это?»

– Это же просто бумага. Видишь? – Мальчик повертел перед ним смятый газетный лист.

Пес не прочь был пожевать и бумагу, пропитанную таким вкусным котлетным запахом, но мальчик не понял. Он скомкал газету и оглянулся, куда бы кинуть. Кругом было чисто. В траве палисадника и на дорожке мальчик не заметил ни окурков, ни бумажных клочков. К тому же сердитое побрякивание ведер напоминало, что мусорить на станции не следует.

Уборщица уже вымыла пол внутри дома и мыла крыльцо. Мальчик подошел к ступеням.

– Скажите, пожалуйста, куда можно бросить бумагу?

Уборщица выпрямилась и глянула с высоты. Она сделала вид, что лишь сию секунду заметила мальчика, хотя давно украдкой наблюдала за ним. Она знала, что от мальчишек добра не бывает. Бывают лишь вытоптанные клумбы, шум, беспорядок, а то и окурки по углам. Она привыкла обходиться с этим народом сурово. Но сейчас привычка боролась в ней с симпатией к незнакомому парнишке – спокойному, удивительно ясноглазому, непохожему на скандальных поселковых пацанов.

Наконец она снисходительно сказала:

– Если уж так порядок любишь, снеси вон туда, за угол. Там мусорный ящик есть.

Он кивнул и неторопливо зашагал по тропинке, протоптанной вдоль кирпичного фундамента. Пес неодобрительно взглянул на уборщицу и пошел за мальчиком. Они свернули за угол.

Уборщица смотрела мальчику вслед. «Ишь, какой, – думала она со скрытым удовольствием. – Не хулиганистый, ладненький мальчонка».

Потом она взглянула на скамейку, где мальчик оставил вещи. Курточка сползла со спинки и свалилась в траву. Женщина вытерла о подол руки, спустилась с крыльца и подняла куртку – старенькую, с прожженным рукавом. «Из лагеря возвращается, – подумала она. – Чего же это он один-то? Самостоятельный…»

…К большому огорчению пса, мальчик бросил вкусную газету в побеленный дощатый ящик и хлопнул крышкой. Пес вздохнул и сел.

– Что вздыхаешь? – спросил мальчик. – У тебя тоже неприятности?

Пес замахал хвостом. Он как бы говорил: «Неприятности – чушь. Если хочешь, я готов быть веселым».

– Ты смешной, – сказал мальчик. – Ушастый, хвостастый, блохастый.

Пес наклонил набок голову. Одно ухо встало у него торчком, а другое совсем упало и закрыло глаз.

Мальчик засмеялся.

– Чучело репейное. Как тебя зовут?

Пес вдруг подскочил и припал на передние лапы. Он приглашал поиграть. Морда у него стала дурашливая и озорная.

Мальчик шлепнул его по косматому загривку.

– Ты ляпа! Догоняй!

Разинув большущую розовую пасть, пес рванулся за ним. Он тут же догнал мальчика и постарался ухватить его за ногу. Мальчик споткнулся и полетел в упругие заросли репейника. Пес вцепился в его штанину. Обрадованно заурчал. Но при этом косился золотистым глазом: «Тебе не больно? Ты не ушибся?»

– Эй-эй! – крикнул мальчик. – Брысь со своими зубами! Не имеешь права! Смотри, что ты грызешь, – укоризненно сказал мальчик. – Мои заграничные штаны. На них твой портрет, а ты – зубами…

И действительно, задний карман украшала кожаная заплата с отпечатанной головой овчарки и буквами «Scarik». Это был знаменитый Шарик из польского фильма «Четыре танкиста и собака». Но кудлатый станционный пес не смотрел многосерийных телефильмов, и ему было все равно. Он снова примерился, как бы сцапать мальчика за штанину.

– Ах, ты так?!

Мальчик прыгнул к нему и хотел повалить в траву, но пес увернулся и зигзагами бросился наутек.

– Догоню! – крикнул мальчик. И правда догнал, хотя и не сразу. Хлопнул пса по кудлатой спине. – Ты опять ляпа! А ну, поймай!

И пес бросился за ним. Он понял, что такое игра в «ляпки»…

Наконец они устали.

– Пойдем, – сказал мальчик. – Вдруг у меня украли чемодан со скамейки? Тогда мы с тобой бросимся по следу и поймаем преступников. Согласен?

