Текст книги "Серебряный медведь"

Автор книги: Владислав Русанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Неправильно спрашиваешь! – весело ответил Гуран. – Не откуда, а куда. Прошлое – тлен. Все в будущем.

Он вдохнул полной грудью и полез наверх.

Сам того не замечая, фра Корзьело втянулся в размеренную жизнь мансиона. Спал почти до обеда. Потом неторопливо прогуливался по окрестностям. Слушал щебетание птиц в рощах, следил за порхающими над лугами бабочками, любовался облаками, скользившими в синем небе. Несмотря на начавшуюся осень, погода стояла отменная. Солнце, легкий ветерок. Уже не жара, но еще нет слякоти и сырости. Самое лучшее время года.

Вдоволь набродившись полями и перелесками, табачник возвращался, чтобы отдать должное великолепной кухне фра Морелло. Правда, строгий лекарь запретил ему употреблять тяжелые блюда – мясо, грибы, сыр. Но изобилие фруктов и овощей скрашивало вынужденное ограничение. Морковь и капуста, печеная репа и тушеный горох, яблоки и груши, всевозможные каши – овсяная, пшенная, гречишная. С топленым молоком и коровьим маслом. С ломтиками сушеных абрикосов и персиков, винными ягодами и лесными орешками.

Хозяин гостиницы воспринял неожиданную болезнь гостя как личный вызов, брошенный ему судьбой. Пусть только кто-нибудь подумает, что в этом его вина! Хворь могла приключиться от чего угодно, но не от пищи, съеденной Корзьело в мансионе.

Кстати, лекарь – и не просто лекарь, а дипломированный медик, окончивший Императорский университет Аксамалы, – так и не обнаружил причину болезни, скрутившей фра Корзьело прямо на ступеньках, ведущих с жилого этажа в обеденный зал. Предположений строилось много, но ни одно из них не подтвердилось.

Желудок? Кишки? Печень? Желчный пузырь?

Все мимо.

Медикус отпаивал табачника отваром цветов ромашки и корней аира. Заливал крутым кипятком траву тысячелистника и спорыш, мать-и-мачеху и листья малины, толченый шиповник и тмин. Настаивал горечавку и цикорий. Временное облегчение приходило, но причина боли не исчезала. Будто демон поселился у фра Корзьело в утробе и рвал ему кишки зазубренным когтями. Так продолжалось почти пять дней. За это время удравший из Аксамалы лавочник едва не сошел с ума от боли. Выл в беспамятстве, грыз подушку и пытался рвать простыню скрюченными пальцами. А потом вдруг все прошло. Будто ничегошеньки и не было.

Лекарь чуть не впал в истерику. Стоило семь лет зубрить науки на подготовительном факультете, а потом еще пять лет вон из кожи лезть на медицинском, чтобы так опростоволоситься! Он, дипломированный медик, не смог ничего сделать, пока болезнь не отпустила сама. А все его ухищрения лишь частично уменьшали страдания болящего. Тоже, конечно, немаловажно, но ведь обидно как! До кончиков пальцев…

Фра Морелло, человек старой закваски, не слишком-то признающий достижения современной медицины, вполголоса бурчал о злом – «черном» – колдовстве, сглазе и наговоре. С тоской вспоминал далекие дни, когда с любой болезнью мог справиться волшебник, помогающий людям почти бесплатно. Жаль, что эти времена безвозвратно минули.[17]17
  Тридцать семь лет тому назад почти все волшебники Сасандры погибли, пытаясь противостоять эпидемии бубонной чумы.


[Закрыть]

В конце концов посрамленный медик уехал с посеревшим от отчаяния лицом. А фра Корзьело остался выздоравливать и восстанавливать силы в мансионе Морелло. После перенесенной болезни он был слаб, как ребенок, и дальнейшего пути не выдержал бы.

