Текст книги "Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) "

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

ЗОЛОТЫЕ ПАРУСА

1

До сих пор обо всем, что было, я рассказывал с чужих слов. А с этого момента начинаю «от своего я». Потому что я и есть новичок. Тот, кому Голован сказал: «Не бойся. Страшное позади».

А страшного-то почти и не было. Я не успел испугаться. Тетя Соня быстро поцеловала меня, крикнула: «Беги к автобусу!», и я помчался от крыльца по белой от солнца улице. Тощий рюкзачок прыгал у меня на спине. Где-то стреляли, но не близко и, казалось, не опасно. И вдруг – свист такой и сразу ка-ак ахнет! И… вот если все-таки бывает Абсолютное Ничто, значит, оно и наступило. Не знаю, на какое время. Его просто не было, времени. А потом уже здесь… Миллионы звезд вокруг, плиты какие-то, два фонаря, как у нашего Краеведческого музея, и ребята…

Я в то лето гостил у маминой сестры, тети Сони, в одной южной станице, в Краснотуманской. Мама сперва боялась меня отпускать: там в недалеких республиках то и дело стреляли, взрывали, заложников захватывали. Но тетя Соня только посмеялась в ответ на мамины страхи: «Это же у н и х, по ту сторону границы. А у нас такого сроду не бывало. У нас тишина и рай на Земле: солнце, фрукты, климат чудесный, Вовочка отдохнет, как на детском курорте…»

«Вовочка» – это я, Вовка Семыгин, почти двенадцати лет, шестиклассник (то есть семиклассник уже, потому что учебный год закончился) из города Ново-Затомска.

Вначале я не очень рвался в какую-то неведомую станицу. Думал: чего там делать, в захолустье. Мы же с мамой сперва собирались в Петербург. Но оказалось, что денег на Петербург нет. А в нашем Ново-Затомске сидеть все каникулы – какая радость? Да и тетя Соня очень звала. Ее дети выросли, разъехались, и ей хотелось, чтобы, пускай хоть не надолго, появился в доме мальчишка, почти что свой. А я подумал: «Может, загорю там, на юге, по-человечески». А то загар ко мне всегда прилипал неохотно. В сентябре все пацаны коричневые, а я будто все лето в тени отсиживался, неловко даже.

Я и правда начал там загорать, только неровно, пятнами. И это была единственная (да и то маленькая) неприятность. А все остальное – чудесно! Мы со станичными ребятами ездили в ночное, купались в прудах, лазали по садам (хозяева ругались лишь для порядка: яблок, груш и вишни там – завались). А потом, за неделю до того, как мне уезжать, с юга через степь прорвались какие-то «касаевцы» или «бадаевцы». Они смели военные кордоны, разогнали местное ополчение, постреляли милицию и заняли два ближних хутора. А наутро начали палить по восточной окраине станицы.

Местное начальство отдало оба своих автобуса, чтобы вывезти всех ребят в районный центр, потому что «скоро здесь будет дым коромыслом, подкатят войска, пальба пойдет с двух сторон и в основном по мирным домам».

Тетя Соня наскоро собрала меня, дала денег на билет до Ново-Затомска, сунула в рюкзачок пирожки и помидоры (через минуту его сорвало взрывной волной). Автобус стоял на перекрестке, в сотне шагов от нашего дома. Гудел нетерпеливо. Я и побежал…

Конечно, я не сразу освоился на астероидах. И не верилось, и казалось, что это сон; и вся душа была еще там. «Ох, что же с мамой-то? Она же с ума сойдет… А как тетя Соня? Уцелела? А в автобусе никого не зацепило? А…» Сколько не «акай», не было ответа. И не будет. «Обратной дороги нет». Постепенно это понимание проникло и в меня.

Человек привыкает ко всему. Я тоже вроде бы привык наконец ко второй своей жизни. Привык, что можно по своим придумкам строить и мастерить какие угодно сооружения и вещи (только не живые). Р-раз – и стоит на планете сверкающий дворец, как в сказке про старика Хоттабыча. Еще р-раз – и плещется голубая вода в бассейне, громадном, как настоящее море. Купайся и ныряй сколько влезет. Привык, что можно вмиг долететь до любой видимой звезды или оказаться в звездной гуще самой отдаленной галактики, которая с астероидов кажется серебряной чешуйкой. Какая там скорость света! Мы могли перекрыть ее в миллиарды раз!

