Текст книги "Голубятня на желтой поляне (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

ЗАСАДА НА СКРИПАЧА

Топал я босиком – сандалии всё ещё сушились на крыше. На углу я запнулся за кромку тротуара, ушиб палец и разозлился на Юрку: он мог бы и сам догадаться, что мне одному не утащить приёмник и машинку. Болтается где-то…

Юрку я увидел, когда свернул на улицу Марка Твена. Юрка не болтался. Он словно прятался от кого-то.

Улица была горбатая, и на самом верху стоял красный дом с колоннами. В давние времена его построил владелец местной пристани, а теперь здесь была детская поликлиника. От дома спускалась кирпичная стена. Могучая такая и красивая: наверху узорные решётки, а в толще кирпичей полукруглые ниши. В нишах скамеечки сделаны. Тоже старые, прячутся в лопухах и диком укропе. Вот на такой скамеечке и притаился Юрка.

Интересно он себя вёл: вытянет из воротника шею, глянет вверх, вдоль улицы, и опять в тень.

Меня Юрка не заметил: я-то снизу шёл. Подобрался я кошачьим шагом и говорю:

– Руки вверх…

Он чуть вздрогнул, но голову повернул медленно.

– А, пришёл… Садись, не торчи.

Я пролез через укроп, устроился у Юрки под боком. Сказал сердито:

– Это ты торчишь здесь. А я должен, как автоносильщик, весь груз переть к вагону?

– Успеется с грузом. Я тут жду кой-кого.

– Кого?

– Есть тут один… Хочу ему бантик пощупать.

– А, скрипач! – догадался я.

– Встречал?

– Видел. Тётушка мне его в пример ставила…

– Ну вот. Значит, и у тебя к нему счётик есть.

Но у меня никакого счёта к музыканту не было. Пусть живёт себе, как хочет. Я сказал:

– Больно он мне нужен… А тебе он что сделал?

Юрка оттопырил языком щёку, сощурился и плюнул в траву.

– Не люблю трусов. Их надо перевоспитывать, а то человечеству от них один вред.

Надо же, о человечестве забеспокоился. Лишь бы тяжести не таскать! (Палец у меня всё ещё сильно болел.)

– С чего ты взял, что он трус?

– Он вчера от меня драпал, как зайчик… – Юрка усмехнулся. – Я иду через мостик над Пестрянкой, а навстречу это музыкальное произведение. Я остановился, он тоже. И глазища вот такие, будто марсианского ящера увидел…

Я сразу понял, как это было. Стоит Юрочка на мостике, ботинком притопывает, руки сунул в широченные карманы, шевелит щекой и щурит табачные глаза не по-хорошему…

– Ну и что дальше? – сказал я без одобрения.

– Я говорю: "Ну-ка подойди, я посмотрю, что это за чудо с бантиком…"

Он шаг назад. Я к нему – тоже шаг. А он повернулся да как рванёт вверх по дорожке!

Я поморщился. Мне на музыкантика наплевать, но всё равно неловко за него сделалось. Всякое случается: бывает, что и струсишь, и заревёшь, но драпать вот так, без всякого боя – это позор. Это вам самый смирненький первоклассник объяснит.

Однако Юрке я сказал:

– Ты вон какой, на полкочана его выше…

– Ну и что? Он решил, что я его утоплю или съем?

– Решил, что драться будешь. А он драку небось только в кино видел.

– Вот и надо в жизни опыта набираться… А, вон он шагает! Красавчик Ниня…

– Это по-испански, что ли? Не "ниня", а "нинья". Значит "девчонка".

– Это не по-испански. Это сокращенно от слова "Паганиня".

– Не Паганиня, а Паганини.

– Кому Паганини, а кому так…

"Ниня" шёл, не чуя засады. Спокойно так шёл – не быстро и не тихо, ровно. Скрипка в футляре словно плыла с ним рядом. Другой бы махал ею, коленками поддавал, а этот…

– Я навстречу выйду, а ты сзади, – распорядился Юрка.

Не нравилось мне это дело, но с Юркой ссориться не хотелось. Получится, что я ему изменил, если откажусь. Ну и… по правде говоря, стало любопытно: что будет делать этот скрипач, угодивши в ловушку?

Лупить мы его не будем. Не за что, да и нельзя двоим на одного. А пугнуть "образцового мальчика", может, и полезно…

Всё получилось очень ловко. Быстро, как в кино. Юрка скакнул на тротуар и вырос перед Ниней. Тот шарахнулся назад, но там уже я стоял – руки в карманах, ноги на ширине плеч. Ниня отскочил вбок – и очень глупо. Оказался в нише, где мы только что прятались. Буквально в каменном мешке.

