Текст книги "Бледное пламя"

115

Строка 894: король

В первые месяцы Земблянской революции портреты короля частенько появлялись в Америке. Время от времени какой-нибудь университетский приставала, обладатель настырной памяти, или клубная дама из тех, что вечно привязывались к Шейду и к его чудаковатому другу, спрашивали меня с глуповатой многозначительностью, обыкновенной в подобных случаях, говорил ли мне кто-либо, до чего я похож на несчастного монарха. Я отвечал в том духе, что "все китайцы на одно лицо", и старался переменить разговор. Но вот однажды, в гостиной преподавательского клуба, где я посиживал в кругу коллег, мне довелось испытать особенно стеснительный натиск. Заезжий немецкий лектор из Оксфорда без устали твердил – то в голос, то шепотом, – об "абсолютно неслыханном" сходстве, а когда я небрежно заметил, что все зембляне, отпуская бороду, становятся похожи один на другого, – и что в сущности название "Зембла" происходит не от испорченного русского слова "земля", а от "Semblerland" – страна отражений или подобий, – мой мучитель сказал: "О да, но король Карл не носил бороды, и все же вы с ним совсем на одно лицо! Я имел честь [добавил он] сидеть в нескольких ярдах от королевской ложи на Спортивном фестивале в Онгаве в пятьдесят шестом году, мы там были с женой, она родом из Швеции. У нас есть дома его фотография, а ее сестра коротко знала мать одного из его пажей, очень интересная была женщина. Да неужели же вы не видите [чуть ли не дергая Шейда за лацкан] поразительного сходства их черт, – верхняя часть лица и глаза, о да, глаза и переносица?"

– Отнюдь, сэр, – сказал Шейд, переложив ногу на ногу и по обыкновению слегка откачнувшись в кресле перед тем, как что-то изречь, – ни малейшего сходства. Сходства – это лишь тени различий. Различные люди усматривают различные сходства и сходные различия.

Добрейший Неточка, во всю эту беседу хранивший на удивление несчастный вид, тихо заметил, как тягостна мысль, что такой "приятный правитель" скорее всего погиб в заключении.

Тут в разговор ввязался профессор физики. Он был из так называемых "розовых" и веровал во все, во что веруют так называемые "розовые" (в прогрессивное образование, в неподкупность всякого, кто шпионит для русских, в радиоактивные осадки, порождаемые исключительно взрывами, производимыми США, в существование в недавнем прошлом "эры Маккарти", в советские достижения, включая "Доктора Живаго", и в прочее в том же роде): "Ваши сожаления безосновательны, – сказал он. – Как известно, этот жалкий правитель сбежал, переодевшись монахиней, но какова бы ни была или ни есть его участь, народу Земблы она безразлична. История отвергла его – вот и вся его эпитафия".

Шейд: "Истинная правда, сэр. В должное время история отвергает всякого. Но мертв король или жив не менее вас и Кинбота, давайте все-таки с уважением относиться к фактам. Я знаю от него [указывая на меня], что широко распространенные бредни насчет монахини – это всего лишь пошлая проэкстремистская байка. Экстремисты и их друзья, чтобы скрыть свой конфуз, выдумывают разный вздор, а истина состоит в том, что король ушел из дворца, пересек горы и покинул страну не в черном облачении поблекшей старой девы, но, словно атлет, затянутым в алую шерсть".

– Странно, странно, – пробормотал немецкий гость, благодаря наследственности (предки его обитали в ольховых лесах) один только и уловивший жутковатую нотку, звякнувшую и затихшую.

Шейд (улыбнувшись и потрепав меня по колену): "Короли не умирают, они просто исчезают, – а, Чарли?"

– Кто это сказал? – резко, будто спросонья, спросил невежественный и оттого всегда подозрительный глава английского отделения.

– Да вот, хоть меня возьмите, – продолжал мой бесценный друг, игнорируя мистера Х., – про меня говорили, что я похож по крайности на четверых: на Сэмюеля Джонсона, на прекрасно восстановленного прародителя человека из Экстонского музея и еще на двух местных жителей, в том числе – на ту немытую и нечесанную каргу, что разливает по плошкам картофельное пюре в кафетерии Левин-холла.

– Третья ведьма, – изящно уточнил я, и все рассмеялись.

– Я бы сказал, – заметил мистер Пардон (американская история), – что в ней больше сходства с судьей Гольдсвортом ("Один из нас", – вставил Шейд, кивая), особенно, когда он злобится на весь свет после плотного обеда.

– Я слышал, – поспешно начал Неточка, – что Гольдсворты прекрасно проводят время...

– Какая жалость, я ничего не могу доказать, – бормотал настырный немецкий гость. – Вот если бы был портрет. Нет ли тут где-нибудь...

– Наверняка, – сказал молодой Эмеральд, вылезая из кресла.

Тут ко мне обратился профессор Пардон:

– А мне казалось, что вы родились в России, и что ваша фамилия – это анаграмма, полученная из Боткин или Бодкин?

Кинбот: "Вы меня путаете с каким-то беглецом из Новой Земблы" (саркастически выделив "Новую").

– Не вы ли говорили, Чарльз, что kinbote означает на вашем языке "цареубийца"? – спросил мой дражайший Шейд.

– Да, губитель королей, – ответил я (страстно желая пояснить, что король, утопивший свою подлинную личность в зеркале изгнания, в сущности, и есть цареубийца).

Шейд (обращаясь к немецкому гостю): "Профессор Кинбот – автор замечательной книги о фамилиях. Кажется [ко мне], существует и английский перевод?"

– Оксфорд, пятьдесят шестой, – ответил я.

– Но русский язык вы все-таки знаете? – спросил Пардон. – Я, помнится, слышал на днях, как вы разговаривали с этим... как же его... о Господи (старательно складывает губы).

Шейд: "Сэр, мы все испытываем страх, подступаясь к этому имени" (смеется).

Профессор Харлей: "Держите в уме французское название шины – punoo".

Шейд: "Ну, сэр, боюсь, вы всего лишь пнули препятствие" (оглушительно смеется).

– Покрышкин, – скаламбурил я. – Да, – продолжал я, обращаясь к Пардону, – разумеется, я говорю по-русски. Видите ли, этот язык был в ходу par excellence[63]63
  По преимуществу (фр.).


[Закрыть], и гораздо более французского, во всяком случае, среди земблянской знати и при Дворе. Теперь, конечно, все изменилось. Теперь именно в низших сословиях силком насаждают русскую речь.

– Но ведь и мы пытаемся преподавать в школах русский язык, – сказал "розовый".

Пока мы беседовали, в дальнем конце комнаты обыскивал книжные полки молодой Эмеральд. Ныне он воротился с томом "T-Z" иллюстрированной энциклопедии.

– Ну-с, – сказал он, – вот вам ваш король. Правда, он тут молодой и красивый. ("Нет, это не годится", – заныл немецкий гость.) Молодой, красивый и в сногсшибательном мундирчике, – продолжал Эмеральд. – Голубая мечта, да и только!

– А вы, – спокойно сказал я, – испорченный щенок в дешевой зеленой куртке.

– Да что я такого сказал? – воззвал к обществу молодой преподаватель, разводя руками совсем как ученик в "Тайной вечери" Леонардо.

– Ну будет, будет, – сказал Шейд. – Я уверен, Чарльз, что наш юный друг вовсе не желал оскорбить вашего государя и тезку.

– Да он и не смог бы, когда бы и пожелал, – безмятежно сказал я, все обращая в шутку.

Геральд Эмеральд протянул мне руку, – и сейчас, когда я пишу эти строки, она все еще остается протянутой.