Текст книги "Рассветный шквал"

Автор книги: Владислав Русанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Упорно задувающий с севера суховей, казалось, притих на время с тем, чтобы дать уставшим путникам передохнуть, насладиться лесной прохладой вкупе с речной свежестью.

Длинный переход через весь Ард’э’Клуэн, по краю Лесогорья, в поисках брода, который они так и не нашли, а потому переправлялись вплавь, доверившись не по-звериному разумным лошадям и милости стихии, измотал молодые, еще не привыкшие к постоянной усталости тела.

Ровно дюжина сидов спала вповалку на расстеленных прямо на голой земле потниках. Спали, не снимая кольчуг и не отстегивая перевязей с мечами. Пусть лучше эфес всю ночь упирается под ребра, давит хребет, чем, вскочив по тревоге, оказаться безоружным перед лицом опасности.

Двое, согласно строгой очередности, были отправлены в охранение. За пределы лагеря. Туда, где алые и оранжевые отблески костра не нарушали естественного ночного полумрака, где фырканье и глухие удары копыт о землю коней, умаявшихся не меньше всадников, не помешают расслышать шорох сухой листвы, треск сучка под каблуком крадущегося врага, скрип натянутой тетивы.

Так учил молодежь старый Этлен – лучший клинок Облачного кряжа за последнюю тысячу лет. Воин, перевидавший больше боев, чем иные из его спутников провели ночей вне крова родительских замков.

В него последние месяц-полтора будто подгорный демон вселился – муштровал юнцов преизряднейше, не давая ни покоя, ни роздыху. На марше заставлял полдороги пробегать, только чуть придерживаясь за путлище. А то принимался скакать, как хватун клешнястый, вокруг своего коня. Спрыгивать-запрыгивать, под брюхом пролезать, под шею нырять. И молодых перворожденных повторять за собой принуждал. На ежевечерних привалах отдых тоже полагался все больше лошадям. Предводительница отряда – Фиал Мак Кехта – не раз, прикрывая ладонью неуместную улыбку, наблюдала, как вьются вокруг Этлена трое, четверо, пятеро юношей-сидов, а старик, видевший в двадцать раз больше зим, чем каждый из них, плавно движется, экономно и скупо отводя сыплющиеся на него со всех сторон удары настоящего, боевого, а не затупленного для учебной схватки оружия. Словно ведет утонченную даму в праздничном ан-мор-тьехе по мозаичному полу замка Эохо Бекха на балу Дня Преддверия Стужи. Только малость не по-придворному прихрамывает – припадает на ногу, покалеченную в знаменитом сражении у Кровавой Лощины.

Воительница легонько улыбнулась своим мыслям, поправила отросшую за время путешествия челку, и тут же на ее лицо вернулась та мрачная суровая решимость, с которой бросала она в набеги на людские поселения отряды мстителей-сидов. Прикосновение к волосам напомнило, как в морозную ночь березозола она обрезала их остро отточенной сталью меча, поклявшись изводить проклятых салэх везде, где только достанет, дотянется клинком ли, самострельным ли бельтом.

Душа ее умерла в ту ночь, оставшись на выгоревших руинах стен Рассветных Башен – родового замка ярла Мак Кехта. Улетела к затянутому снеговыми тучами небу над Облачным кряжем вместе со смрадным дымком от сгоревших тел соплеменников. Весь уклад жизни высокородной сиды, привыкшей к балам, охотам и поклонению кавалеров, разрушился и превратился в ничто. Остались только боль, смерть и жажда мести.

Сидевший напротив нее на брошенном у костра потнике Этлен заметил печаль, омрачившую и так не слишком радостное лицо его феанни.

– Ты опять вспоминаешь?

Телохранитель имел право относиться к госпоже как к маленькой девочке – некогда он служил живым щитом еще отцу ее супруга-ярла. Тому самому Мак Кехте, что первым поклялся извести салэх и развязал Войну Утраты.

– Да, Этлен...

Фиал немного помолчала, пошевелила веткой угли затухающего костра. Пламя вновь весело вспыхнуло, вцепилось в сухую деревяшку.

– Вначале я думала, что со временем боль отступит, сотрется, но... Я забываю о ней только лишь во время боя. А потом...

– Потому, что ты не слушаешь меня. Боль и страдание нельзя залить кровью врага. Ты попыталась. И вот результат.