Пес был на все согласен. Они пошли в станционный скверик. Чемодан оказался на месте, куртка тоже. Да и кто их мог взять? На всей станции, кроме мальчика, было всего три человека: в глубине домика дремал пожилой дежурный, в комнатке с квадратным окошечком шелестела журналом кассирша, а недалеко от крыльца чистила медный колокол уборщица. Она стояла на табурете и драила колокол тряпкой с белым порошком. Солнце отражалось в начищенной меди, как большая лучистая звезда.

– Извините, – сказал мальчик, – вы не знаете, как его зовут? – Он притянул к себе пса за шею.

– Этого-то зверя? – спросила уборщица хмуро и пренебрежительно. – Да никак его не зовут. Как его звать, если он бесхозяйный? Как хошь, так и зови. Он на все откликается, лишь бы кормили.

– Значит, он ничей?

– Может, и был чей, а сейчас не поймешь. Ребятня притащила откуда-то, а в дом никто не пускает. Кусок кой-когда кинут, ну и все… Кто Полканом кличет, кто Жучкой, кто Фантомасом.

– Спасибо, – сказал мальчик. Ему хотелось еще что-то спросить, но он не решался.

Псу было неуютно тут, рядом с сердитой женщиной, у которой в руках тяжелая тряпка. Он переступал передними лапами и нетерпеливо поглядывал на мальчика: «Пойдем отсюда, а?»

– Извините, что я вас отвлекаю, – сказал мальчик. – Я только хотел спросить: если его здесь не будет, о нем никто не станет беспокоиться?

– Да кому он нужен-то?

– Видите, почему я спрашиваю… Я хочу его взять к себе домой, если он правда ничей.

– Такого-то? – изумилась уборщица. – Да мать обоих вас из дому веником выгонит!

Мальчик тихо сказал:

– Что вы, никто не выгонит. Значит, я могу его взять?

– Да забирай на здоровье. Такое сокровище…

– Спасибо, – еще раз сказал мальчик и отступил к своей скамейке.

*

Пес оказался добрый и веселый. И когда мальчик понял, что эта ничья собака стала теперь его и не надо никогда с ней расставаться, все прошлые горести показались ему пустяками.

Он подвел пса к своей скамейке.

– Мы будем жить вместе. Понял? Ты меня не бросишь?

Пес фыркнул, чихнул и замотал головой: то ли семя одуванчика влетело ему в ноздри, то ли вопрос мальчика показался оскорбительным.

– Молодец ты, умница. Только как мы с тобой поедем в поезде? Подожди-ка…

Мальчик достал из кармана складной ножик и расстегнул брючный ремешок. Ремень был длинный и опоясывал худенького хозяина почти два раза. Мальчик отрезал лишний конец. Затем проколол в отрезанном куске несколько дырок, вытащил из другого кармана колечко медной проволоки, протянул ее сквозь отверстия.

– Ну-ка, давай голову, примерю ошейник.

Пес отнесся к приглашению без восторга. Но не спорил. Он терпеливо ждал, когда мальчик закрепит у него на шее непонятную штуку.

– Ну вот, – с удовольствием сказал мальчик. – Теперь ты не бродяга, а вполне законная собака. И ничего, что ты худой и кудлатый. Ты еще станешь гладкий и красивый, когда подрастешь. Ты ведь еще не взрослый, хоть и большой. Ты почти щенок.

При последнем слове пес торчком поставил оба уха и моргнул.

– Ще-нок… – ласково повторил мальчик.

Пес переступил передними лапами и усиленно замахал хвостом.

Мальчик засмеялся:

– Нравится? Я и буду звать тебя Ще-Нок. А когда вырастешь, «Ще» мы отбросим.

Он вытащил из чемодана, из-под маек и рубашек, старенькие кеды, выдернул из них шнурки. Потом соединил шнурки узлом и один конец привязал к ошейнику. Поводок получился непрочный, но он и нужен был только для вида: пес по имени Ще-Нок и без привязи не отходил от хозяина ни на шаг.

– Пошли, – сказал мальчик.

Они отправились к кассе, и мальчик вежливо побеспокоил молоденькую кассиршу, увлеченную журналом мод:

– Скажите, пожалуйста, для собаки надо брать билет?

– А как же! Если до города, тридцать две копейки.

