Текст книги "Экспресс Варшава – Тель-Авив"
Автор книги: Владимир Янкелевич
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Глава 3. 1934 г. Костополь
Прошло шесть лет…
Меня уже не привлекали ярмарки, все свободное время я проводил в сионистском кружке. Друзья меня не понимали.
– Поймите, жить надо в своем доме! Не там, где тебе могут указать на дверь. Сионизм – это решение всех наших проблем, там в Эрец-Исраэль наш дом, там и нужно строить жизнь. Там, где тебя никогда не назовут пришельцем! – втолковывал я им.
Впоследствии оказалось, что я ошибался. Оказалось, что вполне могут назвать, но с оглядкой на оружие, что у тебя в руках.
Что это такое строить там жизнь, я, честно говоря, не знал, но был уверен, что это будет прекрасно в стране, текущей молоком и медом. Там будет гармоничное и справедливое общество, не то, что тут, в Польше.
Марек не соглашался. Ему оказался ближе социализм, где каждый получает свой пирожок, где за соблюдением прав рабочих следит государство социальной справедливости. Образцом для него была Россия! Его родители, а потом и он сам, стали бундовцами, и никакой Палестины им не было нужно. Марек повторял вслед за ними: где мы живем, там наша Родина, за нее нужно бороться, и в ней, а не в далекой турецкой провинции, добиваться социальной справедливости.
– Пошли на площадь? – предлагает Марек.
На площади было полно народу. Кое-кто с флагами. Пели песню, кажется, «Интернационал».
Мы стояли в кирпичном арочном проходе. Отсюда было все видно, но увиденное желания идти на площадь не прибавило.
– Что там толкаться? Там толпа собралась, нас только не хватает.
– Слушай, Лео, ты слова подбирай. Это не толпа, это рабочая демонстрация. Довели людей до предела, жить невозможно!
– Кто это, «довели»?
– Ну ты и вопросы задаешь. Кто – власть конечно! Им бы только прибыли, а на людей им плевать.
– Сейчас придет великий Марек и спасет всех от угнетения. Еще один любитель потанцевать на чужой свадьбе.
Марек взорвался:
– Ты… – Он не находил слов – Для тебя свет в окне далекая Палестина. Живешь здесь, вокруг такое творится, а тебе плевать на Польшу, да и вообще на все!
Я схватил Марека за грудки, поднял его и с силой прижал к стене. На рубашке у Марека отлетели верхние пуговицы.
– Ты это мне говоришь? Это мой отец просто чудом уцелел на войне, а два его брата погибли, защищая Варшаву от Тухачевского. Ты за свои слова заплатишь. Танцующих на чужой свадьбе всегда бьют первыми.
Борек бросился нас разнимать, но я Марека уже отпустил. Какая может быть драка, когда он много слабее меня.
В разговор вступил Борек.
– Уймитесь! Лео, не трогай его. Все это пустое. Вот помнишь, как в «Большой тропе»77
англ. The Big Trail.
[Закрыть] Брек Коулман расправляется с убийцами друга? Вот так и надо бороться за справедливость. Брек на демонстрации не ходил.
Борек просил называть его Борисом, сионистский кружок его абсолютно не интересовал. Он увлекся американскими фильмами, да еще извел на стрельбище уйму патронов и заработал золотой харцерский значок, которым очень гордится.
Марек отряхнулся, поправил рубашку, но продолжил с тем же запалом:
– Тебе, ковбой, вестерны вконец мозги отморозили. То, что верно в «Большой тропе», не может быть общим рецептом. Да и вообще, это кино! Сейчас мы похватаем «Смит-Вессоны» и пойдем бороться за лучшую жизнь?
– Что за чушь несете вы оба… – я вконец разозлился. – Коулман с револьвером борется за что? Хочет убить одного бандита, это понятно. Да и то, если бандит задел его личного друга. А воевать с бандитизмом что-то не очень рвется. Для этого нужно идти в полицию, а там работа… Но все, о чем мы говорили в кружке, все слова об Эрец-Исраэль, получается – для вас пустой звук. Револьвер нужен, но для борьбы там, за свой дом, свою землю. Переехать в США, как мечтает Борек, стать таким же, как герои вестернов, смелым, сильным, независимым, вроде красиво. Но это все равно – чужая свадьба.
– Один – герой вестерна, другой палестинский пастух, а тут, на нашей земле, где мы выросли, что? Посмотрите вокруг! Одни маршируют под военные марши, другие поют «Интернационал». Полиция всех разгоняет, есть убитые. В Берёзе-Картузской, в «Красных казармах» уже создан концлагерь. Я раз попытался его сфотографировать, еле ноги унес.
