Текст книги "Карело-финские мифы"
Автор книги: Владимир Петрухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
Сходный обычай был известен самим финнам: чтобы обезвредить злые чары колдуна, с угрозами покидавшего дом, хозяева должны были ему вслед бросить золу из очага и трижды плюнуть. Затем нужно произнести специальный заговор и замести следы.
Больше чудесных подробностей о верованиях биармов можно узнать в исландской саге, повествующей о древних временах и подвигах викинга Боси. Коварный скандинавский конунг отправляет викинга и его побратима Херрауда в Биармию, чтобы те достали чудесное яйцо чудовищного ястреба, расписанное золотыми рунами. Проникнув в Биармию, Боси узнаёт у влюбленной в него девицы, где находится его добыча. Ястреб обитал в храме бога Йомали, наполненном сокровищами. Хозяйкой храма была колдунья – мать правителя Биармии. Благодаря волхованию она узнала, что не проживет и месяца, и велела привезти в храм красавицу Хлейд, чтобы та сменила ее в страшном капище. Специальный раб ежедневно приводил молодую, еще не телившуюся корову, которую поедала колдунья. Но перед этим корову должен был покрыть заговоренный бык, которого держали на цепи в храме. После чего ее мясо становилось отравленным колдовским зельем и всякий отведавший его впадал в безумие. Этого мяса должна была поесть и Хлейд, чтобы стать злобной колдуньей.
Побратимы подкрались к храму и убили раба вместе с коровой, которую тот пас. Херрауд облачился в рабский плащ, а шкуру набил листвой, сам же Боси поднял на спину труп раба, пронзив его копьем. Жрица спала, когда побратимы проникли в храм. Тут бык набросился на чучело коровы, и герои свернули ему шею. Ястреб же увидел труп и хотел схватить его чудовищными когтями, но Боси пронзил птицу копьем, и та рухнула прямо на викинга. Проснувшись, колдунья бросилась на Херрауда и поранила его до кости своими когтями, но поскользнулась в крови ястреба. Побратимы расправились со жрицей, и, когда та испустила дух, земля содрогнулась.
В гнезде ястреба они нашли яйцо и так много золота, что едва хватило сил его унести. Идол Йомали сидел у алтаря: побратимы сняли с него корону, украшенную драгоценными каменьями, ожерелье и взяли с колен чашу, наполненную червонным золотом. Спасли они и красавицу Хлейд, прикованную в храме, а само капище подожгли.
В этом фантастическом рассказе читатель обнаружит знакомые мотивы: служители капища приводят себя в транс, поедая отравленное зелье; идол одет в драгоценный убор; даже чудовищная птица напоминает о Лоухи, преследующей героев в образе птицы. О чудесном яйце повествуют многие финно-угорские мифы – о них еще пойдет речь.
Более реалистичными оказываются древнерусские описания северных – чудских – земель.
Чудь и волхвы
В Древней Руси прибалтийско-финские народы, прежде всего предки финнов-хяме (в летописи их звали ямь) и эстонцев, с которыми первыми встретились новгородские славяне, заселявшие Восточную Европу, именовались чудью – «чужими», чудными людьми. Тогда чудь говорила на непонятном для славян языке и имела непохожие обычаи.
В «Повести временных лет» рассказывается о том, как некий новгородец пришел в земли чуди и захотел погадать – «поволховать» – о будущем у чудского кудесника. Это древнейшее описание камлания, составленное в конце XI века. Кудесник принялся призывать «бесов» в свой дом – так христианин-летописец называл духов, которых шаман призывал на помощь. Новгородец сидел на пороге шаманской «храмины» и видел, как кудесник упал, оцепенев в трансе («бес сшиб его» – комментирует летописец). Наконец кудесник встал и сказал новгородцу, что его «боги» (шаманские духи) не смеют войти в дом, потому что новгородец имеет при себе нечто, чего боятся духи. Тут-то новгородец понял, что они боятся нательного креста, и положил его подальше от «храмины», где камлал шаман.