– Привет, – сказал Юрка и приподнял за хвостик берет.

Ниня прижимал скрипку к животу и перепуганно махал ресницами. Ресницы жёлтые, как его костюмчик, а глаза серые, налитые страхом, будто две чайные чашки. Потом он перестал мигать и спросил почти шёпотом:

– Я вам что сделал?

– Ты? А что ты можешь сделать? – усмехнулся Юрка.

– Тогда почему вы за мной гоняетесь?

– Гоняемся? – удивился Юрка. Не по-настоящему удивился, а по-клоунски. – Да что ты! За таким бегуном разве угонишься? Вчера вон как чесанул.

Ниня слегка прикусил губу. В его глазах за страхом появилось что-то ещё. Сердитость, что ли… Он вдруг быстро положил скрипку на скамейку, за собой, встал прямее, упёрся сзади ладошками в кирпичи.

– Ну и что? – сказал он тихо. – Я же не знал, чего ты хочешь.

– Вот именно! – обрадовался Юрка. – Не знал и скорей бежать! А мне просто поговорить хотелось.

Ниня посмотрел на Юрку, на меня, потом куда-то между нами. Шевельнул плечом.

– Ну вот… теперь говорите.

Юрка усмехнулся и сплюнул. Я вдруг понял, что не знает он, про что говорить. Я тоже не знал, но я и не собирался.

Юрка лениво сказал:

– Теперь уже неохота. И так видно, что ты за персонаж. Еле стоишь, коленки от страха вибрируют.

Ниня глянул на свои жёлтые брючки со стрелками и ответил очень серьёзно:

– Нет. Не вибрируют.

– Всё равно боишься, – хмыкнул Юрка.

Ниня опять посмотрел вниз. Будто раздумывал. Потом глянул на нас честно и спокойно.

– Да, боюсь. Я очень за скрипку боюсь.

Юрка ненатурально засмеялся:

– Ну, вы даёте, маэстро… Не такие уж мы дикари. Бантик могли пощупать, но зачем же трогать скрипку…

– Если в драке, можно ведь случайно. Я всегда за неё дрожу.

– Такое сокровище? Страдивариус? – язвительно спросил Юрка. Он иногда умел показать образованность.

– Нет, – сказал мальчик. – Но она всё равно очень хорошая. Она одна такая на свете…

– Надо же, – сказал Юрка.

Скрипач стоял всё так же: упирался ладонями в стену и загораживал скрипку. Я сейчас разглядел его как следует. Лицо загорелое, нос облупленный, а волосы такого цвета, как шерсть у Дуплекса – будто жёлтый песок. Растрепались теперь… Мы встретились глазами. Я замигал от неловкости, опять разозлился на Юрку и на себя тоже. Чего мы к этому мальчишке привязались?

Чтобы помочь ему, я спросил:

– Значит, что? Если бы без скрипки, ты бы не убежал?

Он подумал секунды три, облизнул губы и сказал негромко:

– Нет. Я бы не убежал.

Глаза его набирали смелость. Не нахальную смелость, а такую, спокойную.

Я дёрнул Юрку за свитер:

– Ладно, пойдём…

– Ага, – охотно откликнулся Юрка. Повернулся, и мы пошли от скрипача. Юрка сказал с усмешкой: – Поговорить можно и потом, когда он будет без скрипки. Как-нибудь встретимся.

Я вдруг мы услышали сзади:

– Если хотите, пожалуйста…

– Что? – Юрка сразу обернулся.

Мальчик не ответил, но глаза не опустил.

– Значит, можно встретиться? – с недоверчивой усмешкой спросил Юрка.

– Ну… пожалуйста, – снова тихо сказал мальчик.

– А когда? – Юрка опять завёлся.

– Хоть когда. Пожалуйста…

– Хоть сегодня?

– Ну… ладно. Раз вам так надо…

– Тогда мы тебя проводим, – деловито сказал Юрка. – Отнесёшь скрипку и выйдешь. Идёт?

Мальчик подумал, кивнул и взял со скамейки футляр. Сказал, будто оправдываясь:

– Я в трёх кварталах живу, на улице Кольцова.

– Посмотрим, где обитает юное дарование, – бормотнул под нос Юрка.

И мы пошли. Скрипач немного впереди, а мы сзади и по бокам. Молча. Я чувствовал себя ужасно по-дурацки. А Юрка вроде бы ничего. Спросил у мальчика:

– Ты откуда взялся? Мы всех в округе знаем.