Есть книжка (я не помню название и писателя) про мальчишку, который жил, как мы, на астероиде. Он был не просто мальчишка, а принц, хотя непонятно, почему. И вот он задумал покинуть свою планету, чтобы повидать другие края. Было написано: «Он решил путешествовать с перелетными птицами». Я не раз глядел на звезды и думал: что за птицы такие? Как они могли летать, если в пространствах нет воздуха? Да и зачем они? Можно ведь и так за секунду домчаться куда вздумается! Все пространства были наши!..

Только мы редко покидали свои астероиды. Какой смысл? Залети хоть в самую далекую даль – там то же самое, что и здесь. Такое же сияние звездных россыпей, такое же шуршание и щелканье невидимых силовых полей, та же упругая искривленность пространств (можно было по ним скользить, как по снежным горам, на придуманных лыжах; мы иногда так и делали). Только созвездия меняли свои контуры, а все остальное было прежним.

А к своим планеткам, пористым каменным глыбам, все мы привыкли. Какой-никакой, а все-таки дом. Покидать астероиды надолго не любили. В глубине души опасались даже. Улетишь, а вдруг здесь что-нибудь важное случится. Вдруг… ты кому-то понадобишься? Ну и вообще – мало ли что? Может быть, не зря нас именно сюда, на этот Пояс астероидов, занесли Бесцветные Волны?

Но ничего не случалось, если не считать мелких пакостей со стороны Рыкко Аккабалдо.

Вот еще что надо сказать! Не думайте, будто наши астероиды – это те мелкие планеты, которые тысячами летают вокруг Солнца. Нет, они носятся вокруг совсем иной звезды. Такой маленькой и тусклой, что мы никогда не обращали на нее внимания. Служить настоящим солнцем она не могла. Если нам хотелось дневного света, мы делали искусственные солнышки.

А где наше настоящее Солнце, где Земля, мы понятия не имели. Скорее всего, мы были в какой-то другой галактике. Или даже в ином пространстве Великого Кристалла…

Мне помогли выбрать планетку. Этакую гранитную картофелину метров двести в поперечнике. На ней было много круглых оспин и большущий кратер от крепкого метеоритного удара. Я накрыл этот кратер придуманным стеклянным куполом, развесил внутри люстры, расставил всюду разукрашенную мебель, как во дворце сказочного султана. Вдоль стен выстроил блестящие рыцарские фигуры, будто в средневековом замке. Такое вот фантастическое получилось жилище. Всем ребятам понравилось. Только Голован сказал непонятное слово: «Эклектика».

– Что это такое?

– Это значит… молодец, фантазируй дальше.

Но мне вдруг надоело фантазировать. Внутри сказочного круглого дома я устроил дощатую комнатку с раскладушкой и маленьким письменным столом – таким же, какой у меня дома (хотя зачем он мне тут?). Деревянный материал время от времени рассыпался в пыль, но я все восстанавливал как прежде.

Мы жили тем, что придумывали всякие развлечения. Строили разные фантастические сооружения. Про хрустальные мосты со старинной железной дорогой я уже рассказывал. А еще были гигантские карусели, трамплины, многобашенные замки с лабиринтами и подземельями. Коптилка и Локки населили подземелья скелетами и механическими крылатыми чудищами. Мы делали вид, что пугаемся (а иногда и правда пугались, на минутку).

Однажды Голован заявил, что надо устроить Вселенский Новогодний Праздник.

Мы покрыли пушистым снегом крупный астероид (называется он Большая Дыня), водрузили на нем гигантскую елку, украсили ее разноцветными кометами, которые поймали сачками и уменьшили до нужных размеров. Конечно, были на елке и другие игрушки, каждый напридумывал сколько хотел.

Доня включил веселую музыку (опять она напоминала о прежней жизни, но мы делали вид, что этого нет).

Мы играли в снежки и кувыркались в сугробах. Забавно бегать по колено в снегу, который лишь слегка прохладный и щекочет голые ноги, как наваленный грудами тополиный пух.

Но Кирилка и здесь захотел справедливости. Он сказал, что такая зима – неправильная. Поколдовал и обрушил на Большую Дыню настоящий холод.

