Текст книги "Точка приложения"

Автор книги: Владимир Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Ну? – она успокоилась, потому что нашла заколку, которую тотчас же заткнула себе в темя. – Я слухаю, слухаю...

– Остановите поезд, – выдавил Рытин и пустился втолковывать удивленным глазам, что желает остановки – нет, не для скоротания пути к родной деревне, и вовсе не для тер-акта, а тем более баловства – вопрос стоит о жизни или смерти пассажиров – состав через три часа сойдет с колеи...

– Откуда цэ тэбэ известно? Вглядевшись в перламутр ее пуговичных глаз, Рытин решительно заявил:

– Дело государственной важности. Прошу проводить меня к начальнику поезда.

К концу перехода, отсчитав пять вагонов, Рытин едва мог стоять на ногах. Проводница шла впереди то и дело одергивая юбку и оглядываясь. Вагоны пинали переборками, глушили грохотом переходников мазали по щекам пятками плацкартного дремотья – локомотив лихорадочно нагонял расписание. Мир катился в бездну.

Наконец проводница просемафорила Рытину и осторожно постучалась в плотно задраенное купе.

– Рудольф Игнатьевич, – сладко пропела она и царапнула по обивке нечто интимное. Прошло минута – полная тишина.

Проводница тревожно постучала вновь.

Рудольф Игнатьевич выскочил по частям – сначала головой – неожиданной как прыщ в утреннем зеркале – с лицом в густой ржавчине веснушек. Потом выплыло остальное туловище – в воинской бельевой рубахе навыпуск и синих профессиональных штанах. Дверь тут же отрубила жаркое содержимое купе.

– Тебе чего, Галина? – торопливо сыпанул начальник. Он моргал и видимо ожидал каких-нибудь неприятностей.

Но Галина отвечать не спешила. Губы ее сделались вялыми и бескровными – как два утомленных пескаря, а в глазах блеснули трагические искры.

– Пассажира к вам привела. Видать не вовремя? – неприятно доложила она и широко (вот тебе, пожалуйста) повела рукой в сторону Рытина бледного, приваленного к дверям тамбура. – Поезд жэлает тормозить.

Рытина морило – он плохо помнил, что говорил начальнику. Удачно подобранный гарнир – "Я знаю это из особых источников" мигом прокис под многоопытным взглядом. Рытин терялся и переходил на вовсе неубедительное:

"Я не могу вам объяснить... Я прошу вас... Поверьте мне..."

И чем дальше говорил Рытин, тем быстрее таяло любопытство и озабоченность на бедовом лице Рудольфа, тем жестче узились зрачки вбиралось брюшко и выпрямлялся стан, а Галя, позабыв тайные обиды, смотрела на него с нескрываемым восторгом....

– это в ваших силах. – безнадежно закончил Рытин и поморщился – в голове в очередной раз что-то лопнуло, окатило кипятком и затаилось ноющей болью.

Рудольф тоже поморщился и устало поманил его пальцем

– Ну-а дыхни...

У Рытина противно задергалось под глазом. Персонал ожидал действий. А Рытину хотелось уйти от этих страшных людей, от унижения, забыться у себя на полке и может даже умереть – раньше того срока, когда Галя, Рудольф Игнатьевич и еще верная тысяча пассажиров очнется от спячки – кто на полу, кто на полке, а кто и вовсе не очнется... Рытин с'ежился, шагнул и выдохнул в чуткие ноздри комок спрессованного, похожего на стон, воздуха.

– Ну, с этим все в порядке, – чмокнул Рудольф и тут же потребовал: Документики, пожалуйста.

Рытин обмер. Паспорт покоился в кармане плаща – за тридевять земель в первом спальном вагоне.

– Я... я... – заикаясь, начал он. – Поймите... При чем здесь документы?

Рудольф тут же оседлал ситуацию.

– Как это без документов? Как же вы? Такой акт, понимаете ли...

– Там, там... – неопределенно жестикулировал Рытин. – Есть... только в плаще...

