Текст книги "Очки для Босха (СИ)"

Раннее утро. На обочине автострады копошится то ли мелкая зверушка, то ли крупное насекомое. Крохотные глазки пристально следят за дорогой.

Как только улеглась пыль от очередного проехавшего мимо автомобиля, стала различи маленькая фигурка, с преувеличенной настойчивостью голосующую у дороги. Её движения несколько угловаты и смешны. Причина гротескных жестов становится понятной, когда камера с небольшим отъездом панорамирует вверх: сквозь контровые пронизывающие лучи утреннего солнца различаются нити, ведущие от фигурки к ваге (сложной крестообразной конструкции для управления марионеткой).

Правая рука кукловода искусно манипулирует нитями, а левая, отвернув от кулака большой палец, творит знак, священный для автостопщиков всего мира.

Яркий семейный минивэн, груженный "под завязку", проигнорировал призыв. Только милое личико девочки-подростка в причудливых очках c разноцветными наборными линзами расплющилось о стекло, восторженно вглядываясь в удаляющиеся силуэты, одиноко стоящие на обочине.

Когда и следующая машина промчалась мимо, большой палец голосующей руки автостопщика выразительно поменялся на средний. И тотчас же, словно повинуясь этому фаллическому жесту, около голосующих плавно затормозил антикварный, но хорошо отреставрированный седан. Дверца со стороны обочины отворилась, из неё выглянула жгучая брюнетка – не настолько антикварная, но так же хорошо отреставрированная.

– Привет, красавчик! Далеко путь держим?

И пока тот пожимал плечами, а кукла, пародируя его движения, едва не свернула шарнирную шею, брюнетка опытным взглядом произвела ревизию внешности автостопщика.

Из-под роскошной кипы смоляных волос, перетянутых "хайратником", пронзительно светились глаза, а блуждающая полуулыбка не оставляла возможности для однозначной оценки его намерений. Длинные ноги были одеты и обуты в нечто, подобающее скорее трапперу 19 века. А притянутый к спине самодельными лямками трофейный немецкий кофр создавал иллюзию царственной осанки у парадоксально высокого горбуна.

Крупные кисти рук, казалось, жили самостоятельной жизнью, разделяя её со своим творением, почти симбиотом – искусно выполненной марионеткой. По велению кукловода потешный человечек принялся с упоением отбивать чечётку, вовлекая в партнёрши поднятую им же пыль.

– Это Буба, – представил куклу автостопщик.

– Привет, клёво топчешься, недорослик, – смутившись, выдохнула брюнетка и перевела взгляд с горба, выпирающего из-под старенькой штормовки, на куклу.

– Нет в жизни совершенства, – правильно оценил её вздох кукольник.

– Садимся, или поговорили?

Внутри салона пахло деревом, кожей и дорогим сексом.

Кукольник заботливо усадил марионетку сзади на специальное детское сиденье, а сам устроился рядом с девушкой.

Поехали.

– Я – Лёля, а как тебя зовут, сладенький?

– Конёк, – представился пассажир. – Артист, чревовещатель и чревоугодник. Дамский угодник в свободное от основной профессии время.

Заходясь смехом, Лёля едва вымолвила:

– Ха, ко-конек! Никак, золотой?

– Пока никто не жаловался.

Помолчали.

Истошный вопль сирены прервал намечающееся взаимопонимание. Фургон «Скорой помощи» с зеркальными стёклами обогнал их и перегородил дорогу.

Лёля резко затормозила. Её наманикюренные коготочки впились в бицепс соседа.

– Включи заднюю передачу и сохраняй спокойствие, – натянул улыбку Конек, воспользовавшись чревовещанием.

Еще некоторое время машины напряжённо таращились друг на дружку, пока, наконец, медицинский фургон резко не развернулся, растворяясь в дорожном мареве.

Антикварный седан медленно тронулся вперёд.

– Чую всеми фибрами своей души чей-то голод, желание вымыться и выспаться, – закинула удочки возбуждённая страхом Лёля. – А тут неподалёку кемпинг с горячей водой и неплохим баром...

– Что это ещё за фибры такие? – спросил кукольник.