Ух как мы завыли! Заплясали и начали придумывать себе теплые куртки и штаны, шарфы и шапки, варежки и валенки. Даже упрямый Локки влез в одежду: на нем оказались меховые сапоги и расшитая войлочная накидка – вроде теплого одеяла с вырезом для головы.

Коптилка засунул Кирилке за шиворот сорванную с елки сосульку.

– Вот тебе, Кирпич! Я из-за тебя простудился по-настоящему, даже сопли бегут!

Кирилка заверещал, но без обиды. Ведь Коптилкина шутка была справедливая. А простудиться по правде никто из нас не мог, мы тут никогда не болели. (Иногда хотелось даже: пусть заболит горло, подскочит температура, а ребята будут навещать и ухаживать; но нет, не получалось.)

Мы катались с ледяных гор, летали вокруг елки на крылатых снежных конях и устроили такой шум, будто нас не девять пацанов и девчонок, а тысяча ребятишек на городской площади. Даже Веранда веселилась.

Рыкко Аккабалдо не выдержал и заколотил хвостом о прозрачный защитный шар, которым Голован окружил на всякий случай Большую Дыню.

– Эй, лягушки мокрозадые! Хватит галдеть! А то заброшу вас на Планету Кусачих Собак! Их там целые тысячи, вмиг вас обглодают, никакие ваши скафандры не помогут.

Голован, одетый Дедом Морозом, задрал голову:

– С Новым годом, Рыкко… Однако ты врешь! Никакой Планеты Кусачих Собак нет!

– Нет?! Вот закину вас туда по правде, сразу узнаете, есть она или нет! Собачки там совсем оголодали, друг дружкой питаются, а уж вы-то для них – прямо конфетки.

Минька Порох вдруг подошел ко мне.

– Вов, а вдруг он не врет?

– Ты что, испугался?

– Я… не знаю. Вообще-то я собак с дошкольного младенчества боюсь, меня тогда соседская овчарка покусала…

– Да он просто так болтает… – И я, как Голован, запрокинул лицо. – Ох и трепло ты, Рыкко! «Ужасное и несравненное»! Где эта твоя собачья планета?

– Где-где! У козла на бороде!

– Ха-ха! Вот видишь! Даже координат не знаешь!

– Я?! Не знаю?! Серая галактика, звезда Ржавый Гвоздь, восьмая орбита! Пятый угловой конус от Всемирной оси, сто тринадцатый вектор… Да вы же все равно в этом ни бум-бум!

– Это как поглядеть, – сказал себе под нос Голован. И повысил голос: – Хватит тебе, Рыкко, скандалить! Мы еще полчасика повеселимся и пойдем спать!

Но веселились мы всего минут десять. Как-то сразу устали.

Потом Доня Маккейчик придумал цирк. На арене крутились акробаты, под куполом летали сверкающие гимнасты. Лупили друг друга резиновыми дубинками клоуны. Скакали через огненный круг рычащие, будто Рыкко, львы и тигры. Веселая толстая тетя в атласном платье выступала с дрессированными пуделями. Они катались друг на дружке, лаем отвечали на вопросы из таблицы умножения и в конце концов, как акробаты, выстроились в пирамиду.

Между пуделями болтался и тявкал рыжий щенок-двор-няжка. Ничего он не умел, только путался под ногами, но было от него самое большое веселье.

А вокруг арены сидели на десяти кольцевых ярусах шумные и пестрые зрители. Смеялись, аплодировали, топали ногами… Конечно, механические, но издалека совсем как настоящие…

После представления мы все хвалили Доню: постарался человек от души. А потом долго не шли спать. Сидели на перилах стеклянного моста, по которому время от времени со звоном и гудением пробегал медный паровоз, тащил гулкие пустые вагончики.

Мы болтали ногами. Говорить не хотелось.

Наконец Голован подвесил среди звезд белый диск с римскими цифрами и фигурными стрелками:

– Ладно, время бай-бай. Уже одиннадцать часов.

Смешно. Какие здесь часы, какое время… Никто не знает, сколько его прошло, пока мы на астероидах. Может, и Земли-то давно уже нет… И сколько еще этого времени пройдет? Впереди – Вечность.