Сходный рассказ о саамском шамане записал уже в XVII веке французский путешественник Реньяр. Шаман неистово колотил в свой бубен, пока не упал и не окоченел, как палка. Так он лежал с четверть часа, и окружающие не давали никому к нему приблизиться – даже отгоняли мух, чтобы не вывести шамана из транса. Наконец он стал приходить в себя и признался, что его дух не может ему повиноваться при иноземце, ибо сам иноземец – больший чародей, чем шаман.
Саамский шаман с бубном, рисунок из книги Кнуда Леема «Описание лопарей Финнмарка». 1767 г.
Leem, Knud. Beskrivelse over Finnmarkens Lapper, deres Tungemaal, Levemaade og forrige Afgudsdyrkelse. Copenhagen: 1767
Следующий «сеанс» удался – духи явились и поведали кудеснику о том, что хотел вызнать новгородец. При камлании шаман «метался», одержимый духами. Любопытный новгородец, однако, не мог не спросить, почему «бесы» боятся креста. Кудесник отвечал: «Это знамение небесного Бога, которого наши боги боятся». – «Каковы же ваши боги и где они живут?» – спросил новгородец. Кудесник же ответил: «В безднах. Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются и под небо, послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из ваших людей, то его возносят на небо, если же кто из наших умирает, его несут к нашим богам в бездну». Так и есть, добавляет монах-летописец, ведь грешники пребывают в аду, а праведники обитают на небесах с ангелами.
Опрометчиво, однако, сводить весь рассказ к представлениям монаха-летописца о христианстве и язычестве, в котором пребывал чудской кудесник. Сам новгородец – христианин – обратился к чуждым богам, чтобы узнать нечто от него сокрытое. При этом он снял крест – как обычно поступали при гаданиях русские люди не только в средневековую эпоху, но и в новое время. Значит, новгородец считал, что «богам» – шаманским духам, которых вызывал кудесник, было доступно тайное знание, которое он не мог получить в церкви. Это тайное знание могли поведать обитатели преисподней-бездны, злые духи, с которыми и вступал в контакт шаман. Любые колдуны обращались за помощью к нечистой силе, но шаманы считались способными не только получить от нее сверхъестественные знания, но и подчинить злых духов и даже победить их.
В христианской традиции не принято было верить, что нечистая сила видит будущее. Происхождение бесов связывали с библейским мифом о падших ангелах – те из них, кто оказались между небом и землей, могли подслушивать речи ангелов и так узнавать будущее.
Дуалистический миф о сотворении человека и прения с волхвами
Итак, славяне, встретившись с финно-угорскими племенами на севере Восточной Европы, довольно быстро познакомились с их «чудскими» верованиями и богами.
В Новгороде даже стали делать амулеты для чуди – произведенные в этом городе металлические фигурки божков с питьевым рогом в руке находят в Вятке и других отдаленных регионах.
Эта встреча двух культур привела к взаимодействию разных традиций, так что в фольклоре финно-угров и северных русских бывает непросто отделить исконно «чудские» черты от исконно славянских. Это уже относится к древнему и драматическому эпизоду в истории севера Восточной Европы, региона, относительно поздно вошедшего в состав Древнерусского государства и принявшего крещение на рубеже X и XI веков.
В той же «Повести временных лет» рассказывается о голоде, который разразился на Ростовской земле в 1071 году. Тогда и объявились два волхва, уверявшие людей, что знают тех, кто «обилье» (припасы) держит. С толпой оголодавших они по Волге двинулись по погостам, где собиралась княжеская дань и действительно хранились припасы. Там волхвы указывали на «лучших» (знатных) жен, обвиняя их в том, что одна прячет жито, другая – мед, третья – рыбу, четвертая – меха. Наивные слушатели приводили к волхвам своих жен, сестер и матерей, а волхвы, мороча людей, делали разрезы на спинах у несчастных женщин и «вынимали» из них то жито, то рыбу – так они расправлялись со знатными женами, а их имущество забирали себе.