– Без документов – увы! Зря вы его, конечно, не прихватили. Если бумагу составлять, данные нужны...

– Я наизусть знаю! – еще надеялся Рытин.. – И номер, и серию, и...

– Так дела не оформляются, – снисходительно улыбнулся мучитель. Поймите меня правильно, молодой человек. И озабоченно повернулся к Гале. А вы, будьте добры – сопроводите товарища, проследите, чтобы он... ну...

Рытин некоторое время зорко пересчитывал веснушки, затем отвернулся, рванул дверь, вышел в тамбур. За спиной зашипело:

– Кто у тэбэ там...

– Галина Богдановна! – повышенно перекрыл Рудольф. – И билетик его с собой прихватите, если не передумает, конечно.

– Не передумает! – совсем по-мальчишечьи выкрикнул Рытин и, не дожидаясь конвоя, нырнул в лязгающую гармошку.

Его несло в каком-то угарном галопе – толкал сонные тени, путался в теплых штабелях плацкарта, а в стыковых сбивках чудились ему, словно обрывки фонограмм – крики и стоны разложенных по полкам мертвецов. Впереди еще оставались двери и слабенький признак надежды. За спиной, покорно закрывая все отворенное Рытиным, тихо и невнятно ругалась Галина...

Хоть Рудольф и принимал на этот раз в купе – с прибранным лежбищем и ярким светом, по всему было видно – возвращения он не ожидал.

– Присаживайтесь, – устало погладил он одеяло напротив и приняв паспорт, начал его внимательно перелистывать. – Студент? – стрельнул Рудольф поверх неожиданно возникшей жирной оправы. – А, молодой человек?

– Молодой специалист.

– Специалист? Так-так... Холост... Прописка в ажуре... А вот фотокарточку пора бы освежить...

– Сейчас?

– Что – "сейчас"?

– Освежить?

– Не надо утрировать, – Рудольф положил паспорт и покрыл его ладонью. – Ну, а теперь, молодой человек – руку на сердце, – ладонь строго прихлопнула серпастый-молоткастый, – зачем вам все это нужно?

Рытин на него старался не смотреть. Бешенство, выпестованное тройным переходом, сдерживалось разве что затейливым положением Рудольфа – будь на его месте, Рытин даже не мог представить, как бы лично он повел дело.

И сейчас он смотрел на мягкие тапочки, видимо прихваченные для одомашнивания кочевой жизни, и мало-помалу сглатывая ярость, произнес:

– Вряд ли вы поймете. Настолько это сложно...

– А вы попытайтесь, – (Рытин поразился – насколько хватало начальнику ласкового любопытства), – Ваше упорство удивляет.

– Понимаете, я... – Рытин представил свой рассказ о временном сдвиге, о поезде, застывшем над пропастью – и ему сделалось совсем плохо, черно и безнадежно, лишь выкатилось из груди случайное: – Я имею мысленную связь с одним инвалидом...

– Чего? – не выдержал Рудольф.

– Экстрасенс! – окатила Галина с веселой подначкой, но уколовшись о зрачки начальства, залепила прыснувший было рот.

– Короче – так, – снова шлепнул провинившегося Рудольф, и посапывая, извлек из-под стола чистый лист бумаги. – Вот вам... ручка есть? Найдем... Опишите все в форме заявления. А там видно будет...

Рытин вздрогнул...

Вспомнил о...

Спеленал ладонью правый кулак с дьяволенком и тяжело замотал головой. Железнодорожники переглянулись.

– Я не могу, – выдавил Рытин и поглубже спрятал кочан ладоней. – У меня там... У меня рука не работает.

– Усохла? – фыркнул Рудольф и озорно подмигнул Галечке.

Рытин молчал долго – унимал гудящее сердце, слушал как пот простреливает знобкую кожу и наконец, уравновесив резонанс, тяжело поднялся.

– Прощайте...

– Как, все? – глаза начальника оказались удивительно похожими на Галины – такие же маленькие и круглые.