А что такое Вечность? Разве она бывает? По-моему, это что-то невозможное, вроде Абсолютного Ничто…

Многоэтажные конструкции созвездий сияли над нами с такой силой, что было светло как днем. У меня порой душа замирала от этой космической красоты. Но… не всегда. Не сейчас. Аленка потерла веснушчатую коленку, уронила с ноги в пространство сандалетку и вздохнула:

– А хорошо бы щеночка по правде. Такого, как в цирке, только не придуманного. Они такие забавные. Играют, бегают, а потом упадут вверх лапами: почешите мне животик. Почешешь ему, а он задней лапой дрыгает, помогает…

Мы молчали. Аленка тронула запретную тему: ведь щенки остались т а м. Но никто не упрекнул Аленку.

2

«Венерины башмачки» росли теперь и на других планетах. Но не так густо, как на Минькиной, отдельными кустами. А у Сырой Веранды всего один стебель с мелкими и бледными, почти белыми цветами. Ну зато она и дрожала над ним…

У меня это растение тоже не очень-то привилось: видать, почва не та. А у Миньки вымахал целый лес. Поэтому я любил бывать у него. Ну и, конечно, не только из-за зелени. Просто мне нравился Минька. Больше всех ребят.

Почти так же сильно нравился Кирилка. Но с ним я не мог держаться просто. Он… такой весь честный, такая чистая душа, что невольно чувствуешь себя перед ним виноватым. В том, что ты не такой ясный и справедливый.

Другие ребята были тоже хорошие. Никто ни с кем не ссорился всерьез. Бывали мелкие стычки, но так, на пару минут. Даже Веранде прощали ее хныканье и мокрые глаза, терпели героически. Только иногда Коптилка бурчал под нос: «Ну, опять сопли развесила». И умолкал под взглядом Кирилки.

Минька был чем-то похож на Кирилку, но проще и бесхитростней. И хотя он младше меня чуть ли не на три года, мы с ним сделались как друзья-одноклассники. Иногда я оставался у него ночевать, и мы болтали о чем придется. И о прежней жизни вспоминали тоже, хотя это и было нарушением главного неписаного правила. Конечно, «обратной дороги нет» и Серая Печаль обязательно отомстит за эти воспоминания, но как удержишься?

Однако любому из нас хотелось иногда побыть одному. И мне, конечно…

А однажды случилось, что и к ребятам не хочется, и в своей комнатушке надоело, и переделывать ее лень. К тому же наступило время сна.

Я улетел с планеты и повис в пустоте. С четырех сторон от четырех очень ярких звезд протянул к себе крепкие серебряные шнуры. Подвесил на них капроновый гамак. Улегся в него, устроил под собой поле тяжести (потому что, если невесомость, какой смысл в гамаке). Стал смотреть на путаницу созвездий. Они все были незнакомые, не с земного неба.

Господи, хоть бы что-то похожее на Большую Медведицу, на Орион или Кассиопею…

«Не смей», – сказал я себе. И вдруг почувствовал, что хочу есть. По-настоящему, как раньше. Я обрадовался, сел. Придумал себе фаянсовую тарелку с рисунком из кленовых листьев (с трещинкой), а в ней – капустные пельмени, такие, как готовила м… ой! Ну ладно. Я капустные люблю больше, чем мясные.

Я придумал вилку с коричневым пластмассовым черенком, слопал всю пельменную порцию, лег опять, погладил себя поживоту. Нормально…

А что нормально-то? Пять минут удовольствия, а потом?

Тихо-тихо было. Только шептались звезды и еще слышалось, как за тридевять пространств скребет лапами по магнитной постели дрыхнущий Рыкко…

Вся необъятность космической пустоты вдруг вошла в меня и… нет, не испугала, а как-то оглушила. Своей безысходностью.

Зачем вся эта громадная красота? Для кого? Для нас, семерых пацанов и двух девчонок? Для Рыкко?

Почему больше нет никого? Если по какому-то закону мы попадаем после Земли в этот мир, то почему же нас тут так мало? Потому что Вселенная бесконечна и других Бесцветные Волны уносят в иные края? Но есть же какое-то правило! Ведь недаром почти все мы здесь из одного времени, из одной страны. Только Локки затесался к нам непонятно как, но это, видимо, случайность… А может быть, вообще всё случайность? И то, что с нами сделалось, и… даже вся Вселенная?