Когда волхвы дошли до Белоозера, с ними было уже триста человек. Здесь с ними столкнулся княжеский воевода Янь Вышатич, который позже и рассказал летописцу об увиденном. Он собирал дань, и белозерцы поведали ему о том, что два кудесника уже убили многих жен на Волге и Шексне. Янь узнал, что волхвы – зависимые люди, смерды его князя, и потребовал их выдачи. Но толпа не желала выдавать своих предводителей. Воевода попытался расправиться с восставшими людьми силой оружия, но те отбились от Яня и его немногочисленных отроков и даже убили священника, который, видимо, пытался их образумить. Янь вынужден был обратиться к самим белозерцам, пригрозив им, что если они не помогут, то он с дружиной останется у них кормиться целый год. Угроза подействовала, и белозерцы схватили волхвов. Тут и началось судебное разбирательство, которое в конце концов превратилось в религиозный диспут – прения об истинной вере.
Воевода спросил, зачем волхвы убили столько людей. Те ответили, что они держали припасы, и обещали продемонстрировать это воеводе: вынуть из тел своих жертв жито или рыбу. Янь был начитанным христианином и обвинил волхвов во лжи, ведь человек сотворен Богом из праха земного, состоит из костей и кровяных жил, истинное знание о человеке доступно одному Богу. Волхвы же настаивали на том, что знают, как сотворен человек. «Как же?» – спросил Янь. «Бог мылся в бане и вспотел, – отвечали волхвы, – отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. Тогда заспорили Сатана с Богом, кому из ветошки сотворить человека, и сотворил Сатана человеческое тело, Бог же вложил в него душу. Вот почему после смерти тело попадает в землю, а душа идет к Богу».
Янь возмутился всеми этими бесовскими россказнями и спросил у волхвов, в какого бога они веруют, те же отвечали – Антихристу, что сидит в бездне. Тут Янь и произнес проповедь, чтобы образумить волхвов, ведь в бездне-преисподней сидит бес, а Бог восседает на своем небесном престоле. А тот, кого волхвы называют Антихристом, тоже был ангелом, но восстал против Бога и был низвергнут с небес в бездну. Он вновь восстанет против Бога, но тот сойдет на землю и окончательно скует Сатану и его слуг в преисподней. Ту же муку примут его слуги, а волхвы примут муку от воеводы ныне и после смерти в преисподней.
Расправа с волхвами. Миниатюра из Радзивиловской летописи. XV век.
Wikimedia Commons
Волхвы же упорствовали и утверждали: «Говорят нам боги: не можешь нам сделать ничего». Воевода же отвечал: «Лгут вам боги» – и велел бить их и повыдергать им бороды. Те не смирялись, и тогда Янь велел заткнуть им рты деревянными обрубками, самих же привязать к мачте ладьи и плыть к устью Шексны. Там он вновь вопросил волхвов, что говорят им боги, и те признались: «Боги молвят, что не быть нам живыми от тебя». Кудесники еще пытались уговорить воеводу отпустить их, обещая ему много добра и угрожая злом и печалью, если он их погубит. Но Янь отвечал, что хочет получить награду от Бога, и выдал волхвов тем, чьих матерей и сестер они погубили. Так свершилась кровная месть: убитых волхвов повесили на дубе, ночью же пришел медведь и пожрал их трупы.
Монах-летописец с торжеством заключает, что волхвы погибли по бесовскому наущению: другим они пророчествовали, собственной же гибели предвидеть не могли.
Этот летописный текст по-разному интерпретируется многими исследователями. Одни видят в нем восстание язычников против новой христианской религии и поддерживающей ее власти, но летописец нигде не называет волхвов язычниками – «погаными». Другие видят в восстании волхвов движение финно-угорских племен, не стерпевших гнета Русского государства. Для такого наблюдения есть определенные основания. Русский писатель П. И. Мельников-Печерский, повествуя о быте мордвы, указал на обычай, объясняющий загадочные манипуляции волхвов с «лучшими женами».
