Текст книги "В Старом Свете"
Автор книги: Владимир Владмели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Эдуард пожаловался отцу, и академик пришёл в ярость. Ветеранство в глазах Питерса Юриса вовсе не было заслугой. Ещё неизвестно, какой стала бы Латвия, если бы победили немцы, но поскольку сделать с Коганом он ничего не мог, то написал большую статью в центральной газете о недобросовестном отношении некоторых врачей к своей работе и в качестве примера привёл случай, который произошёл с его внуком. Софью Борисовну он представил крайне неквалифицированным педиатром, а её мужа – пьяницей и дебоширом. Вскоре многочисленные подхалимы сделали жизнь семьи Коганов невыносимой. Софье Борисовне пришлось уйти из специализированной поликлиники. Она устроилась в больницу, где зарплата была гораздо меньше, но и там продолжались мелкие придирки сотрудников, выслуживавшихся перед начальством. Через год семья Коганов обменяла свою квартиру в Риге на комнату в небольшом подмосковном городке.
* * *
Когда Боря закончил свой рассказ, дверь открылась и в комнату вошла кающаяся грешница с картины Горюнова. У неё была другая причёска, более современная одежда, и выглядела она гораздо старше, но Боря был уверен, что именно она была прототипом.
– Знакомься, мама, – сказал Василий Николаевич, – это мой ученик, Боря Коган. Он пришёл меня проповедать, то есть проведать.
– Не богохульствуй, – одёрнула его мать, – а мальчика лучше чаем напои.
– Да нет, спасибо, я не хочу, – сказал Боря, – мне уже домой пора.
– Видишь, мама, ему всё время пора домой, когда надо что-то делать. Моделью работать или чай пить. Я правильно говорю, остряк из Риги?
– Я бы и ходил на ваш кружок, но у меня нет способностей к рисованию.
– Значит, ты не будешь великим художником, ты просто научишься рисовать, но всё равно это тебе не помешает.
Когда Василий Николаевич выздоровел, Коганы пригласили его в гости. После этого он закончил портрет Софьи Борисовны и написал даже их соседку по коммунальной квартире – Тамару. Он изобразил её сумасшедшей. В лохмотьях, не прикрывающих её отталкивающей наготы, она плясала на базарной площади. Вокруг стояли люди и, усмехаясь, показывали на неё пальцами. Картина называлась «Божья кара».
– Почему вы решили, что Тамара ненормальная? – спросил Борис.
– Я её такой вижу.
– Конечно, она странная женщина, но ведь у каждого есть причуды.
– Это не причуды, Боря, это безумие.
– Вы уверены?
– Конечно, уверен, я же художник. Я вот и тебя написал. Не такого, какой ты сейчас, а такого, каким ты будешь лет через сорок, – Горюнов показал ему акварель.
– Это не я, – сказал Боря, – это даже не мой отец.
– Возьми, придёт время, сравнишь. Я хотел пофантазировать, особенно после того, как познакомился с твоими родителями.
Борис скептически хмыкнул и сказал:
– Спасибо, Василий Николаевич, я буду хранить ваш шедевр в специальном месте, как Дориан Грей, а потом сравню с оригиналом.
– И что ты сделаешь, если обнаружишь сходство?
– Пока ещё не знаю, – честно признался Боря.
– Ну, тогда приходи на кружок рисования, это поможет тебе узнать.
– Хорошо, приду.
Кабинет Горюнова отличался от всех остальных помещений школы. На стенах висели принты известных картин, а парты, стулья и учительский стол были недавно выкрашены и выглядели гораздо новее, чем в других аудиториях.
Василий Николаевич начал занятие с того, что напомнил основные правила композиции, затем взял свой стул, поставил его сначала на одно место, потом на другое и, наконец, взгромоздив на преподавательский стол, сказал:
– Представьте себе, что на этом стуле пять минут назад произошло убийство, сделайте его центром картины и изобразите так, как вы его видите.
Боря стал вспоминать сцены насилия из разных фильмов, но ничего интересного в голову не приходило, и он нарисовал красный стул с изогнувшимися под тяжестью преступления ножками. Горюнов ходил между рядами и смотрел на работы учеников, никак их не комментируя. Советы он давал, только когда его спрашивали. Пока ребята рисовали, он напомнил, что следующее занятие будет посвящено импрессионистам и пройдёт в Музее изобразительных искусств им. Пушкина, потому что там находится одна из крупнейших в мире коллекций французских художников.