Постепенно он сблизился с хозяином гостиницы. Назвать дружбой их отношения не поворачивался язык, но кое в чем суждения столичного лавочника и провинциального трактирщика совпадали. Оба не слишком-то любили стражников и сборщиков подати, считали количество чиновников в Сасандре избыточным. Известно, два собравшихся вместе обывателя, которым стукнуло за пятьдесят, поучат жизни правителя области, трое – вице-короля провинции, четверо – самого императора, да живет он вечно. Почтенные фра живо обсуждали цены на зерно в Уннаре и поставки шерсти из Табалы, набеги кентавров на рубежи Окраины и непрекращающуюся войну за независимость горных дроу. Оба оказались сторонниками идеи «земля для людей», а остроухие карлики и проклятые «конежопые» пускай убираются хоть за океан Бурь, хоть в великие снеговые равнины севера. Только фра Морелло единственной нацией, достойной воцариться на освобожденных от нелюдей землях, считал сасандрийцев, а фра Корзьело – айшасианов. Но поскольку ни один, ни второй своих сокровенных мыслей собеседнику не открывал, они оставались вполне довольны друг дружкой.

По вечерам они любили, сидя на веранде, сыграть партию в шашки. Да не одну, а самое малое десяток. А чем еще заняться двум пожилым мужчинам, не обремененным заботой о семействе? Если прибывала каррука,[18]18
  Каррука – большая четырехколесная повозка, на которой граждане Сасандры могли ездить из города в город.


[Закрыть] фра Морелло отвлекался от развлечений и шел отдать распоряжения прислуге. Для особо достойных гостей отправлялся на кухню, чтобы лично приготовить несколько блюд, благодаря которым снискал заслуженную славу лучшего повара на десяток дней пути от Аксамалы.

Табачник серьезно задумывался в последние несколько дней: не пора ли вновь сниматься с насиженного места? Дикие звери доживают до старости и умирают своей смертью, если не ночуют дважды в одном и том же месте, не ходят постоянно на водопой по одной и той же тропе. То же верно и в отношении человека, вынужденного скрываться одновременно и от айшасианской разведки, и от имперской контрразведки. И так он слишком уж долго оставался прикованным к постели. А ведь враги не дремлют… Взять хотя бы того парня из аксамалианской гвардии, что притворялся каматийским наемником. Неспроста он появился здесь, ой, неспроста… Может, и внезапная болезнь Корзьело тоже с ним связана? Хотя… Яда подсыпать он не мог. Колдовать тоже не колдовал. Да и смешно предполагать волшебника на службе в гвардии. Что-что, а подобные случаи неизвестны в Сасандре от начала времен. Гвардеец не может быть чародеем, а волшебник не пойдет служить в армию. Ведь занятия волшбой предполагают прежде всего внутреннюю свободу, вольнодумство в известной мере, а солдатская жизнь подчинена уставу – все расписано: и как ходить, и как говорить, и когда спать, и когда есть.

– О! Гости у нас! – отвлек табачника от невеселых размышлений фра Морелло.

Во двор мансиона медленно въезжала повозка, запряженная разномастной шестеркой мулов. Цугом попарно, как принято в южных провинциях империи. На козлах двое мужчин. Один – пожилой, с пегой кудлатой бородой, а второй – совсем мальчишка, не старше семнадцати лет, голубоглазый, курносый, румяный, про таких по деревням говорят: кровь с молоком.

– Кого это Триединый послал? – удивился Корзьело, продолжая внимательно разглядывать повозку.

Она отличалась от обычной карруки. Более легкая, но длинная. Настолько, что пришлось ее снабжать еще одной осью и парой колес – посередине. Это для того, чтобы днище не прогибалось. Дощатые стены и слабонаклонная двускатная крыша. Словно маленький домик на колесах. А впрочем, не такой уж маленький. Наверняка человек пять может жить, не особо мешая друг другу. Сбруя мулов украшена блестящими заклепками, пряжками, ленточками. Колеса, борта, козлы, даже крыша раскрашены в кричащие цвета – алый, зеленый, сиреневый, лимонно-желтый. На стене надпись, тянущаяся от двери с глазком в виде сердечка до задернутого пестренькой занавесочкой окошка.

«Запретные сладости».

Тьфу ты!

Безвкусица какая!

Корзьело передернулся. Считая себя наследником великих традиций королевства Айшаса, он уважал скромность и умеренность во всем.

– Бордель на выезде, что ли? – задумчиво проговорил Морелло.

– Похоже, – согласился табачник. И добавил: – Вы только подумайте, фра, как упали нравы!

– И не говорите, фра, – в тон ему отозвался трактирщик. – Это все война, будь она неладна. Вслед за армией в Тельбию ползут.