– У женщины фибры – что у рыбы жабры, они заведуют интуицией и находятся подмышками, – включился Буба. (Конёк усовершенствовал традиционный механизм марионетки, добавив к ваге пульт дистанционного управления сервомеханизмами, встроенными в куклу.)

– Браво, артист, – захлопала в ладоши Лёля. Автомобиль, потеряв управление, вильнул в сторону.

– Лучше бы она пользовалась дезодорантом, – проворчал под нос Конёк.

– А?

– Проехали.

– Да нет, ещё километра с два будет.

Ночь была впечатляющей. Расставаясь, Лёля больно куснула его за ухо и прошептала:

– Непыльной тебе дороги, красавчик. А возникнут проблемы, или понадобится что – найди гадалку на ярмарке, покажи метку, – она кивнула на кровоточащее ухо, – поможет.

На следующее утро сытый и вымытый Конёк голосовал у дороги и, несмотря на лёгкую усталость и моросящий дождь, тренировал свой чревовещательный аппарат, довольно распевая «La Donna Й mobile», имитируя звучание старой пластинки со всеми её шипами и щелчками.

Да, женщины его любили. Всякие. Но не каждое любовное приключение оканчивалось благополучно.

И вот, через некоторое время, мы застали нашего героя, выброшенного со всеми своими пожитками на обочину с прицепа, полного сена, двумя дюжими молодцами. С прцепа доносились девичий плач и грубые ругательства, самым безобидным из которых было "вонючий, похотливый горбун", что, хотя и однобоко, но достаточно верно отражало ситуацию.

– Не надо было приставать к председательской дочке, – назидательно сообщил треснувший кофр голосом Бубы, и незадачливый казанова потерял сознание.

Из беспамятства его вывел фонтан воды с изрядной долей подкисшего алкоголя. Он достаточно приоткрыл здоровый глаз, чтобы заметить, как надувшиеся щёки, закрывавшие полнеба, готовились обдать его новой порцией зловонной жидкости.

Конёк попытался пнуть обидчика, но со стоном откатился в сторону.

– Может, "Скорую" вызвать? – участливо осведомился спаситель.

– Н-нет, – почему-то поёжился кукольник и пополз проверять свой реквизит.

– А то смотри, как тебе спину перекособочило. Вдруг перелом или ушиб?

– Это меня Господь ушиб, ещё в утробе матери, – горько заметил горбун.

– Извини.

– Не бери в голову, – он протянул руку, – Конёк... – и, усмехнувшись, добавил – Горбунок.

– Из сказки?

– Нет. Из фельетона.

– А я Сафрон, дальнобойщик, – гордо представился спаситель.

– Сафрон. Звучит и пахнет, как побочный продукт переработки нефти, – поморщился Конёк. – Куда бомбим?

– До ярманки, – осторожно ответил шофёр.

– Слышь, Буба: "до ярманки", – постучал по кофру кукольник и ответил скрипучим голосом из чрева, – там и подзаработаем.

– Сотрясение мозга, – удовлетворённо поставил диагноз Сафрон.

Старый бензовоз, изъеденный ржавчиной, долго не заводился.

– Попробуй продуть бензобак, – посоветовал Конёк.

Бак оказался забит дохлыми тушками.

– Ненавижу тараканов! – проворчал Сафрон, брезгливо вычищая бак.

– По-моему, это крысы.

– Крысы – это те же тараканы, отожравшиеся на стероидах, – он приподнял трупик за хитиновое крыло, пальчики на лапках судорожно поджались. – Всю ночь к цистерне подбирались, пакость, – Сафрон отшвырнул тушку. – Поразительно! Крысы становятся токсикоманами. В "МК" говорится, что это ещё один симптом. Даже животные идут на самоубийства.

– Похоже, "МК" по-прежнему печатает всё ту же чушь.

– А киты, которые выбрасываются на берег? А олени, которые ложатся на шоссе? – отбросив тушку, Сафрон полез в кабину.

– Киты всегда выбрасывались на берег. А олени просто переходили дорогу в поисках пищи.

– Это тоже симптом: раньше им хватало пищи. Это всё следствие парникового эффекта, дефолиантов и демагогов. Животные впадают в депрессию. Я тоже могу впасть в депрессию. – Задумался. – Глотну-ка керосина для профилактики. – Достал канистру из-под сиденья. – Не желаешь хлебнуть? Чистый "666-й", урожай девяносто первого года, ещё из раньших запасов.