Для молян – коллективных жертвоприношений мордвы – два служителя культа (пивовар и выбранный сборщик припасов – повар) отправлялись по деревням, которые уже знали о готовящемся сборе продуктов. Женщины шили специальные мешочки на тесемках, куда прятали муку, жбан с медом, деньги, яйца, масло и т. п. Мешочки эти складывали на стол в избе, куда приходили пивовар с поваром. Они останавливались у дверей, один – с паркой (кадкой), другой – с жертвенным ножом, и читали молитвы мордовским богам. Служителей культа уже ждали женщины, стоящие спиной к дверям: их грудь и плечи были обнажены. Старшая из них брала за тесемки мешок с припасами, закидывала его назад, за голые плечи, и, пятясь, подходила к дверям. Один из сборщиков подставлял парку, другой колол пять раз ножом обнаженные плечи и спину хозяйки и обрезал тесемки – мешок падал в подставленную парку. Так повторялось с каждой женщиной, пока все мешки не оказывались у сборщиков, те укладывали их на повозки и следовали в очередную избу. Когда припасов набиралось достаточно для коллективного моления, варили пиво и приносили в жертву быка, овцу или птицу – в зависимости от важности случая или от божества, которому посвящались моляны в священной роще – керемет. Мы еще вернемся к этой традиции удмуртов, мордвы и других поволжских финнов.
Сходный обычай был обнаружен и у прибалтийско-финского народа, который считается потомком веси, жившей на Белом озере, – вепсов. Он был приурочен как раз ко времени сбора урожая – к окончанию жатвы. Жнецы возвращались домой с полей и вешали серп на шею хозяйке. «Или пироги делай, или голову отрубим!» – говорили они. Тогда хозяйка начинала печь праздничные пироги. Такой же обычай известен и у южных карел, и у финнов: жнец клал серп на спину хозяйке и требовал пирогов. Эти ритуалы напоминают многочисленные календарные «обходы», когда «обходчики» требовали у хозяев подарки, угрожая скрягам. Такие обряды были призваны обеспечить благополучие – изобилие в наступающем году (напомним, что в Древней Руси год начинался в сентябре).
Деяния волхвов, однако, не были имитацией жертвенного акта, как в мордовском и прибалтийско-финском обряде: их жертвы погибали. Явно древние волхвы обвиняли «лучших» жен не только в том, что они прячут запасы, но и в том, что они виновны в неурожае и голоде, то есть в ведовстве.
Повсюду в Европе именно колдунов и особенно колдуний (ведьм) обвиняли в том, что они послали засуху и «отобрали» урожай. В XIII веке немецкий миссионер и хронист Генрих Латвийский рассказывал, что другой финский народ – ливы в Прибалтике – принесли в жертву своим богам монаха Теодориха, потому что урожай на монастырской земле был обилен, а у ливов погиб, затопленный дождями. Христианская церковь боролась с этими древними предрассудками, и Янь выступил против волхвов как истинный христианин.
Но в проповеди волхвов летопись сохранила для нас и миф о творении человека, тело которого создал Сатана, а душу вдохнул Бог. Стало быть, тело человека, вопреки христианскому учению, может содержать всё, связанное с нечистотой, бесовщиной, – недаром Сатана использовал для него ветошку, которой Бог утирал свой пот. Миф о том, что Сатана сотворил тело человека, известен многим финно-угорским народам. Однако едва ли этот миф (в отличие от обряда, у которого есть параллели с мордовским обычаем) восходит к древнейшему прафинноугорскому или уральскому периоду. Он известен не только финно-уграм, но и их ближайшим соседям, тюркам и славянам. Значит, у этого мифа мог быть общий древний источник, и этот источник довольно хорошо известен историкам религии.