Лагерь уже был печально известен. Высокий забор с колючей проволокой, на каждом углу сторожевые вышки с пулеметами… Ворота лагеря никогда не открывались. Слова первого коменданта лагеря Болеслава Греффнера были хорошо известны. Он говорил, что «из Берёзы можно выйти на собственные похороны или в дом умалишённых». Скорее всего, эти слова распространяло правительство, нужно было сеять страх перед лагерем.
– А что тебя вообще туда понесло?
– Туда собирались отправить родителей после ареста. Правда, обошлось. Знаете, за что?
– За что?
– А за то, что они хотят лучшей жизни для рабочих здесь. Пойми, мы здесь живем сотни лет, здесь жили наши деды и прадеды, а ты все про Палестину. В общем, не обижайтесь, я давно сказать собирался. Мы в Барановичи переезжаем. Здесь, если попал на карандаш – точно посадят. Барановичи, они к Советской России поближе, может удастся оттуда перебраться… Родители говорили, что можно, как специалистам, на новые предприятия…
Марек обнял друзей. Окончательно рассориться не хотелось.
– Мы все равно будем вместе…
А еще через два месяца пришел попрощаться Борис. Его семья переезжала в США.
– Лео, если поторопитесь, то и вы сможете переехать в Америку. Вот это страна, вот куда нужно перебираться.
– Ты знаешь, я – в Палестину.
Борис протянул мне маленькую коробочку.
– Вот, возьми на память.
Это был харцерский значок. Борек им дорожил больше всего, но отдавать нужно самое дорогое!
– Он тебе будет напоминать обо мне. Ну и о том, что нужно учиться стрелять.
Мы обнялись.
В Костополе из нашей тройки остался только я.
Так закончился «Блем».
Глава 4. Тель-Авив. Сентябрь, 1975 г. Польский кибуц «Волынь-Б»
– Лео, а что это за кибуц, о котором ты рассказывал? Кибуц же чисто израильское дело?
– Конечно израильское, но к новой жизни нужно было подготовиться, научиться. Только сначала выпьем кофе. Кто-то говорил, что если однажды вы лишите меня кофе, то я устрою революцию…
– По-моему, ты перефразировал Черчилля: «Отнимите у меня сигару – и я объявлю вам войну!»
К нам подошла официантка.
– Принеси нам, пожалуйста, кофе. Только не «нес» или «боц», а настоящий. Это возможно?
– Я думаю, что гадать не стоит, экспериментируйте. Если не понравится, я не включу его в счет.
И она гордо ушла. Черт возьми, до чего же красивая…
– Вот ты спрашиваешь про кибуц в Польше. Он был частью нашей общей подготовки к репатриации. Важно понять, как и чем мы жили. Давай я тебе расскажу небольшую историю.
Как-то раз мы решили проверить в деле свои идеи труда на земле. Собрались группой, я уже и не помню точно, сколько нас было 9 или 10 человек, и отправились работать на ферму. Нас, парней и девушек должно было быть примерно поровну, но потом родители под разными предлогами смогли оставить девушек дома, так что в группе Зора была только одна.
Дело было в начале зимы, нужно было срочно убрать овощи с поля, пока они окончательно не перемерзли. Мы тоже могли перемерзнуть, было уже холодно, около 10 градусов мороза, земля почти окаменела, но работали мы так «горячо», что холода не чувствовали. Наверно от нашей работы температура воздуха поднялась на несколько градусов. Мы надеялись, что после работы наша единственная девушка поможет с приготовлением ужина, но оказалось, что она даже не знает, как сделать чашку чая.
– А вот и наш кофе. Слушай дальше.
Увлечение «социалистическим сионизмом» быстро нас захватило, в кибуце было, конечно, трудно, но и весело. Вечерами у костров мы пели песни о Земле Израиля, танцевали хору. Это были невероятно волнующие моменты, мы мысленно переносились из Польши к берегу Иордана и Кинерета. Реальных проблем, существующих там, мы не представляли, но разве это что-нибудь изменило бы?
Кибуцы создавала сионистская организация Хехалуц88
Хехалу́ц – первопроходец, пионер) – сионистская международная организация, целью которой была подготовка еврейской молодёжи к поселению в Палестине. Создателем организации был известный еврейский военный и общественный деятель Иосиф Трумпельдор.