– Опять мы о том же? Сколько можно, Этлен? Я буду убивать салэх, пока мои руки способны держать оружие. Что бы ты ни говорил! – Мак Кехта затушила веточку, ткнув ею в пересохшую землю.

– Даже тех, кто и слыхом не слыхивал о твоей беде? Кто никогда не брал в руки оружия? Пахарей, лесорубов, трапперов?

– Всех! Под корень! Грязные твари не имеют права на жизнь.

Этлен легким движением поменял позу, вытянув вперед увечную ногу.

– Наверно, я кажусь тебе странным, феанни. Но я стар, очень стар, а старость заставляет по-другому смотреть на жизнь даже бессмертных. Я принялся задумываться. Странно для мастера клинка и рубаки, не так ли?

– Странно для перворожденного проявлять жалость к ублюдочным тварям, кои во сто крат хуже лесных зверей. Те убивают для пропитания. Даже стрыгай!

– Перворожденного... – Глаза воина сузились, а взгляд стал подобен двум острым сосулькам. – Я был младенцем, феанни, когда грифоноголовые корабли ткнулись форштевнями в черный песок закатного побережья. У нас не принято вспоминать, что мы пришельцы в этой земле. Беженцы, изгнанники...

Мак Кехта вздрогнула:

– Что ты говоришь?

– Истинную правду. Первую сотню лет нашего пребывания на материке Эохо Бекхом еще не был наложен запрет на эти воспоминания. И отец успел рассказать мне, как мы покидали свои острова...

– Постой, Этлен! Я не могу поверить.

– Я понимаю, феанни. В такое трудно поверить. Ты просто выслушай старика. Я чую скорую смерть. Было бы несправедливо уйти из этого мира, унося за край свое знание. Хотя, рассказывая это тебе, я нарушаю королевский запрет и, как истинный сид, должен пасть на меч.

Этлен замолчал. Потом тряхнул длинным хвостом белых волос и потер больное бедро.

– Ладно, слушай, феанни. Нести в себе тайну, не известную почти никому из ныне живущих, тяжелее, чем принять смерть от собственного клинка. Б’энехт Ольен. Благословенная Земля. Фаагэйл Ольен. Покинутая Земля. Демоны огненных недр наших гор пробудились и хлынули наружу потоком расплавленного камня. Алые реки сжигающей все на своем пути лавы. Вся мощь благородных ярлов, все искусство волшбы, накопленное филидами, оказались бессильны перед гневом стихии. Бездушной и безжалостной...

– Ты так говоришь, будто видел все своими глазами.

Телохранитель кивнул:

– Отец умел рассказывать. Иногда мне самому кажется, что я вижу дымящиеся потоки, слизывающие камень скал и замки вместе со всеми в них живущими. Как клубы пара вздымаются к суровому синему небу там, где огненные реки впадают в студеные морские воды. Лишь малая часть народа сидов ушла с островов. Они захватили с собой на корабли то немногое, что в силах были спасти. Военный вождь Эохо Бекх повел нас на восход солнца, где, как ведомо было из рассказов путешественников, тянулся огромный пустынный материк.

– Пустынный... Значит, мы все же первыми здесь оказались. Мы, а не грязные салэх. – Фиал с силой хлестнула веткой по вновь подернувшимся багровой корочкой углям. Взметнулся фонтанчик искр, высветив на мгновение лица собеседников.

– Пустынный по наивному убеждению наших путешественников. Здесь были жители. Народ фир-болг. Сейчас ими пугают малышей. Зовут злыми болгами...

– Но ведь была война с фир-болг?

– Была... Война ли? – Горькая усмешка скривила губы Этлена. – Я был еще слишком молод. Мне не доверили обнажить клинки. Но я знаю, болги не начинали ее. Больше того, они всеми силами старались войны избегнуть. Мы, перворожденные, как сейчас принято говорить, сиды, начали ее и довели до победного конца. Народа фир-болг больше нет. А мы стали полновластными хозяевами материка, покуда с засушливого юга не поползли в благодатный северный край дикие орды салэх. Людей.

– Ты противоречишь сам себе, Этлен. Ладно, мы уничтожили болгов. По-твоему, они были мирным и дружелюбным племенем...

– Не так, феанни. Они просто были другими, отличными от нас. За что и поплатились.

