Текст книги "Дедушка"

Автор книги: Владимир Набоков

Дедушка

Драма в одном действии

Действие происходит в 1816 году{1}, во Франции, в доме зажиточной крестьянской семьи. Просторная комната, окнами в сад. Косой дождь. Входят хозяева и незнакомец.

ЖЕНА:

 
…Пожалуйста. Тут наша
гостиная…
 

МУЖ:

 
Сейчас мы вам вина
дадим.
 

(К дочке.)

 
Джульетта, сбегай в погреб, – живо!
 

ПРОХОЖИЙ:

(озирается)

 
Ах, как у вас приятно…
 

МУЖ:

 
Вы садитесь, —
сюда…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Свет… Чистота… Резной баул
в углу, часы стенные с васильками
на циферблате…
 

ЖЕНА:

 
Вы не вымокли?
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Нисколько!
Успел под крышу заскочить… Вот ливень
так ливень! Вас я не стесняю? Можно
здесь переждать? Как только перестанет…
 

МУЖ:

 
Мы рады, рады…
 

ЖЕНА:

 
Вы из наших мест?
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Нет – странник я… Недавно лишь вернулся
на родину. Живу у брата, в замке
де Мэриваль… Недалеко отсюда…
 

МУЖ:

 
А, знаем, знаем…
 

(К дочке, вошедшей с вином.)

 
Ставь сюда, Джульетта.
Так. Пейте, сударь. Солнце, – не вино!
 

ПРОХОЖИЙ:

(чокается)

 
За ваше… Эх, душистое какое!
И дочь у вас – хорошая… Джульетта,
душа, где твой Ромео?
 

ЖЕНА:

(смеется)

 
Что такое —
«Ромео»?
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Так… Она сама узнает
когда-нибудь…
 

ДЖУЛЬЕТТА:

 
Вы дедушку видали?
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Нет, не видал.
 

ДЖУЛЬЕТТА:

 
Он – добрый…
 

МУЖ:

(к жене)

 
Где он, кстати?
 

ЖЕНА:

 
Спит у себя – и чмокает во сне,
как малое дитя…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Он очень стар —
ваш дедушка?
 

МУЖ:

 
Лет семьдесят, пожалуй…
Не знаем мы…
 

ЖЕНА:

 
Ведь он нам не родня:
мы дедушкой его прозвали сами.
 

ДЖУЛЬЕТТА:

 
Он – ласковый…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Но кто же он?
 

МУЖ:

 
Да то-то
оно и есть, что мы не знаем… Как-то,
минувшею весною, появился
в деревне старец, – видно, издалека.
Он имени не помнил своего,
на все вопросы робко улыбался…
Его сюда Джульетта привела.
Мы накормили, напоили старца:
он ворковал, облизывался, жмурясь,
мне руку мял с блаженною ужимкой, —
а толку никакого: видно, разум
в нем облысел… Его мы у себя
оставили, – Джульетта упросила…
И то сказать: он неженка, сластена…
Недешево обходится он нам.
 

ЖЕНА:

 
Не надо, муж, – он – старенький…
 

МУЖ:

 
Да что же, —
я ничего… так, – к слову… Пейте, сударь!
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Спасибо, пью; спасибо… Впрочем, скоро
домой пора… Вот дождь… Земля-то ваша
задышит!
 

МУЖ:

 
Слава Богу! Только это
одна игра – не дождь. Глядите, солнце
уж сквозь него проблескивает… эх!..
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Дым золотой… Как славно!
 

МУЖ:

 
Вот вы, сударь,
любуетесь – а нам-то каково?
Ведь мы – земля. Все думы наши – думы
самой земли… Мы чувствуем, не глядя,
как набухает семя в борозде,
как тяжелеет плод… Когда от зноя
земля горит и трескается, – так же
у нас ладони трескаются, сударь!
А дождь пойдет – мы слушаем тревожно —
и молим про себя: "шум, свежий шум,
не перейди в постукиванье града!.."
И если этот прыгающий стук
об наши подоконники раздастся, —
тогда, тогда мы затыкаем уши,
лицо в подушки прячем, – словно трусы
при перестрелке дальней! Да – немало
у нас тревог… Недавно вот – на груше
червь завелся – большущий, в бородавках,
зеленый черт! А то – холодной сыпью
тля облепит молоденькую ветвь…
Вот и крутись!
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Зато какая гордость
для вас, какая радость, – получать
румяное, душистое спасибо
деревьев ваших!
 