– Мы из Приморска приехали. Папа будет поликлиникой заведовать, вон той, – мальчик мотнул головой назад..

– Ух ты… – сказал Юрка с насмешливым уважением. – А что, в Приморске все с бантиками ходят?

– Нет, – отозвался мальчик. – Там ходят без бантиков. Просто я сейчас занимаюсь у одного… у дедушкиного друга. Он старый музыкант и любит, чтобы ученики всегда были, как на концерте. Мне это не трудно, а он доволен.

Юркины насмешки как-то усыхали от этих спокойных ответов. И всё же Юрка сказал:

– Не забудь снять, когда пойдёшь обратно.

– Да, сниму.

Он жил в новом двухэтажном доме с полукруглыми окнами. У нас в Старогорске много таких понастроено: разноцветных, небольших, квартир на восемь. Перед каждым – газон с низеньким пластмассовым штакетником.

Мальчик сказал нам:

– Я быстро… – и скрылся за дверью высокого крыльца.

Мы сели на штакетник.

– Глупо, – сказал я.

– Что глупо? – огрызнулся Юрка.

– Сидим здесь без толку, а там Глеб ждёт. И Ерёма, наверно, пришёл.

– Ну и подождут. Надо же опыт до конца довести.

– Какой опыт?

– Психологический. Выйдет Ниня или нет.

По правде говоря, мне тоже было интересно: выйдет ли? И хотелось, чтобы мальчик вышел. Назло Юрке…

Распахнулась дверь. Я обрадованно привстал. Но это был не скрипач. Вышла женщина в красном платье и соломенной шляпе. Оглянулась на нас.

– Мальчики, вы, наверно, моего сына поджидаете?

Самое время было сыграть отбой. Я уже прикинул: кувырок назад, а там через траву и в переулок. Но она сказала:

– Он просил подождать две минутки. У нас вешалка в коридоре сорвалась, он прибивает.

Женщина, улыбаясь, подошла к нам. Юрка незаметно саданул меня локтем в бок: встань, дубина. Когда надо, он умел себя вести. Мы поднялись. Я виновато затоптался, захотелось куда-нибудь спрятать босые ноги. Мать скрипача посмотрела на них, улыбнулась и объяснила :

– Он сказал: "Там два моих товарища сидят, пусть не уходят…" А почему вы не зашли в дом?

– В другой раз, – вежливо отозвался Юрка. – Спасибо.

Она опять улыбнулась нам и пошла вдоль газона. Красивая такая, молодая. Вроде моей мамы. Юрка опустил голову и досадливо шевелил щекой.

И в эту минуту появился наш музыкант.

Конечно, уже без бантика. И вообще без концертного наряда. В синей майке, в мятых шортиках от летней школьной формы, в потрёпанных кедах. Встал перед нами, опустил руки и сказал:

– Ну вот… – И посмотрел хмуро. – Куда пойдём?

– Зачем? – удивился я.

– Как зачем? "Разговаривать".

– Можно и здесь, – неловко проговорил Юрка. – Ты скажи вот что… С чего ты нас в товарищи записал? Матери сказал…

– А что я должен был сказать? "Мама, там два мальчика драться со мной пришли, попроси их подождать". Да?

– Да кто с тобой драться собирался?.. – насупленно произнёс Юрка.

– А что, нет? – Он глянул довольно дерзко. – Пожалуйста. Вы же сами хотели.

– У нас двое на одного не нападают, – сказал я.

– Нигде не нападают. Значит, по очереди?

– Да ну тебя, – вздохнул Юрка. – У меня с тобой силы разные. Если хочешь, давай с ним. – Он кивнул на меня.

– С какой стати! – возмутился я.

Юрка вдруг засмеялся. Я сердито посмотрел на него и спросил у мальчика:

– Тебя как зовут?

Он шевельнул губами, будто улыбнуться хотел и раздумал. Опустил глаза и сказал:

– Янка.

Честное слово, за полсекунды до этого я уже знал, что он – Янка. Сам не понимаю почему. Будто шепнул кто-то. А может, незаметно шевельнулось воспоминание про книжку, которую я когда-то читал? Старая такая книжка, называется «Янка-музыкант». Или Янко? Не помню… О крепостном мальчишке, которого забил до смерти помещик.

Конечно, этот Янка был непохож на крепостного. Но тоже скрипач. И такой беззащитный на вид. У меня почти никакой мускулатуры, а у него даже по сравнению со мной руки как спички. А ещё драться хотел…

– Ян-ка… – машинально повторил я. Шёпотом.

