Текст книги "В схватках с врагом"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Иван Головченко,Дмитрий Смирнов,Анатолий Тутык,Владимир Мацко,Павел Александровский,В. Разин,П. Крылов,Семен Цвигун,Николай Чистяков,Д. Сверчевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Проверка Пауэрса на благонадежность прошла благополучно.
АГЕНТ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ «10-10»
Добившись от Пауэрса согласия на сотрудничество, Центральное разведывательное управление направило его для прохождения специальной подготовки на аэродром, расположенный в пустыне штата Невада.
На этом аэродроме, являвшемся одновременно частью атомного полигона, он в течение двух с половиной месяцев изучал высотный самолет типа «Локхид У-2» и осваивал управление оборудованием, предназначенным для перехвата радиосигналов и сигналов радиолокационных станций. На самолетах этого типа Пауэрс совершал тренировочные полеты на большой высоте и на большие расстояния над Калифорнией, Техасом и северной частью США.
По обучении пилотированию самолета «Локхид У-2» Пауэрс был направлен на американо-турецкую военную авиабазу Инджирлик, расположенную вблизи города Адана.
База Инджирлик была расположена недалеко от границ Советского Союза и отделена от них горными хребтами Тавр. На этой военно-воздушной базе американцы и разместили шпионское подразделение, скрыв его под ничего не говорящим обозначением «10-10», окружив с целью маскировки другими подразделениями. С той же целью его формально придали Национальному управлению по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА).
На одном из допросов мы спросили Пауэрса, что это за подразделение. Пауэрс ответил:
– Оно было создано как подразделение, занимающееся изучением погоды.
– А на самом деле чем оно занимается?
– Сбором военной информации. Основная задача этого подразделения состоит в том, чтобы фиксировать действие радиостанций и месторасположение площадок для ракет.
О том, кем создано это подразделение, Пауэрс показал:
«Я могу сказать, что подразделение «10-10» было создано совместно ЦРУ и ВВС. Я не знаю, когда и где это произошло, мне только известно, что личный состав, с которым я вместе проходил подготовку, стал именоваться подразделением «10-10» после того, как мы прибыли в Турцию».
При подразделении «10-10» существовала секция, оборудованная специальной аппаратурой, предназначенной для обработки фотографических и других материалов. Деятельность каждого лица, находящегося на службе в подразделении «10-10», была строго засекречена. Территорию подразделения, огороженную высоким забором с колючей проволокой наверху, охраняло отделение безопасности, люди которого ходили в гражданском.
По заданию командования Пауэрс на самолете «Локхид У-2» систематически совершал разведывательные полеты вдоль границ Советского Союза. Об этом Пауэрс рассказывает так:
«Мы поднимались с аэродрома Инджирлик и летели на восток до города Ван, расположенного на берегу озера того же наименования. После этого брали курс на столицу Ирана Тегеран и после пролета над Тегераном летели в восточном направлении южнее Каспийского моря. Затем я обычно пролетал южнее города Мешхеда, пересекал ирано-афганскую границу и далее летел вдоль афгано-советской… Недалеко от восточной границы Пакистана делался поворот и по тому же маршруту возвращался на аэродром Инджирлик. Подавляющее большинство полетов производилось в ночное время».
Эти разведывательные полеты производились по специальной программе. И, разумеется, в планировании их участвовали Центральное разведывательное управление и Пентагон. Это вынуждены были признать и многие американские деятели. 30 мая 1960 года газета «Нью-Йорк таймс» писала:
«Программа разведывательных полетов У-2 осуществлялась под руководством и контролем ЦРУ. Каждый полет У-2 намечался в Вашингтоне. В Вашингтоне главным руководителем и администратором программы являлся г-н Даллес. Его управлению была придана группа технических специалистов ВВС, и между ними и ВВС осуществлялась тесная связь. Летчики, поочередно летавшие над Советским Союзом, были гражданскими лицами; большинство их в прошлом – военнослужащие ВВС. Вспомогательный персонал в основном набирался также из военно-воздушных сил».
Разведывательные полеты вдоль границы Советского Союза не могли удовлетворить аппетиты ЦРУ.