Какие здесь законы, кто всем этим управляет? Голован любит иногда беседовать с Рыкко о «закономерностях природы Мироздания». Да чушь это! Ни он, ни Рыкко ничего не знают! Мы, как муравьи, попавшие в компьютер. Кое-как разобрались, где какого цвета провода и детальки, а что за хитрости происходят в магнитной памяти машины, понятия не имеем. И никогда не узнаем…

Если в э т о т мир попадают только дети, то куда деваются взрослые? Почему нельзя сделать так, чтобы следом за нами прилетали те, кто нас любит?

«Обратной дороги нет»… А путь вперед – есть? Мы здесь – зачем? По каким законам Вселенной? Или не по законам, а просто так?

Я не хочу! Лучше уж Абсолютное Ничто! В нем не помнишь, не чувствуешь, в нем тебя просто нет. Ничего нет. И Серой Печали…

Меня вдруг затошнило. Сильно. Я быстро сел, нагнулся, непереваренные пельмени ушли в мировое пространство.

Я заплакал.

Я всхлипывал, размазывал по лицу сырость и тихонько скулил. Как в детсадовские времена, когда тебя накажут и ты сидишь в пустой комнате, пускаешь слезы и надеешься, что кто-нибудь придет и пожалеет…

Кто?..

Бесшумно спланировал из пустоты Голован. Уселся рядом. Чуть не вывернул меня из гамака, но тут же уравновесил тяжесть.

Я сердито отвернулся – звезды, конечно же, блестели на моих сырых щеках.

– Да не прячься, – тихо сказал Голован. – Чего такого… Думаешь, ты один плачешь по ночам?

– А кто еще? – буркнул я. – Веранда, что ли?

– Все. Когда одни…

Тогда я всхлипнул, не скрываясь:

– Послушай…

– Не надо, Вовка. Я ведь знаю, про что ты хочешь сказать. Это у всех…

– Но все-таки почему так? Почему пусто кругом? Везде-везде-везде… Миллиарды звезд, миллиарды планет, и ни одной живой… Куда ни прилетишь – не то что человека, даже букашки никакой, даже травинки. Камень, камень… Да еще эти оранжевые межпланетные комары… Но они, по-моему, мертвые…

Голован сел поближе, обнял меня за плечо.

– Вовка… я тебе скажу. Я невеселое тебе скажу, даже безнадежное, но ты ведь все равно и сам когда-нибудь это понял бы… Мы никогда не увидим живых планет. Их очень много – и таких, как Земля, и всяких других, но они… но мы не можем видеть их, а они не могут видеть нас. Даже если бы мы отыскали Землю, то все равно увидели бы пустой каменный шар.

– Но по-че-му?

– Потому что мы и они в разных измерениях. Мы ушли с нашей планеты, оставили там свои тела, и теперь… ну, как бы прозрачны для землян… и вообще для всех живущих. А они – для нас. Мы в разных мирах…

– Да я понимаю… Но Вселенная-то одна!

– Она одна, а измерений… Ну вот представь двух жучков на черном шаре. Один ходит снаружи, другой внутри. Ходят они, ходят, но друг дружку никогда не увидят, никогда не сойдутся. Потому что у них – разные плоскости…

– Но тот, который внутри… он ведь как-то попал туда! Должна же быть в шаре дырка!

– В шаре-то, может, и есть. А для нас… обратной дороги нет.

Я сжал зубы.

– Ладно… А где же те, кто приходит в э т о измерение с планет? Почему здесь никого, кроме нас?

– Наверно, рассеяны в Бесконечности… Нам еще повезло, что вместе. Могло закинуть куда-нибудь поодиночке…

– Это что же? Причуды Бесцветных Волн?

– Не знаю, Вов… Может, какая-то ошибка.

Тогда я сказал про последнюю несбывшуюся надежду:

– Даже Планеты Кусачих Собак нет. Я весь тот пятый угловой конус обшарил. Думал… может, не все собаки там такие уж злые… Хоть бы погладить одну. Или щенка найти для Ален-ки. Щенки-то всегда добрые…

– Я тоже искал, – признался Голован. – Нету ее нигде. Наврал Рыкко, скотина.

А «великий и непобедимый носитель Мирового Зла» дрыхнул, задрав свои лапы, на магнитной кровати. Довольный такой…

Я пожалел, что не умею делать из пространства линзы. А то (я быстренько прикинул координаты Рыкко) сейчас бы собрал весь звездный свет и прижег бы паразиту… даже не лапу, а что-нибудь почувствительней.

Ладно, линзы нет, но можно и по-другому!