– Катастрофа не отменяется. Она на вашей совести...

– Да кто ты такой...

– Такой! – зло срезал Рытин. Сгреб паспорт и очутился в коридоре. Там услышал тихое:

– Ты, Галина, глаз с него не спускай...

Рытину хотелось выть. Самым страшным было то, что он понимал этих людей, в принципе поступающих правильно, но не властных над собой – они просто вынуждены, обязаны были не верить ему, Вагоны теперь казались многометровым футляром – наглухо и намертво отрезанным от живого мира...

"Почему – наглухо?" – озарило Рытина в тамбуре своего вагона. Он застыл. Увлекшись механическим однообразием марша на него налетела Галя. Рытин отстранился и шагнув к двери, тронул замок.

– А почему бы вам не открыть? – с пугающим спокойствием обернулся он. – Лично для меня, на секундочку. Никто ни о чем не догадается. А?

– Шо? Дверь? – Галя все еще не понимала его желания. – Так до остановки далэко ще...

– Зачем мне остановка? – Рытин даже улыбнулся – подкупающе, по-простецки, будто просил сахару отпустить без талона. – Я только выпрыгну и все. А вы закроете за мной...

– Тю... Дурной якысь... – попятилась проводница, а Рытин обнаружил как по щекам горячей дробью скатились слезы.

Тогда его прорвало – слюняво, с визгом:

– Кретины! Недоумки! Вас же всех – в лепешку, в мусор! Ты что, жить не хочешь? Так дай мне пожить, слышишь? Ковырни ключом – и все! И все! Слышишь?! Чего стоишь, дура, где у тебя треугольник?!

Рытин двинулся к отпрянувшей и тихо заверещавшей Гале, но в следующий момент его раздавило, сплющило ничем не сдерживаемым грузом и он рухнул прямо в сырость плевков, окурки, прямо в грязь... Мир почернел и превратился в негатив......

– чик, хлопчик, эй, хлопчик... – Рытин почувствовал испуганную ладонь на щеке. Больной, чи шо... Та шо ж цэ с тобой? Сердце? Молодой ще...

Пятна приняли очертания Гали и тогда Рытин выжал на своем лице недоумение.

– А? Где это я?

Галя чуть не подпрыгнула. Радостно вцепившись в его подмышки, помогла встать.

– Что... что со мной было?

– Та уж было... – успокоившись, сварливо буркнула она и поправила завернувшийся воротник на пиджаке Рытина.

– Понимаете, – оправдывался он, – у меня иногда случается. После травмы в армии. Редко. Надо же – угораздило...

Галя, сложив ладошки на груди часто-часто кивала.

– Я наверное глупостей натворил... – озабоченно хмурился Рытин. Натворил?

– Та ерунда, хлопчик, так, мелочи... – она была почти счастлива его беспамятством. – Видать курнуть пийшов. Я мимо ходила, а ты – пластом. Ой, думаю, подрался, чи шо. Она исполняла на одном дыхании – как песню, а когда замолчала, Рытин, вытрусив из рукава, принялся жать на часовые кнопки.

– Как бы не проспать...

– Та разбужу, разбужу, йды спаты...

Она проводила до самого купе и понаблюдав с минуту за его сонными движениями – исчезла, оставив полураскрытой дверь. Рытин отклеил пиджак от мокрой спины, вскарабкался, уронил чугун головы, замер. Галя еще раз подсмотрела в щель, звучно зевнула и исчезла.

Рытин долго лежал без движения, без мыслей, разглядывал дрожащую световую дорожку на потолке, а когда пискнуло на запястье – он придушил звук, соскользнул на пол и тихо ступая, вышел в тамбур. Там он обхватил стоп-кран свободной левой рукой и рванул на себя, вложив в последнее усилие тяжесть собственного тела и все остальное – гнетущее его с недавних пор весом могильной плиты...