Это была первая поездка Бори в московский музей, и она произвела на него сильное впечатление. Разница между столицей Советского Союза и Ригой была огромна, и он жалел, что за всё это время ещё ни разу не был в Москве. По пути домой он спросил у Горюнова, не собирается ли Василий Николаевич в ближайшее время повезти их куда-нибудь ещё.
– Например?
– В театр.
– В какой?
– В Вахтангова, на «Принцессу Турандот».
– Это же детский спектакль, – удивился Горюнов.
– Я знаю, – ответил Боря.
– А почему ты вдруг захотел эту принцессу?
– Так… – неопределённо ответил Боря.
* * *
Началось это ещё в Риге, когда ему было десять лет, и в его обязанности входила еженедельная уборка квартиры. Отец посоветовал ему совмещать приятное с полезным и наводить порядок, когда идёт передача «Театр у микрофона».
В тот раз транслировали «Принцессу Турандот». Боря закончил уборку к концу первого действия, но остался и дослушал пьесу до конца. Потом отец спросил, кто из артистов понравился ему больше всего.
– Ведущий, – ответил Боря, – мне кажется, он много импровизировал.
– Да, – согласился Яков Семёнович, – но все эти импровизации хорошо отрепетированы.
– Откуда ты знаешь?
– Я так думаю. В этом и заключается мастерство артиста. Он должен внушить зрителю, что действие развивается перед его глазами.
– Папа, пойдём с тобой в театр!
– Этот театр находится в Москве.
– Но ведь у нас тоже есть.
– Хорошо, обязательно пойдём, а пока ты можешь слушать постановки по радио.
Хотя доставать билеты и ездить на представления Якову Семёновичу было физически тяжело, он вскоре повёз сына в театр. Боре там не понравилось: костюмы артистов показались заношенными, а декорации невзрачными. Чтобы у него не пропал интерес, отец стал внимательно следить за программой передач, напоминая, когда будет следующая трансляция. Постепенно Боря привык слушать «Театр у микрофона» и обсуждать постановки с отцом. Иногда к ним присоединялась и Софья Борисовна. Делать это она могла очень редко, потому что кроме поликлиники работала ещё на «Скорой», но если была дома, то обязательно принимала участие в разговоре. Для них это стало почти такой же традицией, как семейный обед.
Драка в школе
В самом конце последней четверти в классе появился новый ученик – Володя Рощин. Он быстро подружился с Лёней Сметаниным, и они стали называть друг друга Лёнчик и Вовчик. Оба были второгодниками, гораздо здоровее своих одноклассников и вели себя как хозяева. Девушек они не трогали, но ребят задирали при каждом удобном случае. Главной их мишенью стал Боря. Он не отвечал на их обидные реплики и старался избегать встреч с ними, но они хотели продемонстрировать свою силу, и однажды Рощин преградил ему путь.
– Я слышал, что ты сечёшь в математике, – сказал он.
– Секу, – ответил Боря.
– И домашнее задание, небось, сделал?
– Сделал.
– Дай списать.
Боря, наверное, и дал бы, если бы Рощин попросил его другим тоном, но теперь, когда на них смотрели одноклассники, он отрицательно покачал головой.
– Чего головой мотаешь?!
– Сам делай.
– Что? – сказал Вовчик и схватил его за ухо. В этот момент вошёл преподаватель, и Рощин нехотя отпустил свою жертву, но с этого дня жизнь Бори стала невыносимой. Другие ученики были рады, что задирают не их, и делали вид, что не замечают Бориных мучений. Вовчик же не упускал ни одной возможности ущипнуть Борю, дёрнуть его за волосы или пнуть локтем в бок. Иногда то же самое проделывал Лёнчик. Они не торопились к своей жертве, зная, что она от них никуда не уйдёт. Не на этой перемене, так на следующей, не в школе, так после уроков, не сегодня, так завтра, но свою порцию он всё равно получит.
Боря стал бояться перемен, старался выйти из класса вместе с преподавателем, а потом вместе с другим преподавателем войти. Он прятался от своих мучителей, но это не помогало. Отец видел, что Боря изменился, и несколько раз пытался поговорить с ним, но сын отмалчивался. Наконец, уже после окончания учебного года, улучшив момент, Яков Семёнович запер Борю и сказал:
– Я тебя никуда не выпущу, пока ты всё мне не расскажешь.