Для ведения разведывательных полетов на большой высоте фирмой «Локхид» был изготовлен реактивный самолет, способный подниматься на 20—21 тысячу метров. Американцы считали, что у Советского Союза нет необходимых средств, с помощью которых можно было бы сбить самолет на такой большой высоте. В этом убедили и Пауэрса.
Вторжение в воздушное пространство СССР 1 мая 1960 года планировалось длительное время и готовилось самым тщательным образом. Об этом до поры до времени не знал и Пауэрс. Но то, что командование подразделения «10-10» готовило для этого именно Пауэрса, сомнений не вызывает. Ведь не случайно Пауэрс был предварительно ознакомлен с аэродромом в Пакистане и с военно-воздушной базой в Норвегии.
В августе 1958 года он перегонял в Норвегию из Турции самолет У-2 через Пакистан и ФРГ. На аэродроме же в Пешаваре (Пакистан) Пауэрс был дважды.
В мае 1958 года срок контракта с ЦРУ у Пауэрса истек, но был продлен на два года, а в январе 1960 года – еще на два года. Пауэрс утверждал, что этот контракт был последний и продлевать его вновь он не собирался.
О преднамеренности полета, о его тщательной подготовке свидетельствует многочисленная аппаратура. Организаторы полета У-2 предусмотрели все до мельчайших деталей: от астрономического блока, предназначенного для определения координат местонахождения самолета, до рыболовных крючков и ценностей на случай приземления шпиона на территории Советского Союза.
На самолете был установлен магнитофон с запасом пленки на восемь часов непрерывной работы. В магнитофоне имелось специальное устройство, предназначенное для его уничтожения в особых условиях. В своем заключении эксперты указывают, что этот магнитофон является частью аппаратуры радиотехнической разведки, имевшейся на самолете «Локхид У-2» и предназначенной для обнаружения радиоизлучений. На магнитофонной ленте во время полета над территорией СССР Пауэрсом были записаны сигналы наземных станций радиолокационного обеспечения противовоздушной обороны Советского Союза.
На самолете был специальный разведывательный аэрофотоаппарат. Пролетая над советской территорией на высоте около 21 тысячи метров, Пауэрс сфотографировал участок от советско-афганской границы до Свердловска. Общий запас пленки в аэрофотоаппарате позволял сфотографировать маршрут длиной 3500 километров, т. е. значительную часть территории Советского Союза по маршруту полета самолета.
Аэрофотоснимки, сделанные Пауэрсом, содержали разведывательную информацию относительно промышленных и военных объектов и могли быть использованы для составления и исправления военных топографических карт. На этих снимках были отчетливо видны линии железных и шоссейных дорог, аэродромы и самолеты на них, промышленные сооружения и т. д.
Эти вещественные доказательства шпионского характера полета не должны были попасть в руки советских властей. Поэтому около кабины летчика был установлен блок подрыва самолета, предназначенный для ликвидации самолета в воздухе или на земле. Этот блок имел дистанционное управление, и разрушительная сила взрывчатого вещества обеспечивала полное разрушение самолета и уничтожение приборов и оборудования. Командир подразделения «10-10» полковник Шелтон сказал Пауэрсу, что в случае вынужденной посадки или оставления самолета он должен уничтожить оборудование путем нажатия двух рычагов.
Шпионское снаряжение Пауэрса состояло также из ампул для поджигания легко воспламеняющихся материалов, дымовых сигналов, карты крупного масштаба с нанесенным маршрутом полета от государственной границы Афганистана и СССР до аэродрома Будё в Норвегии, навигационной карты для полетов реактивной авиации того же масштаба с обозначенным маршрутом от Пешавара (Пакистан) до Норвегии. На этой карте проложен маршрут – 6 тысяч километров, из которых 4700 километров – над территорией СССР.
Во время полета от границы Афганистана до Свердловска Пауэрс делал на карте пометки о состоянии погоды, времени пролета ориентиров, а также о местонахождении аэродромов, складских помещений и промышленных объектов.