– За армией? И они после этого будут говорить мне о порядке и высокой нравственности среди имперских солдат и офицеров?

– Ну… Если подумать, – протянул Морелло, – должны же быть у военных хоть какие-то радости. Хоть малая толика счастья.

– А счастье умереть за империю?

– Это само собой, конечно. И все-таки плотские утехи не помешают.

– Вы считаете, фра, они способны поднять боевой дух?

– Ну… Не знаю. Одно могу сказать – избежать какой-то части недовольства помогут.

Он поднялся. Одернул фартук, обтягивающий объемистый живот. Поправил несколько седых волосков, выбившихся из-под повязанного на голове платка.

– Как бы то ни было, а это мои гости. – Морелло решительно шагнул с веранды. – Пойду узнаю, чего они хотят. Работа есть работа.

Пока хозяин мансиона пересекал двор, старик натянул вожжи, парнишка соскочил с козел и, подбежав к дверям, прорезанным сбоку повозки, опустил раскладную лесенку.

Тут же дверь открылась и…

У фра Корзьело глаза полезли на лоб.

По лестнице спустилась, благожелательно улыбаясь Морелло, черноволосая женщина в бордовом дорожном платье, из-под подола которого, приподнимаемого, чтобы не споткнуться на ступеньках, выглядывали остроносые красные сапожки.

– Чем могу служить вам, уважаемая фрита? – поклонился трактирщик.

– Мы остановимся у вас ненадолго, – низким голосом произнесла женщина. – Я, мои девочки и наши охранники.

– Я польщен оказанной мне и моему скромному заведению честью. Я – Морелло, здешний хозяин и управитель.

– Очень приятно, фра Морелло. Можете называть меня фрита Эстелла.

Табачник сглотнул внезапно пересохшим горлом. Конечно, он узнал ее в тот же миг, когда сапожок коснулся верхней ступеньки. Хозяйка «Розы Аксамалы», маленького уютного борделя на Прорезной улице. Борделя, который фра Корзьело посещал не столько ради поиска удовольствий, сколько ради встреч с агентом айшасианской разведки. Его кличка была – Министр. А собственно, почему была? Он ведь никуда не делся. Это Корзьело в бегах.

Самого Министра табачник так ни разу и не видел. Просто получал от него записки, спрятанные в полой рукояти плетки. А для этого приходилось делать вид, будто получаешь наслаждение, когда этой плеткой тебя охаживает по плечам, спине и пониже спины рыжеволосая Флана – строптивая и своенравная девчонка.

Значит, фрита Эстелла решила половить рыбку в мутной воде тельбийской кампании? Освободительной кампании, обязательно добавил бы истинный патриот Сасандры. Но Корзьело было глубоко начхать на ширмы, которыми империя прикрывает свое ненасытное желание подгребать под себя все новые и новые земли.

Вот, снова совпадение, снова встреча со старыми знакомцами. Не многовато ли? Еще немного, и он поверит, что Сасандра на самом деле не величайшая страна мира, захватившая одну шестую часть суши, а просто-напросто большая деревня, где, куда ни пойдешь, всюду нарвешься на соседей.

Но это совпадение, пожалуй, более приятное, чем с тем хлыщом офицером.

Они собрались в Тельбию? Что ж, фра Корзьело тоже едет в Тельбию. Вряд ли шпионы и сыщики, наточившие на него ножи, станут искать скромного лавочника в горниле военных действий. Пусть ищут его в тихой и мирной Камате, пусть проверяют направляющиеся через Ласковое море купеческие суда. Он пересидит возможную погоню. Тельбия сейчас наводнена беженцами, маркитантами, обозниками, фуражирами, искателями приключений и поживы. Тысячи имен и лиц. Попробуйте-ка отыщите его в этой круговерти!

Табачник вскочил с плетеной скамеечки и зашагал к фургону «Запретных сладостей», на ходу натягивая на лицо самую обаятельную из своих улыбок.

Вот фрита Эстелла, сперва скользнув равнодушным взглядом по нему, встрепенулась, повернула голову… Узнала!

Только почему это бордель-маман побелела, словно увидела крысу величиной с годовалого котенка? Почему тонкие пальцы с ухоженными ногтями вцепились в подол платья мертвой хваткой? Почему ее рот открывается, судорожно заглатывая воздух, как у вытащенного из садка карпа?