Я придумал гигантскую катапульту, вложил в нее глиняный шар, начиненный механическими осами со стальными жалами-булавками… Едва ли у Рыкко над кроватью сплошной защитный полог: мы давно всерьез не воевали, и злодей не ждал нападения.

Голован смотрел с интересом. Хорошо, что нет рядом Кирилки, некому упрекнуть меня в вероломстве.

Я велел катапульте закрутить свою пружину из синтетических жил и сказал:

– Пуск!

– … А-а-а! Бандиты! Сопляки паршивые! Что я вам сделал, негодяи?!

Слышно было, как Рыкко лупит по спине и пузу лапами и хвостом. Лупи, лупи, всех моих ос быстро не перебьешь!..

Наконец он их все же перебил. И снова:

– За что?! Шпана!.. Я же вас не трогал, спал себе спокойно! Живодеры!

– Если мы живодеры, то ты… драная живность! – громко ответил я.

– Это тебе за вранье! – сообщил Голован.

– За какое вранье?! Я самое честное существо-вещество-естество во Вселенной! Не то что вы!

– А кто пустил дезинформацию про собачью планету! Мы, как дураки, шарили там, и ни шиша! Ни одной самой паршивой собачонки! – проорал в пространство Голован.

– Сам ты дефи… дезин… дезинтерия вонючая, вот кто! Надо уметь искать! Думаете, прыгнули на сто парсеков и нашли, что хотели? Обрадовались на готовенькое!.. Такую планету надо открыть, бестолочи!

– Как это? – спросил я. Небрежно спросил, чтобы Рыкко не почуял моего интереса.

– «Как это», «как это»! Раскакались на все пространства… Вот если бы Колумб с маху перепрыгнул океан, как лужу, нашел бы он там Америку? Хрен с редькой и коровьи кучи он бы нашел! А он плыл! На кораблях! Он страдал! Потому что открытия бывают лишь в конце трудных путешествий, а не… – Мы услышали, как Рыкко захлопнул пасть. Видно, понял, что сказал лишнее.

Откуда-то спланировал Минька, втиснулся между мной и Голованом.

– Не спится. Рыкко разорался чего-то, да и вы тоже…

Я повозился, чтобы Миньке стало посвободнее.

– А-а-а! О-о-о! – Это каким-то образом оказалась подо мной механическая пчела, из тех, что не попали в шар. – Ой-ёй-ёй! – Так я вопил, пока не догадался сделать укушенное место бесчувственным.

Рыкко в своих пространствах сказал назидательно и высокопарно:

– Всякое коварство чревато возмездием.

И я подумал: будь здесь Кирилка, он бы, наверно, согласился.

Но был Минька. И он вполне одобрил мои действия, когда узнал, что к чему.

И признался со вздохом:

– А я тоже искал ту планету…

– Все, наверно, искали, – сказал Голован.

– Кроме Веранды, – заметил я.

Минька вступился за нее:

– Может, и Веранда искала…

А Голован задумчиво покачал ногами.

– Интересно, откуда эта рептилия знает про Колумба? И… про все остальное.

– Наверно, он подглядывает наши сны, – догадался Минька. – Я недавно видел во сне телесериал про Колумба. Только не весь, а отрывки. Будто я сам там, на корабле… – И смутился: опять вырвалось про земное. Но мы не упрекнули Миньку.

– Ну ладно, сон про сериал, это понятно, – согласился Голован. – А кто же видит сны про коровьи лепешки?

Я сказал с досадой:

– Дались тебе лепешки! Он же сказал про путешествие. Это же…

– Про это я тоже думаю, – спокойно согласился Голован. – Сразу тут ничего не придумаешь. Перелетные птицы не годятся, не тот масштаб…

Значит, он тоже читал про мальчишку-принца!

Минька прислонился головой к моему плечу.

– Вов, а иногда кажется, что весь мир вокруг – это черный шар, а звезды – кем-то проткнутые дырки. А за ними, снаружи шара, такой яркий свет пробивается лучиками…

– Что? – сказал я. – Да… Ох… – И зажмурился, и уши зажал, чтобы не спугнуть мысль. Вернее, догадку. Может быть, это была догадка о спасении.

– Что ты охаешь? Опять оса? – недовольно сказал Голован.