На вопрос, знал ли он о предстоящем полете над территорией Советского Союза, Пауэрс ответил так:
«Хотя официально нам не говорили, но в августе 1959 года мне стало ясно, что полеты над территорией Советского Союза мы будем совершать. Я сделал это заключение из того, что в то время к нам поступила новая модель самолета У-2, которая обладала бо́льшим потолком. Если максимальный потолок действия самолетов был ранее от 60 до 67 тысяч футов, то новая модель У-2 имела потолок от 66 до 69 тысяч футов».
Полет самолета был запланирован на 1 мая 1960 года с аэродрома Пешавар, на который Пауэрс прибыл 28 апреля вместе с командиром подразделения «10-10» и с двадцатью лицами из числа обслуживающего персонала. В обязанности этих людей входила техническая подготовка самолета к полету.
Задание о полете над территорией СССР Пауэрс получил от полковника Шелтона за два с половиной часа. Одновременно полковник предупредил Пауэрса о том, чтобы во время полета над СССР он ни в коем случае не снижал высоты.
О целях полета Пауэрс на следствии показывал:
«О цели своего полета я знаю следующее. Я должен был вылететь с аэродрома Пешавар в Пакистане, пересечь государственную границу и лететь над советской территорией в Норвегию (аэродром Будё). Я должен был пролететь над определенными пунктами СССР, из которых я помню Мурманск и Архангельск. Во время полета над советской территорией я должен был включать и выключать аппаратуру над определенными пунктами, которые были показаны на карте. Я считаю, что мой полет над советской территорией предназначался для сбора сведений о советских управляемых снарядах и радиолокационных станциях».
Итак, сознавая, что совершает преступление, Пауэрс во время полета с точностью выполнял наставление: нажимал на рычаги аппаратуры, записывал сигналы советских радиолокационных станций, фотографировал. Сначала он летел на высоте 68 тысяч футов, но по мере продвижения вперед он набрал предельную высоту, считая, что так будет безопаснее. Кроме того, он рассчитывал, что в праздничный день советские люди не так бдительны. Но он глубоко ошибался. Стоило Пауэрсу перелететь советскую границу, как он сразу был взят советскими воинами под наблюдение. Зоркие аппараты следили за полетом Пауэрса. Все яснее становилось, что самолет принадлежит иностранному государству и что он летит с враждебными целями. И вот команда: нарушителя сбить. Первая же ракета попала в цель. Как показал Пауэрс, он сначала не мог определить, что же случилось.
«Неожиданно я услышал глухой взрыв и увидел оранжевое сияние. Самолет вдруг накренился, и, как мне кажется, у него отломились крылья и хвостовое оперение. Возможно, что прямого попадания в самолет не было, а взрыв произошел где-то вблизи самолета, и взрывная волна или осколки ударили в самолет… Это произошло на высоте приблизительно 67 тысяч футов… Меня сбили примерно в 25—30 милях южнее или юго-восточнее города Свердловска. В этот момент я летел довольно точно по курсу…
При падении самолета меня прижало к приборному щитку, и поэтому я не смог воспользоваться катапультирующим устройством. Я поднял над головой фонарь кабины, отстегнул пристежные ремни и выкарабкался из самолета через верх. Парашют открылся автоматически».
ВОЗМЕЗДИЕ
Ровно пять недель мы вели следствие по делу Пауэрса. И вот у меня на столе лежат восемь томов протоколов, заключений экспертов, постановлений и других материалов на русском и английском языках.
– Ну как, Алексей Иванович, устали? – спросил я старшего следователя по особо важным делам Кузьмина.
– Да, немножко. Я никак не думал, что будет столько работы, хотя всего лишь один обвиняемый.
– Не совсем так, Алексей Иванович, вместе с Пауэрсом мы сажаем на скамью подсудимых и тех, кто в США являлся вдохновителем и организатором шпионского полета.
– Да, это верно. Пауэрс – простой исполнитель, соблазненный деньгами.
За это время умонастроение Пауэрса заметно изменилось. На многие вещи он стал смотреть иными глазами. Однажды он сказал переводчику, что многое передумал и перечувствовал и у него в корне изменилось представление о русских.
– Если все русские такие, как мои следователи, – сказал он, – то это очень хорошие люди.
