Текст книги "Сказки о рыбаках и рыбках (сборник) "

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

2

– Здравствуй, – сказал он, и Люся засветилась:

– Здравствуй… Ух, какой ты взъерошенный.

Витька ответил без насмешки:

– Зато ты красивая за двоих.

Она была в отглаженной теннисной юбочке, в желтой блузке с белыми горошинами и белым галстучком. На длинных ногах новенькие желтые гольфы и белые сандалетки. И улыбалась – зубы крупные и круглые, как те же горошины на блузке.

– Будто в парк собралась. Обдерешься ведь…

– А сам-то! Руки-ноги тоже…

– Меня никакие колючки не берут.

– А меня, что ли, берут? Забыл, что я дочь лесничего?

Он сказал примирительно:

– Лесная фея… Ладно, пошли.

– Напрямик через лес?

– А другой дороги и нет.

– Ох уж!

– Я серьезно говорю… Прямо по меридиану.

– Значит, строго на север? Или на юг?

– Ох, да не по тому меридиану. Вот так… – Витька ладонью рубанул перед собой. – По гироскопу.

Люся вздохнула. Ничего, мол, я в этих делах все равно не понимаю…

Они перешли по пояс в траве поляну, пробрались через густой орешник опушки и оказались в полумраке под плотной широколиственной крышей. Здесь, в заповеднике, Витька до сих пор не знал всех названий деревьев. Лес был южный, среди могучих дубов и вязов стояли желтовато-серые, без коры, великаны с кружевными листьями. Их голые стволы оплетали мохнатыми канатами лианы с желтыми звездочками цветов. Чиркали по коленкам узорчатый густой папоротник и какие-то громадные ландыши. Воздух был как в прохладной гулкой аптеке – с валерьянкой и мятой. Кто-то шелестел и юрко шастал под ногами. Но змеи здесь не водились, шагать можно было без опаски.

Люся сказала вроде бы насмешливо, но со скрытой робостью:

– Все-то ты, Витенька, сочиняешь. Говоришь, всего пять километров идти… Я тут всю округу знаю, нет такого места. И папа говорит, что нету никакого Итта-дага.

Витька прошелся по лежащему стволу – заросшему и трухлявому. Оглянулся через плечо.

– Как же нет, если мы туда идем? Просто название я сам придумал. «Итта» – это… ну, по имени одного марсианского племени. А «даг» значит «горы», «предгорья»… Говорят, в древности сюда добирались кавказские племена. Может, от них там и развалины…

– Сюда? Кавказские?

Витька прыгнул со ствола, усмехнулся:

– Ерстка…

– Что?

– Слово такое… Означает: «Может, было, а может, нет…»

– Это по какому? По-реттербергски?

– Что? – развеселился он. – Вполне по-русски!.. А ты же говорила, что не веришь ни в какой Реттерберг.

– Но ты-то веришь… Ай!

– Предупреждал ведь, что обдерешься. Под ноги не глядишь…

– Пусти… – Люся легко перескочила мшистую, спрятанную в папоротнике корягу. – Просто я с тобой заболталась…

– Эн ганг найт цанг унд найт аогенданг, – назидательно сказал Витька на северном наречии Вест-Федерации. – Что означает…

– Да знаю! «На пути не мели языком, чтоб под глазом не быть с синяком»…

– Ух ты! – изумился Витька. – Откуда?

Она ответила с покровительственной ноткой, совсем как в прошлом году:

– Радость моя, зимой, когда ты грызешь науки в своем Ново-Томске, я, по-твоему, где? Здесь, в Яртышском интернате. А твои «эмигранты» где? Здесь же… От них и научилась.

– Но ведь… Их же, говорят, всех по домам разобрали, – неловко сказал Витька.

– Не всех… Да и учатся-то все равно они там, вместе… Уж будто бы ты не знал!

Витька неопределенно повел плечом.