6

За окном уже мелькали пригородные хаты южного областного центра. День, зачатый ясным безоблачным рассветом, налился теплом и яркой упругостью по-местному щедрого светила. Рытин сидел у окна и старался не смотреть на волосатого. Попутчик жадно припал к "минеральной" и делал вид, что изучает позавчерашнюю "Правду". На самом деле он косился на молодого наркомана, неврастеника или дурачка. То есть на Рытина. Основания для таких заключений ему с избытком предоставила нынешняя ночь, когда он вначале чуть не улетел вместе с одеялом и подушкой, а затем вдруг включился свет и купе наполнилось раздраженными мундирами. Рытина в течении получаса опрашивали, хрустели бумагами, заставляли подписывать, грозились высадить или посадить – на что Рытин однообразно мотал головой и обливался потом. А волосатый, стыдливо натянув простыню, деревенел в уголке – по лицу его струились тени недосмотренных кошмаров – ему показалось, что взяли диверсанта. Поезд простоял не более минуты, а затем, тяжело набирая обороты, изогнулся на роковой дуге (Рытин облегченно вздохнул, разглядев на горизонте знакомую сыпь огней) Поворот начинался, оказывается, всего в двухстах метрах от застывшей морды состава. Ничего подозрительного Рытин не заметил, лишь почувствовал как отпустило, отхлынуло на душе – осталась лишь пустота, но пустота по-прежнему тяжелая и муторная. Видеть Потапчука ему хотелось меньше всего. Ему вдруг представилось, что он не обнаружит на месте ни Жанны, ни инвалида, и эта мысль приковывала к месту. Рытин по-старому сжимал талисман и старался не думать о грядущей выплате штрафа...

Он словно позабыл куда едет, позабыл, куда спешит со вчерашнего вечера и сейчас почти с изумлением рассматривал костяного болванчика, сжимаемого с прежним усилием – хоть не было уже мертвого узла нервов, исчезло напряжение и осталась одна усталость. Спать не хотелось – нервы, обожженные непосильной работой лихорадило, они грозили оборваться в любое мгновение и тогда бы он (Рытин был в этом уверен) провалиться в пропасть, как было предначертано пассажирскому.

Нечто слабое, верховодящее им ночью, а ныне полуживое, подсказывало чуть слышно – о талисмане, о последней капельке незавершенной работы – как Рытин не напрягался, так и не смогут расшифровать эхоподобные посылы – сил его хватало лишь на бездумное разглядывание пейзажа. Но необходимость держать кулак сжатым сидела в нем прочно – как предрассудок...

Колесами поезда тем временем завладели станционные ответвления скорости поубавились и проход мигом загромоздился пассажирами, сумками, чемоданами, волосатый добыл из-под дивана пару авосек (Рытин вздрогнул, узнав их) и не прощаясь, выскользнул из купе.

В окне медленно наплывал перрон – с островками встречающих, с киосками, тележками носильщиков. Наконец движение замерло и Рытин, поднявшись, плотно задвинул двери. Ему вдруг захотелось выйти из вагона последним. Желание не видеть Потапчука дошло в нем до внутреннего сорванного крика... Почему жребий выпал ему? Почему не волосатому? Кто докажет, что зависший поезд ему не приснился? Если это не бред, то как доказать окружающим? Ведь был поворот, огни на горизонте – он дважды видел... Господи, что делать с штрафом... Господи... Слюнтяй, повстречал калеку и умом тронулся... Я... Я впечатлительное дерьмо... Ненавижу! Кого? Себя! Потапчука! Всех! Сергей распадался словно песочная башня – под напором окатывающей приторной слабости. Он окончательно просыпался на лежак, всхлипнул и остервенев от своей беспомощности, зашвырнул проклятый талисман под потолок – чертенок пару раз отрикошетил и...

Рытин вскочил...

Сквозь кожные поры сочились...

Улетучивались ядовитые газы...

Душные как смерть, как...