Так называемые дуалистические мифы о сотворении мира и человека – когда в творении принимают участие два творца, добрый (Бог) и злой (Сатана, дьявол), – восходят к древнеиранской религии, но популяризируются уже в средневековом мире вместе с широко распространенной дуалистической ересью. В Византии и Восточной Европе такой ересью было возникшее в Болгарии богомильство: богомилы считали, что земной телесный мир – это создание Сатаны, обитающего в преисподней, духовный же, божественный мир – это небесная обитель.
Древней основой дуалистических верований был иранский зороастризм – учение о противостоянии благого творца Ахурамазды (Ормазда) и злого Ангра-Майнью (Ахримана). Богомилы яро проповедовали свои идеи, и их миссионеры проникали далеко за пределы Балкан. Очевидно, дуалистическая ересь была занесена и к народам Восточной Европы, которым только что стали известны христианские истины, но объяснить происхождение зла в мире они толком не могли.
Прошло много столетий, и в начале XIX века другой искатель религиозной правды – недавно крещенный мордвин Кузьма Алексеев, объявив себя пророком (как и волхвы), также поднял восстание против властей и также был ими осужден.
Востоковед Д. Е. Мишин заметил, что, собственно, в иранских версиях антропогонии этот мотив отсутствует: в иранской книге Бундахишн («Сотворение основы» – зороастрийская книга о творении) появление человека не связано с божественным потом. Мишин указал на схожий сюжет сотворения человека в средневековом варианте книги Бундахишн. Творец Ормазд в борьбе с Сатаной Ахриманом оросил божественным потом первого человека (его звали Каюмарс или Гайомарт). В варианте, переданном мусульманским ученым-энциклопедистом аль-Бируни, Творец (Аллах) создал Каюмарса из своего пота.
Калитки – традиционное блюдо финской, карельской, вепсской и северорусской кухни.
Fanfo / Shutterstock
Финским сказкам известен и другой дуалистический сюжет творения, распространенный по всей Восточной Европе. Черт просит у Бога часть сотворенной земли – сначала десятую, потом размером с лапоть; наконец, всего лишь отверстие от воткнутого в землю кола. Из полученного отверстия черт стал выпускать на землю всяких гадов и паразитов, пока Бог не заткнул дыру головней (с тех пор паразиты боятся огня и дыма).
Расправа с волхвами: миф и ритуал
На самом деле Янь Вышатич, используя средневековое судебное расследование – пытку и казнь, должен был убедить нестойких в вере христиан, что у мира есть лишь один Творец, а волхвы неспособны предугадать и собственное будущее. Используемые методы тоже интересны для историка религий. Воевода велел повыдергивать захваченным волхвам бороды: этот обычай унижения – нанесения бесчестья – широко распространен в архаичном праве, в том числе в древнерусском (недаром русские люди так сопротивлялись указу Петра I о бородах). Однако для чудских окраин Древней Руси этот обычай мог иметь дополнительный смысл. Шаман манси еще в XVIII веке рассказывал Г. И. Новицкому, одному из первых исследователей Сибири, о том, что вместе с остриженными волосами можно исторгнуть из человека и душу. Волосы и ногти – неотделимые части тела, даже остриженные волосы надо хранить при себе. Вместе с бородами Янь лишил волхвов силы в глазах их сторонников.
Повешение на дереве также было широко известной казнью у народов Европы. Так расправлялись с преступниками. И вновь мордовский фольклор помогает объяснить этот обычай, описанный в русской летописи. В мордовской песне рассказывается, как некая девица кается перед смертью и просит похоронить ее не на кладбище, а «около большой дороги на старом дубе». Девица эта была колдуньей: она три года провела в утробе матери и, когда появилась на свет, хотела «высушить текущую воду», навести порчу на луга и хлебные поля, даже погубить деревья в лесу. Очевидно, зловредная девица признавалась в тех преступлениях, в которых сами волхвы хотели обвинить истребляемых ими «лучших жен». Так что воевода казнил их так, как следовало казнить ложных обвинителей в ведовстве.
