Текст книги "Чужбина не встречает коврижками"

Автор книги: Владимир Зангиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Ты знаешь, Влад, а я всё же приверженец Горбачёва. Я считаю, что его не оценили в России. Ведь это он повернул Союз на демократический путь развития, а вовсе не Ельцин. Если бы Ельцин не совершил переворот, то реформы, начатые Горбачёвым, непременно принесли бы положительные результаты. Я в это верю.

– Да. За то беловежское преступление, которое совершил Ельцин, развалив единым росчерком пера многими веками создававшееся могучее государство, ему нет прощенья в грядущих поколениях. Благодаря его деятельности в стране воцарился хаос, и были свёрнуты благотворные горбачёвские программы.

– Эх, Владислав! Куда катится наша Россия? И что дальше ждёт наш многострадальный народ?.. Недавно я был в своей родной деревне на Брянщине. Так там полный развал теперь. Всё как в смутное время. Ходил в Сельсовет, чтоб кое-какие справки взять, а меня за них так ободрали. Знают, что я живу в Чили и решили: значит богатый. Пока не дал на лапу – ничего не мог добиться. Коррупция правит миром. Производства зачахли и не приносят доход, теперь всё крутится вокруг чиновничества. Нынешние кумиры в России вовсе не скромные люди труда, от деятельности которых весь мир кормится, а наглые нахрапистые дельцы, недостойными методами пробившие себе дорогу, да бездарные детки находящихся у власти родителей. Это теперь звёздная элита русской нации!..

С Сашей расстались мы за полночь, вдоволь отведя души воспоминаниями о своей загубленной отчизне.

А в ночной тиши родилось в моей голове такое стихотворение:

Наверное, я раньше срока постарел,

воспитанный в неправильной стране…

Все продолжается целенаправленный отстрел:

несчётно душ досталось сатане.

Какая в этом может быть мораль, -

когда культ беса застит свет в окне?

Никак студёный не закончится февраль, -

конец не могут положить войне.

Господь мессию долго не пошлёт,

поскольку тот напрасно пропадёт.

Упал критически демографический приплод.

На почве этой только псих удачи ждёт.

Идеология тоталитарного вранья

необратимо искалечила народ.

Гораздо нетерпимей стали сыновья –

отхватят руку, коли перст положишь в рот.

Никто помочь не в силах больше нам, -

мы жизни в преисподней провели.

А рай заказан крёстным паханам.

Помазанники божьи – короли.

Но как же в этой жизни смердам быть? –

какого стоит непосильного труда

весь век против теченья плыть

и дожидаться Страшного Суда.

Зачем святым распятием грозить? –

когда мы заживо распяты на кресте:

мы можем даже Богу надерзить,

поскольку испытали муки те.

Кругами ада нас не запугать, -

ожил в душе неукротимый зверь

и дальше тоже, надо полагать,

ещё страшнее будет, чем теперь.

Да! Перспектив не светит впереди, -

от жизни я, похоже, озверел, -

страстей таких себе нагородил!

…наверное, я раньше срока постарел.

Глава 11

А на следующий день меня неожиданно навестил Сергей Чикин. Он предложил работу. Чикин служил охранником на самой известной в Чили дискотеке «Ла Ос» и там нужен был продавец ход-догов. Мы договорились встретиться в клубе в десять часов вечера. Сергей подробно объяснил, как туда добраться, набросал эскиз. У меня была распочатая бутылка шведской водки «Абсолют». Я знал, как Сергей неравнодушен к крепким напиткам и предложил ему, из благодарности за заботу обо мне, выпить. В качестве закуски подошли оказавшиеся у меня какие-то консервированные креветки. Сергей с готовностью принял моё предложение. Он профессионально разлил питьё по стопкам и, картинно сморщившись, произнёс саркастически:

– Фу гадость! Как только её пьют партийные?

– Будем здоровы! – добавил я от себя.

– А-а-х! Хорошо пошла! – удовлетворённо облизнулся мой гость, опрокинув внутрь огненное содержимое. Его лицо приняло безмятежное выражение, глаза живо заблестели.