[Закрыть]. В трех больших учебных центрах-кибуцах проходила подготовка к будущей жизни в Эрец-Исраэль. А жить в коммуне, где все общее, совсем не просто, этому на самом деле нужно было учиться.
По замыслу его основателя Менахема Усышкина «члены организации здоровые телом и душой холостые юноши и девушки должны принять на себя обязательство провести три года в сельскохозяйственных поселениях Эрец-Исраэль. Там они будут солдатами еврейского народа, однако их оружием будут не сабля и винтовка, а плуг и лопата». Хороши бы мы были, если бы у нас был бы только плуг и лопата, без сабли и винтовки.
Насчет винтовки мы разобрались сами, а к алие Хехалуц готовил нас основательно, причем совершенно практически.
Мы готовились в одном таких центров, он назывался «Волынь-Б». «Халуцианский кибуц» работал на базе достаточно большой фермы еврея-сиониста. За нами был закреплен местный сельский житель, который и обучал нас различным сельскохозяйственным работам, всему тому, что на его взгляд могло нам пригодиться в будущем в Палестине. Вряд ли он знал, как вести сельское хозяйство в Негеве, где мы потом пытались применять его рекомендации, но он старался и делал, что мог.
Не знаю, как в двух других кибуцах, но у нас доходило до парадоксов, которые сейчас кажутся забавными. Мы считали, что в кибуце не должно быть абсолютно никакой личной собственности, от питания до одежды. Понимаешь, идея, возведенная в абсолют иногда трагична, иногда смешна. Так, например, много сложностей возникало у наших девочек. Ведь даже лифчики у них были объявлены общими, а размеры, естественно, были разными… Но так мы понимали жизнь в «абсолютном коллективе»: всё общее, все равны, никто не имеет никаких преимуществ.
Далеко не все выдерживали это. Многие были из сравнительно благополучных еврейских семей. Дома, естественно, не всех приучали к физическому труду. Отсев был от 20 до 30 процентов. Зато тот, кто выдерживал этот «экзамен на зрелость», получал звание «халуца». Считалось, что он готов к новой жизни…
«Волынь-Б» – это был наш первый кибуц. Мы там провели почти половину 1929 года. Свой кибуц Негба мы строили спустя 10 лет, но для этого еще нужно было переселиться в Эрец Исраэль. Это нам только предстояло совершить.
В то же время нас, молодых гимназистов, готовили и к будущей военной службе.
Один раз в неделю были уроки военной подготовки, куда нам полагалось являться в соответствующей форме – в зеленой полотняной рубахе, надеваемой через голову наподобие обычной русской гимнастерки. В микроскопическом арсенале гимназии были собственные винтовки образца 1886 года. Это было архаическое оружие, длинное и тяжелое. Эти ружья мы разбирали и собирали несметное число раз, одновременно пытаясь понять, как нам это может помочь в завтрашней жизни. Понять не удавалось, но решали не мы. Кроме бессмысленных упражнений с этими винтовками было еще много муштры и шагистики.
Когда мы стали постарше, практические стрельбы уже проводились из настоящих винтовок – карабинов Маузера. Они в то время стояли на вооружении в армии. Боевые патроны нам выдавали в последний момент перед стрельбами. Стоило взять их в руку, как непонятно откуда появлялась уверенность, что противостоять нашей огневой мощи и этому точнейшему карабину не может ничто, никакая армия мира.
Наконец, но уже совершенно теоретически, сержант показывал, что можно сделать обыкновенной саперной лопаткой, какое это изумительное оружие, если садануть им человека в основание шеи, что при удаче можно отхватить все плечо. Только не следует целиться в голову, говорил он, ибо на ней обычно сидит каска и лопатка отскочит.
За три года военной подготовки нам ни разу не говорили о том, что существует что-либо похожее на танки. Как будто их и не было. Да, нас учили всевозможным газам и названиям частей оружия, и уставам, и караульной службе, и местной тактике, и множеству иных вещей; в общем, за год набиралось что-то около ста часов и триста в последних классах. Все это выглядело – теперь я это вижу достаточно ясно – словно нас готовили к войне, похожей на франко-прусскую 1870 года.
Но, как оказалось, эта подготовка, все же, не прошла даром. Позже, уже в Израиле, Аарона за умение обращаться с оружием прозвали «мистер Шмайсер», а с танками ему пришлось познакомиться при совсем иных обстоятельствах – в бою у кибуца Негба.