– Сволочь! – с радостной злостью выплюнул он. – Обрубок... Недоделок поганый... Нашел себе идола, козел... Он возвращался... Успокаивался... Сердце остывало, а мир наполнялся красками и сочным звучанием... Всего-о... – вытекло из него и оно расхохотался – счастливый, свободный от сумрачной придури, свободный от пут калеки, который в данный момент...

(За спиной Рытина...

На перроне, вздрогнули...

Санитары, Жанна...

У носилок засуетились, забегали...)

Рытин не спеша собрался и пошел к выходу. У площадки от него отшатнулась Галя.

– Счастливого пути! – чуть ли не пропел он в перламутровые очи.

– Яркого пути... – буркнула она. – Конечная у нас тут. Иди вже...

Он крылато пронесся сквозь главный вход, ловко обминул тучные пассажирские скопления, на ходу наскреб монетку, выскочил на привокзальную площадь. Там он свернул налево и окунув голову в бокал таксофона, прижал к уху эбонитовый лед. Двушка, звякнув, ожидала в металлических губах, палец наверчивал знакомые цифры, а голова Рытина вертелась с желанием поделиться подвалившим счастьем. Уж были слышны жирные гудки, как вдруг трубка превратилась в гантелю и дрогнув, вернулась на рогатый держак. О монете Рытин забыл – он медленно шел к автомобильной стоянке, к тому месту, где во внутренности "Рафика" осторожно и чуть суетливо помещали носилки, на простыне которых красными пятнами обозначились руки, лицо, череп с аккуратным полубоксом...

– Жанна... – выдохнул Рытин.

Она резко обернулась – с черными от туши глазницами – полными ужаса и отчаяния.

– Сережа! – впилась в его руку и тут же смутившись, принялась сбивчиво рассказывать: – Ему всю ночь было плохо... Потом наступило облегчение. Помните? Когда поезд резко остановился. Он заснул. Представляете?! Заснул – впервые за два года... А буквально сейчас, на перроне с ним случился приступ, вернее... Я даже не знаю что... И санитары не знают. Он умирает! Может... – она словно опомнилась. – Сережа, вы здесь тоже сошли? Я думала... Я прошу, я вас умоляю – навестите нас, мы в... она поморщилась, обернулась к машине (санитар торопил рукой) – Да-да сейчас... Пожалуйста, позвоните в приемную, ну, где скорые, и узнайте, куда нас, слышите? Вы обещаете? Конечно, не обязаны...

– Да, да... смешанно кивал Рытин и успокаивал ее ладонь. Вдруг – сжал и переспросил, тихо, почти неслышно: – Вы сказали – на перроне случилось?

– Да. Только выбрались из поезда... Даже вскрикнул.

– Вскрикнул? Что? Что именно?

– Похожее на "стой" или "отставить" – ему было больно...

"Рафик" растворился в автомобильной сутолоке, а Рытин все еще смотрел на грязный асфальт. Мыслей не было, кроме...

"Ты – вор..." – отдавалось бесконечным эхом.

Вокруг шумела обычная суббота, наугад выхваченная из осени – полной холостого огня листвы...

"Ты – вор..."

На далекой детской площадке не унимался маятник качелей – пустых, надоевших. И словно доносило скрипом:

"Ты – вор-р-р..."

Рытин согнал несуществующую прядь со лба и зашагал обратно к вокзалу.

7

Свой пассажирский он нашел в запаснике. Грязно-зеленые по-сиротски жались друг к другу – безлюдные пыльные коробки, плотно закупоренные, мертвые. Лишь в первом вагоне своего состава Рытин увидел отворенную дверь. Воровато оглянулся по сторонам и поднялся в тамбур.