Мальчик обрадованно подмигнул псу: денег хватало. Теперь они оба станут пассажирами. Билет – это документ. Это – доказательство, что Нок – в самом деле его собака.

Он взял пса за ошейник.

– Пошли, товарищ пассажир.

И в этот момент мальчик увидел у своей скамейки человека.

*

Мальчик совсем не хотел с ним встречаться. Это был физрук лагеря Станислав Андреевич. Конечно, оказался он здесь неспроста.

Физрук пока не видел мальчика. Но все равно нельзя было ни спрятаться, ни убежать. Убегает и прячется тот, кто виноват. Или тот, кто боится. А мальчик знал, что не виноват, и не боялся. Правда, он испытал тоскливое чувство: смесь унылой тревоги и досады, но это был совсем не страх.

Придерживая пса, мальчик медленно пошел к скамейке.

– А-га… – растянуто сказал Станислав Андреевич. – А то я смотрю: вещички здесь, а хозяина нет… Ну как? Набегался?

– Я не бегал.

– Ну… нагулялся, значит, – сказал физрук примирительно.

– Я не гулял. Я поехал домой, вы знаете.

– Смотри-ка ты, домой! – воскликнул Станислав Андреевич почти весело. – Ладно, друг, кончай дурака валять. И давай топать в лагерь, а то к обеду не поспеем. Да не бойся, ничего тебе не будет, это я тебе по секрету могу сказать.

Мальчик удивился:

– «Не будет»? Я и не боюсь, что «будет». Я просто решил уехать домой.

– Обиделся!

Мальчик вскинул глаза.

– А что? Человек не имеет права обижаться?

– Человек… Если всякий будет на ерунду обижаться да из лагеря бегать, что тогда?

– Во-первых, это не ерунда, – четко сказал мальчик. – Во-вторых, я не убегал. Я сказал, что уйду, и ушел. Начальник сам говорил: «Убирайся».

– А ты и обрадовался! Мало ли что человек может сгоряча сказать! Может, ты хочешь, чтобы он у тебя прощения попросил?

Мальчик подумал.

– Нет, не хочу. Да он и не будет.

– Слава богу, догадался. Сам во всем виноват, а еще выкаблучиваешься.

– Я? Виноват? – опять удивился мальчик.

Станислав Андреевич вздохнул и сказал добродушно:

– Ну, ладно, парень. Не будем спорить, кто виноват. Я про эту историю подробно и не знаю. Мне что нужно? Чтобы ты в лагерь вернулся.

Мальчик мотнул головой:

– Не вернусь я… Теперь я уж совсем не могу, даже если бы и хотел. Видите, у меня собака. Куда ее девать? В лагерь ведь не пустили бы… Ну-ка, лежать! – Он ладонью нажал псу на загривок, и тот неохотно лег.

Физрук с усмешкой спросил:

– Где ты подобрал эту зверюгу?

– Подарили.

– Ну и подарочек!.. За версту видно, что он дурак и трус.

– Мне и такой хорош, – сдержанно сказал мальчик.

Станислав Андреевич щелкнул языком. Пес шевельнул хвостом, добродушно разинул розовую пасть и вопросительно глянул на мальчика. Тот сделал шаг вперед, словно хотел загородить собаку от чужого человека.

– Выходит, ты променял весь лагерь на бродячего пса, – сказал Станислав Андреевич.

Мальчик слегка растерялся.

– Да ничего я не менял… Ну, при чем здесь лагерь? Он без меня проживет. А собака не проживет. Мне ее отдали, значит, я за нее отвечаю.

– А за тебя отвечает коллектив. И администрация, – внушительно сказал физрук. – И покидать лагерь ты не имеешь права.

– А почему?

– Потому что порядок должен быть. Вот пускай приедут родители, напишут заявление, что хотят забрать тебя, и тогда – до свидания.

– Как же они приедут? Они не знают…

– Напиши им.

– Ага, «напиши», – насмешливо откликнулся мальчик.

– Да ладно тебе, – кисло сказал Станислав Андреевич. – Ты много о себе воображаешь. Думаешь, будто кому-то нужны твои письма? Если хочешь, можешь и это отправить, оно у меня. Тихон Михайлович велел отдать. Хоть сейчас опускай в ящик вот он висит.

– Давайте, – быстро сказал мальчик.