ЖЕНА:

 
Дедушка – вот тоже —
прилежно ждет каких-то откровений,
прикладывая ухо то к коре,
то к лепестку… Мне кажется, – он верит,
что души мертвых в лилиях, в черешнях
потом живут.
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Не прочь я был бы с ним
потолковать… люблю я этих нежных
юродивых…
 

ЖЕНА:

 
Как погляжу на вас —
мне ваших лет не высчитать. Как будто
не молоды, а вместе с тем… не знаю…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
А ну прикиньте, угадайте.
 

МУЖ:

 
Мирно
вы прожили, должно быть. Ни морщинки
на вашем лбу…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Какое – мирно!
 

(Смеется.)

 
Если б
все записать… Подчас я сам не верю
в свое былое! От него пьянею,
как вот – от вашего вина. Я пил
из чаши жизни залпами такими,
такими… Ну и смерть порой толкала
под локоть… Вот, – хотите вы послушать
рассказ о том, как летом, в девяносто
втором году, в Лионе, господин
де Мэриваль, – аристократ, изменник,
и прочее, и прочее – спасен был
у самой гильотины?
 

ЖЕНА:

 
Расскажите,
мы слушаем…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Мне было двадцать лет
в тот буйный год. Громами Трибунала
я к смерти был приговорен, – за то ли,
что пудрил волосы{2}, иль за приставку
пред именем моим, – не знаю: мало ль,
за что тогда казнили… В тот же вечер
на эшафот я должен был явиться, —
при факелах… Палач был, кстати, ловкий,
старательный: художник, – не палач.
Он своему парижскому кузену
все подражал, – великому Самсону{3}:
такую же тележку он завел
и головы отхваченные – так же
раскачивал, за волосы подняв…
Вот он меня повез. Уже стемнело,
вдоль черных улиц зажигались окна
и фонари. Спиною к ветру сидя
в тележке тряской и держась за грядки
застывшими руками – думал я, —
о чем? – да все о пустяках каких-то, —
о том, что вот – платка не взял с собою,
о том, что спутник мой – палач – похож
на лекаря почтенного… Недолго
мы ехали. Последний поворот —
и распахнулась площадь, посредине
зловеще озаренная… И вот,
когда палач, с какой-то виноватой
учтивостью, помог мне слезть с тележки —
и понял я, что кончен, кончен путь,
тогда-то страх схватил меня под горло…
И сумрачное уханье толпы, —
глумящейся, быть может, (я не слышал), —
движенье конских крупов, копья, ветер,
чад факелов пылающих – все это
как сон пошло, и я одно лишь видел,
одно: там, там, высоко в черном небе,
стальным крылом косой тяжелый нож
меж двух столбов висел, упасть готовый,
и лезвие, летучий блеск ловя,
уже как будто вспыхивало кровью!
И на помост, под гул толпы далекой,
я стал всходить – и каждая ступень
по-разному скрипела. Молча сняли
с меня камзол и ворот до лопаток
разрезали… Доска была, – что мост
взведенный: к ней – я знал – меня привяжут,
опустят мост, со стуком вниз качнусь,
между столбов ошейник деревянный
меня захлопнет, – и тогда, тогда-то
смерть, с грохотом мгновенным, ухнет сверху!
И вот не мог я проглотить слюну,
предчувствием ломило мне затылок,
в висках гремело, разрывалась грудь
от трепета и топота тугого, —
но, кажется, я с виду был спокоен…
 

ЖЕНА:

 
О, я кричала бы, рвалась бы, – криком
пощады я добилась бы… Но как же,
но как же вы спаслись?
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Случилось чудо…
Стоял я, значит, на помосте, рук
еще мне не закручивали. Ветер
мне плечи леденил. Палач веревку
какую-то распутывал. Вдруг – крик:
«пожар!» – и в тот же миг всплеснуло пламя
из-за перил, и в тот же миг шатались
мы с палачом, боролись на краю
площадки… Треск, – в лицо пахнуло жаром,
рука, меня хватавшая, разжалась, —
куда-то падал я, кого-то сшиб,
нырнул, скользнул в потоки дыма, в бурю
дыбящихся коней, людей бегущих, —
«Пожар! пожар!» – все тот же бился крик,
захлебывающийся и блаженный!
А я уже был далеко! Лишь раз
я оглянулся на бегу и видел —
как в черный свод клубился дым багровый,
как запылали самые столбы
и рухнул нож, огнем освобожденный!
 

ЖЕНА:

 
Вот ужасы!..
 