Самочувствие его улучшилось. Он много читал. Вскоре ему разрешили переписку с родными.
В парке культуры и отдыха имени А. М. Горького была устроена выставка вещественных доказательств, там демонстрировались и выдержки из протокола допроса, на котором Пауэрс признал себя виновным в шпионаже. Своими показаниями он разоблачил организаторов шпионажа и вдохновителей «холодной войны».
Открытый судебный процесс по делу Пауэрса начался 17 августа в Колонном зале Дома союзов. Огромный зал был полон. Слушать процесс пришли многочисленные представители трудящихся Москвы, члены дипломатического корпуса, зарубежные общественные деятели, видные юристы из различных стран, свыше 250 советских и иностранных корреспондентов. На судебный процесс прибыли отец, мать и жена Пауэрса.
Прозвучал властный голос коменданта:
– Встать, суд идет!
Я внимательно осмотрел зал. Справа от судейского стола за отдельным небольшим столом – государственный обвинитель Генеральный Прокурор Р. А. Руденко. Слева за таким же столом – адвокат М. И. Гринев, член Московской городской коллегии адвокатов. Он защищает Пауэрса. Сзади него за перегородкой – скамья подсудимых. На ней сидит Пауэрс. Охрана. Пауэрс одет в черный костюм, белую рубашку с черным галстуком. Он заметно волнуется. В судебное заседание вызваны свидетели: В. И. Сурин, Л. А. Чужакин, П. Е. Асабин, А. У. Черемисин. Они первые «познакомились» с Пауэрсом, задержав его в поле после приземления. В суд вызваны также эксперты.
Суд тщательно исследовал материалы дела, заслушал показания свидетелей и заключения экспертов, рассмотрел вещественные доказательства. Подсудимый, полностью признав себя виновным, дал подробные показания. Он заявил, что очень сожалеет о совершенном им преступлении, и на вопрос адвоката Гринева о причинах этого сожаления ответил, что «положение, в котором я сейчас нахожусь, не очень-то хорошее. Я не очень много знаю о том, что произошло на свете после моего полета 1 мая. Но я слышал, что в результате моего полета не состоялось Совещание в верхах и отменен визит президента Эйзенхауэра в Советский Союз. Полагаю, что произошло усиление напряженности в мире. Я искренне сожалею, что был причастен к этому».
Московский судебный процесс не только разоблачил преступления, совершенные подсудимым Пауэрсом, но и помог вскрыть преступные агрессивные действия империалистов – вдохновителей и организаторов преступлений против мира и безопасности народов. В связи с этим государственный обвинитель Генеральный Прокурор СССР Р. А. Руденко в своей речи заявил:
«Если расценивать все эти обстоятельства в соответствии с учением о соучастии, то следовало бы рассматривать в качестве соучастников преступления Пауэрса тех, кто был организатором и вдохновителем этого преступления, а также тех, кто в роли пособников явно содействовал совершению преступления предоставлением средств и устранением препятствий».
В своем последнем слове Пауэрс сказал:
«Я сознаю, что совершил тягчайшее преступление и заслужил за него наказание. Я прошу суд взвесить все обстоятельства и принять во внимание не только тот факт, что я совершил преступление, но также и обстоятельства, побудившие меня к этому. Я также прошу суд принять во внимание тот факт, что никакая секретная информация не достигла своего назначения. Все эти сведения оказались в руках советских властей. Я сознаю, что русские люди считают меня врагом. Я могу это понять. Но я хотел бы подчеркнуть тот факт, что лично я не питаю и никогда не питал никакой вражды к русским людям. Я обращаюсь к суду с просьбой судить меня не как врага, а как человека, который не является личным врагом русских людей, человека, который никогда еще не представал перед судом ни по каким обвинениям и который глубоко осознал свою вину, сожалеет о ней и глубоко раскаивается».
19 августа Пауэрсу был вынесен приговор. Признав его виновным в шпионаже, предусмотренном статьей 2 закона Союза ССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления», Военная коллегия приговорила его к 10 годам лишения свободы, с отбыванием первых трех лет в тюрьме.