– Добрый день, фрита Эстелла, – проговорил Корзьело, прикладывая ладонь к сердцу и отвешивая немного неуклюжий, но учтивый поклон. – Вот уж не чаял свидеться. Вы себе представить не можете, как я рад вас видеть. – Он повернулся к трактирщику. – Правду люди говорят. Мир тесен. Не думал не гадал, что повстречаю старых добрых знакомых. Думаю, фрита Эстелла тоже рада меня видеть.

Табачник улыбнулся еще раз, продолжая в душе поражаться: выглянувшие на его голос из фургона зеленоглазая Флана и пухлая простушка Лита застыли, будто обмерли от страха, да еще и схватились за руки в поисках защиты.

К чему бы это?

Глава 4

Восьмые сутки они пробирались на север.

Голодные, оборванные и злые.

Человек и кентавр.

Дезертиры, нарушившие присягу императору и Сасандре.

Светловолосый широкоплечий парень с простым и открытым лицом табальского овцевода прихрамывал на правую ногу. Кожаный нагрудник пехотинца он бросил, опасаясь быть узнанным. Хотя шли они по таким чащобам, что только белкам да медведям могли на глаза попасться. А даже если и встретится по случайности охотник или бортник, кому он побежит докладывать? Имперскую армию в Тельбии не слишком-то любили. Так что можно сказать, что Антоло избавился от доспеха просто как от символа подневольной воинской службы. Все равно внимательному наблюдателю и сапоги-калиги,[19]19
  Калиги – сандалии с кожаными чулками. Толстая подошва укреплялась острыми гвоздиками, нога поверх чулка переплетена ремнями сандалий.


[Закрыть] и покрой штанов многое скажет. Это если не брать во внимание короткий меч, отданный кентавру, – бывший студент полагал себя никудышным фехтовальщиком.

Вот Желтый Гром из клана Быстрой Реки, как обычно, представлялся конечеловеком, с рождения учился воинскому ремеслу. Правда, в Степи отдавали предпочтение не мечам, а копьям и лукам. Каждый кентавр владел ими мастерски. Но на безрыбье, как говорится, и рак рыба. Пусть оружие и непривычное, но все же лучше, чем с голыми руками. Вдруг медведь или лесной кот встретится? Места-то дикие. А может, и похуже того – человек. И без разницы: местный разбойник или разъезд сасандрийской конницы.

Шагать через лес с каждым днем становилось все труднее.

И дело не в буреломах или колючих зарослях малины, ежевики, шиповника. Это все мелочи. Да, противно, доставляет кучу неудобств, портит настроение и замедляет скорость любого путешественника – хоть о двух ногах, хоть о четырех, – но можно каким-то образом притереться, понабраться опыта и вполне сносно справляться с такими трудностями.

Нет. Хуже всего – голод.

Вначале кажется – пустяк. Где наша не пропадала? Люди больше мучились, и то ничего. Переживем и мы. Главное, не думать о еде постоянно…

Как бы не так!

Хорошо было древним отшельникам, о которых так любят рассказывать жрецы Триединого, достигать просветления духа, голодая в пещерах. Водички попил, горсть пшеничных зерен разжевал, и все, целый день можно молиться и размышлять о вечности. Триединому служить – не надорвешься. Из пещеры никуда уходить не надо, не нужно карабкаться по склонам оврагов, застревать в болотах, перелазить через буреломы. Сиди себе в холодке…

Поститься на ходу оказалось не в пример тяжелее.

День, другой, третий – вроде бы ничего, терпимо, хотя и кишки скручивает судорога, а вот на четвертый день у Антоло начала кружиться голова. Слабаком он себя никогда не считал. Еще в детстве, играя со сверстниками, привык быть заводилой и вожаком. После, уже в университете, именно вокруг него собиралась шумная компания школяров. В учебе, в пьянке, в потасовке он стремился быть первым. И получалось. Получалось без особых усилий. А вот тут мерзкая дрожь в коленях заставила почувствовать себя таким жалким, слабосильным и ничтожным, что стало противно. Никаких мыслей, кроме как о жареном на вертеле баране, огромной ковриге белого – пышного, еще теплого, с поджаристой, хрустящей корочкой – хлеба, не осталось.