– Хорошо. Мы уничтожили болгов, которые не оказывали сопротивления. Пусть мы не первые. Не перворожденные. Но салэх-то пришли все равно после нас!

– Пришли на север после нас, – поправил ее Этлен. – Кто знает, сколько они жили на юге, за горами Крыша Мира, по сравнению с которыми Облачный кряж, что муравейник у подножия холма?

– Дикие, грязные животные, не знавшие металлов, магии, даже огонь считавшие чем-то подобным прирученному зверю?

– Пусть так. Волки тоже всего этого не знают. Им объявили войну?

– Волки жгут наши замки?

– Салэх в то время тоже не помышляли о войнах с нами. Ты права, феанни, они были дики, невежественны, но не воинственны.

– И в войнах с невоинственными салэх мы утратили все земли южнее Ауд Мора?

Этлен развел руками:

– Салэх обладают одной способностью, которой нам не дано. Они отлично приспосабливаются ко всему новому, перенимают знания и дальше уже совершенствуют их по своему усмотрению.

– Просто чудесные домашние зверюшки! – В голосе Мак Кехты звенел нескрываемый сарказм.

– Да нет. – Этлен нахмурился, потер шею. – Я боюсь, ты неправильно меня поняла, феанни. Я не заступаюсь за них. В конце концов, слишком много моих братьев по клинку пало от рук салэх. Я убивал их и буду убивать. Если на то возникнет необходимость. Я только хочу отдать должное сильному, опасному, непримиримому противнику. Тем более что это мы сделали людей такими.

– Ну вот еще!.. – фыркнула, как дикая кошка, сида.

– Тут ты можешь меня не переубеждать. Мы. И только мы. От кого салэх переняли железное оружие? Верховую езду? Основы тактики и стратегии? Ремесла? Магию, наконец?

Фиал молчала, раздраженно ковыряя обгорелой уже до состояния головешки веточкой в костре.

– Видишь. Тебе нечего возразить. Потому, что ты не разменяла ум на высокомерие и гордость, как многие другие. Смекалку на уверенность в своей непогрешимости...

– Ты вдруг заговорил как филид, – промолвила Мак Кехта, обиженно надув нижнюю губу. – А не как воин.

– Чем плохо быть филидом? – усмехнулся Этлен. – Нет, я и не думаю сменить клинки на свитки и амулеты. Просто я стар. Очень и очень стар. А прожитые годы дают опыт, наблюдательность и, в конце концов, время для раздумий.

– Много думать будешь – на клинок напорешься, – отмахнулась сида.

– Э, нет, феанни, если бы я меньше думал, давно уже высох бы где-нибудь на карнизе в ущелье. А так хожу, дышу, дерусь. – Улыбка старика стала совсем лукавой. – Даю тебе ненужные советы. Лезу не в свое дело.

– Так, по-твоему, я не следую твоим советам?

– Конечно, нет.

– А, это ты опять...

– Опять. Я слишком хорошо знаю, что тянет тебя, феанни, на прииск Красная Лошадь.

– Я этого не скрывала! – Довести высокородную сиду, вдову ярла Мак Кехты, до румянца могли немногие вещи в этом мире, но слова телохранителя задели ее за живое. – Красная Лошадь – исконная вотчина Мак Кехты, а значит, принадлежит мне по правде и совести. А самоцветы нужны нам для борьбы с салэх!

– Да? А я так себе думаю...

Договорить Этлену не удалось. Из зарослей донесся громкий выкрик боли, треск ломаемого кустарника, а затем крик пестрого пересмешника – знак тревоги.

Фиал рванулась в сторону. Увы, по мнению телохранителя, недостаточно быстро, о чем свидетельствовал ощутимый толчок в плечо, который и добавил феанни скорости. Она покатилась под защиту окружавших поляну деревьев, успев сжать пальцы на теплом прикладе изящного самострела, наблюдая, как медленно, словно в тягучей патоке, падает потник, накрывая прогоревшие угли, а Этлен длинным прыжком «рыбкой» скрывается во тьме. Слабый свет звезд не отразился от матовых лезвий двух мечей, но они уже продолжали руки старика.

Лежа на спине, Мак Кехта уперлась ногой в крюк самострела, взводя тетиву. Краем глаза она отметила, что юноши-сиды вскакивают без излишнего шума и суеты – уроки Этлена не пропали даром. Один за другим молчаливые тени исчезали в лесу. Такие случаи были тщательно продуманы и отрепетированы – кому охранять коней, кому зайти в тыл напавшему врагу, кому отвлекать на себя его внимание.