На деревьях иногда хоронили шаманов, которые, как считалось, и рождались там в птичьих гнездах, ведь шаманы должны были проникать и на небо, и в преисподнюю. Иное дело – преступники-волхвы. Повешение казненных на дереве у реки (водной дороги) – между небом и землей – означало, что они не смогут стать злыми духами преисподней и после смерти вредить людям и не смогут попасть на небо, ибо «привязаны» к дереву. Их окончательная гибель свершилась ночью, когда медведь сожрал их трупы. Медведь для христиан – нечистое животное (церковные уставы запрещали даже излюбленную по всей Европе забаву – водить ученого медведя). Но для финно-угров медведь – это священный зверь, тотем-первопредок, сын верховного бога, некогда спустившийся с неба. Таким образом, и души и тела волхвов были истреблены.
Странную историю о медведице-плакальщице рассказывали карельские сказочники. Однажды у старика умерла старуха, и тот пошел искать плакальщицу. Первым на дороге ему попался волк, но его вытье не подходило для похоронного причитания. Не понравились также старику лай лисицы и голос зайца. Зато медведица стала причитать по правилам (сложила руну):
Ах, старик мой горемычный,
Умерла твоя старуха,
Кто спечет пирог предлинный,
Кто его намажет маслом,
Кто сошьет тебе рубаху?
Старик привел медведицу в дом оплакивать старуху, сам же пошел за попом. Тут-то «плакальщица» и съела старуху. У коми известна сказка о жене охотника, которая жарила медвежью лапу, за что ее съел медведь; охотник же нанял в плакальщицы не медведицу, а лису.
Эта история напоминает всем известную с детства сказку о глупом мышонке. Но в ней обнаруживается и древний – дохристианский – смысл, ведь лесная «плакальщица» получала свою «жертву» до прихода священника, который должен был позаботиться о спасении ее души.
Возможно, сюжет сказки восходит к тем временам, когда финны и карелы хоронили своих умерших в священных рощах хийси и считали медведя священным животным. Медведя почитали повсюду, где он водился, особенно после удачной охоты, когда устраивали «медвежий праздник»: финны помещали голову убитого зверя на праздничном столе и относились к нему как к важному гостю.
Культ медведя и медвежья свадьба
Медведь, завершивший в летописи прения о вере с волхвами, оказался главным героем одной легенды, восходящей к древнерусским временам. В ней рассказывается об основании Ярославля. Это было в начале XI века, когда князь Ярослав, прозванный Мудрым, правил еще в Ростове. На месте будущего Ярославля – у впадения реки Которосли в Волгу – находилось урочище, называемое Медвежий Угол. Там обитали «человецы поганыя веры» – злые язычники. Поклонялись они скотьему богу Волосу, в святилище которого – керемети – горел неугасимый огонь и приносились жертвоприношения. Обряды совершал особо почитаемый волхв.
Купцы, ходившие по Волге, непрестанно жаловались князю Ярославу, что язычники грабят их караваны. Тогда князь с дружиной двинулся к Медвежьему Углу. Язычники уступили силе и клялись своим богом Волосом в верности князю, креститься же не желали. Князю пришлось вновь вернуться туда уже со священниками, но язычники выпустили на князя некоего «лютого зверя» и псов, чтоб они растерзали пришельцев. Князь же совершил подвиг и секирой убил зверя. Строптивые язычники покорились, легенда о княжеской победе дожила до нового времени. Так на гербе Ярославля появился медведь с секирой.
Герб Ярославля.
Портреты, гербы и печати большой государственной книги 1672 г. СПб. Издание С.-Петербургского археологического института, 1903
В ярославской легенде переплелись воспоминания о славянском язычестве – клятва славянским скотьим богом Волосом – и местные обычаи поволжских финнов – жертвоприношения в керемети. В легенде невозможно отделить славянское от финского, тем более что верования соседних народов были сходны: культ скотьего бога у славян действительно был непосредственно связан с культом медведя, ведь этот зверь был опасен для скота и одновременно воплощал плодородие. У финнов пастух наделялся колдовскими способностями и перед выпасом скотины в лесу проводил по спине каждого животного медвежьей лапой с когтями. Наконец, удмурты верили, что нельзя ломать сучья в священной роще керемети, или луде, иначе ее хозяин Луд явится в облике медведя и растерзает нарушителя.