– Ну, если только "из раньших". – Бензовоз, стеная и кашляя, как старый кандальник, тронулся в путь, волоча за собой ржавую цепь.

По дороге их обогнал громадный трейлер с вызывающе яркой надписью во весь борт: «ОБЩЕДОСТУПНЫЙ АНАТОМИЧЕСКИЙ ТЕАТР».

– Тоже на ярманку торопятся. Артисты, – прокомментировал Сафрон. И запел что-то скабрезное про "артистов".

Через некоторое количество миль и куплетов они наткнулись на искорёженный минивэн, накануне проехавший мимо голосующего кукольника. Спутники притихли. Бензовоз замедлил ход. Размазанный по асфальту багаж, россыпи стекла, лужицы крови с машинным маслом безмолвно свидетельствовали о недавно произошедшей здесь трагедии. Конёк, заметив пламя, на ходу выскочил из кабины. Сафрон выкрикнул ему в след что-то гневно-предостерегающее, но притормозил. Горбун, не успев добежать до горящего автомобиля, бросился ничком. Полыхнул бензобак. Приподняв голову после взрыва, горбун увидел перед своим лицом очки с оплавленной оправой и треснутой наборной линзой. Вдали, приближаясь, завопила сирена "Скорой помощи". С призывом поторапливаться просигналил Сафрон. Вскочив, кукольник машинально сунул очки в карман и в три прыжка оказался в кабине. Старая развалюха на предельной для неё скорости рванула с места.

Ярмарка была средоточием местной цивилизации. Нагромождение бесчисленных киосков, ларьков, палаток, лотков и расстеленных газеток, где можно было купить всё – от старой калоши без пары или косточки для любимой собачки до списанного, «почти нового» авианосца армии США, «чуть-чуть подпорченного подлыми дельфинами-шахидками». Публика представляла собой фестиваль мод, рас и профессий – от самых древних до тех, которым название ещё не придумали. И все они жаждали развлечений. Бары, рюмочные, видеосалоны, игорные и другие заведения предлагали для тела и души всё, что можно и что запрещено. И надо всем этим великолепием возвышался шатёр с пылающими буквами «ОБЩЕДОСТУПНЫЙ АНАТОМИЧЕСКИЙ ТЕАТР». Зазывала в клоунском макияже расхваливал чудеса и диковинки, ожидающие посетителей за «смехотворно низкую плату». Счастливцев ожидало «феерическое» представление, гвоздем которого были «анатомические подробности мамзель Нади, антиподистки и красавицы». Были обещаны и дрессировщик Зигфрид с «рыкающим альбиносом», пантомима «Искушение» с драконами и десятиметровым удавом Аспидом, силач Голиаф с группой лилипутов: «потешные давидики с во-о-от такими шнобелями». Так же в стоимость входного билета включалось посещение зверинца и «анатомической галереи», где можно было ознакомиться с «историей уродств и курьёзов природы в заспиртованном и натуральном образах». Шоу уродов представляли: Двухголовая красавица («одна голова хорошо – две краше»), Живой скелет, леди Пузырь, Волчья Пасть.

Представление проходило под патронатом Санитарной Службы (СС). "Донорам вход бесплатный".

Конёк решил расположиться неподалёку. Раскрыл кофр, достал из него свой нехитрый реквизит, куклу, расстелил коврик, накрутил патефон и начал своё представление.

Сначала Буба весело задирал зевак и прохожих, пародируя их походку и манеру речи, пикировался с местными остряками и рассказывал анекдоты: "Эй, толстяк, твой вес скоро будет влиять на орбиты ближайших планет!" Или сварливым супругам: "Глядя на ваши рожи, непонятно, как вы можете разговаривать друг с другом, сохраняя серьёзное выражение лица". И т. п. Прохожие покатывались с хохоту.