Бельт лег на желобок самострела. Фиал осторожно поднялась на ноги и огляделась. В лесу слышался шорох палой листвы и похрустывание сухих веточек под подошвами сапог. Издали доносились слабые голоса. Что же произошло? Где опасность?

Вступить в схватку ей не пришлось. Раздавшийся из лесу хриплый крик хохлатого коршуна послужил сигналом отбоя тревоги. А вскоре к погасшему кострищу вышел и Этлен с близнецами, бывшими в охранении в эту ночь. Лойг поддерживал на весу правую руку, а Дубтах заметно прихрамывал и потирал кулаком поясницу.

– Что случилось? – Голос Мак Кехты мог, если была на то необходимость, звучать как звенящий клинок лучшего закала.

– Прости, феанни, – в один голос произнесли близнецы, при этом Лойг низко склонил голову, как бы подставляя шею под удар возмездия, а Дубтах встал на одно колено.

– Я назначу в дозор кого-нибудь другого, – проговорил Этлен, хитро прищурившись. – Порасспроси пока их, феанни, что да как...

И растворился во мраке среди стволов.

– Дубтах, приведи в порядок костер, – тоном, не терпящим возражений, приказала предводительница, – Лойг, садись и рассказывай.

Пока первый из братьев отбросил в сторону начавший тлеть, издавая немилосердную вонь, потник и, сложив «домиком» сухие веточки, принялся раздувать угли, второй присел, продолжая баюкать руку.

– Я виноват, феанни. Я первый его увидел и излишне понадеялся на свое мастерство...

– Кого «его»?

– Вначале я подумал, что это зверь. Некрупный медведь из черных с рыжей мордой. Он был лохмат и вонял за десяток шагов. Только потому я его и заметил.

– Хорошо же ты следил за нашей безопасностью...

– Если феанни прикажет, я паду на меч, – вздернул подбородок юноша.

– Не прикажу. Здесь каждый на счету, и нет места дурацкой гордости. Продолжай.

– Потом я решил, что это салэх. Он подкрадывался на двух ногах...

– Горный тролль, – на миг оторвался от своего занятия Дубтах.

– Какой тролль! – возмутился Лойг. – Всем известно – тролли пяти локтей в высоту!

– Тролли – это сказки певцов, – оборвала его Мак Кехта. – А в этом салэх-медведе не было, значит, пяти локтей?

– Ниже меня. И шел так неровно, словно пританцовывал. Больной, наверное...

– Больной... – Дубтах вновь потер поясницу.

– Я хотел ударить дротиком, но сучок хрустнул под ногой, и он меня услышал.

– Хороши оба, – усмехнулась Фиал. – Один смердит, другой трещит валежником.

– Дальше все было так быстро, – продолжал Лойг. – Вместо того чтобы бежать в сторону или назад, он кинулся на меня...

– Толковый салэх, – проговорил Этлен, неслышно выступивший из тьмы в круг, освещенный отблесками пламени. – На его месте я поступил бы так же. Сколько вас можно учить? Атакуют – сокращай дистанцию, ныряй под удар. Противник этого не ждет, и в том твой шанс.

– Да, он так и сделал. Поймал дротик позади наконечника и крутанул меня мимо себя.

– А я бы еще и по затылку наподдал, – нахмурился старик. – Учишь вас, учишь...

– Я услышал, как закричал Лойг. – Дубтах подложил в костер пару веточек потолще. – Кинулся на помощь.

Юноша замолчал, смущенно сопя. Даже неяркий свет бегущих по сушняку оранжевых язычков огня давал возможность разглядеть румянец на его щеках.

– Продолжай, продолжай, – ободрила его Мак Кехта.

– Это не салэх и не сид. Это тролль. А может, демон. Я даже не успел замахнуться.

– Позволь-ка я попытаюсь угадать. – Этлен присел, по привычке вытягивая больную ногу. – Думаю, он подсел под тебя, подхватил за пояс и кинул себе за спину. Так?

Дубтах кивнул.

– Мастер. – Телохранитель потер подбородок. – И у него теперь есть дротик?

Снова кивок.

– Так я и думал. А после он убежал?

– Да.

– Хотя мог успеть убить вас обоих, пока подбежит подмога. И даже по два раза каждого, учитывая превосходство в мастерстве...