Нашей главной практической целью стала подготовка к переселению в Эрец-Исраэль. Конкретные вопросы переселения, конечно, видели по-разному, но все мы жаждали перемен. Сомнений в том, что нужно покинуть дом своих родителей и начать новую жизнь, не было, а была только упрямая вера – несмотря ни на что, другого пути нет.
Глава 5. 1934 г. Костополь. Рохеле
Еврейская жизнь в маленьком Костополе бурлила, но настоящей изюминкой была наша еврейская библиотека. Она вообще-то и не была библиотекой в современном смысле. Это был не просто пункт проката книжек, не такое место, где сложены какие-то книжки, и люди приходят их взять почитать. Мне с друзьями удалось сделать ее важнейшим культурным центром, где проводили множество мероприятий, выходящих за прямые функции библиотеки. Проходили диспуты по истории и традиции, устраивались различные выставки. А какие проходили еврейские праздники!
Мы собирались несколько раз в неделю по вечерам и горячо спорили о том, в чем смыслили весьма мало. Вопросов было много, но нам жизненный опыт не мешал. Сегодня я не так молод, чтобы все знать. Но тогда мы легко находили ответы абсолютно на все вопросы.
Спорили из-за Ницше и Фрейда, Адлера и Гегеля, ну и, само собой, из-за Маркса, брались решить все мировые проблемы, от капитализма и социализма, до проблем женщин и семьи в новом обществе, решали проблемы земли и кибуцев, общинной жизни, рабочего движения в Эрец-Исраэль, и, естественно, знали, как решать арабский вопрос. Жадно и бессистемно читали все работы по проблемам сионизма и устройства общества, в общем все, что попадало в руки. Но главной темой была коллективная жизнь на земле, сельское хозяйство…
Там, среди своих, было все ясно, проблемы чудесным образом разрешались. Голову кружил образ еврея, работающего на земле, живущего трудом своих рук, свободного от галутных комплексов, храброго, открыто смотрящего в лицо сложностям и опасностям новой жизни. Себя мы ощущали именно такими, и, само собой, собирались вскоре присоединиться к нашим братьям в ишуве99
Ишу́в – собирательное название еврейского населения Эрец-Исраэль (Палестины), использовалось в основном до создания Государства Израиль.
[Закрыть]. Когда? Мы этого не знали, но были уверены, что очень скоро.
Позже я отошел от социалистических идей. Равенство… Что это такое? Его просто не существует в реальной жизни. Люди не равны друг другу, их волевой потенциал, интеллект, дарованный от рождения, весьма различны. Из одного и того же набора досок Аарон сделает буфет, а я, если повезет, табуретку. Равенство в потреблении? И его быть не может. Одному, высокому, еды нужно больше, а другому, ростом в полтора метра, меньше. Неравенство человеческих способностей исключает царство абсолютного равенства и делает его в принципе несправедливым. Замечательные умозрительные идеи хороши для кабинетных философских трактатов, реальная жизнь иная…
Но эти мысли появились позже. А пока сионистская идея строительства своей страны была для нас единственным и, главное, естественным и органичным решением: «Если власть ничего для нас не делает, то «мы наш, мы новый мир построим!», там, на Святой земле, и будет он просто прекрасным, справедливым для всех…»
Моя идея поставить спектакль в нашей библиотеке увлекла всех. Решили начать с пьесы «Диббук1010
Диббук (прилепившийся) – дух в еврейском фольклоре, являющийся душой умершего человека. Предполагается, что душа, которая в своей земной жизни не закончила своё предназначение, может завершить его в форме диббука.
[Закрыть]» Соломона Ан-ского (Рапопорта). Он написал ее после поездки по хасидским местечкам тогда еще Западной Украины. Интересовали его мистические загадки Каббалы, красивые хасидские притчи, народный фольклор.
Но мы могли бы и не обратить внимания на эту пьесу, тем более что она была написана Соломоном Ан-ским по-русски. Решающим оказался оглушительный успех пьесы, поставленной виленским театром Габима в 1920 году. Это событие не заметить мы не могли. В спектакле играла несравненная Ханна Ровина, «первая леди еврейского театра».
Спектакль мы не видели, не успели. Ровина и все актеры театра Габима в 1928 году уехали в Палестину. Что сказать, они поступили правильно. Наш отъезд был еще впереди.
А пока у нас не было даже авторского текста пьесы, только пересказы, статьи театральных критиков, но нас это не особенно волновало. Мы смело дописывали текст сами.