Когда зрители окружили импровизированную сцену, пластинка сменилась на арию из "Паяцы" Леонкавалло, и началась пантомима: вначале марионетка кривляется и выделывает потешные коленца. Внезапно Буба обнаруживает, что несвободен, что он привязан к нитям, ведущим к ваге в руке кукольника. Он пытается делать самостоятельные движения, но раз за разом вынужден проделывать те па, к которым его принуждает кукловод. Марионетка хочет убежать, но её возвращают на сцену. Тогда человечек устраивает бунт. Одну за другой он обрывает нити, связывающие его с кукловодом, постепенно теряя при этом подвижность. И вот остаётся последняя нить, связывающая с пуповиной. Изловчившись, он её перегрызает. Падает. И умирает.

– Цена свободы! – провозгласил кукольник в финале. Затем, подхватив "трупик" на руки, начал обходить публику со словами: "Помогите на похороны бедному артисту". В шляпу полетели монеты и купюры разного достоинства.

Приток средств иссяк с появлением верзилы в цирковом трико, из-под которого выпирали могучие бугры мышц. Видимо, распорядитель анатомического театра послал Голиафа устранить конкурента. Зрители стали быстро расходиться. Перед кукольником осталась стоять только чумазая девочка-подросток с рюкзачком в форме медвежонка за плечами. Под слоем пыли он узнал пассажирку взорвавшегося минивэна.

– Твоё? – спросил Конёк девочку, протягивая ей причудливые очки, пострадавшие в катастрофе.

– Спасибо. Ты был там?

– Мне очень жаль.

Слезинки на её лице прочертили две бороздки и, не добравшись до подбородка, застыли, смешавшись с грязью.

– Ты, наверное, голодна?

– Чур, ты платишь, – оживилась девочка, шмыгнула носом и надела очки.

Кукольник улыбнулся и встряхнул шляпу.

– Пойдём, справим поминки по Бубе.

– Так нельзя говорить про живых, – строго сказала девочка.

– Кто живой? Это просто осиновая чурка, которую я дёргаю за ниточки, – ответил кукольник, собирая реквизит.

– Нет, Буба живой, – настаивала девочка. – Ну, почти живой.

– Ладно, пошли. Как тебя звать-то?

– Панда, – ответила девочка и поправила лямку на рюкзачке.

– Панда. Гм.... А я – Конёк. Странная у нас компания! – Он задекламировал: – "В одну телегу впрячь не можно Конька и трепетную...", да!

Местная забегаловка представляла собой своеобразный клуб ветеранов Дороги. Бродяги всех мастей собирались здесь, чтобы закусить, выпить и поделиться информацией. Кукольника тут знали, уважали и с удовольствием смаковали истории о его похождениях. И потому его появление на пороге с юной незнакомкой не осталось незамеченным.

– Это заведение – бактериологическая бомба, – брезгливо поморщила нос его спутница, когда Конёк, устраиваясь за столиком, смёл с него остатки предыдущей трапезы. Но села.

– А! Провалиться мне в собственную задницу, если это не наш сказочный герой! И... с юной госпожой! – поприветствовал вошедших толстяк за стойкой.

– К счастью, тебе это упражнение недоступно из-за размеров собственного живота, – обрадовался старому другу Конёк. – Панда, познакомься: это Сумо, самурай от кулинарии.

– Даже совершив харакири перед императорским дворцом, он никогда не станет японцем, – продолжала вредничать Панда.

– Извини, Сумо, у девочки переходный возраст. – Конёк строго посмотрел на Панду.

– Не печалься, что люди не знают тебя, но печалься, что ты не знаешь людей, – поклонился бармен. – Что молодая госпожа будет есть? Побеги бамбука?

– Большой пакет чипсов с беконом... И пиво, – отомстила Панда за "девочку".

Конёк ограничился гамбургером и стаканчиком "за счёт заведения".

Когда заказ принесли, Конёк не удержался от замечания:

– Странная диета для молодой девушки.

– Ты тоже, гляжу, не овсянкой питаешься.

– Артисту нужны калории, – Конёк откусил от громадного бутерброда. – М-м! Вкусно, как у мамы!

– Твоя мама работала в "Макдоналдсе"? – съязвила девочка.

– Я вообще не помню своих родителей.

– А я – помню.

Повисла неловкая пауза.