Чикин оценивающе оглядел мою комнату, полистал лежащий на тумбочке русско-испанский словарь:

– Углубляешь лингвистический уровень?

– Стараюсь постичь по возможности. Обстоятельства вынуждают.

– Лучший способ изучить иностранный язык – найти себе подругу-чилийку и поселиться у неё. Регулярное круглосуточное общение способствует лучшей усвояемости языка. Я сам так сделал и за короткой срок овладел испанским.

– К сожалению, мне такой способ не подходит – ко мне жена приедет. И если до неё дойдёт о моих похождениях…

– Когда ещё это произойдёт? Я тоже вначале мечтал свою семью сюда перевезти. Но до сих пор этого не случилось. А жизнь-то даётся один только раз, и я хочу успеть насладиться её прелестями. Как можно обходиться без женщины?

– Если откровенно, то я боюсь подхватить здесь СПИД, ведь в среде латиносов эта болезнь широко распространена. А по своей натуре я однолюб и другая женщина не может заменить мне жену. Я ценю не столько сексуальные отношения, как духовную близость.

– По части духовности – это церковь. Я там душу свою совершенствую.

– Сергей, а ты верующий?

– Конечно!

– А я скорее колеблющийся.

– Ты не веришь в бога?

– Моё отношение в вопросе религии точно выражено в таких строках:

Бытие оставляет в сознании нашем в залог, -

будто след колеи, – бороздящую память годов.

Несомненно, что жизнь – это только к чему-то иному пролог, -

но конкретно к чему, я пока что сказать не готов.

…мне постичь предстоит ещё только понятие «Бог».

– Это кто написал?

– Я.

– Ты? Ну, круто ты это завернул! Я так понимаю: ты – материалист. И кто же тогда весь этот мир создал?

– Серёга, я не специалист в физике, но ты, наверное, как и я, слышал о теории Большого взрыва?

– С этим понятно! А как же тогда параллельные миры? Ты не веришь в то, что они существуют? Но ведь уже есть тому подтверждения.

– Что я могу на это ответить? Как приверженец материализма, могу высказать собственное предположение. Человечество многие века в своём развитии постигало тайны мироздания и сейчас мы знаем много того, о чём прошлые поколения не ведали. Это и электричество, и радиация, и проникновение в микромир, и освоение космоса… да мало ли что ещё. А в отношении параллельных миров у меня такая идея. Вот есть наш мир – это то пространство, которое мы познали вокруг, включая звёздные образования. Что есть за этими пределами наука пока не изучила. Это в направлении увеличения. Если взглянуть в сторону уменьшения, то с изобретением микроскопа люди добрались до клеточно-молекулярного уровня и открыли элементарные частицы. А что находится, скажем, внутри ядра атома или электрона?

– А-а-а! Я понял. Ты хочешь сказать, что параллельные миры – это то, что находится, к примеру, в космосе за пределами нашей досягаемости или внутри микрочастиц?

– Ну, да! Примерно так. Каждый мир заключён в собственной оболочке. Как набор матрёшек. И что там внутри происходит, и кто оттуда проникает в наш мир мы не знаем. Со временем наука изучит это, и тогда человечество познает ещё кое-что из тайн мироздания. Надо подождать немного, может на нашем веку случится ещё испытать радость открытия…

Я давно заметил такую особенность русской души: как только наш мужик хорошенько «поддаст», его непременно тянет на философские разглагольствования.

Так, за глубокомысленными рассуждениями о высоких материях мы, жаждущие знаний, как Михайло Ломоносов, прикончили остатки «Абсолюта». На этой почве внезапно обозначившееся родство душ позволило ощутить нам проникновенные чувства друг к другу.

Расстались мы почти братьями.