У финно-угров почитание медведя восходит к прауральской эпохе, а следы его культа на севере Европы известны археологам по крайней мере со II тысячелетия до н. э. Многочисленные пластины-амулеты в пермском зверином стиле были обнаружены на жертвенных местах и поселениях Прикамья. На них изображены голова и передние лапы медведя так, как принято было их укладывать во время «медвежьего праздника». Можно считать это первой «геральдической» композицией, предшественницей герба Ярославля. Одна из таких привесок, найденная в могильнике племени мурома на Оке, по соседству с верхневолжским племенем меря, имела также специальные «шумящие» привески на цепочках с утиными лапками на концах. Можно считать, что она воплощала финно-угорский миф о мироздании, ведь, по их представлениям, медведь был спущен с неба на землю (таков Консыг-Ойка, «Когтистый старик», у обских угров), сама же земля была поднята со дна первичного океана водоплавающей птицей. Звериная композиция из Пермской земли включает в себя медведя, который терзает голову лося или ящера, и хищную птицу, которая вонзает когти в самого медведя. Звериные образы воплощают отношения между тремя мирами финно-угорской вселенной: небом, землей и преисподней. Так и в карельской песне-руне рассказывается, как орел должен был распотрошить брюхо щуки, которая проглотила яйцо, снесенное птицей-демиургом. В одной из могил средневековых марийцев (Нармонский могильник) нашли привеску, где на туловище медведя изображен солярный знак – свидетельство его небесного происхождения; в мифе саамов солнце Пейве разъезжало по небу на медведе.
Там, где начиналось восстание волхвов – в Верхнем (Ярославском) Поволжье – и где исконными обитателями были племена мери, археологи изучили уникальный погребальный обряд. В больших группах курганов IX–XI веков, наряду с оружием, украшениями, жертвенной пищей, посудой, клали глиняные амулеты – кольца и имитации медвежьих лап. Помимо Верхнего Поволжья такие амулеты были найдены только в курганах Аландских островов на Балтике, где скандинавы жили вместе с финнами. Оттуда группа переселенцев и перенесла этот обычай в Верхнее Поволжье, где стали делать и загадочные глиняные кольца.
Пряжка с изображением медведя в «ритуальной» позе. X–XI вв. Бронза, литье. 8,0 x 3,4 см, ЧКМ № 954/209.
Государственное краевое бюджетное учреждение культуры «Чердынский краеведческий музей им. А. С. Пушкина»
Обряд был мало понятен археологам, хотя почитание медведя – и медвежьих лап – было распространено повсюду, где водился этот зверь. Остатки настоящих медвежьих лап и подвески из медвежьих клыков – обычная находка в раннесредневековых могилах Северной и Восточной Европы. Широко распространены также представления о том, зачем человеку после смерти могут понадобиться медвежьи лапы, особенно когти. Умершему (как и упомянутому выше шаману у коми) нужно было взбираться на мировое древо или ледяную гору, чтобы достичь загробной обители. Коми-охотник, которому удавалось в одиночку убить медведя, отрубал его лапы и хранил их, чтобы удача не оставляла его.
Однако недавно археологи нашли в погребении одного из ярославских курганов не глиняный или бронзовый амулет, а остатки настоящей медвежьей лапы, на палец которой был надет серебряный перстень с сердоликовой вставкой. В могиле были погребены две женщины, и рядом с одной из них – девочкой 11–13 лет – и обнаружили эту уникальную находку. И. В. Дубов предположил, что перед нами древнейшее свидетельство медвежьей свадьбы – широко распространенного мифологического сюжета о женитьбе медведя на девушке из человеческого рода.