Было дело, в прошлом августе он вывел своим путем из Южной Пищевой слободы семерых мальчишек и шестерых девчонок – маленьких арестантов какой-то подлой тюремной школы. Кир, хозяин «Проколотого колеса», сказал – надо. Отец тоже. Витька тогда еще понятия не имел ни о Якорном поле, ни о Башне, но как поступать в таких случаях, знал не хуже Пограничников… Скандал, правда, случился немалый, и Витька всерьез поверил, что дед надерет ему уши, как «в старые добрые времена»… Но в скором времени дело замяли, тем более что ребятам все равно деваться было некуда… Потом Витьке и в голову не приходило, что кто-то будет об этом случае говорить и напоминать.

Он пожал плечами: нашла, мол, о чем разговаривать. Люся поджала губы: сам начал, не я. Тут они вышли на конную тропу. Навстречу проскакали на лошадях без седел трое практикантов из учебного центра заповедника. Помахали руками.

Тропа вывела из леса в ложбину с луговой травой и шапками кустарника. Воздух трепетал от кузнечиков и птичьего пересвиста. Сразу обдало солнцем. Прошли шагов двести среди высокой сурепки и белых зонтичных соцветий. С заросшего склона бежал среди кустов ручей. Вернее, даже речка – шириной метра три. Вода была темная, но очень прозрачная, видны все камушки.

– Перескочишь? – без всякой задней мысли спросил Витька.

Люся покосилась и, насупившись, стала расстегивать сандалетки.

– Стой… – Витька присел, храбро ухватил ее за спину и под колени и, выгибаясь от тяжести, ступил в ручей.

– Ай… Сумасшедший!.. Утопишь ведь…

– Ага… – И хотя ноги сводило от холода (вода-то из горного родника), нарочно затоптался посреди речки, будто теряя равновесие. Ах, как здорово она завизжала и вцепилась в него… А на берегу опять сказала:

– Сумасшедший.

И он опять сказал:

– Ага…

Взяли влево, стали подниматься по склону, к зарослям. Люся наконец обратила внимание:

– Ты почему хромаешь?

– А… Укусила пчелка за пятку…

– В прошлом году ты был гораздо серьезнее…

– Ну и что? С возрастом все глупеют…

Началась чаща дубняка, склон стал круче. Ветки хватали за плечи. Под рубашку Витьке скатился твердый желудь.

– Тут тропинка, только ее не видно… Руку давай.

Она послушно дала руку, но вдруг спросила:

– Вить… А Дину ты тоже носил на руках?

– Кого? – искренне удивился он.

– Ну, Дину Ясвицкую… которую ты с теми ребятами привел.

– С чего ты взяла?

– Она говорила… Ты ее нес от платформы…

– Святые Хранители! Состав стоял полминуты, насыпь высокая, дождь, скользко, они продрогли. Я и один их парнишка хватали всех на руки без разбора, тащили вниз… Я даже не помню, как кого зовут!

Он говорил правду. Он помог этим ребятам и считал, что дело сделано. Потом он с ними почти не встречался. Потому что… потому что разные он и они, это было ясно сразу. Конечно, они хорошие люди, особенно старший (Антон, кажется), но… Витьке неловко было от их какой-то сдавленности, прижатости. Наверно, потом все у них наладилось. Теперь им хорошо, это главное. А для Витьки важны были не те, кого он вывел оттуда. Важен был тот, кто там остался.

«Цезареныш…»

Никогда Витька вслух так его не называл. Ого, скажи-ка такое! Но издалека-то, в мыслях, можно. И Витька заулыбался от наплыва радостной ласковости. И конечно, тут же толкнулось беспокойство: как он там?

А у Люси было свое на уме. И когда выбрались из дубняка к черной, горячей от солнца сланцевой осыпи, Люся отдышалась и спросила, будто слегка дурачилась:

– Вить, а ты раньше с девочками дружил по-настоящему?

Он уточнил серьезно:

– Кроме тебя?

– Ну…

Тогда он глянул краем глаза и сказал покаянно:

– Что скрывать, было. В давнем детстве…

– Правда?

– Ага… Ее звали Зинаида.

3

Все ее, семилетнюю, так и звали, полным именем. И ребята, и взрослые. Несмотря на миловидное личико и роскошные ресницы, была она храбрая, самостоятельная и твердо знала, что дети ничуть не глупее учителей и родителей. А иногда и умнее… Витька же в ту пору был нерешительный мамин мальчик, и что нашла в нем Зинаида, навсегда осталось непонятным.