А Юрка сказал с заминкой:

– Имя какое-то… не здешнее.

– Меня дедушка так назвал, – объяснил мальчик и зацарапал кедом тротуар. – Дедушка с Балтийского моря родом, ну и вот… Полное имя Ян. А Янка – это так, пока…

Я подумал про своего деда и спросил Янку:

– А твой дедушка кем был? Скрипичным мастером?

– Почему "был"? Он и сейчас есть, он врач. Ну и мастер тоже… Он скрипки всю жизнь делает. Ему даже Лев Сайский скрипку заказывал.

Я понятия не имел, кто такой Лев Сайский. Но Юрка поднял брови, будто сказал про себя: "Ого!" И спросил:

– А твою скрипку он специально для тебя делал?

– Да… Сразу, как я родился.

– А ты давно учишься играть?

Янка улыбнулся:

– Ну… наверно, да. Всю жизнь.

– Значит, тебя не заставляют? Ты сам? – поинтересовался я.

– Кто меня может заставлять? – Глаза у Янки распахнулись от удивления.

Я вспомнил, как три года назад тётя Вика и бабушка пытались записать меня в музыкальную школу. Рёву было…

– Я сам… – сказал Янка. – Я если долго не играю, то просто… ну, как будто не живу.

Юрка посопел и проговорил нерешительно:

– Тогда конечно… А сегодня ты много играл?

– Я не знаю… Наверно, да.

– А ещё можешь? – совсем тихо спросил Юрка.

Янка обрадованно вскинул глаза:

– Я хоть сколько могу! Пошли ко мне! Вы хотите?

Я не знал, хочу ли. Но Юрка почему-то хотел. И сам Янка весь прямо засветился.

Но Юрка вдруг насупился:

– Да ладно, потом. Дела у нас.

Я понял, что он стесняется своего балахонистого наряда. И подумал, что и сам не гожусь для гостей.

Янка сказал быстро:

– У нас дома никого нет. Пойдём!

Бабушка говорит, что я ничего не понимаю в музыке. Потому что когда по радио играют сонату Бетховена, я могу свистеть разбойничьи куплеты из фильма «Замок на Чёрном острове» (свистеть вообще неприлично, а при Бетховене… О, этот ребёнок!). Ну, не понимаю, и не надо. Что теперь делать?

То, что играл Янка, я тоже не понял и не запомнил. Сперва мне понравилось, как струны пропели: та-а… та-та-а… Будто и не струны, а трубач в летнем лагере. Но дальше музыка взвилась, закружилась – не уследишь, не разберёшь. И я от неё отключился. Но всё равно мне очень понравилось, как играет Янка. Смотреть на него нравилось.

Мы сидели на пустой веранде с разноцветными окнами. У стены, прямо на полу, сидели. А Янка стоял посредине. То есть он не стоял, а будто летел вместе со своей музыкой. Солнце косо било в жёлтые и красные стёклышки, и мимо Янки словно неслись на быстром ветру яркие осенние листья. Чёрный смычок рвал воздух над блестящей скрипкой, пальцы летали над грифом, волосы у Янки растрепались, пряжка на пояске съехала набок, майка сбилась выше живота, но это было не смешно нисколечко…

Мне вдруг показалось, что Янка мчится, стоя на спине золотистой лошади…

В музыке опять прозвучали те ноты, с которых началась мелодия. Как сигнал. И Янка опустил смычок. Откинул волосы. У него на лбу и на горле блестели крошечные капельки.

Юрка сидел, скорчившись. Поставил на колени кулаки, на кулаки положил подбородок. Глядел на Янку из-под волос.

– Вот… – тихонько выдохнул Янка.

– Это что было? – спросил Юрка, не шевелясь. – Тадеуш Левский?

Янка чуть улыбнулся:

– Нет… Это дедушка написал. И я немножко. Мы вместе…

– Вот я и смотрю: что-то совсем незнакомое, – полушёпотом сказал Юрка. Я удивлённо покосился на него.

Янка поправил майку, почесал смычком ногу, облизнул губы. Вскинул голову:

– Ещё?

И спохватился:

– Ой, вам же надо идти. Да?

Юрка лопатками оттолкнулся от стены и вскочил.

– Да, – сказал он. – Хочешь с нами?

Янка не спросил: куда? Не спросил: зачем? Сразу ответил:

– Хочу.

Мы вышли на крыльцо. Уже совсем вечерело. Солнце делалось кирпичным и проваливалось в гущу тополей на станции. Я сказал Янке:

– Мы домой поздно вернемся. Тебе не попадёт?