– Что-то я не пойму, – прервала его Фиал. – Кто же это был?

– Кто знает? Не зверь. Это точно. Возможно, салэх. Я слышал, у них стали появляться истинные мастера клинка.

– А что мастер клинка делает один в лесу? Или нам ждать армию в гости?

– Что он делает в лесу? Загадка, которую нам, боюсь, уже не разгадать. Второго шанса себя изловить он не даст.

Близнецы виновато склонили головы.

– Он опасен? – Мак Кехта невольно оглянулась назад, в непроглядную тьму.

– Не думаю. Вернее, не опаснее космача или медведя. Но в краях, где бродят такие салэх, я бы удвоил осторожность.

– И все же я не понимаю, откуда...

– Никто этого не понимает, феанни. Не ломай голову. А вы, оба, – Этлен строго глянул на провинившихся братьев, – быстро спать. Завтра мы с вами особо займемся боем без оружия. Не для того я взялся вас учить, чтобы какой-то приблудный салэх за одну ночь вывел из строя сразу двоих.

Молча, не произнеся ни слова, юноши повиновались.

Когда шорох их шагов стих, телохранитель задумчиво произнес, глядя в костер:

– Не один ли это из тех салэх, что вырезали отряд Лох Белаха?

Сида вздрогнула.

– Я знаю, феанни, что, а вернее, кого ты ищешь в окрестностях Красной Лошади. Лох Белах сам был мастером клинка, и его воины тоже подбирались один к одному. Куда же они исчезли?

– Ты думаешь, Этлен?..

– Да, я думаю, там, где по лесу бродят дикари с такими навыками рукопашной, мог пропасть и отряд посильнее, чем у него. И посильнее, чем наш.

– Да пусть они будут хоть трижды мастера, – взвилась Мак Кехта, – я накормлю их сталью и заставлю подавиться собственными кишками!

Этлен покачал головой:

– Интересно было бы мне сразиться с ночным гостем хоть на мечах, хоть без оружия.

– До сих пор у тебя не возникало сомнений в собственном мастерстве.

– Непобедимых не бывает, – отрезал воин.

Посидел немного, вздохнул и, поднимаясь, добавил:

– Пора отдыхать, феанни. Ложись. А я проверю, как там наша охрана.

И уже на границе света и тьмы обернулся и взглянул сиде прямо в глаза:

– Заметь, феанни, он их пощадил. Грязный, вонючий, зверообразный салэх сохранил жизни двум пытавшимся его убить перворожденным. Есть над чем поразмыслить, верно?

Глава IV
Отроги Облачного кряжа, прииск Красная Лошадь, жнивец, день пятнадцатый, вскоре после рассвета.

Утро начиналось как всегда.

Скрипнул топчан за перегородкой из корявого горбыля. Шорох одежды. Шлепанье босых ног по земляному полу. В сенях приглушенно брякнуло ведро и осторожно, без удара, притворилась дверь. Гелка убежала к реке по воду.

Пора вставать. Рассвело.

Я откинул шкуру, заменяющую одеяло. Чем хороши полуземлянки, так это прохладой. Даже в последний летний месяц холодный воздух, тянущий из устья шурфа сквозь щели в притворенной ляде, вынуждал ежиться и торопил побыстрее напялить на себя одежонку. Странно подумать, что еще год назад легкий сквозняк вызывал раздражение и досаду. Вот уж воистину – все познается в сравнении.

Посидев какое-то время босиком – пол так приятно холодил пятки, – я поднялся и начал копошиться по хозяйству. Прежде всего растопил печь. Еще одна му2ка, которой мы обязаны упрямому суховею. До этой весны печь внутри дома была благом, спасением не только в зимнюю стужу, но и в не балующие теплом летние деньки, осеннюю сырость и весенние заморозки, а тут вдруг стала сущей пыткой! Мне-то хорошо – позавтракаю и в холмы, а Гелке предстояло целый день вертеться у пышущего жаром очага.

Подбросив в топку дровишек, я волей-неволей полез в шурф. Ох, как не хотелось этого, а что делать? Другого способа хранить припасы у нас еще не придумали. Во всем поселке погреба были только в «Бочонке и окороке» да «Развеселом рудокопе». Теперь остался только в «Бочонке».

Шурф, конечно, тоже не выход из положения. Ну, да лучше такое хранилище, чем никакого.