Если бы ей просто нравилось командовать Витькой, тогда ясно. Однако Зинаида не помыкала мальчишкой, как иные капризные примадонны. Она старательно тянула Витьку «до своего уровня». Учила – серьезно, без насмешек – давать сдачи обидчикам, не бояться лазать по деревьям и прыгать в крапиву, спорить с учительницей, свистеть сквозь дырку от зуба и делать вид, что тебе весело, если на самом деле страшно. Может, ей нравилось, что он такой доверчивый и послушный? Нет, что послушный, не нравилось. Однажды она вскипела:

– Ну что ты такая тютя! Мигаешь и молчишь! Хоть бы подрался со мной!

– Зачем? – тихо спросил Витька.

– Ну нельзя же быть таким синеглазым облизанным теленком!

«Синеглазый облизанный теленок» – это показалось оскорбительным. Витька подумал, вздохнул и стукнул. Она обрадованно треснула его по носу. Неведомые доселе чувства освободили в крайне обиженном первокласснике Мохове какие-то пружины: он коротко, без слез, взревел и кинулся в бой. И они подрались бурно и от души. В школьном буфете. И были доставлены в кабинет директорши, где после всяких грозных слов и поучений последовал приказ – мириться! Но мириться при директорше они не стали и покинули кабинет, показав друг другу кулаки.

Мир был заключен позже, после уроков, – крепкий и радостный. Зинаида храбро чмокнула Витьку в щеку и велела ему сделать с ней то же самое. И там, в уголке школьного весеннего сквера, по щиколотку в рыхлом снегу, они обещали друг другу «быть как сестра и брат».

С той поры Зинаида смотрела на Витьку как на равного. Но все же она была умудреннее в разных житейских делах. Чтобы Витька не отставал в развитии, она по-дружески посвящала его во всякие тайны. Так Витька узнал, например, что далеко не все младенцы выращиваются в пробирках в Институте охраны раннего детства. Наоборот, случается это довольно редко, а чаще всего они при известных обстоятельствах заводятся в маминых животах, откуда и появляются на свет.

Витька поверил Зинаиде, но, потрясенный этим сообщением, решил уточнить подробности у мамы. И был большой крик, «чтобы ты больше не смел близко подходить к этой испорченной девчонке!». И мало того, мама пошла к учительнице. А учительница, поглядев на бледного Витьку и потом на маму, доверительно спросила:

– А что, он у вас в самом деле пробирочный?

Мама увлекла несчастного Витьку за руку из учительской почти по воздуху и заявила, что переводит его в другую школу.

И вот тут послушный и воспитанный мальчик Витя впервые устроил бунт. И объявил голодовку. Конечно, это был запрещенный прием. Но безотказный. Того, что «ребенок ничего не ест», мама боялась больше, чем всех испорченных девчонок на свете.

– Изверг… Кто мог подумать, что в тихом омуте вырастет такое чудовище? Впрочем, понятно в кого…

Тот, «в кого» было у Витьки все нехорошее, уже тогда жил отдельно от семьи. То в университетском поселке, то в «Сфере»…

Так или иначе, Витька выиграл сражение. И даже не поехал в летний лагерь, чтобы в каникулы быть с Зинаидой.

Они жили недалеко друг от друга, играли на пустыре позади остановленной стройки химкомбината. Иногда с ребятами, иногда вдвоем. Друг с другом им ни разу не было скучно. Даже если совсем нечего делать, можно просто сидеть в оконном проеме недостроенного цеха, качать ногами, болтать о чем-нибудь или петь всякие песни. А была еще такая забава: вытащат две гибкие доски из оставленного на стройке штабеля, вставят их одним концом в щели между бетонными блоками в метре от земли, а на другой конец прыгают сами – каждый на свою доску. И качаются, летают вверх-вниз друг перед другом. И хохочут. Или опять поют. Надо сказать, у Зинаиды был голос чистый и звонкий, да и у Витьки хороший дискант…

И вот так они однажды качались и пели. И поскольку была вокруг солнечная пустота и полная независимость от всяких запретов, пели они песню о Жучке, известную всем с детсадовского возраста. Вдохновенно и трогательно:

 
Укусила пчелка собачку
За больное место…
 

Далее без церемоний называлось пострадавшее собачкино место и описывались мучения Жучки, атакованной вероломным насекомым. Ясные детские голоса выводили в тишине почившей стройки:

 
Стала Жучка охать и плакать:
«Как же я теперь буду…»
 

Но тут Витькин дискант осекся. И Зинаида в сольном варианте закончила куплет, повествующий о горестных сомнениях многострадального животного. Ибо она качалась спиной к тропинке и не видела возникших там прохожих.