***

В назначенный день я отправился на встречу с Чикиным. Дискотека находилась в Провиденсии – это один из центральных районов Сантьяго. Довольно быстро нашёл неприметную на первый взгляд улочку Чукре Мансур – она расположилась у подножия горы Сан Кристобаль и была абсолютно безлюдна в этот вечерний час. Улочка оказалась в длину всего каких-то метров двести. Там теснились прижатые друг к другу невзрачные обшарпанные домишки и старые строения с облупившейся штукатуркой, окрашенные в какие-то блёклые тона. Запущенностью и захолустьем веяло от всего этого вида. Кругом громоздились горы мусора, стояло ужасное зловоние, как на помойке. В кучах отбросов, попискивая, нагло хозяйничали бесстрашные жирные крысы. По стенам и в углах виднелись множественные потёки, разящие резким устоявшимся запахом мочи. Мне казалось, что отвратительная вонь пропитала всю мою кожу и я с трудом подавлял в себе навязчивые позывы к рвоте. Зажимая салфеткой нос, я прошёл до конца улицы, но нигде не встретил ни единой живой души. Кругом все двери были наглухо заперты. Я походил туда-сюда, не зная, что делать. И вдруг услышал из-за массивной деревянной двери самого большого здания, похожего на конюшню, доносившиеся оттуда звуки и приглушённые голоса. Я постучал в эту дверь. Мне открыл какой-то чилиец и спросил: что я хочу? Он что-то ещё тараторил. Я толком не понимал по-испански, он позвал кого-то. Из недр длиннющего коридора появился огромный детина под два метра ростом, пьяный и счастливый, как Киса Воробьянинов, нашедший последний стул. Он небрежно взглянул на меня сверху вниз и рокочущим голосом, позаимствованным не иначе как в медвежьей берлоге, спросил по-русски:

– Что ты хотел?

Я очень обрадовался, услышав родной язык, к незнакомому соотечественнику мгновенно проникся добрыми чувствами:

– Мне бы Сергея Чикина. Мы договорились встретиться сегодня здесь.

Здоровяк впустил меня внутрь и сказал:

– Серёги ещё нет, ты посиди тут, он скоро подойдёт.

Возле входной двери находился столик с телефоном и два стула. Я умостился рядом с верзилой. Мы познакомились. Он назвался Геннадием, здесь работал охранником и у входной двери был его пост. Кроме настольного телефона у него в руках была увесистая рация, по которой он иногда разговаривал. Прибывали люди, работающие на дискотеке, здоровались и исчезали во мраке коридора, длина которого была никак не меньше тридцати метров, а маломощная лампочка находилась только у входа.

Оказывается, здесь был служебный вход, а главный в дискотеку – находился с другой стороны. Входящие работники увеселительного заведения выглядели круто: тут были молодые люди и с заплетёнными свалявшимися косичками-дредами на манер Боба Марлея, и с хвостами на затылке, и с серьгами в ушах, и с пирсингами в носах, и совершенно лысые, и с вычурными татуировками; женщины были раскрашены пёстрым макияжем и все одеты крайне небрежно – часто в дранные и мятые шмотки…

Я тихо привыкал к окружающей обстановке. Понравилось то, что все обращались друг с другом дружественно и непринуждённо. Улыбки сияли на лицах, как солнечные блики на водной глади. В России такого массового веселья я не наблюдал отродясь, а угрюмость и хроническая озабоченность людей там столь естественны, что не вызывают ни у кого беспокойства. Я поделился с Геннадием впечатлениями.

– А чего индейцам быть озабоченными? – отозвался он. – Они не знают тех проблем, с которыми сжились мы. Здесь не бывает ни голода, ни холода. Есть работа – хорошо, нет работы – иди воруй или попрошайничай.

Надо сказать, на улицах Сантьяго прежде всего бросалось в глаза невероятное количество покалеченных и уродцев, вызывающе демонстрирующих напоказ всевозможные увечья. Побирушки путались под ногами на тротуарах, мешали проходу на порогах магазинов и ресторанов, донимали профессионально поставленными жалобными причитаниями. Их бесцеремонность порой ввергала в тихое негодование. Со всем этим уже довелось мне столкнуться, и я со знанием дела подтвердил очевидное:

– Да, я заметил, так много в городе попрошаек, нищих, уличных торговцев всякой мелочью, фокусников и музыкантов.