И Боря рассказал.
– Что ты думаешь делать? – спросил отец.
– Переведи меня в другую школу, – попросил Боря.
– Там может оказаться другой Рощин.
– Тогда поговори с его матерью.
– Чем она занимается?
– Работает на заводе.
– А отец у него есть?
– Нет, он умер.
– Откуда ты знаешь?
– Я однажды слышал, как он сказал это своему дружку. Он хвастал, что после смерти отца он стал главой семьи, и мать его во всём слушает.
– Понятно.
– Что мне делать?
– Нанести ему два точных удара: один ногой по яйцам, а второй в голову. Бить надо изо всей силы, чтобы он уже не встал. И если ты быстро уложишь Рощина, то его приятель не успеет вмешаться.
– А потом?
– Потом то же самое проделаешь со Сметаниным.
– Я не умею, я никогда не дрался.
– Научись, другого выхода нет.
Боря и сам часто мечтал о том, что расправится со своими обидчиками, и отец как будто прочёл его тайные мысли.
– Что молчишь? – спросил Яков Семёнович.
– Я не сумею.
– Значит, терпи и не жалуйся.
– Неужели тебе всё равно?
– Я готов тебе помочь и прослежу за тем, чтобы у тебя всё получилось, но делать ты всё должен сам.
– Как?
– Сделай чучело, отметь место, в которое должен бить, и тренируйся. Лето только начинается, и ты можешь упражняться на улице. Потом я поговорю с мамой, и ты перенесёшь чучело домой. Кроме того, тебе нужно отработать боксёрские движения. Я куплю две килограммовые гантели. Прыгай с ними минут по двадцать и работай руками, как на ринге. Это тебе пригодится, чтобы увереннее себя чувствовать, но самое главное – удары ногой.
– Я же могу их покалечить, – сказал Боря.
– Не можешь, а должен.
– Но как же…
– Если тебе их жалко – терпи.
– Я не могу терпеть, ты не представляешь, что это такое. Ты, наверное, учился с нормальными ребятами.
– Я очень хорошо представляю, поэтому и хочу, чтобы ты выяснил отношения с ними раз и навсегда. Ты должен поставить их на место, потому что, если будешь молчать, жизнь твоя превратится в сплошной кошмар. Это война, а значит, вести себя нужно, как на войне. Я тебе раньше никогда не рассказывал, но, наверное, зря. Ты знаешь, что я был в гетто?
– Да, мама мне говорила.
– А ещё что-нибудь она тебе говорила?
– Нет.
– Ну, тогда слушай. Фашисты нас не особенно охраняли, и через некоторое время из лагеря бежала небольшая группа евреев. Они столкнулись с отрядом латвийцев, которые называли себя народной армией и поддерживали порядок в районе. Они задержали беглецов и передали их немцам, а командира группы закопали живьём. Фашисты всех расстреляли. Мы узнали об этом из специального приказа, который нам с удовольствием зачитал наш бригадир. Мы понимали, что оставаться в лагере нельзя, и решили действовать по-другому. Сформировав отряд в пятьдесят человек, мы пошли на прорыв и первым делом захватили хутор, через который шла единственная дорога на волю. В нём мы расстреляли всех мужчин. Все они были членами народной армии. Остальных мы собрали в сарае, облили сарай бензином и подожгли. Многим удалось бежать, но мы специально их не трогали, чтобы они рассказали о случившемся. После этого из гетто убежали все, кто мог.
В лесу мы образовали партизанский отряд. А поскольку командование осуществляла советская армия, наш отряд слился с русским отрядом. У моего друга Изи была шуба, а это в лесу большая ценность, и один из русских командиров предложил обменять её на пачку папирос, хотя знал, что мой друг не курит. Изя, естественно, отказался и посоветовал «старшему брату» во время следующего рейда убить немецкого офицера и взять его шубу себе. Вскоре группа, куда входил мой друг, отправилась на задание. Первым делом партизаны пошли в ближайшую деревню к девочкам, которые оказались патриотками: партизанам они давали бесплатно, а немцам только за продукты. Командир отряда со своими друзьями решил отметить встречу, а Изю поставили охранять избу. Он простоял на холоде часа два и, решив, что за это время бойцы уже успели развлечься, вошёл внутрь, но был самый разгар веселья.