Панда сняла запотевшие очки. Протёрла их о подол. Огляделась вокруг. Посмотрела на Конька. Надела свои разноцветные очки. Снова посмотрела на Конька:

– Странно, но ты не изменился.

– Люди редко меняются так быстро, – дожёвывая бутерброд, промычал кукольник.

– Я надела очки, и все вокруг пришло в норму, а ты не изменился.

– Ты хочешь сказать, что я ненормальный? Ну, это профессиональная болезнь, – попытался отшутиться Конёк.

– Дело в том, что я страдаю редкой формой астигматизма, – серьёзно продолжила Панда. – Без очков я всё вижу в искажённом виде. Но это не просто искажение пропорций, как на картинах Эль Греко – у него был обычный астигматизм. Мне без очков всё кажется не тем, что есть на самом деле. Так же, наверное, видел Босх.

И Панда поведала Коньку о своих «видениях». О Доброй Круглой Рыбе, которая каждое утро всплывала в небо и согревала всё вокруг светом своей золотой чешуи. О суетливых призраках, которые дарили ей ненужные игрушки, лечили от несуществующих болезней, кормили несъедобным обедом и хотели, чтобы их называли мамой и папой. О настоящем пире, который начинался на поляне, когда она убегала от призраков. О скачущих, роющих и летающих друзьях, называвших её Пандой. О выводке крысят, которых она, будучи совсем ещё ребёнком, лазая по деревьям, обнаружила в гнезде. Крысята тоже были маленькие, мягкокрылые и казались совсем беспомощными, пока девочка не захотела поиграть с ними. Тогда самый крупный из них вцепился ей в палец той своей головой, на которой открывалась пасть, полная острых зубов. Панда брезгливо стряхнула его, ударив головой о ветку, да так сильно, что у него вылетели передние зубы. Другая голова крысенка, та, что с красными глазками, долго сверлила Панду запоминающим взглядом. Третья же, состоящая только из рыскающего носа, навеки впитала запах обидчицы.

Конёк слушал и видел, как Добрая Круглая Рыба устало шла на нерест вверх по извилистой протоке Млечного Пути. Пути, на котором он был первым автостопщиком. Видел, как икринки вспыхивали вокруг него звёздами и разноцветными мальками торопились к собственным Вселенным. И как Круглая Рыба, выполнив свой материнский долг, довольно нырнула за горизонт, заплескав тёмно-синий небосвод потёками оранжевой и пурпурной акварели.

Затем крысята подросли и полетели грызть рыбу. А Добрая Круглая Рыба, выпучив глаза, только молча шлёпала губами и шевелила плавниками. И так повторялось день за днём. Внизу похолодало, и они с Пандой, кутаясь в плащи, гуляли по осеннему ковру, устланному крупной золотисто-красной рыбьей чешуёй. Крысиных стай в небе становилось всё больше. Друзья стали исчезать один за другим. Праздники на поляне прекратились. И вот, выбежав одним сумеречным утром на опустевшую поляну, Панда обнаружила в небе лишь фосфоресцирующий полуобглоданный рыбий скелет, плавающий кверху брюхом. Оскаленные челюсти продолжали открываться в беззвучной мольбе. Многоголосый крысиный писк заполнил всё пространство. Девочка заткнула уши и с криком бросилась в дом.

– С испугу меня родители сдали в дурку, – продолжала Панда, – в Стационар. Нейролептики, сульфазин, инсулиновый шок... Ничего не помогало. Потом какой-то заезжий светило прописал мне очки с корректирующими стёклами, и я стала видеть правильно. Как все. И родители успокоились... Теперь уже навсегда.

– Ты веришь в Бога? – попытался утешить её Конёк.

– Да! И в Рождество, и в Санта-Клауса. И в то, что, когда умру, буду кататься с Иисусом с Голгофы по снегу на голой жопе! – сорвалась Панда. – Не обращай внимания, – почти без перехода извинилась она, – просто у меня ПМС.

– Что у тебя?

– Пэ-мэ-эс – предменструальный синдром.

Конёк остолбенел.

– Извините, мне нужно "попудрить носик": пиво, знаете ли, – и убежала.

Пока Конёк в одиночестве переваривал бутерброд и обрушившийся на него поток информации, за их столик подсел импозантный мужчина средних лет:

– Вы не потратите на меня немного времени?