Физрук протянул ему помятый конверт.

Мальчик сложил его пополам и сунул в карман.

– Ну, а теперь поехали! – Станислав Андреевич по-кошачьи шагнул к скамейке, левой рукой подхватил чемодан и куртку, а правой взял мальчика за локоть.

В первую секунду мальчик замер от неожиданности: никогда в жизни ему не приходилось еще испытывать на себе злую силу взрослого человека. В следующий миг напрягся он, чтобы рвануться со всей обидой и яростью. Но тут же почувствовал: напрасно. Пальцы физрука, сильные, загорелые, с белыми волосинками и короткими ногтями, охватили тонкую руку мальчика с каменной прочностью. И он отчетливо понял, что выхода нет. Сейчас этот человек в самом деле уведет, утащит его отсюда, и никто не заступится. Если кто-нибудь и встретится по дороге, то поверит, конечно, взрослому, а не мальчишке, у которого сто грехов: нарушил дисциплину, сбежал из лагеря, не слушает старших…

«Но это же неправда! Как вы смеете! Вы не имеете права!» Мальчик хотел крикнуть эти слова, но помешали закипающие слезы. Отчаянные слезы готовы были прорваться вместо слов. Но в этот миг сзади раздался короткий хрипловато-горловой звук.

Мальчик и физрук разом обернулись.

Пес уже не лежал. Он стоял на широко расставленных лапах. Это был совершенно незнакомый пес – со вздыбленным загривком и глазами хищника. Верхняя губа у него некрасиво сморщилась и открыла очень белые зубы.

Мальчик опомнился первым. И торопливым шепотом сказал:

– Отпустите меня, он же бросится.

Пальцы словно оттаяли, стали мягкими и скользнули с локтя.

Радость мальчика была как теплый толчок. Он коротко засмеялся.

– Нок, – сказал он. – Ничего, Нок. Спокойно, Нок…

Пес шевельнул хвостом, но по-прежнему неотрывно смотрел на Станислава Андреевича, и шерсть на загривке не опускалась.

Мальчик подошел и взял Нока за ошейник.

Станислав Андреевич медленно отступил на три шага. И проговорил:

– Бешеный… Вот напишут тебе в школу такую характеристику, что на всю жизнь запомнишь.

Он отступил еще на несколько шагов. Потом осторожно повернулся и зашагал по тропинке к шоссе.

–  Ты что собаку натравливаешь?!

–  Да не бойтесь!..

*

– Добрый день, Сережа. – На скамейке сидел, улыбаясь, незнакомый мужчина.

Если бы он просто сказал «добрый день», было бы не удивительно. Когда на пустой станции встречаются два человека, неудобно смотреть друг на друга молча. Но незнакомец назвал мальчика по имени. И мальчик встревожился, боясь новой опасности.

– Здравствуйте, – напряженно сказал он.

Все так же улыбаясь, мужчина объяснил:

– Ну, что ты удивился? Я прочитал твои анкетные данные на чемодане. Вон какой у тебя опознавательный знак.

Действительно, к боковой стенке чемодана был приклеен бумажный квадратик с печатными буквами: «Сережа Каховский, 5-й отр.».

– Правда, я и не догадался, – облегченно сказал Сережа. Он отпустил Нока и стал ногтями соскабливать с чемодана бумажку. Нок улегся рядом со скамейкой и вопросительно поглядывал на хозяина.

Сережа украдкой посмотрел на незнакомца. Тот сидел, неудобно согнув длинные ноги и откинувшись на спинку скамьи. На коленях у него лежала замшевая куртка, а правым локтем он придерживал пузатый желтый портфель. У незнакомца было длинное лицо с круглыми складками у рта, редкие волосы и длинные залысины. Он улыбался, показывая большие прокуренные зубы.

«Дон Кихот с портфелем», – подумал Сережа. Подумал без насмешки. Дон Кихот (не этот, а настоящий, из книжки) ему нравился. А у этого «дон Кихота» ему понравилась улыбка, хотя она могла показаться некрасивой.

– Из лагеря возвращаешься? – спросил незнакомец.

– Да… – вздохнул Сережа. – Возвращаюсь…

– Любопытно. Неужели ты и красавца этого из лагеря везешь? – Мужчина подбородком показал на Нока.

– Нет. Я его здесь… Ну, в общем, его мне подарили.