– Ребята, имейте совесть! – сказал он.
– Ты нарушил приказ, – закричал уже хорошо выпивший командир, и застрелил его на месте, а шубу забрал себе. Вернувшись, он сказал, что Изя расстрелян за трусость.
В тот же день я с несколькими друзьями пошёл в деревню и попросил девочек рассказать, что произошло на самом деле, а поскольку времени у нас не было, предупредил, что если они будут врать или играть в молчанку, мы их всех перережем. Они не поверили, а одна даже стала пародировать наш акцент. Я тут же расквасил ей морду, и они всё рассказали. В следующий раз мы попросились на задание вместе с группой партизан, которые убили моего друга. Улучив момент, мы их всех перестреляли, а вернувшись, доложили, что они пали смертью героев. Шубу, естественно, мы принесли с собой. Все поняли, что произошло, и после этого нас никто не трогал.
Боря сидел ошарашенный. Он не мог поверить, что его отец способен на такое, и смотрел на него широко открытыми глазами. Отец видел, какое впечатление произвёл его рассказ, и не жалел о том, что немного сгустил краски.
– Это был единственный способ выжить, – сказал Яков Семёнович, – если бы мы так не поступили, то не вернулись бы с фронта, я не женился бы на твоей матери, и тебя не было бы на свете. Так что ты должен быть мне благодарен.
– Спасибо, – тихо сказал Боря.
– Но это ещё не всё, – продолжил отец, – твоя мама, прежде чем выйти за меня замуж, предупредила, что рожать больше не будет. Она достаточно намучилась при родах первенца, который прожил всего три дня, и больше рисковать не хотела. Конечно, тогда я с ней спорить не стал, но потом сумел её переубедить. Ведь для каждого из нас это был второй брак. Наши первые семьи погибли во время войны, и я думаю, втайне она тоже хотела ребёнка, но это уже другая история.
На следующий день Боря сделал из мешка подобие чучела и стал тренировать удар ногой. Когда он уставал от этих однообразных упражнений, то прыгал с гантелями. Ни то, ни другое ему не нравилось, но отрабатывать точность удара было необходимо. Недели через три он купил воздушные шары и стал привязывать их на нитке к мешку так, чтобы шар находился на уровне головы. После удара ногой он хватал шар и разбивал его о своё колено. Было это непросто, потому что от малейшего движения воздуха шар могло отнести в любом направлении. Хотя Боря чередовал упражнения, они быстро ему надоедали. По совету отца он делал их по полтора часа в день, а для того чтобы выдержать такую нагрузку, во время прыжков с гантелями представлял себе, что бьёт Вовчика или Лёнчика. К концу лета его движения были доведены до автоматизма. За два месяца он сильно вытянулся и по росту почти догнал Рощина, а постоянные тренировки сделали его уверенным в себе. Тем не менее перед первым сентября он сильно нервничал и плохо спал.
– Не бойся, – сказал Яков Семёнович, провожая его в школу, – и не спеши, жди, пока Рощин сам подойдёт к тебе, смотри ему прямо в глаза, а когда он приблизится на нужное расстояние, бей. И никакой жалости.
Всё произошло, как и предсказывал отец. На большой перемене Вовчик, ухмыляясь, направился к Боре.
– Ну, как отдохнул, Коган? Небось, к морю ездил?
Боря молча смотрел на него.
– Что молчишь? Язык со страху проглотил?
Боря действительно боялся предстоящего столкновения, а Рощин, подходя к нему, уже твёрдо решил его избить. Он видел, что бывшая жертва стала почти с него ростом и раздалась в плечах, так что теперь особенно важно было доказать свою силу. Вовчик протянул правую руку, чтобы ущипнуть Когана, но Боря опередил его, ударив ногой в пах. Рощин глухо охнул и согнулся пополам, но ещё до того как он упал, Боря схватил его за волосы и со всей силы припечатал физиономией к своему колену. Всё это заняло не более пяти секунд. Ещё через пять секунд Лёнчик тоже был на полу, а Боря, подтащив Вовчика к его ближайшему приятелю, схватил обоих за волосы и изо всей силы ударил головами. Он собирался проделать это ещё несколько раз, но кто-то схватил его сзади медвежьей хваткой.