Так закончилось это дело, получившее большую известность во всем мире и разоблачившее грязные замыслы врагов мира и социализма. После процесса Пауэрсу была дана возможность встретиться со своими родными, а затем его отправили в тюрьму. Через несколько лет он был обменен на полковника Р. И. Абеля, несправедливо осужденного американским судом на 35-летнее тюремное заключение.
Долгое время я ничего не слышал о Пауэрсе, но вот в № 9 журнала «За рубежом», вышедшем в свет 28 февраля 1969 года, появилось следующее сообщение:
«Френсис Пауэрс, летчик шпионского самолета У-2, сбитого над территорией Советского Союза в 1960 году, ныне занимается испытаниями самолетов У-2, возвращенных фирме «Локхид» для установки нового оборудования. По сообщению журнала «Ньюсуик», разведывательные функции выполняются сейчас преемниками У-2 – самолетами СР-71, также производимыми фирмой «Локхид». Они совершают десятки полетов вблизи территорий социалистических стран».
Нет сомнений в том, что эти полеты совершаются с разведывательными целями. Но пусть знают охотники за шпионскими сведениями, что каждый, кто посмеет вторгнуться в воздушное пространство нашей Родины, разделит судьбу Френсиса Пауэрса.
ПОИСК
П. Александровский
Из следственного изолятора капитану Петрову передали, что с ним просит встречи Фролов, чье дело недавно было закончено расследованием. По словам дежурного, заключенный хотел сообщить «своему» следователю сведения, которые заинтересуют органы государственной безопасности.
Петров рассказал об этом начальнику отдела, получил разрешение из военного трибунала, за которым числился арестованный, и направился в изолятор. Поздоровавшись, Фролов положил на стол объемистое обвинительное заключение по своему делу, тщательно расправил его, закурил. Зная привычку Фролова не начинать разговора первым, капитан прямо, без обиняков, спросил сидящего напротив:
– Вы вызвали меня, чтобы сделать какое-то заявление?
Фролов помолчал, видимо размышляя, с чего начать, перевел дух и нарочито спокойно произнес:
– Вы слышали такую фамилию: Шевылев?
Петров бросил короткое «нет» и приготовился слушать.
– Я так и думал. Тогда этот сюжетик вам не повредит… В августе 1942 года восточный батальон «Волга», где я занимал должность начальника штаба, стоял в деревне Варанино. Недалеко, всего в нескольких километрах, в Митюрине – я хорошо помню названия потому, что сам из той местности, – стоял штаб 41-го армейского корпуса, которым командовал генерал Фризнер. Однажды я получил приказание выделить проводника в направлении деревни Тупилино. Генерал высылал туда на разведку полувзвод из своей личной охраны. Я вызвался сам быть проводником. В Тупилине я родился, и мне хотелось побывать там, может быть в последний раз. Итак, рано утром мы выступили. Долго ехали лесом…
*
Полувзвод рысью выбрался из тесно сжавших дорогу зарослей. Кончилось частолесье, впереди замелькали просветы. Копыта простучали по бревенчатому настилу. Взору предстала открытая равнина с виднеющимся невдалеке изломом деревенской улицы. Конники облегченно перевели дух: шутка сказать, пятнадцать километров отмахали в этой глухомани и не встретили партизан. Удача, которой трудно поверить!
Деревушка казалась мертвой: ни дымков над избами, ни стука калиток, ни лая собак. Промчались сразу же на другой конец. Остановились на пригорке. Фельдфебель Шевылев уже приказал было спешиться, когда вдруг заметил, как вдалеке мелькнуло что-то темное, стремившееся к чаще.
– За мной! – фельдфебель направил коня по нескошенной траве в сторону бегущего человека.
Когда Фролов подъехал к опушке, уже шел допрос задержанного. Конники стояли в пешем строю. Лошади были привязаны к деревьям, возле них находился ординарец Шевылева, с наглой усмешкой наблюдавший за происходящим. Фролову бросилось в глаза его необычайное внешнее сходство с фельдфебелем.