Прохожие эти были полный очкастый дядька и Витькина мама.

– Атас… – пискнул наконец Витька.

Зинаида по-балетному повернулась на носочке, скакнула в лебеду, сделала Витькиной маме и незнакомцу книксен:

– Здрасте… Витечка, я пойду, вечером поговорим, как дела.

Это не было малодушием и дезертирством. Это был реальный учет обстановки: помочь Витьке она все равно не могла и своим присутствием лишь сильнее раздосадовала бы его маму.

– Та-ак… – сказала мама. – Иди сюда. – И поскольку Витька стоял, как прибитый гвоздем, подошла сама. – Вот он, полюбуйтесь, Адам Феликсович… Я же говорила, что искать его следует на пустырях и помойках. Но я, по правде говоря, не ожидала, что он уже освоил такой… помойный репертуар… – В голосе мамы что-то стеклянно подрагивало…

– Да помилуйте, Кларисса Аркадьевна! – весело возгласил мамин спутник. – Это же детское устное творчество, оно корнями уходит в эпоху феодализма! Целый пласт нашей фольклористики, пока еще почти не тронутый…

– Ах, пласт… – Красивая интеллигентная мама выдернула стебель чертополоха и верхушкой огрела певца по ногам, а комлем по шее (за шиворот посыпались крошки).

– Кларочка, что ты делаешь! – Широкий Адам Феликсович быстро заслонил Витьку.

Покрасневшая мама сказала:

– Одно к другому. Пусть и воспитательные приемы уходят корнями в феодализм… – Она выпустила чертополох и отряхнула пальцы. – Жаль, что сбежала эта красавица… Чтобы я ее рядом с тобой больше не видела! Предупреждаю последний раз!

– Не буду обедать, – быстро сказал Витька из-за локтя Адама Феликсовича.

– На здоровье! Можешь заодно не завтракать и не ужинать…

– И не буду… – сообщил Витька менее уверенно. – И… помру.

– Не успеешь. Отправишься в круглогодичный интернат, где из тебя быстренько сделают человека.

Витька заложил руки за спину и наклонил голову.

– Это при живых-то родителях?

– Одному родителю до тебя нет дела, а второго… меня то есть… ты скоро вгонишь в гроб!

Витька был уже искушен кое в каких жизненных ситуациях. Посмотрел на маминого знакомого, на маму.

– Понятно… Значит, третий – лишний, да?

– Виктор!

Адам Феликсович ухватил Витьку за плечи, прижал спиной к своему круглому животу, который весело колыхался.

– Кларочка! Этот гениальный ребенок попадет в интернат только через мой труп! А сделать из меня труп не так-то легко.

…Вечером Зинаида спросила:

– Думаешь, поженятся?

– Факт.

– Ну и дела… Знаешь, Вить, ты им не мешай. Пусть…

– Да я и не мешаю пока… А дальше видно будет…

– А отец-то навещает?

– Ага… нечасто. Почему-то он всегда грустный какой-то.

– А чего ему веселиться, – сказала мудрая Зинаида.

Новый мамин муж Адам Феликсович Римский-Заболотов и Витька зажили вполне по-дружески. Не то чтобы Адам очень нравился Витьке, однако нравилось то, что он не лезет в отцы и воспитатели. Ко всем жизненным сложностям отчим относился легко и без «лишних мудростей». Такой подход не всегда устраивал маму, но это уже другой вопрос. Зато дружить с Зинаидой она больше не запрещала. Да и недолгий срок отпустила этой дружбе судьба.