– Отпусти, гад, – крикнул Боря, пытаясь высвободиться.
– Не пущу, ты их убьёшь.
– Не твоё дело.
– Моё, – возразил незнакомец.
Как Боря ни пытался вырваться, сделать он ничего не мог. Он даже был не в состоянии пошевелиться.
Незнакомца звали Саша Иванов, это был его первый день в школе, и с этого дня началась дружба, которая связала ребят на всю жизнь.
Они очень много времени проводили вместе. Часто они помогали Сашиному отцу ремонтировать его допотопную «Победу», за что получали право катать на ней своих одноклассников. Иванов-старший был отличным механиком, и к нему за помощью обращались почти все соседи по гаражу. Со временем он стал доверять ребятам простой ремонт, благодаря чему они всегда имели карманные деньги.
* * *
Вскоре после разборки с Рощиным Яков Семёнович завёл с Борей разговор об институте. Они обсуждали эту тему и раньше, но до сих пор дело ограничивалось воспитательным монологом. Яков Семёнович внушал сыну, что бежать жизненный марафон ему придётся с гирями в руках, и если он не хочет прийти к финишу последним, то работать он должен гораздо больше, чем другие. Для начала надо получить медаль, чтобы легче было поступить в институт, а потом выбрать хорошую специальность, которая обеспечит кусок хлеба.
Но Боря ещё ничего не выбрал. Несмотря на то, что он уже неплохо изучил устройство легковых автомобилей, делать это своей специальностью он не собирался. Кроме того, он твёрдо знал, что в медицинский тоже не пойдёт. Там нужно учить латынь, а он не любил иностранные языки. После того как он понял, что поездки за границу ему не светят, он и английский учил спустя рукава. На вопрос отца, куда он собирается поступать, он ответил:
– В историко-архивный.
Яков Семёнович шутку не оценил и разразился длинной тирадой о том, что для мужчины это не специальность. Конечно, она почти не требует затрат умственной энергии, потому что запомнить даты и события может любой дурак, но зато и семью прокормить с такой специальностью тоже невозможно. Самое же главное, история, которая на первый взгляд кажется безобидной наукой, является крайне опасной, ибо одни и те же события можно толковать по-разному, а неправильная интерпретация иногда приводит к весьма печальным последствиям. Он сам видел это, когда учился в институте. Четверо его сокурсников в общежитии исполнили сценку, пародировавшую семинар по марксистско-ленинской философии, которую вёл Пётр Юрьевич Гайлис.
Миниатюра была такая: преподаватель спросил, в чём состоит роль человеческого фактора в борьбе с враждебной идеологией. Студенты подняли руки, и он выбрал одного из них. Тот встал и вылил ковш воды. Преподаватель одобрил его ответ и попросил другого студента дополнить. Тот поднялся и вылил стакан воды. Третий студент сказал, что хочет добавить и вылил рюмку воды. Преподаватель похвалил всех и сказал:
– А теперь разрешите обобщить, – и вылил ведро воды. После этого артистов выгнали из института и забрали в армию, но они ещё легко отделались: сыграй они свою миниатюру на несколько месяцев позже, могли бы загреметь в лагеря.
– В отличие от истории, техника всегда остаётся конкретной, – сказал Яков Семёнович, – и закон Ома одинаково справедлив для капиталистов, для коммунистов и для жителей неприсоединившихся стран. А самое главное, в гуманитарных институтах нет военной кафедры, и после получения диплома придётся идти в армию.
– Ну и что? – спросил Боря, – все мои минские родственники служили.
– У них не было выбора. Самый высший уровень их образования – техникум, но если бы они могли избежать армии, то наверняка сделали бы это.
– Я говорил с ними, и все они вспоминали армейскую жизнь с удовольствием.
– Ты другой, ты там можешь сломаться, потому что в армии таких, как Рощин, каждый второй.
– Да я не очень туда и стремлюсь. Это я так просто сказал.
– Ну и хорошо, а что касается Минска, то скоро ты поедешь туда на очередную свадьбу.
– А вы с мамой?
– Маме некогда, а мне уже тяжело, – сказал Яков Семёнович.