Перед солдатами стоял, тяжело дыша, молодой парнишка лет восемнадцати. Левая рука, раненая, безжизненно свисала вдоль тела, правой он прижимал к груди большую ковригу хлеба, видимо только что полученную в деревне. Он грустно смотрел перед собой. Солдаты, стараясь не встречаться с ним взглядом, останавливали взор на не по росту больших галифе, обмотках да потрепанной красноармейской гимнастерке, в мокрой черноте которой роса смешалась с выступившим от бега и напряжения потом.
– Ты партизан! – говорил ему Шевылев. – Но у тебя есть шанс сохранить жизнь, если ты покажешь, где партизанский лагерь.
– Я не партизан.
– Может быть. Но кто тебе дал хлеб, это ты, безусловно, знаешь.
Парнишка еще крепче прижал дорогой дар и отрицательно качнул головой.
Брови Шевылева сложились в бугор недоуменного удивления. Он подошел к своей лошади, достал из притороченной к седлу сумки флягу, сделал несколько больших глотков. Потом снова подошел к пареньку. Привычно сдернул с плеча автомат.
– Могут услышать партизаны. Заберем его лучше в штаб, там допросят, – вмешался Фролов, стоявший в стороне.
– Знаешь что, обер? Не суй нос в чужую компетенцию, – отрезал каратель и нажал на спусковой крючок.
Но автомат не сработал. Тогда ординарец услужливо подал фельдфебелю свое оружие, и длинная очередь почти в упор ударила в паренька.
На обратном пути кавалеристов обстреляли партизаны. Был убит ординарец Шевылева, двое солдат получили легкие ранения…
*
– Вы встречали Шевылева еще? – спросил Петров.
– Только один раз. В мае сорок пятого, в Чехословакии, во время боев за пражский аэродром. Мы бежали кто куда. Я спрятался под бетонную эстакаду. Смотрю, знакомое лицо, однако пиджак, крестьянские штаны. «Шевылев!» – «Тише! Шевылев убит. Охоты нет держать отчет по своей биографии». Выскочил опрометью… Приметы? Особых не было. Вот только разве в нос он говорил, гнусавил немного. Конников я и видел только один раз. Фамилий не знал.
По возвращении в управление Петров доложил о разговоре с Фроловым полковнику. Тот пригласил сотрудников на краткое совещание.
– Это сообщение заслуживает самого серьезного отношения, – резюмировал начальник управления обмен мнениями. – Проверку поручим нашему работнику в районе товарищу Краснову. Если факты подтвердятся, он же будет вести и розыск Шевылева. Расследовать дело придется вам, товарищ Петров.
Факт расстрела советского военнослужащего в августе 1942 года возле деревни Тупилино, на самой границе Калининской и Смоленской областей, подтвердился. Были выявлены и другие злодеяния Шевылева – бывшего фельдфебеля германской армии. Розыск начался.
Начался розыск человека, о котором известно только то, что он не моложе сорока пяти лет, среднего роста, черноволосый, когда-то носил фамилию Шевылев и что он палач и убийца, оставивший на нашей земле свои кровавые следы…
*
…Тормоз или газ? Газ! Двигатель заревел. Машина, не послушавшись руля, соскользнула с высокой глинистой колеи и плюхнулась в наполненную водой яму. Мотор заглох. Вот тебе и экономия времени, и кратчайшая дорога! «Федька на пасху на лошади проехал, а уж ты – как по воздуху пролетишь, если только в Гнилушке не застрянешь», – вспомнил Сергей слова женщины, порекомендовавшей ему дорогу, и засмеялся.
Вытянуть машину не удалось, бросить ее здесь на ночь было нельзя.
Неудачливый шофер уже было задремал на заднем сиденье, когда послышались шаги и знакомый голос:
– Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною!
Дверца открылась, в луче фонарика – лицо Николая Краснова.
– Ты как попал сюда? – удивился Петров.
– Никакого чуда. Звонил из соседнего сельсовета, сказали, что ты из деревни поехал в город через Гнилушку.
Петров поинтересовался, как идет дело с розыском Шевылева.
– Что говорят солдаты из его команды? Когда они с ним расстались?