– Ты знаешь, Влад, здесь такой порядок, что нищий идёт в муниципалитет и там регистрируется. Ему выдают большую алюминиевую кружку с номером и выделяют точку в каком-нибудь людном месте. Так государство заботится о своих подданных.

– Ну и ну! Такого я ещё не видывал. Слышал, как в подземных переходах нищие неистово стучат об пол своими кружками, в которых бренчит мелочь и такой грохот стоит кругом, гулко отдаваясь в тоннеле. Для чего они так громко себя проявляют?

– Так они привлекают к себе внимание и требуют, чтобы прохожие немедленно бросали им подаяние. А в действительности не обязательно, что они неимущи, – просто у латиносов совсем не зазорно просить милостыню. Попрошайка вполне может быть благополучным владельцем собственного дома и иметь полноценную семью. Попрошайничество у индейцев – это состояние души, неотъемлемая часть их менталитета.

У нас бы менты подобный контингент быстро привлекли за тунеядство.

Я жадно впитывал мельчайшие подробности быта нового для меня мира, шаг за шагом постигая его. Определенно, мне здесь нравилось, хотелось скорее влиться в новое общество. Я понимал: добравшись до чужих берегов, должен заново начинать свою жизнь. Та, первая судьба, которую оставил в России, не сулила никаких перспектив, и я её брезгливо сбросил прочь, как Василиса свою лягушечью кожу. Я питал надежду, что здесь смогу обрести достойное будущее. Но прошлое никак не отпускало, крепко сжимая душу цепкой когтистой лапой рока. Особенно по ночам преследовали злые призраки прошлой жизни – тревожные кошмарные сны.

Во сне я продолжал жить минувшим. Разговаривал с женой и дочерью, общался с прежним окружением, жил ушедшими проблемами. Смогу ли начать свою жизнь с чистого листа? Эта мысль всё время сверлила сознание. Я ещё раньше слышал, что многие эмигранты, не выдержав мук ностальгии, пасуют перед новой действительностью, сдаются. А что такое эта самая ностальгия? Сумею ли я превозмочь её?

Вообще-то, у меня есть пока ещё запасной ход: виза моя действительна на три месяца, этот срок ещё не закончился, дорога обратно оплачена, билет на руках, так что… но об этом не хочется думать! Ещё находясь в России, я много раз всё взвесил, поставил на карту последнее, вложил в предприятие оставшиеся средства и буду, как камикадзе, биться до конца, а там как судьба распорядится: если остались мозги в голове – выкручусь, если нет – пропаду. Да, пусть простят меня близкие!

– Слушай, Влад, – прервал охранник мои размышления, – скорей всего ты Серёжу сегодня не дождёшься, уже дискотека открылась, все давно пришли на работу, а у него, видимо, какие-то свои дела. Времени уже – полночь. Ты лучше иди домой, а с ним договорись встретиться в другой день. Зря прождёшь его.

– Как же так, ведь мы договорились на сегодня?

– Ты ещё не знаешь, как переводится слово «маньяна»?

– Нет.

– О! Это по-русски значит «завтра». Здесь ещё столько раз ты услышишь это слово, тебе будут обещать что-нибудь сделать завтра, и это завтра будет продолжаться до бесконечности. А Чикин давно живёт среди латиносов и сам стал немного индейцем. В Чили выполнением обещаний никто себя особенно не обременяет. Привыкай.

***

Я шёл пешком по ночному городу. Торопиться было некуда, спать не хотелось, да и приятно было просто прогуляться, подумать о своём нынешнем положении. Я прошёл мимо университета, по мосту неторопливо пересёк речку Мапочо, с удовольствием вдыхая свежесть бегущей воды, вышел на авениду Аламеда в районе пласы Италия. Прямо передо мной величественно взметнулось к самым звёздам высотное здание телефонной компании, выполненное в виде мобильника и поэтому прозванное в народе «селюляром».