– Нет… ох… послушайте! Сумеет кто-нибудь придумать, чтобы получилось, как сказал Минька? Небо – черный шар, а мы внутри его. Звезды – проколы в шаре, а за ними – свет…

Голован считал неприличным удивляться. Поэтому отозвался спокойно:

– Вообще-то дело сложное. В масштабе Вселенной… Ардональд, наверно, сможет. Такой шар – это ведь сфера. А Доня – он тоже всегда в сферах. Правда, в музыкальных, но это уже детали.

И мы помчались к Доне. Голован ни о чем не расспрашивал. Он понял: у меня какая-то идея и лишними вопросами можно ее спугнуть. А Минька ничего не понимал, конечно. Он просто во всем доверял мне и Головану.

3

Мы собирались бесцеремонно растолкать нашего музыканта, но тот не спал. Он сидел на скамейке со спинкой-лирой над шахматной доской. Шахматы были особенные. От обычных они отличались не только тем, что фигуры сами двигались по приказу игроков. Там среди белых и черных пешек были по одной особенной. Назывались «пройдохи». Во время игры они старались незаметно занять наиболее выгодное место, пролезть вперед. Заметит противник – тогда иди обратно. Не заметит вовремя – так ему и надо…

Доня решал какую-то хитрую шахматную задачу. Так, по крайней мере, казалось со стороны. Он сосредоточенно смотрел на доску. Как всегда аккуратный, в белом своем «концертном» наряде, галстук-бабочка, прическа с пробором.

Мы зависли у него за спиной.

Голован тоже был знатоком шахматной игры. Он секунд пять глядел на доску и возмутился:

– Куда ты смотришь! Черная «пройдоха» вот-вот проберется в ферзи!

– А? – Доня будто очнулся. И я вдруг почувствовал: он вовсе не решал задачу. Он думал о чем-то таком. Как я недавно. Впрочем, глаза у него были сухие.

– Извините, я не сразу вас заметил, – наконец сказал он.

– Летим на мост, – сказал Голован.

– А? Да, пожалуйста… А в чем, собственно, дело?

– Там узнаешь, – пообещал я.

Мы опять уселись на перилах. И я объявил Доне, какую задачу он должен решить сейчас. Это покруче всяких там гамбитов и эндшпилей.

Доня взялся за подбородок. Несолидно покачал ногами в белых отглаженных штанинах и белых же башмаках.

– Понимаете… чтобы сделать это, надо знать кое-что заранее.

– Что? – недовольно сказал я. Потому что и сам почти ничего не знал. Только чувствовал. Называется «интуиция».

– Если окружающая нас небесная сфера превратится в твердую оболочку, – начал дотошный Ардональд, – а звезды, соответственно, станут отверстиями, пропускающими внешний свет, то… надо знать: что это за свет? Ты знаешь, Володя?

Я, разумеется, понятия не имел. И засопел от досады. Хотел буркнуть: «Не все ли равно», однако ясно было – Доню это не устроит.

Меня выручил Минька! (Вот и говорите потом, что у человека нет фантазии!)

– Знаете что? А может быть… оно все-таки есть, это… Абсолютное Ничто? Тогда этот свет… он – наоборот…

Третьекласснику Миньке не хватало слов. Но я сразу уловил – о чем он! Даже обидно стало: ведь и сам я ощущал что-то такое, а до конца осознать не мог! Обиделся я на себя, бестолкового, а не на Миньку.

– Да! Минька правильно говорит! Этот свет – сила, которая обратна Абсолютному Ничто! Это его про-ти-во-по-лож-ность! Вот! Ничто – это ничто, а он – всё. Мировой Свет! Абсолютное Всё!

– Ну, вы философы, – сказал Голован. – Господа, я снимаю перед вами шляпу. – Он тут же придумал себе старинную шляпу-цилиндр, помахал им и выкинул в пространство.

Я почувствовал, как Минька затеплел от похвалы. А Доня осторожно спросил:

– Но Володя… а зачем тебе это?

– Сейчас увидите! Ты только сделай! Сможешь?

– Ну… на несколько минут. Конечно, это будет не всеобщее явление, а только для нас…

– Годится и так!

– Но… нужен аккордеон. Сказали бы сразу…

Доня сорвался и улетел.

А я взялся мастерить лазерный пистолет. Такой, у которого тонкий выжигающий луч может лететь на любые расстояния, хоть до Бесконечности, и не слабеть… Смастерил, получилось! А ведь раньше-то я даже линзу для прижигания пяток придумать не умел. Вот что значит вдохновение! Оно булькало во мне, как вода в закипающем чайнике.