– А, понятно. Славный пес. Главное, порода хорошая.

Сережа удивленно посмотрел на «дон Кихота». Тот опять улыбнулся и повторил:

– Хорошая. Типичная среднерусская дворняга.

Сережа сказал слегка обиженно:

– Пускай. Мне породистая и не нужна. Зато он верный.

«Дон Кихот с портфелем» перестал улыбаться.

– Я не смеюсь, – объяснил он. – Такие вот дворняги очень часто бывают умнее породистых псов. Я знаю одну девочку, у нее совершенно беспородная собака первое место заняла на областной выставке. За выучку. Я про них писал – про хозяйку и про собаку.

Сережа перестал соскребать наклейку и выпрямился. И тихо спросил:

– Вы писатель, да?

– Ну почему писатель? Я журналист. В редакции работаю…

– А… – сказал Сережа и вздохнул.

– Почему «а»? – спросил мужчина слегка ревниво. – В том смысле, что понятно, отчего я любопытен? Или жаль, что не писатель?

– Что не писатель, – честно сказал Серёжа. – А то я хотел спросить…

– Д-да… А может быть, спросишь? Я кое-что в писательских делах понимаю. Или нельзя?

– Да нет, можно. Я просто узнать хотел… – Сережа замолчал, передвинул чемодан, присел на него и, глядя снизу вверх на «дон Кихота», спросил – Писатели про многое просто выдумывают, верно? Особенно фантастику или сказки. И никто над писателями не смеется, не кричит, что они все наврали… А если какой-нибудь человек… ну, не писатель, а просто… Если он какие-нибудь истории просто для интереса начинает придумывать, его сразу дразнят, что он хвастун. Почему?

– Бы-вает… – медленно сказал журналист. – Но тут, наверно, ничего не поделаешь. Просто не надо обращать внимания. Между прочим, над писателями тоже иногда смеются…

Сережа кивнул.

– Можно, я расскажу тебе маленькую историю? Ты не удивляйся. Понимаешь, мне очень интересно, что про эту историю скажет случайно встреченный человек. Ну, такой, как ты.

– Конечно, – сказал Сережа. – А про что история?

– Да простое в общем-то дело… Получили мы в редакции письмо. От одного гражданина. Пишет гражданин про председателя здешнего колхоза «Луч». Пишет, что председатель этот такой-сякой, с людьми не ладит, зазнается, обижает подчиненных. Колхозные машины для своих личных дел использует. Пионеров из лагеря на колхозную стройку не велел пускать, когда они там хотели в порядке шефской помощи поработать…

– Это, наверно, про наш лагерь, – вставил Сережа. – Здесь близко другого нет.

– Наверно, про ваш… А еще этот председатель заставил студентов дом для его родственницы ремонтировать. Там студенческий строительный отряд работает, новый конный двор строят ребята, так вот целую бригаду из этого отряда послал он частный дом чинить… Ну и еще кое-что понаписано… В общем, приехал я в колхоз разбираться. Вопрос-то серьезный. И действительно, вроде бы так оно все и есть, как в письме. На первый взгляд. А если поглубже копнуть, то в письме сплошная чушь. Конечно, есть в колхозе люди, которым председатель не по вкусу: лодыри это и прогульщики. Когда народ на поле выходит, они на свой огород или на базар. И насчет машин – чепуха. А насчет пионеров, так он правильно сделал, что не разрешил. Нечего на этой стройке ребятишкам делать, там такие бревна да шлакоблоки, что и студенты едва управляются. А что касается ремонта дома, то это вообще стопроцентное вранье, никакая она ему не родственница, а просто однофамилица. У нее муж в прошлом году умер, а был он, кстати говоря, инвалид, бывший партизан. Умер, не успел дом поправить. А студенты услыхали эту историю и решили помочь. Их председатель и не заставлял. Вот так, брат… Ну что?

Сережа смутился. Не привык он обсуждать такие «взрослые» вопросы.

– Ну так что… – сказал он с неловкостью. – Значит, все в порядке. Да?

Журналист шумно вздохнул и обрадованно заулыбался.

– Вот и хорошо. Ну, ты молодец, честное слово.