Мне еще повезло – от прежних хозяев (или хозяина) участка осталась вместительная ниша в стенке на глубине двух саженей, закрываемая двумя крепкими створками с надежным засовом. Мера предосторожности далеко не бесполезная, если учесть, сколько каменных крыс ползает нынче по выработкам.

Каменные крысы. Об этих тварях стоит рассказать подробнее. Южанам, не бывавшим в этих суровых краях, боюсь, меня не понять. Смешно сказать, себя-то я южанином давно перестал считать, хоть и увидел впервые небо в имении батюшки в десятке лиг от благословенного Соль-Эльрина. Конечно, крысы живут везде, где ступает нога человека. В амбарах и подполах, в трюмах кораблей и в храмовых лабиринтах бегают, суетятся, посверкивая красными глазами-бусинками, противные грызуны. Серые и черные, рыжие и бурые, говорят, есть даже белые. И не вывести их ни ловушками, ни ядовитыми приманками, ни прирученными лесными котами, ни длиннохвостыми куницами. Даже совместные усилия объединенного круга учителей Школы, составленного, как на подбор, из чародеев первой ступени посвящения, не давали по-настоящему действенного результата. Только временное облегчение. А через пару месяцев крысы возвращались.

Так вот, в сравнении со своими северными сородичами эти бестии могут показаться милыми домашними зверюшками.

Во-первых, размер. Просто гордость распирает от нашей каменной крысы. Когда зверь сидит, его голова повыше моего колена будет. А прыгучая! С места до горла человеку достает. Ну, на живучесть, положим, и обычные крысы не жалуются. А этих не зря-таки каменными прозвали. Хотя, конечно, это я загнул. Каменными их называют за то, что они в камнях, то есть в скалах, да старых выработках живут. Что они там жрут? Может, заблудившихся старателей? Ну, не стуканцов же. Их сожри попробуй.

Так или иначе, а часто крысиные стаи пробираются в рассечки по ходам, стуканцами прорытым. Поскольку такой лаз и у меня теперь был, несмотря на то что постарался я его забить горбылем да старыми стойками, гуляли твари по моим рассечкам, где сами хотели.

Одно счастье – на поверхность из выработок каменные крысы выбирались неохотно. То ли света солнечного не любили, то ли свежий воздух их отпугивал. Иначе не спасла бы ни прочная ляда на шурфе, ни железный засов. Схарчили бы ночью, сонного.

Их бы и дверцы кладовки не остановили, но, хвала Сущему и неизвестным предшественникам, с умом потрудившимся, ни с лестницы, ни со дна шурфа крысы до желанной цели не дотягивались.

Покряхтев больше для своего удовольствия, я выволок наверх закрытый плотной крышкой казанок со вчерашней похлебкой и взгромоздил его на печь, а сам вернулся снова в шурф за мешочком муки и ломтем сала в пару фунтов весом.

Все-таки худа без добра не бывает. Никогда в жизни мне не удавалось стряпать так вкусно, а главное, бережливо, как Гелка. Такой дочкой любой отец гордиться должен. Хоть родной, хоть приемный.

Легка на помине моя хозяюшка. Голос Гелки послышался с улицы. С кем-то поздоровалась... Кого это еще принесло ни свет ни заря? Для гостей рановато.

Толкнув ладонью дверь, я выглянул наружу. После полумрака шурфа и хижины яркий свет утреннего солнца ударил по глазам, закружил пронзительно-белые пятна, стремительно наливающиеся чернотой, под плотно стиснутыми веками.

– Доброго утра тебе, Молчун, и удачного промысла!

Около моего нехитрого инструмента для промыва породы стоял Белый. Голова, а следовательно, начальник над всем приисковым людом, смущенно переминаясь с ноги на ногу. От этого вся его худая нескладная фигура живо напомнила мне красноголового журавля. Славная птица. Жаль, что так далеко на север не забирается.

Гелка, увидев меня, чуть не бегом проскочила в дом, тихонечко поздоровавшись на ходу. Плеснувшая из ведра вода залила ей юбку ниже колена. Нет, надо-таки сделать коромысло. Вот сегодня же все брошу и смастерю.

– Эй, Молчун, не оглох, часом? – Голова без особой нужды расправил складки рубахи, собранные у справного кожаного пояса с бронзовой пряжкой и кордом в новеньких ножнах.