– За душой ни хрена, кроме свободного времени. Его и трачу, – проворчал Конёк.

– Могу предложить вам способ поправить своё материальное положение.

Он представился:

– Пасюк Лавр Ильич, антрепренер и главный патологоанатом "ОБЩЕДОСТУПНОГО АНАТОМИЧЕСКОГО ТЕАТРА".

После традиционного выражения восхищения талантами кукольника он предлагает ему продать марионетку. Конёк отказывается. Антрепренер продолжает торговаться и предлагает влиться с его номером в основной репертуар тетра. Он намекнул даже на вероятность партнёрства и большие барыши. Конёк обещал подумать. Когда вернулась Панда, посетитель встал и откланялся с преувеличенной вежливостью. Положив на стол две контрамарки на вечернее представление, он пообещал «там и продолжить разговор».

– Кто это? – спросила Панда.

– Потенциальный благодетель бедного артиста.

– Да у него на роже написано: съел младенца под салат из венка с могилы своего дедушки. К тому же его парфюм странно пахнет, – принюхалась, – пахнет крысиным дерьмом и... – Панда замерла, потом её охватила дрожь. – Я вспомнила: когда их убивали, пахло так же – крысиным дерьмом и формалином. Остановите его! – Девочка бросилась к выходу, сбивая по пути столики и посетителей. Конёк бросился за ней, схватил в охапку и попытался успокоить. Вырываясь из его объятий, Панда потеряла очки. Её зрачки расширились, она завертела головой по сторонам: – Крысы! Там крысы! Не отдавай меня крысам! Конёк, ты должен их остановить! Должен!

– Всё в порядке, Панда, всё в порядке, просто ты перевозбудилась, у тебя опять галлюцинации. – Конёк попытался влить в неё глоток из своего стакана.

– Ты такой же, как все! – Стакан вылетел из рук кукольника. – Такой же, как все они. Они ничего не сделали. И ты ничего не делаешь. Ты не плохой человек, просто... Просто тебя ничего не касается!

– Эй ты, горбун! – из тёмного угла появились силуэты в санитарной униформе. – Угомони свою сучку, а то мы мигом определим обоих куда следует!

Бармен вышел из-за стойки и, проложив своим могучим пузом дорогу к представителям Санитарной Службы, методично, одного за другим, повышвыривал их в окно. Это действо было произведено с такой грацией и достоинством, что вызвало у посетителей бара шквал аплодисментов.

– Кто может выходить, минуя дверь? – процитировал Конфуция бармен. – Но почему не следуют этим путём?

Панда, не сводя с него восхищённого взора, отвесила церемонный поклон. Сумо ответил ей тем же:

– Молодая госпожа хочет ещё что-нибудь?

– Да, побеги бамбука.

Договорившись с Сумо о ночлеге, кукольник со своей спутницей отправились на вечернее представление. У главного входа выстроилась изрядная толпа. Очередь поменьше и поорганизованнее выстроилась у дверей с надписью «Донорский пункт».

Усадив Панду в ложу для гостей, Конёк отправился на поиски антрепренёра. Тот ждал его в помещении анатомической галереи, среди "уродств и курьёзов природы в заспиртованном и натуральном видах".

(Этот эпизод перебивается соответствующими номерами из шоу)

– Какой-то странный запах, – ноздри кукольника нервно дёрнулись.

– Формалин, – объяснил Пасюк. – Некоторые наши экспонаты подвержены тлению и нуждаются в консервации.

– Как в морге?

– Только хранятся дольше.

– Ничего себе консервы! – присвистнул кукольник, рассматривая василиска, затем гомункулуса, крысу о трёх головах. Когда кукольник задержался у крылатой лошадки, у него возникло ощущение, что голова крысы, та, которая с глазами, неотступно следит за ним.

– Так зачем вам Буба? Мой "уродец" вроде не вписывается в концепцию вашей экспозиции. Или вам нужен я? – Конёк, вызывающе указал на свой горб.

– Весьма проницательно, – терпеливо ответил Лавр Ильич, – только твоё увечье здесь ни при чём. Нам необходим твой талант. Ты можешь стать человеком, способным осуществлять все свои желания.