– Я… даже не понимаю, – растерялся Сережа. – Почему я молодец? Вы смеетесь почему-то…

– Просто радуюсь. Видишь, не везло мне сегодня с утра. Встретил двух знакомых одного за другим (у меня тут в округе знакомых полно), рассказал им эту историю, а они… Один меня жалеть начал: вот, мол, зря съездил, фельетон-то писать не о чем. А другой начал молоть: «Знаем мы этих председателей. Хоть и не подтвердилось ничего, а все равно они такие…» И ни тот, ни другой не порадовался, что человек-то оказался хороший, этот председатель. А ты вот сказал самое главное: «Все в порядке». Это здорово, что ты так сказал.

Сережа подумал.

– Да… Только знаете что? Получается, что человек, который письмо писал, плохой.

«Дон Кихот» кивнул.

– Правильно заметил, Сережа. Только это и так было видно сразу. Еще когда письмо не проверяли.

– Почему?

– Ну… это заметно. Злое письмо. И подписано как-то странно. Вроде бы и есть фамилия, а не разберешь толком. На букву «С». И должность под фамилией написана странная: руководящий работник. Не нашел я в колхозе этого «руководящего работника», хотя многим письмо показывал.

– А он, наверно, просто не хотел, чтобы его узнали, – догадался Сережа.

– Наверно… – сказал журналист и задумался.

«Интересно, как его зовут?» – думал Сережа. Но спросить было неудобно. И вдруг журналист (бывает же так!) встретился с Сережей глазами и сказал:

– Кстати, меня зовут Алексей Борисович… Ты не думай, что я на знакомство напрашиваюсь. Просто неловко получается: я твое имя знаю, а ты мое нет… Между прочим, тебя, наверно, часто спрашивают, не потомок ли ты знаменитого декабриста?

Сережа улыбнулся.

– Спрашивают. Ну, не часто, а так, иногда. Только тут декабристы ни при чем. У меня дедушка был красный конник. Мне папа рассказывал. Дедушка тогда еще совсем молодой был, ну не взрослый даже. И родителей у него не было, он беспризорничал. А красные его к себе взяли. Это было как раз под Каховкой, про которую песня есть. Ну и дали ему такую фамилию, потому что он свою настоящую даже не хотел называть. Говорил, раз жизнь новая, пусть и фамилия новая будет… Он потом здорово воевал, даже командиром стал. Только умер он давно, его даже папа плохо помнит. И фотокарточки ни одной не осталось.

– Это не самое главное, – серьезно сказал Алексей Борисович. – Фамилия осталась. Славная у тебя фамилия, Сергей, позавидовать можно… Ну, это я так, не подумай, что завидую. У меня фамилия тоже знаменитая. Иванов… Ты что смеешься? Я серьезно.

– Я не смеюсь, – запоздало сказал Сережа. – Это я… нечаянно. Извините.

– Думаешь, не знаменитая фамилия? Одних писателей Ивановых двадцать два человека, я специально интересовался. Вот так-то…

– У нас в классе Иванов есть, – сказал Сережа, чтобы сгладить неловкость.

– Один Иванов – это что! В нашем подъезде в трех квартирах Ивановы живут. Один, между прочим, тоже Алексей Борисович. Почтальонка замучилась, все время письма путает. Один раз открыл конверт, начал читать: батюшки мои, какая-то тетя Вера поздравляет меня с серебряной свадьбой. Смотрю – письмо-то соседу. Побежал извиняться.

– Ну, это ничего, – сказал Сережа. – Это же вы случайно, Алексей Борисович! А если какой-нибудь человек нарочно чужое письмо распечатывает и читает… Чтобы узнать что-нибудь про другого… Это как называется? Это очень плохо? Или… не очень?

Лицо Алексея Борисовича стало строгим и напряженным. Уж не подумал ли он, что Сережа про себя говорит?

– Вот вопрос!.. Ты же не маленький, Сергей. Наверно, и сам знаешь. Тут уж как ни крути, а называется это всегда одинаково – подлость… Да ты что вскочил?

– Ну вот, – сбивчиво заговорил Сережа. – Вот видите! Я ему так и сказал!

– Кому?

– Тихону Михайловичу. Начальнику лагеря…

*

Сначала Сереже понравилось в «Смене». В первый же вечер на лужайке за кухней развели костер. Вожатый третьего отряда Костя принес гитару и запел песню, от которой все притихли. А Сереже даже страшновато сделалось: песня была про очень знакомое, словно кто-то подслушал Сережину тайну.