Город, как новогодняя ёлка, празднично переливался светом рекламных огней. Несмотря на полночь, кругом царило оживление: звучала музыка, сновали автомобили, ночные бары и рестораны настежь распахнули двери, аппетитно маня запахом жаренного мяса и кулинарной ванилью, уличные торговцы громко предлагали свои товары… Народу было больше, чем днём. Ночная жизнь бурлила на улицах Сантьяго. Проходя мимо какого-то сквера, я почувствовал резкий запах марихуаны. Прямо на зелёном газоне расположилась компания молодых чилийцев. Звонко бренчала гитара, кто-то проникновенно пел красивую испанскую песню. По кругу передавалась дымящаяся папироса. И всё это происходило обыденно, непринуждённо, хотя невдалеке и маячил постовой карабинер. Но каждый был занят своим делом, параллельно сосуществуя с другими подразделениями общества. Удивительная толерантность, достойная зависти!

В России же антагонизм между различными слоями социума в последние годы достиг крайнего своего апогея: богатые откровенно презирают нищих, русские ненавидят нерусских, милиция, призванная поддерживать правопорядок, в действительности вовсе не занимается искоренением преступности, а потакает оной, власть до основания коррумпирована, политика внешняя и внутренняя ущербна и лжива. Как можно нормальному человеку выжить в таких условиях? Лично я не нахожу смысла продолжать своё жалкое существование в подобном окружении. В конце концов, бог создал Землю общей для людей, а те сами разделили её границами, определили какие-то условности в обществе.

А если я не согласен с этими условностями, не приемлю кем-то навязываемые в данной стране правила? Значит, я имею полное моральное право оставить решительно не подходящую мне среду и попытать своё счастье в другом месте. По мне, так покорность – это разновидность ханжества, некая патологическая склонность к мазохизму. У смирившихся почему-то всегда особенно стерильный и монотонный голос. Они собой напоминают посредственных певцов, отчаявшихся стать солистами. Бунтари пробуждают в них недоброе чувство, которое если не ненависть, то нечто большее, чем неприязнь. Пусть это чувство банально и ничем не оправдано, но оно непременно зарождается под смутным покровом, отбрасываемом перманентной завистью. Как только лидер проявляет свои лучшие качества, ревностные эмоции посредственных исполнителей тут же выплёскиваются через край, обнаруживаясь в сорванном голосе и надорванных связках. Размышляя о недавнем своём прошлом, я рад был освободить душу от мутных воспоминаний, как стряхивает с шерсти грязные капли вылезший из затхлого болота пёс.

В той покинутой стране никому я ничего не должен, мне должны – это есть, но сам я долгов не имею. На том и расстанемся, как незнакомые прохожие на улице, разошедшиеся в разных направлениях. И навсегда забудем друг о друге. Как правило, если одно приобретаешь, то другое теряешь. Это неизбежно. В том есть какой-то сакральный смысл, который я, похоже, начинаю теперь осознавать. Когда у меня особенно возбуждённое настроение, мне кажется, что родина – это место, где не чувствуешь себя презренным изгоем. Ведь так хочется ценить собственную личность. Нужно позаботиться о себе, как та голубка, прихорашивающаяся в лучах восходящего дня на краю карниза. Если люди станут такими, как голубка в восемь часов утра, мир непременно достигнет совершенства. Я верю в это.

А пока ночное небо в россыпи звёзд вполне гармонировало с землёй, зеркально отражающей в космос огни рекламы, месяц приветливо мне улыбался сверху. Я шёл к своему пристанищу сквозь упоительную дремоту улиц, ощущая воздействие судьбы, повязавшей жизнь мою с этим радушным городом. После дневного зноя прохлада приятно бодрила тело. От равновесия чувств душа внутри плоти довольная мурлыкала на манер отдыхающего кота.

Эх, благодать! И чего ещё надо для ощущения полноты существования?

В моём дому царят покой да тишь,

да посещает божья благодать;

когда случится – до полуночи не спишь, -

о недостигнутом доводится мечтать.