Осенью Зинаидиного отца перевели в какой-то НИИ в Харьков, и она уехала вместе с родителями. Ну, погрустили оба, попереписывались немного, несколько раз говорили по видику. А потом… жизнь есть жизнь, у каждого своя. Но, конечно, Витька был рад всегда, что на восьмом году этой жизни повстречалась ему Зинаида. Да и та, наверно, была рада…

– Дружил, – вздохнул Витька. – Только это у-у-у когда было… Осторожно! – Он дернул Люсю за руку. Сверху со стуком ехала маленькая лавина сланцевых плиток. – Тут глядеть надо.

– Я здесь, оказывается, и не бывала ни разу.

Склоны были теперь безлесными. Осыпь кончилась, справа и слева торчали скалы, похожие на громадные серые клыки. Между ними сновали какие-то пестрые птички с хохолками. Перекликались: «Черр… черр…» Скоро скалы – темные, ребристые – обступили со всех сторон. Этакий гигантский «сад камней». Люся смотрела уже с беспокойством:

– Вот странно. Будто и не рядом с домом, а где-то… Это и есть Итта-даг?

– Не совсем еще. Но близко…

– Жарко. Жаль, фляжку не взяли.

– Здесь рядом родник.

Теперь скалы выстроились в два ряда. Казалось, что Люся и Витька идут между развалинами крепостных стен. Слева в толще дикого известняка вдруг видна стала искусственная кладка – стенка из желтоватых пористых камней, а в ней маленькая сводчатая ниша. Там из каменного желоба падала стеклянная струйка.

Люся радостно взвизгнула, прыгнула вперед, подставила ковшиком ладони. Уткнулась в них губами. Потом повернула к Витьке мокрое веселое лицо:

– Холодная какая… – Смахнула на него брызги с ладоней, засмеялась.

Витька тоже напился. От ледяной воды ломило руки и зубы.

Люся присела на плоский камень.

– Отдохнем чуть-чуть, ладно?

Витька спиной прислонился к теплому известняку. Сказал снисходительно:

– А говорила – не обдерешься. Вон дырки-то…

Люсины желтые гольфы были порваны в нескольких местах.

– Подумаешь… – равнодушно отозвалась она.

«Устала», – с беспокойством понял Витька.

– Ой… – Люся вдруг потянулась к травяному кустику с мелкими желтовато-белыми цветами. – Я таких не видела.

– Не рви! – вскрикнул Витька.

– Я не рву, что ты. Просто смотрю…

Витька объяснил, будто извиняясь:

– Они редкие.

– Реликт?

– Не реликт, но все равно редкие. Только здесь растут… – Он сел перед кустиком на корточки. Листья были мелкие, как зеленые чешуйки. У каждого цветка пять лепестков, каждый лепесток – будто крошечная растопыренная ладошка. Витька сказал: – Они называются «андрюшки».

– Почему? – Люся, кажется, повеселела.

– Ну… так. Бывают васильки, анютины глазки, а эти – андрюшки.

– Ты, наверно, это сам придумал. Как Итта-даг…

– Не-а…

«Андрюшек» придумал Цезарь. Ранним летом Витька выпросил его у родителей на два дня и привел сюда. Это случилось единственный раз, потому что путь через Окружную Пищевую не близкий, а прямого перехода Цезарь не знал. И знать не хотел, боялся. Однажды он виновато и прямо признался в этом Витьке.

До той поры Витьке было известно, что Цезарь Лот боится в жизни лишь одного: что опять арестуют мать и отца. Но после судебной реформы и отмены обязательных индексов не так-то просто было в Западной Федерации кого-то арестовать. Особенно всем известного штурмана Лота.

…Витька выпрямился.

– Люсь, может, пойдем? Недалеко уже. Скоро остатки крепости, там в фундаменте щель и подземный ход…

– Ой…

– Не боись, – дурашливо сказал Витька.

ХРАМ БЕЗ КУПОЛА1

Каменный коридор был высокий, но тесный, не шире метра. Он полого уходил вниз, под толщу горного склона. Почти сразу стало темно. Витька вынул из нагрудного кармана плоский фонарик-зеркальце. Эта штучка работала без батарейки, от тепла руки. Слой похожих на бисер микролампочек давал рассеянный, но яркий свет. «Зеркальце» Витька держал в левой руке, а правой взял Люсю за холодные пальцы. Она молчала.