Медведь остается одним из символов Финляндии. Скульптура на входе в Национальный музей в Хельсинки.
E. O. / Shutterstock
Мордовская песня рассказывает о девушке, которая пошла по грибы, заблудилась и была унесена медведями в их дом. Там она рожает от медведя детей, печет пироги, занимается хозяйством. Наконец она решается навестить родителей и берет с собой «мужа». Сама она заходит в избу, а медведя оставляет во дворе. Тут братья лесной жены и убивают зверя. Сестра проклинает их, ведь они оставили ее без мужа и кормильца.
Этот сюжет распространен в финно-угорских мифах: от браков со священными животными рождались богатыри-первопредки (таков Кудым-Ош у коми). Интересно, что и в русском фольклоре Верхнего Поволжья сохранились пережитки этого мотива: ряженные медведями на свадьбах валили на пол девушек, мазали их сажей, а самая «молодая» – невеста – именовалась медведицей. У мордвы одна из родственниц молодых встречала их обряженной в вывернутую наизнанку шубу – изображала медведицу. У карел же медвежьи лапы использовались как свадебные обереги.
Нужно добавить, что девочка неслучайно была обручена с медведем после смерти: умершие до замужества, не избывшие свой жизненный срок, считались особенно опасными – они становились злыми духами. Чтобы предотвратить возвращение умершей в мир живых, девочке подобрали подходящего «жениха» из иного – лесного мира.
Загадочными остаются амулеты-кольца из ярославских курганов. По размеру они напоминают браслеты и не могут быть «обручальными». Тут нельзя не вспомнить ярославскую легенду, в которой язычники клялись Волосу. В «Повести временных лет» упоминается клятва языческой Руси, когда дружинники обещают соблюдать мирный договор, возлагая перед идолом кольца – обручи – и оружие. Неясно, с каким богом могли быть связаны эти амулеты, но, видимо, язычники рассчитывали на его покровительство и на том свете.
Кремневая фигурка медведя, найденная на юге Финляндии. Каменный век.
Finnish Heritage Agency, коллекция предметов археологии. Фотограф Ritva Bäckman (по лицензии CC BY4.0)
Финская заговорная грамота
Мы видим, что на чудских окраинах Руси уже в раннем Средневековье переплетались финно-угорские, славянские, дохристианские, христианские и «еретические» (дуалистические) идеи и обычаи. Свидетельством этого служат жертвенные места саамов и самодийцев, где можно обнаружить предметы не только местного, но и христианского культа.
Подтверждением взаимодействия культур стала еще одна сенсационная находка – древнейший финно-угорский писаный текст. Среди новгородских берестяных грамот, которых обнаружено уже более тысячи, нашли одну, датируемую XIII веком, где обычными кириллическими буквами был записан необычный текст:
Юмолануоли.i. нимижи
ноулисъханолиомобоу
юмоласоудьнииохови.
Древнейший финно-угорский писаный текст, записанный на берестяной грамоте.
Отрисовка Анны Коноваленко по изданию: Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1958
Он оказался на одном из прибалтийско-финских языков. Вот как его перевел Е. А. Хелимский:
Божья стрела, 10 имен твоих
Стрела сверкни, стрела выстрели,
Бог суд так правит.
В грамоте употребляется знакомое нам имя небесного бога Юмалы: ему принадлежат стрелы, которыми бог поражает злых духов – правит небесный суд (вспомним о чудесной способности финского владыки стрелять сразу тремя стрелами). Показательно, что в финском фольклоре словом юмала могут обозначать и христианского Бога, и колдуна. Записанный заговор явно направлен против духов болезней – у славян их тоже истребляют божьи стрелы. Один из русских заговоров призывает: «И стрели, батюшко, истинный Христос, в мою любимую скотинку своим тугим луком и калеными стрелами, в ясныя очи, в сырую кость, и угони, выганивай двенадцать ногтей, двенадцать недугов, тринадцатый набольший».