– Не знаю. Я еще никого из них не нашел. Но кое-какие сведения собрать удалось. Фролов тебе рассказал правду, но не всю. Шевылев с конниками после расстрела вернулся в деревню и стал доискиваться, кто дал хлеб. По его приказу плетьми избили трех стариков. Он хотел спалить всю деревню, но этому воспрепятствовал Фролов. Сразу после отъезда карателей люди пошли в лес искать раненых…
– Откуда о них стало известно?
– Да от Лукерьи. Когда боец пришел в деревню, он попал в дом к Лукерье. У нее он и попросил хлеба для себя и троих раненых товарищей, прятавшихся в шалаше в лесу, недалеко от деревни. Просил связать их с партизанами. Она дала ему хлеб…
После отъезда карателей (их спугнули выстрелы в бору) все: и старики и дети – пошли в лес, отыскали тело паренька, а недалеко – всего метрах в пятидесяти – и шалаш. Раненых принесли в деревню и поместили у Лукерьи в доме, на чердаке. Вся деревня выхаживала их, оберегала. Команда Шевылева потом еще неделю стояла в деревне, но об этих красноармейцах они не узнали.
– Как я представляю себе дальнейший розыск? – продолжал Николай. – Искать и Шевылева, и солдат команды Фризнера – очевидцев и соучастников его преступлений.
Команда образовалась в декабре 1941 года, во Ржеве. Там в бывших складах Заготзерна гитлеровцы устроили лагерь для военнопленных. 26 декабря всех их выгнали на улицу. Перед строем прошелся фельдфебель Шевылев, к тому времени уже награжденный Железным крестом. Он призывал голодных, измученных людей вступить в карательный отряд для борьбы с партизанами. Добровольцев обещали сразу же накормить. Среди пленных нашлась лишь жалкая горстка предателей.
Вот так и была сформирована эта команда. Принцип – предательство, цена ему – котелок каши… Где шли штабные машины с эмблемой корпуса на дверцах – белые ветвистые рога оленя на черном щите, там скакали и конники Шевылева. Ржевский, Оленинский, Вольский районы.
– И вот на Смоленщине команда исчезла, – закончил свой рассказ Николай. – Корпус остается, конников нет. Сотни документов, а никакой ясности. Я могу тебе показать весь путь 41-го корпуса, назвать все сражения с его участием, знаю, где он был наголову разгромлен, но данных о судьбе той горстки предателей нет.
Сергей посоветовал ему довести до конца опрос местных жителей, поговорить со всеми людьми, даже с теми, кто видел этих конников хотя бы один раз или только слышал о них.
– Я уже разговаривал со многими жителями тех деревень, где останавливался Шевылев. Они мало что добавили к сказанному Фроловым, разве только прозвище, которым окрестили Шевылева в округе: Гунявый. Там, где размещался штаб корпуса, все местное население из деревни выгоняли.
– Так вот, по-моему, надо поговорить со всеми без исключения. Случайно оброненная фраза, слово, примета – все, что могло сохраниться в их памяти, может навести на след.
*
Чем чаще вспоминал Николай свой ночной разговор со следователем, тем больше убеждался в правоте его слов.
И он снова пошел по пути, пройденному головорезами из охранной группы генерала Фризнера. Ночевки в тех же деревнях, встречи в поле, разговоры на завалинках, беседы в колхозных канцеляриях – везде люди отвечали охотно, желая помочь сдернуть завесу с прошлого.
Сотрудник органов государственной безопасности узнал имена почти всех конников, мог теперь обрисовать характер, привычки почти каждого из них. И все-таки ни одной фамилии!
Наконец поиск снова привел Краснова в Тупилино.
В Тупилино Краснов пришел как раз в тот момент, когда там ревели два трактора: бригадир рушил старую хату Лукерьи Гавриловой. С этой женщиной, хотя в его материалах она и занимала важное место, Краснов пока еще не беседовал: она долго лежала в больнице, находясь в столь тяжелом состоянии, что врачи запрещали ей разговаривать, а потом уехала к своим родственникам не то на Урал, не то на Дальний Восток, и он так и не смог узнать ее точный адрес.