Мои мечты простёрлись до небес,

притом, и в ширь охват неограничен.

Не соответствует, порой, удельный вес

объему, если массой увеличен.

Но грёз моих бесплотные тела, -

как облака, носимые ветрами.

Судьба замысловато соткала

дорожку и осыпала дарами

и, падок до заманчивого дух, -

не хочет от кормушки отлетать.

Мечтам своим заботливый пастух, -

я призываю божью благодать.

Она-то и мешает ночью спать, -

чтоб довершил, что не достиглось днём.

…упущенное дабы наверстать –

и делаешь, порою, ход конём!..

Глава 12

Ох и ощутима языковая проблема за рубежом! Ежедневно я упражняюсь в испанском – не зря ведь прихватил с собой из дома самоучитель и карманный словарик. Прилежно следую всем предписаниям учебного пособия, зубрю грамматику, запоминаю слова и выражения. Но видимо оттого, что сильно нервничаю, чужой язык никак не даётся. Языковую практику обретаю, главным образом, в магазинах, общаясь с продавцами, а также, с прохожими на улице. Однако всего этого явно недостаточно для овладения необходимым уровнем. В магазине-то всё усвоил я достаточно быстро, там даже если чего и не знаешь, ткнул пальцем – и продавец тебя понял, ты только производи оплату. Но когда приходилось более тесно соприкасаться с испанской речью, проблема языкового барьера вставала весьма актуально. Я, вроде бы, и немало знал испанских слов, но использовать на практике свой словарный запас никак не получалось. Тешился мыслью: вот устроюсь на работу и начну ближе общаться с чилийцами тогда и обрету необходимую практику – и пойдёт язык. Но с работой всё как-то не складывалось, а имеющаяся денежная наличность катастрофически таяла, как эскимо в руках пятилетнего лакомки. При всей моей бережливости и скромности текущих запросов скорый финансовый крах реально устрашал своей неотвратимостью. Продукты питания я, как и все пребывающие в моём положении, приспособился добывать по воскресеньям в церкви. Их туда с благотворительной целью регулярно поставляла матушка Ульяна, чтоб поддерживать страждущих в их беде. Часто эти продукты были, если судить по местным меркам, совсем непригодны к реализации: была повреждена упаковка, поцарапана этикетка, испачкана обёртка, а фрукты и овощи, вообще отталкивали покупателя своим вялым видом либо слегка подпорченными местами. Но в моём положении привередничать не имело смысла: я вырезал подгнившие части, как это принято на моей родине большинством населения, и употреблял эти продукты в пищу. Да, ведь мы не чилийцы и не избалованы изощрённостью выбора.

Случилось однажды быть мне очевидцем следующего эпизода. Двое немолодых бедных чилийцев явились в русскую церковь, чтоб добыть себе здесь что-нибудь на пропитание. Их провели к отведённому месту, где оставляли продукты нуждающимся. Когда аборигены увидели то, что им предлагали в пищу, они в первый момент просто лишились дара речи, а как только пришли в себя, вознегодовали: «Это всё несъедобное!..» С тех пор они уже никогда не появлялись в этом божьем храме. Их так отпугнули подгнившие фрукты и подпорченная упаковка предлагаемых продуктов, что пропал весь интерес к подобной благотворительной помощи.

В общем, нам, экстремалам, выжить здесь не представляет труда. Но всю жизнь выживать – это невыносимо, от этого, в принципе, я и бежал сюда. И вот, приходится испытывать на себе гадливое чувство побирушки, промышляющей чем подадут. Для сорокалетнего, полного сил мужика – это невозможно. Ведь нас учили: человек – звучит гордо! А я не ощущал себя в полной мере человеком, ибо от животного нас отличает способность к труду. Нужно искать любую работу. Чтобы зря не терять время, я поехал в монастырь на встречу с отцом Вениамином с намереньем просить его помочь мне в поисках работы. Старик принял, как всегда, учтиво. Мы чинно поговорили о том-о сём, отдав долг вежливости традиции. Затем, я осторожно напомнил о цели своего визита.