(Про себя-то я точно знал, что попадёт.)

Янка удивился:

– Почему? Мне хоть до какого часа бегать разрешают, я человек вольный… Только я дедушке записку оставлю, ладно?

Он опять убежал в дом. Юрка задумчиво сказал ему вслед:

– Вот это игра у парня.

– Не знал, что ты такой любитель музыки…

– Ты много не знал, – усмехнулся Юрка. – В Нейске из меня делали всесторонне развитого ребёнка.

– Поэтому ты и сбежал?

– Ты же знаешь, что не поэтому, – ответил он сумрачно.

Я прикусил язык. Потом примирительно спросил:

– А что, Янка в самом деле здорово играет? Я ведь не разбираюсь…

– Дело даже не в том, что здорово…

– А в чём?

– Никогда не думал, что в скрипке могут так звучать трубы и барабаны. Вот тебе и… Ниня.

Что-то шевельнулось во мне. Беспокойство какое-то.

– Юрка, зачем ты его позвал с нами? Будешь делать из него человека?

– Из него-то? Он и так человек, дай Бог каждому.

Я промолчал. Тревога во мне осталась. Пока ещё маленькая, непонятная…

Вторая часть
ОТЕЛЬ "КУРЯТНИК НА КОЛЁСАХ"НАША КОМПАНИЯ

Это Глеб назвал так наш вагон: отель «Курятник на колёсах». Вагон был покосившийся, щелястый, будто и в самом деле старый курятник. Но мы его любили.

С двух сторон у вагона были широкие раздвижные двери. Те, что смотрели в сторону станции, оставались закрытыми: их наглухо заклинило. А те, что выходили на пустырь за тупиком, нормально раздвигались и задвигались. В торцевых стенках вагона тоже находились двери. Они вели на узенькие крытые площадки, вроде балкончиков. Наверно, раньше здесь размещались те, кто караулил ценные грузы…

Глеба мы устроили неплохо. Принесли ему (а заодно и себе) надувные матрацы, несколько старых одеял. Я нашёл на чердаке круглый фонарь типа "Сатурн". Днём он заряжается от солнца, а ночью сам светит, как солнце. Юрка раскопал где-то старенький карманный телевизор, которые сейчас уже не делают. Экран часто мигал и путал краски, но Глеб всё равно радовался.

В вагоне сохранились широкие полки – вроде двухэтажных нар. Можно спать хоть внизу, хоть наверху. Мою машинку Глеб поставил на пластиковый ящик, который служил столом.

Всё получилось хорошо, только щели в стенах заткнуть мы не смогли. Слишком их было много.

– Да ладно, – сказал Глеб. – Погода у вас тёплая, до осени и так протяну.

– Дело не в погоде, – озабоченно разъяснил Юрка. – На станции увидят, что вечером щели светятся, и начальник попрёт нас.

– Да не попрёт он, – отозвался Глеб. – Он знает, что я здесь поселился.

– И не ругается? – удивился я.

– Нет. Он хороший дядька.

Юрка шевельнул щекой. "Хороший дядька" часто орал на мальчишек и обещал оторвать уши за то, что бегают не через мост, а прямо по путям.

– Он понял, что мне деваться некуда, – вздохнул Глеб.

И мы опять задумались над его странной историей.

Где этот город Колыч? Почему никто о нём не слыхал, если ехать от него до нас два часа? И вообще, когда Глеб рассказывал про себя, мы узнали много странного.

Глеб с семи лет жил в интернате, потому что родители его разбились в авиалайнере (как может разбиться лайнер?). Школа у них была громадная – несколько зданий по четыре этажа (хотя все знают, что интернаты и школы выше двух этажей строить запрещено). Рядом с интернатом стоял механический завод, и старшие ребята проходили там практику (это, конечно, здорово, но как завод может стоять рядом со школой? Куда смотрели врачи?).

Но Глебу мы верили. Было видно, что он не придумывает. Он оказался хорошим парнем, добрым таким, и ни чуточки не показывал, что старше нас. Только в те моменты, когда Глеб брился, мы вспоминали, что ему больше двадцати.

Глеб разводил в чашечке мыльную пену, мазал этой пеной светлую щетинку на худом лице и со скрипом скоблил щёки страшной складной бритвой. Пух на подбородке он оставлял. Мы держали перед Глебом зеркальце и смотрели, развесив губы. Такое допотопное бритьё мы раньше видели только в кино.