Вагон был убран, чист и спокоен. Только из прикрытой кельи доносился странный звук – то ли плакали там, то ли подвывали... Рытин, стараясь не шуметь, подкрался и заглянул. Галина сидела к нему спиной и подперев щеку кулачком, смотрела в окно – поверх одинаковых крыш, и улыбаясь чему-то, тихонько пела. Не разжимая губ. Быть может – сочиненное тут же. В ногах ждала тугая сумка, постель была застлана, пол сыро блестел, а Галя последняя из персонала – присела на минуточку, оттаяла, и сама того не замечая, размечталась вслух. Рытин не видел опущенных щек, затхлой униформной серьезности – перед ним сидела девочка – большая, нескладная и добрая. Рытин перевел дух – он шел сюда с внутренней готовностью скандала, зло перебирая в памяти слова наибольшей остроты и веса. А теперь все схлынуло, будто кончилась никому не нужная комедия, и жалко было перебивать ласковый скулеж, и не было нужды искать брелок, потому что он как на алтаре стоял перед ней – она молилась своему ангелу, возникшему в невидимом пламени этой костяной свечи...

– Галя... – как можно мягче позвал Рытин.

Она сонно обернулась – вовсе не испуганная, с томной улыбкой в губах, и кажется, не проснувшись – заулыбалась шире.

– А... Ты, чудик. Заходь...

Тогда Рытин, волнуясь как на экзамене, принялся рассказывать ей обо всем – о упавшем самолете, о Потапчуке, о треклятой этой вещице – вбитой меж ним и калекой, о тревоге и необъяснимой уверенности, которая заставила его вернуться... Ему холодно внимали стеклянные глаза приборов, поникшие тумблера – все окружение, которое честно отслужило смену и ныне желало лишь тишины и покоя. Только дьяволенок на столе напоминал "щипчиками" о должке, торопил, ждал тепла его ладони. Галя соглашалась с жалеющей улыбкой, видимо, ничего так и не поняв, а просто из веры в его простуженный волнением голос. Согласилась проверить состав – не осталось ли кого, просто, чтобы помочь молодому несчастному инженеру отделаться от чудной мании – раз уж нашло на него, люди мы или кто... Просто она была женщиной....

Галина постучала в окно последнего вагона и убедившись в неживой тишине, отшвырнула палку. Став между рельсами так, чтобы ее было видно с головы состава. Помахала рукой. В ответ отмахнула маленькая фигурка, темнеющая в дверях ее вагона.

Галина вздохнула с сомнением.

– Ох и... Бывают же.

Потянулась на цыпочках, еще раз глянула в окна и отошла в сторону, подальше – об этом тоже просил чудик. Крыша состава испуганно рассыпала в небо воробьиную стаю... Рытин стоял в каморке, копил силы и старался не смотреть на талисман – на этого посредника, кость, эстафетную палочку, счетчик, или – черт его знает, во что он успел превратиться за время двух катаклизмов – на аэродроме и в поезде.

Не в дьяволенке было дело – вместо него могла оказаться авторучка или...

Где-то в местной больнице умирал Потапчук – умирал по его, Рытина, вине... Плакала Жанна, растекались по городу и окрестностям спасенные пассажиры, проводники, "волосатый", и все это отныне – радости и горести, проходили, звеня, сквозь Рытина – как по оси качелей, и не было сейчас в этом мире равновесия, потому что одна, пятимиллиардная точка пошатнулась, ушла вслепую из книги судеб – и первым ее отклонение почуял инвалид просигналив предсмертным хрипом...

Рытин медленно тянулся к брелку...

Нужно было коснуться, обнять, для того чтобы все стало на свои места.

На свои НОВЫЕ места...

За чудо следовало платить, как заплатил в свое время Потапчук, платить за дерзкий обман – сделавший должниками каждого из участников отложенной катастрофы...

Рытин чувствовал это остро, больно и чтобы вернуть себя в смутно угадываемое НОВОЕ место, чтобы погасить все долги, счета, штрафы – за свое недомученное, оборванное соучастие – закрепить ось, вернуть равновесие наконец дотянулся и обнял желтоватую резную гирьку...

Галя вскрикнула, привалилась к столбу...

Сухой визг и скрежет ударил в стороны, загулял среди пустых вагонов на рельсах, корчась, сдавился как пьяная гармонь состав ночного пассажирского.