– Да-да, я поговорил о вас, – поспешил успокоить священник. – Я вас познакомлю с одной дамой, она живёт здесь поблизости, и охотно согласилась принять участие в вашей судьбе.

– Очень любезно с её стороны. Спасибо вам, батюшка, что помогаете мне.

– Ничего! Не стоит благодарности, – поскромничал поп. – Она, вообще-то, мой должник и охотно откликнулась на мою просьбу. Пойдёмте, нас ждут.

***

Домик, куда мы направились с отцом Вениамином, находился здесь же, на территории монастыря. Был он небольшой, ухоженный и уютно утопал в цветах и разной тропической растительности. Нас гостеприимно встретила пожилая подвижная хозяйка. Её седовласые локоны мягко обрамляли лицо с благородными чертами славянского типа. Глаза цвета бирюзовой бусины на ладони в свете заходящего дня отражали едва уловимую для посторонних озабоченность. На вид женщине было за семьдесят, но она изумляла исключительной осанкой. Мы тут же познакомились. Звали её – Львова Екатерина Андреевна. Эту даму я уже видел во время служб в церкви.

Мы вошли в дом. Там всё было в идеальном порядке – чувствовалась добрая рука заботливой хозяйки. Хоть мебели и немного, но подобрана со вкусом. Старинный резной комод, антикварный ореховый столик с изящно гнутыми ножками, ажурно плетённые кресла. У входа в углу примостился платяной шкаф с зеркалом в середине. Меня привлекло то, что в развешанных на стенах и расставленных на мебели старых семейных фотографиях были запечатлены люди, судя по их одежде, принадлежавшие к дореволюционной России и… к гитлеровской Германии. Особенно заметно выделялась одна миловидная блондинка, одетая в военный мундир вермахта, которая присутствовала на многих фотографиях…

Отец Вениамин быстро откланялся, сославшись на необходимость провести какую-то церковную церемонию в монастырской часовне. Я остался с глазу на глаз с радушной хозяйкой. Мы пили чай с печеньем, и она по-старушечьи разоткровенничалась – принялась вдруг рассказывать о себе. Я слушал с интересом, уткнувшись взглядом в цветастый палас под ногами и пытаясь упорядочить свои мысли, крутившиеся в голове, как песчинки, подхваченные вихрем.

– …а происхожу я из древнего дворянского рода. Мои родственники сражались с коммунистами в Гражданскую войну. Потом, кто-то из них сгинул в огне сражений, кто-то погиб в застенках красного режима. Когда началась Вторая мировая война, наша семья, терпящая большие притеснения от коммунистов, с надеждой встретила весть о вторжении германских войск на территорию Советской России. Германия, как нам тогда казалось, расправится с советской властью и нашей семье вернут утраченное.

– И много у вас забрали?

– Как рассказывала нам мать, под Калугой находилось наше родовое поместье, и ещё в Петербурге на Фонтанке имелся особняк, да ещё какие-то деревни по России. Но мы с сестрой родились в двадцатые годы, то есть, после свершившихся в России трагических событий, закончившихся свержением монархии.

Она широким жестом указала на одну из фотографий на стене, где крупным планом запечатлена была та самая красивая блондинка в германской военной форме, которая уже привлекла моё внимание:

– Вот, видите, как я тогда была молода?

– Так это вы?! Как вы оказались у немцев?

– Вот так и оказалась, вместе с сестрой! Мы жили на Украине и, когда туда пришли германские войска, мы явились в городскую комендатуру и предложили свои услуги.

– Но ведь это были враги! Они пришли убивать…

– Кого убивать? Мы ненавидели коммунистов – они обобрали нас. Мы готовы были сотрудничать хоть с чёртом, только бы он расправился с ненавистным нам режимом. Вот так с сестрой стали служить при комендатуре. Нам выдали полагающиеся пайки и жалованье. В обязанность вменили доводить до сведения населения все распоряжения немецких властей, а также, быть переводчицами. А ещё мы вели различную документацию на оккупированной территории. В общем, всё складывалось благоприятно до той поры, пока Красная Армия не стала наступать. Мы с сестрой последовали за немецкими войсками.