– Учитесь, учитесь, молодёжь, – говорил Глеб, махая тонким лезвием. – Бритьё – истинно мужское дело.

Однажды, взбивая пену, Глеб научил нас выдувать из неё и пускать по ветру большущие радужные пузыри. Мы с Янкой просто выли от восторга, да и Юрка радовался. Никто в Старогорске до этого не знал такой игры. А Глеб удивлялся: что за город, простых вещей не знают!

Но те простые вещи и дела, которые были в Старогорске, его тоже удивляли. Например, что хлеб в булочных бесплатный, что пообедать можно тоже без денег, если не в ресторане, где танцы и стереотеатр, а в простой столовой. И что в автоматической прачечной платить не надо (он туда носил свою рубашку).

– А сигареты стоят бешеных денег! – возмущался Глеб.

Но сигаретами его снабжал Ерёма.

Ерёма вставил в свои потроха лампу из моего приёмника, и боли в затылке у него прекратились. Он долго благодарил меня и подарил литой пистолет (такой тяжёлый, что чуть не свалились штаны, когда я положил его в карман). Вагон Ерёме понравился, да и наша компания тоже. Он стал заходить в гости. Играл с Янкой в магнитные шашки, курил с Глебом на вагонной площадке, сидел вместе с нами, когда мы разговаривали о всяких своих делах или обсуждали таинственную Глебову историю.

Мы потрошили эту историю снова и снова. Глеб никогда не отказывался от таких разговоров. Но порой лицо его делалось грустным. Он снимал очки и рассеянно чесал ими в затылке.

Однажды Янка осторожно спросил его:

– Скучаешь?

– А… Да, – Глеб неловко заулыбался. – Там меня работа ждёт, а я здесь торчу, как курортник. Неизвестно, кто я и зачем… С другой стороны, хочется во всём разобраться до конца. Иначе я не журналист, а дырявый чайник… Вот хожу, смотрю, потом сижу, пишу. Пытаюсь выводы сделать. Хорошо, что машинка есть, спасибо Гельке… А с третьей стороны…

– Разве в логике есть такое понятие – "третья сторона"? – придирчиво спросил Ерёма.

– Есть… С третьей стороны, пора бы всё-таки домой, но куда и как? С четвёртой – что делать дальше-то? Там люди ждут, волнуются…

– Друзья? – спросил Янка.

– Ну… и друзья. И редактор…

Меня дёрнуло за язык:

– И невеста?

Глеб серьёзно сказал:

– Невесты пока нету.

– А ты влюблялся? – нахально спросил Юрка.

– Бывало, – засмеялся Глеб. – Но в основном неудачно.

– А зачем влюбляются? – спросил Ерёма.

– Ни за чем. Это бывает само собой, – сказал Глеб.

– Необъяснимое отклонение от логики. Чисто человеческое свойство, – скрипуче подвёл итог Ерёма и сморщил нос.

– А у тебя всегда всё объяснимое? – поддел Юрка. – Скажи, ты зачем статуи в парке громил?

– Это объяснимо. Я думал, они шпионы.

– Кто?! – хором спросили Юрка, Янка и я.

– Шпи-оны. Не все, а некоторые. Я не знал, какие. Бил все. Некоторые не бились.

– Да чьи шпионы-то?

– Я не знаю. Мне казалось.

– А потом не стало казаться? – хихикнул Юрка.

– Нет, потом тоже. Но я не стал. Гражданин милицейский начальник объяснил…

– Что объяснил? Что тебя по голове тазиком стукнули? – со смехом спросил Юрка.

– Он сказал: "Ерёма, если они шпионы, они люди. Нехорошие, но всё равно люди. А робот не имеет права делать вред людям. Никаким". Я не стал.

– Но ведь они не люди, а просто гипсовые куклы! – крикнул я.

– Разберёмся, – сказал Ерёма. Потом спросил немного другим голосом: – А чего ржёте?

Мы смутились. Разве Ерёма виноват, что не всё знает. Никто же ему не объяснял, что шпионов у нас не бывает.

Вообще-то Ерёма был очень умный. Математику и физику он знал, наверно, лучше наших учителей. И электронную технику. Он изучил эти науки в подвале библиотеки. Но историю он совсем не изучал. В живой природе тоже не разбирался. И писал безграмотно. Такими корявыми буквами, что порой и не разберёшь. Наверно, поэтому он очень интересовался машинкой и любил тыкать в клавиши твёрдым пластмассовым пальцем. Палец часто застревал между клавишами. Ерёма скрипучим шё– потом ругался.