Желтому Грому приходилось еще хуже. Кентавр крупнее, тяжелее человека, а значит, и пищи ему нужно больше. В два-три раза. И пастись его не заставишь. Или листья с корой с деревьев обгрызать, словно сохатый. Зубы все-таки человеческие, а не как у коня. У себя в Степи они даже кашу не ели. Не пили молоко. Просто потому, что доить не могли. Заинтересовавшись, Антоло попробовал представить кентавриху, скрючившуюся у коровьего вымени, и понял почему. Зато они охотились, разводили скот – коз и овец, коней и коров. Мясо давало степным воинам силу для сражений и длительных кочевий в поисках пастбищ и охотничьих угодий. Мясо жарили и варили в стойбищах. Мясо коптили и вялили, чтобы возить с собой.

На четвертый день вынужденного поста бока Желтого Грома опали, шерсть поблекла, ребра отчетливо проступили сквозь шкуру.

Они решили остановиться на день и поохотиться. Кентавр даже пожертвовал прядь волос из хвоста, хоть и ужасно кривился при этом, для того чтобы Антоло сплел силок. Жертва оказалась напрасной. Кроликов и сурков, как на холмистой равнине Табалы, здесь не водилось. Сайгаков, дзеренов и диких ослов, привычных Желтому Грому, тоже. Рябчики и ореховки совать головы в петлю упрямо отказывались. Белки и бурундуки будто насмехались над незадачливыми охотниками. К вечеру, измаявшись, словно галерные гребцы, они были готовы выйти на медведя или вепря с голыми руками, но крупная добыча не спешила на встречу.

К великой радости, Антоло наткнулся на целую россыпь подберезовиков. Нарвал грибов полный подол армейской рубахи и после заката принялся жарить их, нанизав на прутики. Конечеловек есть грибы отказался. Сказал, что в жизни в рот не брал такого дерьма и опыта приобретать не намерен.

Пришлось табальцу самому давиться наполовину прожаренными подберезовиками. Как будто кусок голенища жевал. Зато желудок набил. Ночью его мучили кошмары. Окраинец набрасывал на шею аркан и волок по каменистой земле у самых копыт коня. Мара[20]20
  Мара – возможно, неупокоенный мертвец, возможно, призрак. Согласно легендам, встреча с марой приводит к преждевременной смерти.


[Закрыть] сжимала сердце ледяной рукой. Огромный боевой кот дышал смрадом в лицо, и с длинных клыков капала горячая слюна, вызывая омерзение.

Утро не принесло облегчения. Мутило. Болела голова, спазмы скручивали в тугой узел всю требуху. Вдобавок отвыкший от тяжелой пищи желудок не справился с работой, и Антоло пришлось то и дело нырять в кусты, вызывая всякий раз снисходительную улыбку Желтого Грома.

В общем, попытка найти пропитание в палой листве под деревьями с треском провалилась. Может, если бы у них был котелок…

Зато после полудня вышли к заросшей очеретом старице.

От радости Антоло едва не потерял голову. Вода – это рыба! Вода – это раки! А в прибрежных зарослях должны (да что там должны?! Просто обязаны!) гнездиться всякие водоплавающие птицы – утки, чирки, гуси, казарки. Кто ж этого не знает?

В том-то и дело, что знает каждый. Да, у воды от голода не помрешь. Только, кроме знаний, нужны еще и умения. Ничего не попишешь – случаются в жизни подобные загадки. А откуда возьмутся навыки рыбной ловли у жителя табальской равнины, где все ручьи и речушки знакомы местным жителям, но не как источник пропитания, а как водопои для овец? Уроженец восточной степи знал о воде и рыбалке еще меньше. То есть совсем ничего. У Антоло хотя бы имелись теоретические познания, почерпнутые из книг и рассказов товарищей-студентов. Особенно любил поражать воображение друзей размерами пойманной рыбы Вензольо – его родной городок стоял на берегу Арамеллы в двух днях езды от Браилы, города-порта, контролирующего устье великой реки.