– Прости, Белый. Задумался. Утра доброго тебе и удачи во всех делах.

Я замолчал, глядя на прокаленное летним солнцем лицо гостя, обрамленное снизу окладистой белой бородой, а сверху зачесанной назад шевелюрой совершенно седых волос. За цвет волос он и получил свою кличку. С таким же успехом за алый оттенок щек и лба мог бы стать Красным.

И ведь не спросишь же его напрямую, с чем пожаловал с утра пораньше? Еще обидится. Чего-чего, а обижать Белого мне не хотелось. Совсем не потому, что он голова, выбранный общим сбором всех старателей Красной Лошади. Просто потому, что человек хороший. В мутной водице свою выгоду не ловит. Рубаха на нем-то вон какая – рукава столько раз подшивались, что скоро до локтей достанут, да и латок гораздо больше, чем на моей. А что до пояса, новехонького, с ладными ножнами, так это для пользы дела.

Я молчал. И голова медлил, не решаясь уведомить меня о цели своего визита. То есть, что это я? Как нобиль заговорил вдруг. Ты старатель, братец. Червь, в земле копошащийся. Кого сейчас видит перед собой Белый? Так себе мужичонка стоит на пороге жалкой лачуги, щурится. Не высок, не низок. Ни худ, ни дороден. Серединка на половинку. Борода русая, сединой траченная. Виски и вовсе, словно мукой припорошенные. А ведь тридцать четвертую зиму еще не встретил. Будущая таковой быть обещает, если Сущий Вовне не даст помереть осенью. В общем, самый что ни на есть обычный парень с прииска. Разве только рубаха чище, чем у других, и залатана аккуратнее. Но это не моя заслуга – Гелка старается. Не дает завшиветь. Да, чуть не забыл. Правое плечо у меня малость выше левого. Это Школа боком выходит. Ученье – свет, а неученым живется легче. Добро, на пользу пошли бы годы за скамьей. Выучился бы, в люди вышел. Жрецов-чародеев уважают и, чего греха таить, побаиваются. Но с моими талантами путь один – храмовым переписчиком в самом лучшем случае, а годам к шестидесяти – в архивариусы. Да не в столице, а где-нибудь в жутком захолустье, на границе с Великой Топью.

– Поговорить бы надо, Молчун... – Белый наконец решился вымолвить слово.

– О чем речь? Конечно, поговорим. Заходи – посидим, потолкуем...

Интересно, что ему от меня нужно? Поселковых законов, как писаных, так и не писаных, я не преступал.

– Давай тут присядем. – Гость кивнул на перевернутый для просушки лоток.

– Давай.

И впрямь, в хижине сейчас печь вовсю пылает. От жары на стенку сразу полезешь. Уж лучше на свежем воздухе.

Мы уселись рядком, как закадычные друзья. Вот так же, бывало, сиживал я с Сотником. Скоро уж год тому назад. Рука сама полезла за трубкой – она у меня всегда в кармашке на груди, так же как трут и кресало. Вытащив ее, я вспомнил, что курить нечего.

– Ты, это, говорят, все тютюнник ищешь? – вздохнул Белый.

Он тоже был заядлым курильщиком и страдал не меньше моего.

– Ищу. Только пока без толку.

Я сунул мундштук в зубы. Хоть так посидеть, коли курева нет.

– Ты поглядел бы в распадке, где вяз молнией расколотый стоит. Когда-то я там натыкался. Лет пять тому назад.

Я с интересом глянул на собеседника. Обычно старатели нашего поселка не склонны к прогулкам по округе. Белый несколько смущенно улыбнулся. Пожал плечами.

– Найдешь, поделишься?..

– Поделюсь, поделюсь... Только был я там. И не раз. Торчит тютюнник. Одни стебли. Не зацвел он этим летом.

– Да уж. – Голова повторно вздохнул. – Повымерз, видать. Ну что ты скажешь, как не задалось с начала года...

– Еще бы. С таким морозами...

Ну не о погоде же и видах на урожай тютюнника толковать он со мной пришел!

– Ты, это, Молчун, слышал, о чем купцы сказывали?

Караван купцов отбыл с Красной Лошади дня три тому назад. Хмурые, издерганные арданы привезли просо, муку, сало, соленую рыбу, иголки, ножи, сапоги... Да мало ли что еще?