Ерёма был недоволен своей системой. Он рассказывал, что делали его тяп-ляп, чтобы успеть к выставке. От случайного удара голова его перестроилась и поумнела, но конструкция-то лучше не стала. Один раз он долго ворчал, что на корпусе не сделали карманы. Тогда я подарил ему куртку, в которой принёс машинку. Ерёма целый вечер был как именинник.

Скоро Ерёма совсем переселился в "Курятник". Он притащил старый сундук и сказал:

– На свалке старухи совсем заели. Можно здесь устроиться?

Мы не поняли, что за старухи, но Ерёме были рады. Особенно Глеб. Он говорил:

– Хороший мужик, хотя и железный, умница. Оригинал. Откуда у вас такие берутся?

Мы объяснили, что не "такие", а "такой". Потому что Ерёма – единственный в своём роде. Автоматические дворники и контролёры в кино не в счёт. Они практически совершенно безмозглые.

Ерёма со своим сундуком устроился в дальнем углу "Курятника". За сундуком он, как за столом, читал или что-то царапал на бумаге. На сундуке спал: сядет на него, сложит калачом ноги в бутсе и валенке, привалится к стенке и выключится. Только внутри за жестяными дверцами тикает реле времени.

Сейчас Ерёма был не такой, как в недавней молодости. Песен не горланил, разговаривал сдержанно. Бывало, правда, что раздражался, но редко. Если уж очень сильно Юрка начинал донимать его ехидными вопросами.

Юрке почему-то нравилось поддевать Ерёму. Начинал он спокойно, невинно так. Например, говорит:

– Ерёма, а почему у тебя такое имя? Несовременное…

– Так получилось, – отвечает Ерёма и поскрипывает внутри.

– Как получилось?

– Сначала было ЭР-м "А". Электронный робот, модель А. Сокращенно – Эрема. Переделали в Ерёму. Постепенно.

– А что такое "модель А"?

– Значит, начальная. А – первая буква в алфавите.

– А что, собирались строить на все буквы?! – радуется Юрка. – Тридцать три братца-богатыря! Самый умный на букву Ы!

Ерёма опускает голову на ребристой резиновой шее. Потом говорит негромко, будто не Юрке, а себе:

– Мне хватило бы и одного…

Нам почему-то не по себе. Даже Юрке.

– Ладно, старик, ты не обижайся.

– Электронные системы не обижаются, – сухо отвечает Ерёма. И, видимо, это неправда.

Я с досадой гляжу на Юрку и говорю:

– Ерёма, дай ему валенком по копчику, чтобы не болтал!

– Не могу, – объясняет Ерёма с явным сожалением. – Робот не может наносить вред человеку.

– Какой же это вред? Это ему только на пользу!

Ерёма поднимает голову и, кажется, всерьёз обдумывает задачу: вред или польза?

– Но-но, – говорит Юрка и на всякий случай лезет на верхние нары. Туда тяжёлому Ерёме не забраться.

– Вопрос отпадает, – подводит итог Ерёма.

Мы смеёмся. Даже Ерёма весело похрюкивает резиновым носом. И опять нам хорошо вместе.

В «Курятнике» мы собирались обычно по вечерам. Днём у каждого хватало своих дел. У меня, у Юрки и Янки – известно, какие дела: каникулы на дворе. Янка, кроме того, каждый день ходил на музыкальные занятия. Ерёма чистил башмаки прохожим или копался в своём электронном нутре, паял там что-то. Глеб тоже был занят. Начальник станции взял его на временную работу: разбирать старые документы и оформлять стенгазету для пассажиров (которых почти не было). За это Глебу кое-что платили. Он купил себе пару новых башмаков и рубашку.

А ещё он купил несколько пачек бумаги, копирку и каждый день щёлкал на моей машинке. Быстро-быстро! Многие листы рвал, а уцелевшие складывал в стопку.

Один раз я прибежал раньше Юрки и Янки, а Глеб сидит над машинкой сгорбившись, чешет за ухом снятыми очками. Повернулся ко мне – лицо без очков незнакомое и ужасно печальное.

– Не получается ничего, Гелька… Думал, напишу по порядку, тогда во всём разберусь. Мыслишки приведу в порядок. А ничего не выходит. Белиберда, каша…

Я переминался перед ним, не знал, как помочь. Глеб широченной ладонью провёл по моему ёжику.

– Пойду покурю…

Я остался у машинки. Две стопки напечатанных листов лежали на краю стола. Но лежали они вниз текстом – буквы еле просвечивали через бумагу.