Почесав в затылке и призвав на помощь все оставшееся неизрасходованным везение, табалец принялся ворожить со снастью. Распустил силок и худо-бедно сплел корявую, но прочную леску. Приспособил под топорный поплавок камышинку. Начал мастерить крючок. И тут его постигла серьезнейшая неудача. Да, у него, как и у всякого стремящегося к молодцеватости солдата империи, нашлась иголка. Толстая и крепкая – можно не только рубаху заштопать, но растрепавшееся голенище подшить и кожаный доспех подправить, если возникнет нужда. Вот только гнуться игла наотрез отказалась. Каленое железо отчаянно сопротивлялось, а после двух-трех неудачных попыток справиться с ней при помощи грубой силы хрустнуло пополам.

Антоло несколько мгновений разглядывал обломки совершенно обалдевшим взглядом, а потом зашвырнул их как можно дальше от берега. Камышинку-поплавок ожесточенно растоптал. Хотел и леску, но покосился на кентавра и спрятал в кошель со всякой мелочовкой, который носил на поясе.

И так понятно – поесть рыбки не удалось.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда стало ясно – полакомиться утиными яйцами или раками тоже не получится. Антоло промок до нитки, извозился в липкой жирной грязи, порезал босые пятки острыми листьями тростника, но так ничего съестного и не добыл.

Желтый Гром тем временем развел костер. Мол, хоть на пустое брюхо, зато согреемся.

Выстроившись вдоль берега старицы, словно гвардейцы на параде, орали лягушки.

Алели бугристые полосы облаков на западе. Длинные тени поползли от леса к воде, обволакивая беглецов осенней прохладой. Антоло почувствовал озноб, снял рубаху и штаны, растянул одежду на воткнутых в землю ветках. Сел спиной к огню.

– Я так озверел от голода, что готов украсть… – пробормотал он, обхватывая плечи руками.

– У кого? – как обычно немногословно отозвался кентавр.

– Ну… У кого-нибудь… И что-нибудь…

– Как это говорят у людей… Что плохо лежит?

– Да. Точно, – тщетно пытаясь сдержать перестук зубов, кивнул парень. – Хотелось бы, чтобы плохо лежал окорок, но соглашусь и на ковригу хлеба. – Он сглотнул. Замолчал, прислушиваясь к желудочным спазмам.

– Люди разводят таких птиц… Я видел в поселках. Они плохо летают и гребут пыль ногами…

– Куры, что ли?

– Наверное. Их можно легко поймать… – Желтый Гром говорил медленно, с натугой. Глаза его из-под полуприкрытых век следили за извивающимися язычками огня. Когда на лопатку кентавра приземлился толстый темно-зеленый жук, он даже не попытался взмахнуть рукой. Дернул кожей, как это делают обычные лошади, прогоняя слепней.

– А честь воина? – Антоло спросил не ради издевки. Ему самому возможное воровство претило. Хотя умирать голодной смертью не хотелось. Но и попасться крестьянам на горячем казалось ужасно постыдным. В общем, как сказали бы на факультете, философская проблема. Да уж… Такая философия выходит… Всем философиям философия…

– А что честь? – отвечал конечеловек. – Я не предаю. Не трушу.

– Но ведь воровство…

– Лучше умереть?

– Нет. Конечно, не лучше.

Антоло вздохнул и звучно хлестнул ладонью себя по плечу. Ну и комары тут, в Тельбии. Звери, а не комары!

– Все равно разговор без смысла, – сказал он, поворачиваясь к костру боком. – Чтобы украсть курицу, ее нужно хотя бы видеть. А мы…

Кентавр дернул головой, словно услышав непонятный звук. Или, наоборот, понятный, а потому сулящий опасность.

– Что там? Желтый Гром, что ты…

– Тихо! – Конечеловек потянулся за мечом, глядя Антоло за спину. Туда, где плотная стена зеленовато-коричневого очерета смыкалась с опушкой грабняка.

Мускулы на плечах кентавра вздулись, задние ноги напряглись, готовясь выбросить тело вверх в прыжке. Пусть даже этот прыжок будет для степняка последним.

Табалец медленно обернулся.

Нисколько не скрываясь, к их костру шла девчонка. Самая обыкновенная. С первого взгляда видно, что из бедноты: ноги босые, в потеках грязи и расчесанных комариных укусах; юбка до колен старенькая и не раз латалась; рубаха из домотканого полотна, небеленая и явно с чужого плеча. Лицо загорелое, курносое и веснушчатое. Хорошенькая, но не красавица. Хотя, если отмыть грязные разводы и полосы пота со щек и лба… Две косы скручены «бубликом» и уложены вокруг головы по местному обычаю.