Свадьба состоялась через полтора года. Боря встретился на ней почти со всеми родственниками, но особенно ему было приятно повидаться с Фимой.
* * *
Они познакомились, когда им было по пять лет. Отец привёз его на несколько дней, и Боре сразу понравилось в этом огромном доме с многочисленными пристройками, где жили три поколения его родственников.
Тогда он впервые увидел их вместе и тут же мысленно разделил на две большие группы – родители и дети. Одни всё ещё энергичные, жизнерадостные, но уже с проседью и лысиной, а другие только набирающие силу. Дети были очень похожи на родителей – ребята на отцов, а девушки на матерей. Наверное, сильны были фамильные гены, и природа не хотела отдавать того, что путём естественного отбора накопила за много поколений. Вокруг них была аура физического здоровья и душевного спокойствия. Даже его инвалид-отец среди них чувствовал себя гораздо лучше.
Боря так понравился им всем, что они упросили Якова Семёновича оставить его в Минске на всё лето. Ведь мальчику нужен свежий воздух, а здесь вокруг дома много фруктовых деревьев и огород, на котором Боря отработает свой постой. Он будет полоть клубнику и собирать смородину вместе со своим двоюродным братом Фимой.
Отца не нужно было долго уговаривать. Он вернулся в Ригу, оставив Борю в этом гостеприимном доме.
С тех пор каждый раз, когда Боря приезжал в Минск, родственники говорили ему, как он вырос и повзрослел. Он тоже видел, как менялись его тёти и дяди, становясь ещё более седыми, лысыми и морщинистыми. Они искренно радовались каждой встрече, и, попадая к ним, он чувствовал себя как дома, запросто общаясь со всеми. Он с удовольствием подходил к одному из своих многочисленных кузенов и, хлопнув по плечу, спрашивал, как дела, а выслушав рассказ, переходил к следующему.
Увидев Фиму после длительного перерыва, Боря повторил фразу, которую сам слышал в Минске много раз:
– Как ты вырос!
За полтора года, пока они не виделись, Фима действительно вымахал в огромного детину и выглядел гораздо старше своих лет.
– Да уж, я времени зря не терял, – согласился тот.
– Я слышал, ты теперь учишься в физико-математической школе?
– Учусь.
– И как тебе там?
– Нормально.
– А куда ты пойдёшь после окончания?
– В МГУ. Жаль только, что он находится в Москве. Родители не смогут мне помогать, ведь моя сестра после развода осталась с двумя детьми, и они в первую очередь должны заботиться о ней.
– Я сначала тоже хотел в МГУ, но отец сказал, что туда берут только очень умных и только чистокровных арийцев.
– У любого правила есть исключения.
– И ты надеешься быть исключением?
– Третьим исключением. Первые два – это мои одноклассники Сеня Альтшуллер и Лёня Гольдин. Они вошли в пятёрку призёров на Всесоюзной олимпиаде по физике, и декан физфака лично пригласил всех пятерых на свой факультет. Он обещал им зачисление без экзаменов и повышенную стипендию.
– Надо же, – удивился Боря.
– Поэтому я и буду туда поступать. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Ты ведь тоже рисковал, когда набил морду Рощину. Как он, кстати, больше тебя не трогает?
– Нет, он с матерью куда-то переехал.
– А Сметанин?
– Остался на второй год.
– Вот видишь.
Фима Кац чем-то напоминал Сашу Иванова. Оба были высокие, сильные, уверенные в себе и готовые идти напролом. Сам Боря тоже мог действовать решительно, но для этого ему нужно было всё заранее обдумать, хорошо отрепетировать и психологически подготовиться.
После возвращения из Минска он колебался, выбирая между МГУ и автодорожным, но, когда Фима, сдав выпускные экзамены, приехал в Москву, вопрос был решён. Двоюродный брат быстро уговорил его штурмовать самый лучший вуз Советского Союза. Ведь даже если он и не поступит, то приобретёт опыт сдачи экзаменов. Правда, его медаль в данном случае никаких преимуществ не даст, потому что 95 % поступающих в МГУ – медалисты.
В тот год в Университете было двадцать семь человек на место, но после письменной математики подавляющее большинство отсеялось. Ребята знали, что они прошли в следующий тур. Фима решил все задачи, а Боря – три из пяти.