Со слов других лиц было известно, что хотя солдаты команды ставили своих коней в ее дворе, но она с карателями совсем не общалась: ее выгнали из дома, и она приютилась на другом конце деревни. Но, интересно, как же жили на чердаке ее дома трое раненых бойцов? Не может же быть, чтобы они целую неделю находились без пищи, без воды и ухода? Значит, Лукерья все-таки нашла способ поддерживать их и в эти трудные дни?
…Оба трактора натужно заревели и рванули стальной трос. Старый дом рухнул, подняв громадное облако пыли, мусора и мелких щепок. Грохот свалившейся кровли, треск ломающихся балок и опор слился с восторженным криком детворы.
Краснов поздоровался с бригадиром, молодым парнем, недавно отслужившим срочную (он уже был знаком с ним по первому посещению деревни). Потом спросил, ткнув рукой в развалины:
– За что вы его так?
– Стал тормозом на пути прогресса. Решили мы уток разводить, речку запрудили, вот здесь озеро разольется.
– А где Лукерья сейчас живет?
– Вон на горе ей новый дом строим. А пока в Рольне, на Смоленщине, у сестры гостюет. Если уже не уехала – к брату собиралась, в Донбасс.
– Съездить к ней надо. Поговорить. Челом бью насчет лошадки, – попросил капитан.
Хотя и трудно было в сенокосную пору найти свободную лошадь, но бригадир распорядился запрячь молодого жеребца Урагана и сам решил съездить вместе с Красновым в Рольню. В разговоре дорогой он обронил фразу, которой объяснил Краснову свою заинтересованность в розыске:
– У меня Гунявый отца плетьми засек… В таком деле счет не на деньги ведется…
С того же началась и беседа с Лукерьей Ефимовной. Она показала капитану письма с фронта от сына, погибшего в первые месяцы войны. Погиб и младший сын. Беседа оказалась, как и можно было ожидать, интересной.
– В сорок втором, Лукерья Ефимовна, как мне рассказали в деревне, вы трех красноармейцев спасли. Как вам удалось спрятать их от фашистов?
– Так не одна я. Целое Тупилино их выхаживало.
– Ну а когда каратели снова приехали?..
– Я на крылечке была. Глянула: по дороге – пыль из леса. Я скорей на чердак, упредить болезных: «Белогвардейцы скачут». Примчались они прямо к моей хате, а их главный орет мне: «Твоя хата?» «Моя», – говорю. «Убирайся отсюда! Ревизуем для наших коней…»
– А как звали фельдфебеля?
Складка раздумья борозднула лоб. Лукерья провела ладонью по щеке, обрадовалась:
– Гунявым его звали, сынок, Гунявым.
– Ну а имя какое у него было?
– А пес его знает, – последовало без запинки, – он мне не представлялся. Так вот… Погнал меня из хаты: «Иди куды хочешь». Кликнул одного, усатого, Яшкой его звали: «Посмотри, что там есть». Тот и давай внюхиваться – и на дворе, и в хате, и в подпол слазил, не поленился. Докладает: «Так и так. Все в порядке». – «А под крышей смотрел?» Яков приделывает лестницу, взлезает. Пошатнулась я, сердце захолонуло: лежать мне в землице-матушке с солдатиками родненькими рядом! Ведь там, под крышей, и спрятаться негде… А тот забрался и кричит оттуда: «Господин фенфебель, ничего не обнаружил!» Стою столб столбом: «Куда же они сховались?» Здесь Гунявый на меня взъелся: «Почему, дескать, не приветствуешь? Хочешь, твою хибару всю спалю?» Яков шепчет: «Вались в ноги», – подталкивает меня. Упала, заголосила, смотрю, паразит, доволен… Вот так поставили животину на двор, а меня вон выгнали… Вечером разыскал меня Яков: «Что делать будем? Ребят поить-кормить надо» (он, оказывается, их увидел, да не донес). Думали-думали, и придумал он: «Самогонки надо. Пролезу в ординарцы, буду в деревне на день оставаться, и продержим их. Тем более уедем скоро…» На такое дело не самогон, а кровинушку всю по капле отдашь. Сделали. Так и подсобила я Якова в ординарцы. Проститься пришел, на нем лица не было. «Не поминай, – говорит, – Лукерья, лихом. А этому Лешке все равно не жить», – про фенфебеля, значит…