Что же в ней страшного?

Антоло прищурился – может, не одна? Да нет. Вроде бы никто следом не идет.

Девчонка шла смело. Можно сказать, отчаянно смело. Все-таки не к старым знакомым у огонька погреться, а к двум совершенно незнакомым бродягам. Возможно, разбойникам. Да один из них еще и не человек. Но у странной гостьи не скользнула по лицу даже тень удивления. Будто девчонка из глухого хутора (или деревушки, или выселок) тельбийской глубинки могла где-то видеть кентавра.

Другая бы уже удирала со всех ног. Или застыла, выпучив глаза. Или визжала бы, как недорезанный поросенок. А эта шла, помахивала прутиком и шевелила губами, словно напевала песенку.

В недоумении Антоло оглянулся на кентавра.

И вновь поразился.

Напряженное лицо Желтого Грома разгладилось. Встопорщившаяся было грива улеглась. Плечи расслабленно опустились.

В отчет на вопросительный взгляд человека он сказал, едва ли не с почтением:

– Она говорит с духами.

– С какими еще духами?! – возмутился Антоло, ощущая в душе всплеск праведного гнева просвещенной личности, столкнувшейся с проявлением дремучего невежества.

Вместо ответа Желтый Гром поднял глаза к быстро темнеющему небу. А потом кивнул на развешенную одежду.

Охнув, парень бросился к штанам. Как всегда бывает в суматохе, попал двумя ногами в одну штанину, упал. Кое-как освободился, а когда повернулся, завязывая гашник, девушка уже сидела у костра, а суровый Желтый Гром следил за каждым ее движением, будто верный кот за хозяином.

– Доброго вечера, сааген,[21]21
  Сааген – хорошая, добрая. Уважительное обращение кентавров к душевнобольному.


[Закрыть] – обратился конечеловек к гостье. Антоло почему-то подумал, что «сааген» это что-то вроде «госпожа», так мягко прозвучал обычно резкий голос кентавра. – Мягкой тебе травы под ногами, ласкового дождя на склоне дня…

Девчонка расправила юбку на коленях жестом, достойным особы королевской крови. Благосклонно кивнула.

– Ты откуда здесь? – взял быка за рога Антоло. Он страшно злился, что его вынудили скакать на одной ноге, с голой задницей, а потому телячьего восторга кентавра не разделял. – Зачем пришла?

– Пришла… – Девушка – на вид ей запросто можно было дать семнадцать-восемнадцать лет – дурашливо улыбнулась. Не в своем уме, что ли?

– Я вижу, что пришла! – Молодой человек с беспричинной злостью сунул голову в ворот рубахи. Ткань просохла только с одной стороны. К спине она прильнула влажная и холодная, как прикосновение мертвеца. Аж мурашки побежали между лопаток. – Зачем, спрашиваю?

– Ходим-бродим в огороде… – задумчиво произнесла гостья. – Кто в чащобе заплутает, тот отгадки не узнает…

– Что ты болтаешь?! – возмутился табалец. – Какие отгадки? Какой огород? Ты сюда что, загадки загадывать пришла? Скажи лучше…

– Погоди, Антоло из местечка Да-Вилья, – слабым, но решительным голосом вмешался кентавр. – Не гневи духов!

– Каких еще духов? – Человек повернулся к товарищу и услышал, как за его спиной девчонка запела незатейливую песенку без слов. Так, просто деревенская мелодия. Но слух у нее оказался отличный, да и голос ничего.

– Она немножко не от нашего мира, – терпеливо пояснил кентавр. – У нас таких называют «разговаривающий с духами». Наши старейшины верят, что они могут прорицать будущее, видеть истинное лицо собеседника… Их уважают. Каждый степной воин почитает за честь пригласить разговаривающего с духами к костру, обогреть, накормить, поделиться последним.

– Ну, если честь… – Антоло наконец-то сообразил, о чем ему толкует конечеловек. В людском мире к сумасшедшим относились гораздо проще. Жалели? Да. Терпели? Случалось. Но чтобы поклоняться, словно жрецам? Счастье еще, если не пинают и не гонят прочь из дому. Кстати, может, и ее прогнали родные? Да нет, не похоже. И не выживет девочка одна в лесу – звери-то не склонны помогать «разговаривающему с духами». Сцапают, и вся недолга. Одни косточки где-нибудь под кустом останутся. Скорее всего, неподалеку деревня, откуда она и пришла. А родные отпускают спокойно. Не переживают. Подумаешь, сожрет медведь или кот. Одним ртом в семье меньше будет.