– Ага! Карнеги? Дианевтика? Гипноз? "Как заработать свой первый миллион?" – Конёк забавлялся чревовещанием, включая в игру экспонаты галереи и имитируя манеру популярных ток-шоу. – Это вроде не ваша специализация, господин "главный патологоанатом".

– Не торопись с выводами, господин паяц, мне чаще, чем хотелось бы, доводилось препарировать человеческие мозги. – Пасюк подошёл к стеллажу, уставленному прозрачными сосудами с мозгами различного размера и формы. – Мозг аккумулирует колоссальную психическую энергию и при определённых условиях высвобождает её. В результате возникают создания психики – можешь назвать их воплощёнными мыслями, или мечтами, если желаешь. И отдельные люди могут материализовать их. Это биологическое свойство сродни партеногенезу.

– Партеногенез... Погодите, погодите... Это, кажется процесс репродуцирования без полового контакта, верно?

– И ты им владеешь.

– ?..

– Буба – твоё творение, верно?

– Но я его смастерил собственными руками, вот этим резцом, – приложил руку к висевшему на груди инструменту Конёк.

– Всего-то?

– Ну, немного изобретательности, электроники...

– И?..

– Наверное, таланта.

– Именно! Называй это как угодно, но ты обладаешь даром, который необходимо развивать. И тогда ты сможешь творить, не прилагая физических усилий, – вдохновенно жестикулировал Лавр Ильич. – Ты принадлежишь к элите, Конёк. Присоединяйся к нам.

– К кому это "к нам"?

– Мы – настоящие. Настоящих людей не так много. Большая часть мира населена существами, придуманными горсткой избранных. Как ты думаешь, почему их интересы так ограниченны, а кругозор так узок? Большинство из них вовсе не люди, а дикобразы.

– Дикобразы?

– Да, ублюдки, "дикие образы" – так мы называем стихийные порождения психики. Моя труппа изучает их, систематизирует и берёт под контроль. Мы боремся с анархией разума, пытаемся навести в мире порядок.

– Да, ваши амбиции не вмещаются в целую жизнь!

– Естественно, – самодовольно ухмыльнулся Пасюк. – Зато целые жизни они вмещают в себя.

– Кто-то из нас сошёл с ума.

– И ты убеждён, что это я. Посмотри, – антрепренёр показал на экспонаты галереи, – демоны, тролли, гарпии, пигмеи, албасты (прости, Господи)... и прочая пакость. И это не бутафория и не мистификация таксидермистов. Здесь собраны ранние, неосознанные творения, твари. Ментальные выкидыши, так сказать.

– Значит, вся история, мифология...

– ...а также химия, физика, география – частичный продукт коллективного бессознательного истинно живущих, – подхватил патологоанатом.

– А эти..., истинно живущие понимают, что делают?

– Немногие. Очень немногие. Мир полон истинно живущих людей, которые чувствуют себя обездоленными, людей у которых есть всё, что они себе пожелают, и, тем не менее – они несчастливы. Людей, которые чувствуют своё одиночество в толпе. Ведь мир по большей части населён фантомами.

– И ты от одиночества сотворил себе весь этот цирк.

– Не весь. Здесь работают и наши коллеги, – он выделил слово "наши". – Вот Зигфрид создал себе великолепный экземпляр уссурийца, – словно по команде, тигр бросился на прутья клетки, – антиподистка Надя – незаметных помощников, – мимо них просеменили крохотные карлики. – А...

– ... а братья-педерасты коллективным усилием вообразили семимильный член, и на свет появился златокожий удав, – догадался Конек.

– Наоборот, это Аспид их сотворил, – невозмутимо ответил патологоанатом.

– Змеюга?

– Не только человек способен грезить. А братьев зовут Адам и Ева. После первого канонизированного провала змей решил попробовать однополую комбинацию. – Антрепренёр закурил сигару. – Вот так мы и живём. Творцы и твари – под этим шатром все равны.

– Но ЕМУ нет равных! – сверкая сценическим бикини, на пороге галереи появилась антиподистка Надя. Она грациозно подлетела с поцелуем к боссу и покривилась. – Ты не мог бы на время прекратить сосать эту дрянь?