Стены и свод были грубо выбиты в камне, но пол устилали ровные плиты. Кое-где даже со следами стершегося узора. Было сухо и чисто, словно только что подмели. И запах – словно не в подземелье, а от камней, согретых солнцем.

Но скоро стало прохладно. Люся передернула плечами. Вниз повели крупные, плохо отесанные ступени. Витька знал – их шестнадцать. Потом опять пошел наклонный туннель.

Дыхание слышалось громко, а слова, наоборот, почему-то вязли в глухоте коридора. Люся сказала виновато:

– Мне под землей всегда не по себе. Кажется, будто она осядет и навалится.

– Тыщу лет не оседала, а теперь вдруг, как нарочно, да? – очень бодро и насмешливо отозвался Витька.

– Вить, а кто это вырыл?

– Точно не известно… То есть вообще ничего не известно.

– А ученые-то что говорят?

– А они ничего не знают про это. Не добирались сюда.

– Почему? Это же совсем рядом!

– А то, что рядом, их мало волнует, – уклончиво сказал Витька. – Потрошат и атомы, и галактики, а простых вещей до сих пор не знают.

– Каких, например?

– Ну… например, почему человеку ни с того ни с сего бывает то весело, то грустно… Или почему сосульки вкуснее мороженого.

– Да ну тебя, я серьезно…

– А я, думаешь, нет?

– Ай!.. – Люся дернулась назад. Из глубины коридора кто-то смотрел широко расставленными глазами.

– Не бойся. – Витька потянул ее вперед.

Коридор уперся в стену. На стене была мозаика – большой портрет старого человека с прямыми седыми волосами. Человек положил узловатые пальцы на широкую перекладину меча, подбородком уперся в головку рукояти и устало, но пристально смотрел на подошедших. Белки его глаз были выложены из кусочков перламутровых раковин и белели свежо и чисто. А зрачки – глубокие и грустные. Глаза – в темных впадинах, да и все лицо темное… Местами тускло-цветные камешки мозаики осыпались, одна щека совсем исчезла. От этого лицо казалось еще печальнее. Но суровости в нем не было.

– Это кто? – прошептала Люся.

– Наверное, один из Хранителей…

– Кто?

– Это… ну, понимаешь, есть такие легенды всякие, истории… О людях, которые спасали и защищали других людей. В общем, о тех, кто всю свою жизнь этому отдали. В некоторых странах они считаются как святые, им даже храмы строят.

– Никогда не слыхала…

– Услышишь… если захочешь…

Каким-то нехорошим получился этот ответ – с излишней важностью и хмуростью. И Витька сказал уже иначе, веселее:

– Скорей всего, это портрет Первого Командора. Он жил в древности на каком-то средиземном острове. Он считается главным Хранителем детей… Вот, значит, и нас с тобой. Годится?

Люся отозвалась без улыбки:

– Какой-то… неласковый… Но все равно интересно.

– Здесь еще в тыщу раз интереснее будет! Пошли!

Слева был прямоугольный проход. И опять несколько ступеней вниз. И там – большая квадратная комната.

– Ох… – выдохнула Люся, и это «ох» разнеслось под высоким сводчатым потолком.

Здесь не было полного мрака. В полукруглые, прорезанные у потолка окна проникал желтоватый рассеянный свет – словно много раз отраженные и потерявшие силу солнечные лучи.

– Вить, откуда это? – Люся недоуменно смотрела вверх. – Мы же под землей!