Любопытный чёрт подтолкнул меня. Знал ведь я, что свинство это – совать нос в чужие бумаги, а рука сама приподняла листок…

Прочитать я не успел ни слова. Глеб кашлянул за спиной. Когда он вернулся?

Тут бы и провалиться мне сквозь дощатый пол, сквозь шпалы, сквозь кору Земли. Глубже Ярксонской скважины, на которой работает отец. Не провалился. Только башка опустилась, а шею и уши будто капроновой мочалкой надрали.

А Глеб сказал, словно ничего не случилось:

– Да ничего там хорошего, путаница всякая. До сути я ещё и не добрался… Почитай, если хочешь.

Лучше бы взял за шиворот да выставил из "Курятника".

– Я нечаянно… – глупо пробормотал я.

– Да? – вздохнул он. – А я думал, тебе интересно.

– Мне… интересно, – выдавил я, не поднимая головы.

– Ну и возьми. Можешь забрать домой и почитать. У меня два экземпляра на всякий случай…

Я понемногу перестал краснеть и отдышался. И хотел взяться за чтение прямо сейчас. Но пришли Юрка с Янкой, а за ними грустный Ерёма.

Ерёма взгромоздился на сундук, запахнул куртку и мрачно проскрежетал:

– Выключиться, что ли?..

– Ты чего кислый? – спросил Глеб, забираясь на верхнюю полку и прихватывая машинку.

– Меланхолия, – сказал Ерёма. – Всё пар-ршиво. Один на свете.

– Как это один? – осторожно сказал Глеб. – А мы?

– Вы – хорошо. Но это недолго. Будет осень, все разойдутся, "Курятник" будет пустой. Это с одной стороны…

– Всё равно мы тебя не бросим, – сказал я.

– Понимаю. Это тоже хорошо. С другой стороны. А с третьей стороны, всё равно я один такой.

– Тогда обзаведись детьми, – посоветовал Юрка. – Построишь домик, будешь сидеть с ними у камина и рассказывать, как развлекался в молодости… Только не оставляй их на тётушек.

– Откуда у Ерёмы тётушки, – сказал Янка.

– Да, – согласился Ерёма. – И где взять детей?

– В самом деле… – заметил Глеб.

– Откуда вы вообще берётесь? – сухо спросил Ерёма.

Юрка хмыкнул. Глеб завозился на верхней полке и сказал:

– М-м… да. Видишь ли, Ерёма, человеческий опыт всё равно тебе не пригодится.

– Я не для опыта. Для информации. Я эту проблему ещё не изучал.

Юрка захихикал. Янка лежал на нижней полке, закинув руки, и внимательно рассматривал над собой доски. Я оглядел всю компанию и бодро заговорил:

– Видишь ли, Ерёма, это большая волокита. Прежде всего нужны два человека – папа и мама. Они договариваются, какой должен быть ребёнок. Потом они идут… в это… в магазин "Детский мир", в самый малышовый отдел, подают заявление… Да, ещё документы нужны, что они именно папа и мама. От других родственников и от посторонних заявки не принимают… Ну, а потом приезжает почтовый фургон, приносят заказ: розовое дитя в коробочке. Воспитывайте… Иногда, правда, перепутывают. У меня мама и папа хотели девочку, а получили рыжего бестолкового мальчишку.

– Почему же обратно не сдали? – спросил Глеб.

– Обратно не принимают. За какого расписались, такого и воспитывайте.

Янка задумчиво сказал:

– А со мной не так было. Мама и папа никого не ждали, а в окошко влетел ветер. Маленький такой ветерок, закрутил по комнате всякие бумажки, лепестки с букета. А когда вылетел – пожалуйста. Я лежу на кровати… Мне дедушка рассказывал.

Я покосился на Ерёму и спросил придирчиво:

– Но документы у мамы с папой всё-таки были?

– Конечно!

Юрка зевнул и сказал:

– А обо мне предания молчат. Думаю, обошлось без документов. Ты, Ерёма, не верь этим бюрократам.

– Балбесы, – отчётливо произнес Ерёма. – Вы не поняли вопроса. Я спрашивал, как получаются дети т а к и е, к а к в ы. Бестолковые и вредные.

Глеб обрадованно захохотал. Но потом спохватился:

– Ерёма! Это сложный научный вопрос. Они же все разные. Вот Янка, например, он вместе со скрипкой на свет появился. Почему?

– Нет, – сказал Янка. – Скрипку дед сделал. Сразу, как я ро… как ветер принёс.

Глеб сказал:

– Принёс бы ты ещё разок скрипку, поиграл бы…

– Ну, пожалуйста.