Рассказ о безумной любви, жизни и смерти – это всегда интересно. Сюжет начинается достаточно обычной историей. Молодой Ханан, влюбленный в Лею, не по душе ее отцу. Это старо, как мир. Таких героев много. А потом начинаются чудеса. Ханан умирает, но душа его остается между двух миров, он не жив и не мертв, душа не находит покоя. На земле его держат чувства к Лее.
Но в эту историю мы вложили и второй смысл. Мы в Ханане видели душу застрявшей между двух миров – Польшей и Эрец-Исраэль. Тогда, со всем юношеским максимализмом, мы считали тех, кто не определился в своем пути, чем-то вроде диббука.
Аарон, мой старый товарищ играл Ханана, а я, загримированный под старика, – отца его возлюбленной. Лею, так получилась, играла наша Лея, в которую я тогда был влюблен. Конечно, мне хотелось быть в пьесе не ее отцом, а возлюбленным, но не получилось.
А потом, во время спектакля, в самый трагический момент, у меня отклеилась борода. Что было делать? Продолжать резко помолодевшим или начать прилюдно ее приклеивать? Аарон просто вытолкнул меня за ширму с какими-то словами, кажется, что «стучат в дверь», оттуда я вышел уже бородатым.
Надо сказать, нам аплодировали… А Лее нравился не я и не Аарон, а Марек, он в пьесе не участвовал, но зато громче всех аплодировал.
Любовь к Лее как-то незаметно прошла. Потом мне стало казаться, что я просто чемпион по несчастной любви. Возраст был такой, я влюблялся часто и неудачно, пока не стал все свободное время проводить с Рохеле Каплер. Честно говоря, это была ее инициатива, я бы не рискнул к ней подойти, так она была красива и независима.
* * *
В костопольской библиотеке закончился очередной любительский спектакль. Молодежь вышла на улицу, по двое-трое ребята начали расходиться. Я стоял в сторонке в одиночестве.
Ко мне подошла Рахель Каплер. Она давно заметила мои горячие взгляды. Наверное, ожидала от меня каких-нибудь действий, но я все не решался с ней заговорить. Рохеле устала дожидаться, пока я осмелею, и просто попросила проводить ее домой.
– Лео, ты не спешишь? Проводишь меня домой? Темно уже.
Мы шли рядом, очень хотелось быть находчивым и остроумным, но все приходящее на ум было ужасно глупо, совсем не то. Она рассказывала свои истории, а я все мучительно искал слова, хотел произвести впечатление, но все время лепетал что-то невразумительное.
– Лео, чья это была идея так переделать «Диббук»? Его сам «Ан-ский» не узнал бы. Это спектакль о любви, которая сильнее смерти, а вы превратили его в политический… Ханан застрял между двух миров. Почему он не жив и не мертв, а душа его не находит покоя? Что его держит? Любовь!
– Может и любовь, только я думаю, что он застрял между двух миров, как и мы. Живем в Польше, а мечты об Эрец-Исраэль.
– Какой ты серьезный! Может ты преувеличиваешь? Эрец-Исраэль еще не скоро, а живем мы сейчас, в данную минуту. Есть сегодня. А что будет завтра?
И тут же, без перехода:
– А завтра давай пойдем в кино? Или ты не хочешь?
Пока я думал, как сказать, что готов идти с ней куда угодно и когда угодно, как Рохеле уже спросила снова:
– Так мы идем в кино? Что ты молчишь?
– Конечно, идем. Только завтра фильм с Элом Джолсоном. Наверное, ты его уже видела.
– Что за беда, посмотрим еще раз. Тебе Борек что-нибудь пишет?
– Нет, ни одного письма. Но я жду.
На обратном пути, уже в одиночестве, все, что надо было сказать, сразу прояснилось. Но Рахель и не ждала от меня фонтана красноречия, возможно, что я ей просто нравился. А если так, то хорошо даже молча идти рядом.
Позже красноречие у меня прорвалось, его стало слишком много. Более сложным стало немного помолчать… Многословие – это было просто прикрытие желания обнять ее, но я не решался и прятался за словами.
Мы гуляли по вечерним улицам или под липами вдоль реки и рассказывали друг другу всякие небылицы, разглядывали витрины, обсуждали будущую жизнь в Палестине.
Один уличный продавец пряников, они у него были дешевле, чем в кондитерской, всего по 10 грошей, придумал привнести в простую покупку пряника элемент азарта. Он брал у двух покупателей по половине цены пряника, а затем вынимал из кармана фартука горсть монет и предлагал угадать: чет-нечет. Угадавший выигрывал и получал пряник, но мне с Рохеле было все равно, кто выиграет, мы же были вместе.