– Да. Честь, – твердо проговорил Желтый Гром. – Прошу простить меня, сааген. У нас нечем тебя угостить.

– Точно, – Антоло развел руками. – Сами с голода помираем.

Девчонка глянула неожиданно серьезно. Просто удивительно, как менялось ее лицо: от простоты к мудрости, от беспечности к собранности, от веселья к грусти.

– Голодные?

– Ну, так уж вышло… – пожал плечами молодой человек.

– В лесу – и голодные? – Девчонка рассмеялась заливистым колокольчиком. – Глупые!

– Ну уж… – насупился Антоло, но захлопнул рот под тяжелым взглядом кентавра. Ладно. Если у него такие понятия о чести, помолчим. Невелика радость – со слабоумной пререкаться.

– Прости моего друга, сааген. Молодость склонна рубить с плеча…

«На себя поглядел бы! Небось, упился до полусмерти и фургоны маркитантов переворачивал по зрелому размышлению… А я, значит, сопляк, головой думать не привык, а семь лет в университете за здорово живешь штаны протирал?»

Девчонка вдруг вскочила:

– Глупые! Голодные! – покачала она головой и, шагнув прочь от костра, скрылась в темноте. И немудрено. Солнце совсем уже спряталось. Узкий серпик Большой Луны закрывали плотные облака. За пределами освещенного пламенем круга не видать ничего.

– Куда это она? – удивился Антоло.

– Духи хранят своих избранников, – невозмутимо проговорил кентавр.

– Духи… Вы что там, в Степи, в Триединого не веруете?

Желтый Гром с хрустом потянулся. Зевнул, показывая длинные зубы. Ответил уклончиво:

– Мы знаем о Триедином и Его заповедях. Хорошие заповеди. Они не противоречат чести степного воина.

– Знать мало. Верить нужно.

– Многие из наших верят. Но Триединый далеко. Жрецы говорят – на небе. Так?

– Конечно. Он же Бог!

– А духи близко. В ручье. В болоте. В камне. В дереве. Если обидишь, накажут.

– Ну да!

– Зря смеешься. Духи мстят. Спугнут дичь. Предупредят врага о засаде. Выскользнут из-под копыта…

– Но это же простая случайность! Как может какой-то дух повлиять на камень?

– Скажи это Орлиному Глазу. Он обидел духа брода у Рыжих Скал. Поскользнулся там, где жеребенок прошел бы с легкостью. Теперь он в угодьях Старого Охотника.

– Случайность! – упрямо повторил парень.

– Не буду спорить. Молись Триединому. А я буду просить духов о снисхождении. Жизнь нас рассудит.

Антоло вздохнул. Он читал в старых книгах, что спорить с язычниками крайне тяжело. Они закоренели в своих заблуждениях, поклоняются идолам с детской непосредственностью, считают заблуждения данью традициям народа и заветам предков.

– Это же надо! – Бывший студент стукнул кулаком себя по колену. – Ладно! Не будем вдаваться в богословские диспуты.

– Не знаю, о чем ты… Тихо! Кажется, сааген возвращается.

Парень хмыкнул. Сааген! Разговаривающая с духами! А на самом деле – деревенская дурочка. Наверняка посмешище всего села и горе родителей. Спаси и сохрани, Триединый, от подобного родства! Что она еще придумала? Чем решила порадовать?

Девчонка вступила в освещенный круг. Она несла прутик с насаженными на него крупными, жирными лягушками. С полдюжины, не меньше. Антоло сглотнул, подавив тошноту, – ведь, как-никак, мясо…

– Это… едят, сааген? – неуверенно поинтересовался Желтый Гром.

Сумасшедшая хмыкнула. Ответила вопросом на вопрос:

– Ты хочешь умереть от голода?

Очень здраво спросила. Попробуй догадайся, что не в своем уме.

Конечеловек встопорщил гриву, тряхнул головой:

– Нет, сааген. Я хочу знать – это мясо?