Прилетел Доня. Сел между мной и Голованом.

– Раздвиньтесь, пожалуйста… – И растянул аккордеон.

Я такую музыку раньше не слыхал. Да, она была не земная. Видимо, здешняя. Меха выдыхали ее с какой-то особой энергией. Будто не аккордеон дышал здесь, а космических размеров орган (я слышал однажды орган в городской филармонии, но этот был в тысячу раз могучее). Вздохи энергетических полей заставили замереть дрожание звезд и стихнуть космические шорохи. Потом сквозь органную мощь прорезалась ясная тонкая мелодия, словно заиграла свирель (или засмеялась Аленка). И тихо стало. И Доня сказал:

– Ну, вот. Всё…

Звезды теперь не висели гроздьями, а виделись на одном уровне – на громадном черном куполе. Будто в планетарии. И я даже почувствовал, какая она твердая, эта угольная сфера.

И… я поднял пистолет. И послал вверх рисующий луч.

Я знал, что буду рисовать. Однажды я уже рисовал такое. На стене в детском клубе «Парус». Там я занимался в судомодельном кружке, и однажды Иван Яковлевич, наш мастер-наставник, предложил нам разрисовать свободную от полок стену силуэтами судов. Пусть каждый из ребят нарисует свой кораблик. Я выбрал многопарусный трехмачтовый фрегат, вроде клипера «Фермопилы». И когда я кончил работу, Иван Яковлевич взлохматил мне на макушке волосы.

– Да ты не только в парусах собаку съел, Рындик. Ты еще и художник.

«Рындик» – это смесь двух слов: «Рыжик» и «рында». Иван Яковлевич так прозвал меня за мои волосы. Говорил, будто они того же цвета, что медный корабельный колокол.

Я, конечно, засмущался тогда от похвалы, словно красна девица.

…Но сейчас было не до смущения. Нужна была твердость и решительность. И быстрота. Ведь «черная сфера» – лишь на несколько минут.

И я повел по затвердевшему звездному небу тонким режущим лучом. Показалось даже, что твердь зашипела. И в ней осталась золотая щель!

Я удлинил щель, и она стала килевой балкой клипера!..

Я нарисовал острый стремительный корпус и длинный бушприт. Над бушпритом – узкие треугольники кливеров. Над корпусом выстроил нижние четырехугольные паруса, а выше – марсели, брамсели, бом-брамсели. В полукруглых просветах между парусами прочертил вертикальные линии – мачты и стеньги. Между мачтами натянул треугольные стакселя…

Главное сделано, остальное потом! Я еще раз обвел послушным лучом внешние контуры клипера. Вцепился взглядом в корабельный силуэт и… дернул его на себя.

Фигура клипера – словно вырезанная из черной фанеры – опрокинулась и отлетела в сторону, пропала… В небе засиял золотой корабль!

Вернее, окно в форме корабля.

И в это окно хлынул поток Мирового Света.

Я перепуганно охнул: не надо столько, нужна лишь частичка этих лучей. Я замахал ладонями – будто хотел заслонить окно. И оно послушно затянулось чернотой со звездными проколами… Нет, проколов уже не было. Опять висели гроздьями привычные звезды.

А свет, что успел влететь в «корабельную прорезь», никуда не девался. Он висел перед нами желтой горящей глыбой. Как янтарный астероид, внутри которого включили множество ярких ламп. А по форме астероид был почти что готовый клипер…

4

Я сделался героем. Все меня хвалили, хлопали по плечу. Голован придумал большой орден «Великого Корабельного Мастера первой степени» и прицепил мне на рубашку.

Но корабль, конечно, еще не был готов. Это была лишь грубо обработанная глыба света, из которого следовало сделать настоящий космический клипер. Как говорится, «довести до ума».

И мы доводили!

Можно, разумеется, спросить: а зачем столько хитростей? Не проще ли было поднапрячь фантазию и за минуту придумать готовый корабль? Но одно дело выдумка, вроде Донино-го цирка, а другое – клипер, построенный из лучей Мирового Света. Он-то не фантазия, он создан из всех энергий Вселенной. Он должен выдержать всё, что выпадет нам в дальнем-дальнем пути? и привести нас к настояшим открытиям…