– Ну, что ж, друзья, теперь начинается самое трудное, – сказал им Яков Семёнович, – потому что на устном экзамене подход к вам будет индивидуальный, и возможны всякие неожиданности.
– Я готов, – сказал Фима.
– Я тоже, – подхватил Борис.
– Для начала вам нужно узнать, когда следующий экзамен.
Через два дня перед входом на факультет уже висели составы групп, время экзамена и номер аудитории. Когда ребята искали свои фамилии, то увидели, что группы сформированы по национальному признаку. Яков Семёнович, узнав об этом, сказал:
– Я не ожидал, что они будут действовать так прямолинейно. Если хотите, я могу поехать на экзамен с вами.
– Это ничего не изменит, – возразил Фима, – я думаю, даже если нас будут предвзято спрашивать и необъективно оценивать, всё равно есть шанс. Нужно только ответить так, чтобы даже они ни к чему не смогли придраться. Приняли же моих друзей Альтшуллера и Гольдина.
– Я от всей души желаю, чтобы ты оказался прав, – сказал Яков Семёнович, – но рабы всегда выполняют приказы хозяев.
– Рабов можно припугнуть.
– Нет, с ними нельзя действовать как с Рощиным.
– Почему?
– Потому что тогда вместо МГУ вы попадёте в тюрьму.
– Ладно, не будем, – согласился Фима, – я просто покажу экзаменаторам фотографии, которые висят у милиции с грифом «особо опасные преступники», скажу, что это мои братья, они слёзно просят поставить мне то, что я заслуживаю, иначе не ручаются за последствия.
– Ха-ха, – не улыбаясь, сказал Яков Семёнович.
* * *
Устную математику принимали два экзаменатора, которые, как многостаночники, спрашивали по нескольку человек одновременно. Бегло просмотрев ответы на билет, они тут же давали абитуриентам дополнительные задачи. Первую Боря решить не смог. За ней последовала другая, над которой он бился так же безрезультатно. В это время преподаватель, спрашивавший Фиму, сказал:
– Ну, если вы не можете решить такой простой пример, то вообще непонятно, что вы здесь делаете.
Борин экзаменатор, прогуливавшийся по аудитории, подошёл к коллеге и спросил:
– А что он получил по письменной математике?
– Пятёрку.
– Наверное, списал.
– Я вам сдавать не буду, – зло сказал Фима, – я подам апелляцию и буду отвечать комиссии.
– Апелляционной комиссии для вас никто устраивать не станет, это университет, а не суд присяжных.
Фима молча встал, подошёл к столу и начал искать свой экзаменационный лист.
– Что вы делаете, вы заслужили двойку, и я вам её поставлю, – сказал экзаменатор, подходя к нему.
Фима схватил его за рубаху, повернул руку так, что воротник сжал его горло, и, медленно выговаривая каждое слово, произнёс:
– Если я получу двойку, ты получишь в пятак, понял? Экзаменатор оторопел от боли и наглости. Была середина 60-х годов, и абитуриенты МГУ относились к преподавателям с должным пиететом, а этот вёл себя как уличный хулиган. До сих пор такого рода инцидентов у экзаменатора не было, и он растерялся. Распоряжения ему были даны устно, и он прекрасно понимал, что если возникнут неприятности, всё свалят на него. Кроме того, этот Кац здоров как бык, и неизвестно, что у него на уме.
Боря смотрел на брата как заворожённый. Сам он никогда бы не решился на такое, но пример Фимы так подействовал на него, что он встал, подошёл к столу и сказал:
– Я тоже буду отвечать комиссии.
К задыхавшемуся преподавателю наконец вернулся дар речи, и, стараясь выглядеть решительным, он с трудом проговорил:
– А ну отпусти.
Фима оттолкнул его и, найдя экзаменационный лист брата, протянул его Боре. Отбирать у них документы никто не решился.
На апелляционной комиссии Боря и Фима ответили на все вопросы, но по неписанному закону им поставили тройки, а следующий экзамен по английскому они сдать не смогли. Фима вернулся в Минск, а Боря вместе с Сашей Ивановым поступил в Московский автодорожный институт. Там, как и в школе, предметы давались ему легко, и после первого семестра он даже получил повышенную стипендию, но разница между повышенной и обычной была настолько незначительной, что стараться не стоило. Он и не усердствовал, особенно если дело касалось общественных дисциплин.