– Если вас это беспокоит, мамзель, – Пасюк медленно сжевал и проглотил сигару. – Это Конёк, – представил он кукловода. – Наденька, познакомь пациента с труппой, – и церемонно удалился.

– Начнём знакомство... с меня? – многообещающе улыбнулась Надя.

Когда представление закончилось, Панда, тщетно прождавшая Конька у выхода, вернулась к Сумо и устроилась спать в отведённой для них мансарде.

– В тот день, когда Учитель плакал, он не пел, – этими словами Сумо встретил припозднившегося кукольника. – Я разорён.

Санитарная Служба запретила торговлю спиртным в заведении, чем окончательно подорвала его бизнес.

– Так и написано: "...запрещается. Главный Патологоанатом Санитарной Службы Пасюк". Даже точку в конце не поставил, эсэсовская сволочь.

И вот он, с серьёзными намерениями, сидит в окружении батареи разномастных бутылок.

– Кажется, мне знакома эта "сволочь", – задумался Конёк. – Внесём-ка ещё один пунктик в нашу сделку.

– Не стоит. Когда протрезвею, уйду на пенсию.

– По инвалидности. В твоём возрасте не следовало бы так много пить, – назидательно заметил Конёк.

– Давай не будем считать года, печали и выпитые бутылки. Тебе уже тоже не пристало по дорогам автостопом маяться. – Бармен налил обоим.

– Когда ты в дороге, ты выпадаешь из жизни, – задумался кукольник. – Едешь откуда-то – куда-то, сам не зная хорошенько, кто ты такой. Можно пялиться в ночное окно: тени, луна, звёзды, сигналы встречных грузовиков. Кто за рулём? Такие же свободные души, – Конёк приложился к стакану. – Я всегда считал себя хорошим кукловодом. Артистом! А сегодня узнал о манипуляторах покруче.

И он рассказал Сумо о том, как на заре времен существовала горсточка "истинно живущих". Как сначала, сами того не зная, они силой своего желания сотворили себе возлюбленных и врагов, друзей и рабов, населили мир богами и демонами. Как некоторые из "истинно живущих", постепенно осознав собственную силу, стали использовать свои возможности к собственной выгоде. Но не все они "ведали, что творили". Проходили века, население планеты пополнилось случайными порождениями смутных желаний, страхов, надежд и неудовлетворённых амбиций. Эти стихийные существа, "дикобразы" (порождённые диким образом) мешали целенаправленным опытам "реальных" скроить мир по своим меркам, и они организовались, чтобы общими усилиями покончить с анархией и навести "порядок".

– И чего теперь стоит моя свобода? – спросил Конёк. – К чему Дорога? Автостоп?

– Дорога существует не ради цели, а для путешествия, – возразил Сумо.

– Кто я теперь, кукловод или марионетка? – продолжал Конёк. – И что вздумается паршивому ублюдку, дёргающему меня за нитки? И зачем тогда вообще жить?

– Птицы перед смертью горестно кричат, люди перед смертью говорят о важном.

И они долго выпивали и говорили «о важном», о важном и о печальном, о своём и чужом, рассуждали о концах и началах... А когда Конёк отправился спать, Сумо всё ещё продолжал беседовать с другом:

– Не то чтоб мне не нравился ваш путь, но сил моих недостаёт.

– В ком сил не достаёт, на полпути бросают. А ты ещё не начинал идти!

Поднявшись в мансарду, кукольник остановился перед спящей девочкой. Во сне Панда горько плакала. Конёк пытался было утешить её, погладить по голове, но в последний момент отдёрнул руку – кофр с реквизитом, сияющий в лунном свете коваными уголками, с грохотом перевернулся с торца вверх крышкой. Панда не проснулась. Кукольник осторожно открыл крышку и достал Бубу. Расправил нити, качнул коромыслом, и вот марионетка, на цыпочках, бормоча колыбельную мантру, приблизилась к плачущей во сне девочке. Буба присел на краешек постели и осторожно погладил Панду по голове. Панда всхлипнула, перевернулась и, не просыпаясь, уложила куклу рядом с собой. Конёк, сидя на своей койке, долго смотрел, как девочка в объятиях Бубы успокаивается. Потом и сам уснул.