– А как вы оказались в Чили?

– О! Это потом. А сначала пришлось пережить такой кошмар! В самом конце войны, когда Советские войска вошли в Германию, там творилась такая неразбериха… кругом бомбят, артиллерия обстреливает, внезапно прорываются русские танки…Ужас! То американцы, то французы с англичанами… Но страшнее всего были русские… Кругом паника!.. Мы с сестрой в тот момент находились в каком-то маленьком немецком городишке, когда начался массированный обстрел его. Мы, как раз, шли к месту службы, когда начали рваться первые снаряды. Нам пришлось поспешно укрыться в первом попавшемся подвале какого-то дома. Там пряталось гражданское население и только мы двое оказались в военной униформе. Обстрел продолжался долго, потом слышался грохот проходящих танков. В городе начались уличные бои, которые продолжались трое суток. Всё это время никто не покидал укрытие и было неизвестно в чьих руках населённый пункт. Больше всего мы боялись, что им овладеют русские. Нам с сестрой поблажек ждать от сталинского режима было нереально.

– Да, я понимаю ваше состояние…

– Конечно, нас бы расценили как предателей Родины. А это по законам военного времени грозило неминуемой смертной казнью. Но, к счастью, как выяснилось вскоре, город заняли американцы. Нашему ликованию не было предела. Мы оказались в американской оккупационной зоне и сдались на милость победителей. Так обе попали в лагерь для военнопленных. Ну, а дальше всё было просто. Мы изъявили желание перебраться на американский континент. Уехать в Штаты желающих оказалось много и попасть туда быстро просто не было возможности. Нам предложили Латинскую Америку – как раз в тот момент формировался пароход на Чили. Мы решили, что это наш шанс, а там недалеко и до Штатов. Если что, со временем переберёмся туда. Так, в сорок шестом мы очутились здесь. Ну и получилось, что остались навсегда. Моя сестра пятнадцать лет назад покинула этот мир. И мне приходится доживать свой век в этой стране. Вот такая она моя судьба…

Я тоже вкратце рассказал о себе, делая упор на то, что не являюсь сторонником коммунистических идей, что, как и собеседница, немало натерпелся от варварского режима. Это, как мне казалось, должно было идейно объединить меня с госпожой Львовой. И, кажется, на этой почве имело место понимание моей ситуации. Старушка пообещала постараться ради меня в поисках рабочего места. Мы расстались друзьями. Только Екатерина Андреевна предупредила, что сюда к ней приходить больше не следует – легче всего нам будет общаться в церкви.

– Ну, что же, это как вам будет угодно, – согласился безропотно я.

Забегая вперёд, скажу, что несколько раз ещё мне довелось поговорить в церковном дворе с сеньорой Львовой. При последней нашей встрече она была предельно откровенна. Буквально ошарашила широтой и открытостью своей русской натуры… Неожиданно она вдруг с нескрываемой ненавистью выплеснула мне в лицо всю гадость, какую накопила в себе за годы отчуждения:

– И что вы навязываетесь ко мне? Пусть вам помогают ваши коммунисты, а меня увольте от подобного шага. И, вообще, мне неприятно с вами разговаривать. Вы погубили Россию. Вы несёте угрозу всему миру. Вас ненавидит всё цивилизованное человечество. И нечего вам здесь делать, убирайтесь в свою проклятую страну!..

Дискутировать в этой ситуации не имело смысла, и я оставил свои надежды, связанные с этой озлобленной старушенцией. Придётся искать другие варианты. Но как всё же люди переменчивы и непостоянны, им присуще рядиться в беспрестанно меняющиеся маски, участвуя в жестоком спектакле жизни!.. Я сосредоточил своё сознание на этой мысли подобно выпавшему за борт человеку, сомкнувшему судорожно пальцы на конце сброшенной кем-то верёвки.