Цены, конечно, непомерные. Самоцветов, что я отдал за мерку соли, четыре мерки муки и один моток ниток, с лихвой хватило бы на покупку скромного домика с садиком и фонтаном где-нибудь на окраине Соль-Эльрина. Да у кого язык повернется обвинить торговцев? Пробраться к нам по нынешним временам уже само по себе подвиг, требующий весомой оплаты, а им ведь придется совершать обратный путь.

Но едва ли не бо2льшим спросом, чем товары, пользовались рассказы купцов о событиях большого мира. О войне с перворожденными. О жизни в королевствах... Хвала Сущему, за это платы пока еще никто не брал.

– Купцы много о чем говорили. – Я никак не мог взять в толк, к чему клонит голова.

– Так за что ни возьмись, все каким-то боком нас трогает.

– Это точно. – Вот в чем, в чем, а в мудрости и прозорливости Белому не откажешь.

– Говорят, Экхард вздумал самоцветы в Лесогорье искать. Рудознатца ученого снаряжает. Из самой Вальоны.

– Вальона – славный город.

– Ты бывал там?

– Не привелось. Видел издалека. С побережья. Он ведь на Озере стоит.

– Счастливый ты человек. Повидал в жизни. А я всю жизнь мечтаю на мир поглазеть. И, видно, уже не успею.

– Тьфу на тебя, Белый. – Я сплюнул и сотворил пальцами знак от сглаза. – Ты что – помирать надумал?

– Да нет. – Он глянул на меня удивленно. – Я не то думал сказать. Был я вольной пташкой, старателем, и не сподобился, а теперь головой выбрали... За все в ответе перед обществом. Что теперь о путешествиях думать?

– И то верно.

– Так вот, я думаю себе. Рудознатец рудознатцем... А ну, как не найдет он ничего? Не вздумает Экхард нас к рукам прибрать?

– Экхард может.

Я вспомнил рассказы торговцев о порядках в Ард’э’Клуэне. О регулярных казнях на площади Фан-Белла, о бесчинствах конных егерей и зреющем недовольстве талунов. Монарху арданов только попади под крылышко – обдерет как липку. Куда там перворожденным.

– А про Мак Кехту слышал? – Похоже, мысли наши двигались в одном направлении.

– Говорят, лютует она в Левобережье. Сколько людей побила. Факторий, хуторов пожгла...

– Вот! А я про что толкую? – Взгляд Белого вдруг стал острым и холодным, словно клинок двойной закалки.

– Где Левобережье, а где мы...

– Может, и так. Только я остроухих давно знаю. Ты вот сколько лет на прииске?

– Восемь в цветне было.

– Вот. А я – скоро двадцать. Если остроухие считают Красную Лошадь своей вотчиной, рано или поздно она к нам заявится. А тогда...

Голова зябко передернул плечами. У меня тоже мороз пошел по коже, несмотря на припекающее спозаранку солнышко.

– Я парням сказал еще зимой – оружие, какое от находников осталось, собрать, вычистить, жиром смазать и держать в исправности, – продолжал Белый. – От мечей, конечно, проку мало. Кто у нас ими драться обучен? Никто. Вот только был...

Он махнул рукой. Я кивнул. Что тут скажешь?

А перед глазами вновь возникла морозная ночь, багровые блики костров и скользящий сквозь толпу Сотник с клинком в руках.

– Да чего уж там... Мечи сложил про всякий случай. Пусть лежат – есть не просят. А вот копья, секиры, пара шестоперов... Четыре самострела есть. Только бельтов к ним маловато. Тут у нас один... Ты Хвоста знаешь?

Я опять покивал. Кто ж на прииске Хвоста не знает? Пожилой трейг кличку свою получил за пристрастие к шапкам, украшенным лисьими и енотовыми хвостами. В отличие от многих о себе он рассказывал охотно. Как повздорил с бароном, был порот нещадно, закован в кандалы. Исхитрился удрать в лес. К вольным ватагам не прибился – блуждал один, пока не подстерег барона и не спровадил меткой стрелой в Нижний Мир. Сменял горшки на глину! Наследник вместо благодарности объявил награду за голову дерзкого смерда, и пришлось Хвосту уходить на север. В Ард’э’Клуэн, а потом и еще дальше – в земли, подвластные перворожденным. Старый лучник был одним из немногих, кто совмещал старательский труд с охотой в холмах.