Только говорилось в ней не про Сережу, а про маленького горниста.

…У горниста Алешки Снежкова

Отобрали трубу золотую.

Говорили, что сам виноват он:

По утрам потихоньку, без спросу

Подымался Алешка с кровати,

Шел на берег по утренним росам.

Разносился сигнал его странный

Над чащобою спутанных веток,

Над косматым озерным туманом,

Под оранжевым флагом рассвета…

И чтобы Алешка не нарушал режим, чтобы не разбудил кого-нибудь раньше срока, трубу у него взяли и заперли в шкаф. Ну что Алешка мог сделать? Может быть, даже плакал, закутавшись в одеяло, после отбоя, но трубу-то все равно не вернешь. Так и уснул.

Спит горнист. А что ему снится?

Может, снится, как эхо сигнала

В теплый воздух толкнулось упруго

И за черным лесным перевалом

Разбудило далекие трубы…

Тут у Сережи, когда он слушал эту песню, каждый раз начинало щекотать в горле, и попавший под руку сосновый сучок он сжимал, как сабельную рукоять.

Захрапели встревоженно кони,

Развернулись дугой эскадроны —

И склонились тяжелые копья,

И поднялись над строем знамена.

В чистом небе – рассветная краска,

Облаков золотистые гряды.

Словно в сказке, но вовсе не в сказке

Вылетают на поле отряды.

Мчится всадников черная россыпь

Сквозь кустарник, туманом одетый,

По холодным предутренним росам,

Под оранжевым флагом рассвета.

Как-то после костра Сережа задержался рядом с вожатым и негромко спросил:

– Костя, а кто придумал эту песню?

– Да так… – неохотно сказал Костя.—

Один человек… – И было похоже, что он смутился.

Странно. Вообще-то Костя смущался редко. Он был веселый, неутомимый, справедливый. Не выгонял ребят раньше времени из речки, таскал на плечах малышей-октябрят и никогда не кричал на мальчишек.

Однажды несколько парней (в том числе Вовка Силин из пятого отряда) нашли на берегу три бревна, кое-как связали плот и отправились путешествовать вдоль берега. Скоро плот попал на глубокое место, шесты не достали дна. А узлы оказались непрочные… Сережа видел, как на веранду, где сидел с ребятами Костя, примчался встрепанный октябренок Васька Клепиков. Васька не крикнул, не завопил о помощи, а что-то шепнул Косте. Костя сказал: «Минуточку», – прыгнул через перила веранды и ринулся сквозь кусты к берегу. Когда набежали любопытные, «мореплаватели» уже сушили на берегу штаны и рубашки. Они загадочно переглядывались и нервно хихикали. Всем, кто расспрашивал, они говорили, что плот рассыпался у самого берега, когда с него хотели порыбачить. Но от Вовки Силина Сережа узнал, что Костя выволок путешественников с «самой глубинки».

Костя носил зеленые шорты с широким командирским ремнем. Все знали, что начальник лагеря Тихон Михайлович Совков поэтому очень недоволен Костей. Начальник считал что взрослому человеку неприлично ходить в коротких штанах.

И вот, когда Сережа спросил про песню, Костя слегка растерялся. И Сережа не стал больше спрашивать, все и так было ясно. А Костя снял очки и затолкал их в карман, закинул на плечо гитару, взял Сережу за руку.

– Пойдем, Сергей… Не все ли равно, кто придумал песню? Главное, что поют.

*

Луна была не совсем круглая, но очень яркая. А на севере не гасла желтая заря. Лунный свет сливался с зарей, и на сосновые ветки словно золотистая пыль осела. Спать никому не хотелось. Ребята сдвинули кровати и стали рассказывать разные истории. Было не очень шумно и очень интересно.

Истории были, конечно, страшные. Валерка Сотников рассказал про то, как их соседка по квартире оказалась колдуньей и летала в стиральной машине.

А потом Витька Солобоев из первого отряда начал рассказывать про собаку Баскервилей. Только говорил он плохо, все путал, сбивался. Кроме того, Витька на ужине объелся и сейчас сильно пыхтел. Слушать стало неинтересно, тем более, что многие ребята историю про баскервильского пса знали лучше Витьки. Все заговорили просто про собак: ка кая порода лучшему кого какие были щенки, как дрессировать…