Он сказал как можно беззаботнее:

– Я тоже думал: откуда? Потом догадался. Наверх идут каналы, они выложены стеклом или перламутром от раковин. И получаются световоды. Древние строители много хитростей знали…

Витька придумал это объяснение на ходу. Едва ли были какие-то каналы. И откуда свет – неясно. Витьку, однако, эта неясность не пугала, он видел и не такое. А Люся боится непонятного, пусть думает, что световоды. Пока…

– Смотри, сколько тут всего! – Зеркальцем-фонариком Витька провел по стенам. Сумрачные фрески расцветали на свету. Переплетенные деревья, белые птицы, размахнувшие на полстены крылья; вздыбленные кони, воины среди зубцов крепостной стены. И лица – старые и совсем детские (но все равно неулыбчивые)…

– А вот опять Хранитель…

Высокий безбородый старик – с тем же мечом, что на первой мозаике, в темно-вишневом плаще – стоял среди сумрака и созвездий. Прямой, со сжатым ртом. Одной рукой опирался на меч без ножен, другую выкинул над собой – ладонью вверх и вперед. Он будто останавливал какую-то идущую из пространства опасность.

Старик защищал не себя, он держал руку над мальчишкой.

Мальчик – худенький, с проступившими под кожей ребрами – был беззащитен в своей наготе, как бледно-желтый росток на кромке гранитного обрыва. Но он не боялся. Он верил в оберегающую силу Хранителя. Он, в отличие от всех других, кто был здесь на стенах, даже слегка улыбался. Лицо мальчишки было запрокинуто. Встав на цыпочки, он тянулся вверх и сплетал над головой пальцы своих ладоней. Словно прикрывался от невидимых лучей и в то же время стремился им навстречу.

– Красиво… сделано, – скованно сказала Люся. И Витька догадался: ей неловко при нем смотреть на голого мальчишку, хоть это и картина.

Кое-где кусочки мозаики вывалились, и тело мальчика словно пробито было кубическими пулями. Но он все равно был беззаботный и живой.

– Гляди на его руки, – быстро сказал Витька. – Видишь, как они соединяются? Одна ладонь вверх, другая вниз. Это символ кольца Мёбиуса.

– Да?

– Да… Древний знак соединенных пространств.

– Красиво, – опять сказала она. И добавила, помолчав: – Древние люди были настоящие мастера, верно?

– Еще бы! Они уже тогда знали, что здесь Меридиан. Поэтому и поставили обсерваторию.

– Я думала, это храм.

– И храм, и обсерватория… Пойдем. – Он потянул ее за руку, уловив еле ощутимое сопротивление. Впрочем, тут же она шагнула следом.

За коротким коридором было еще одно помещение. Вот уж действительно храм! Большой восьмиугольный зал. Точнее, квадратный, но со срезанными углами – четыре стены широкие и четыре узкие. В узких были прорезаны окна-щели, в них тоже сочился отраженный от камней свет. Широкое, как желтое одеяло, пятно от фонарика опять пошло по стенам, выхватывая лица, крылья, лошадиные головы и складки одежд. Потом в нише у самого пола заблестели громадные стеклянные колбы. Разбитые.

– Здесь были большие песочные часы…

– Жаль, что разбились, – послушно сказала Люся. – А там что?

В другой нише отражала желтые блики метровая медная дуга с делениями, а рядом лежало черное, видимо чугунное, колесо.

– По-моему, это старинный гироскоп… – Витька хотел еще объяснить, почему он так думает и что такое гироскоп на Генеральном меридиане.

– А-а… – сказала Люся и посмотрела вверх. Витька повел туда фонариком. Стены, сужаясь, переходили в сводчатый потолок. Однако в центре храма потолка не было – пространство уходило вверх широкой цилиндрической пустотой. Как в церкви с круглой башней, увенчанной куполом. Но от края зала, от стены, всю внутренность башни и купола было не разглядеть. Видны были только нижние края узких окон, в которые шел все тот же нерешительный полусвет.

– Высотища, – вздохнула Люся.

– Да. Теперь идем. – Витька решительно повел ее к центру. – Смотри под ноги, не запнись.

Посреди храма поднимался круглый постамент из камня. Высотой Витьке до колен. Или телескоп здесь когда-то стоял, или, может, статуя Хранителя… Витька вспрыгнул, потянул Люсю. Она ойкнула: оказывается, шла с закрытыми глазами.

– Теперь смотри вверх.

Витька ожидал, что она вскрикнет. Или хотя бы охнет негромко. Но она только прижалась к его плечу. Помолчала и спросила шепотом:

– Вить, а как это сделано?

Он слегка отодвинулся.

– Это не сделано. Это по правде…