МУЖ:

 
Да! Тот, кто смерть увидел,
уж не забудет… Помню, как-то воры
в сад забрались. Ночь, темень, жутко… Снял я
ружье с крюка…
 

ПРОХОЖИЙ:

(задумчиво перебивает)

 
Так спасся, – и сразу
как бы прозрел: я прежде был рассеян,
и угловат, и равнодушен… Жизни,
цветных пылинок жизни нашей милой
я не ценил – но увидав так близко
те два столба, те узкие ворота
в небытие, те отблески, тот сумрак…
И Францию под свист морского ветра
покинул я, и Франции чуждался,
пока над ней холодный Робеспьер
зеленоватым призраком маячил, —
пока в огонь шли пыльные полки
за серый взгляд и челку корсиканца{4}…
Но нелегко жилось мне на чужбине:
я в Лондоне угрюмом и сыром
преподавал науку поединка.
В России жил, играл на скрипке в доме
у варвара роскошного… Затем
по Турции, по Греции скитался.
В Италии прекрасной голодал.
Видов видал немало. Был матросом,
был поваром, цирюльником, портным —
и попросту – бродягой. Все же, ныне,
благодарю я Бога ежечасно
за трудности, изведанные мной, —
за шорохи колосьев придорожных,
за шорохи и теплое дыханье
всех душ людских, прошедших близ меня.
 

МУЖ:

 
Всех, сударь, всех? Но вы забыли душу
того лихого мастера, с которым
вы встретились, тогда – на эшафоте.
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Нет, не забыл. Через него-то мир
открылся мне. Он был ключом, – невольно…
 

МУЖ:

 
Нет, – не пойму…
 

(Встает.)

 
До ужина работу
мне кончить надо… Ужин наш – нехитрый…
Но может быть…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Что ж – я не прочь…
 

МУЖ:

 
Вот ладно!
 

Уходит.

ПРОХОЖИЙ:

 
Простите болтуна… Боюсь – докучен
был мой рассказ…
 

ЖЕНА:

 
Да что вы, сударь, что вы…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Никак, вы детский чепчик шьете?..
 

ЖЕНА:

(смеется)

 
Да.
Он к рождеству, пожалуй, пригодится…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Как хорошо…
 

ЖЕНА:

 
А вот другой младенец…
вон там, в саду…
 

ПРОХОЖИЙ:

(смотрит в окно)

 
А, – дедушка… Прекрасный
старик… Весь серебрится он на солнце.
Прекрасный… И мечтательное что-то
в его движеньях есть. Он пропускает
сквозь пальцы стебель лилии – нагнувшись
над цветником, – лишь гладит, не срывает,
и нежною застенчивой улыбкой
весь озарен…
 

ЖЕНА:

 
Да, лилии он любит, —
ласкает их и с ними говорит.
Для них он даже имена придумал, —
каких-то все маркизов, герцогинь…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Как хорошо… Вот он, верно, мирно
свой прожил век, – да, где-нибудь в деревне,
вдали от бурь гражданских и иных…
 

ЖЕНА:

 
Он врачевать умеет… Знает травы
целебные. Однажды дочку нашу…
Врывается Джульетта с громким хохотом.
 

ДЖУЛЬЕТТА:

 
Ах, мама, вот умора!..
 

ЖЕНА:

 
Что такое?
 

ДЖУЛЬЕТТА:

 
Там… дедушка… корзинка… Ах!..
 

(Смеется.)

ЖЕНА:

 
Да толком
ты расскажи…
 

ДЖУЛЬЕТТА:

 
Умора!.. Понимаешь,
я, мама, шла, – вот только что – шла садом
за вишнями, – а дедушка увидел,
весь съежился – и хвать мою корзинку —
ту, новую, обитую клеенкой
и уж запачканную соком – хвать! —
и как швырнет ее – да прямо в речку —
Ее теперь теченьем унесло.
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Вот странно-то… Бог весть мосты какие
в его мозгу раскидывает мысль…
Быть может… Нет…
 

(Смеется.)

 
Я сам порою склонен
к сопоставленьям странным… Так – корзинка,
обитая клеенкой, покрасневшей
от ягод – мне напоминает… Тьфу!
Какие бредни жуткие! Позвольте
не досказать…
 

ЖЕНА:

(не слушая)

 
Да что он, право… Папа
рассердится. Ведь двадцать су – корзина.
 

Уходит с дочкой.

ПРОХОЖИЙ:

(смотрит в окно)

 
Ведут, ведут… Как дуется старик
забавно. Впрямь – обиженный ребенок…
 

Возвращаются с дедушкой.

ЖЕНА:

 
Тут, дедушка, есть гость у нас… Смотри
какой…
 

ДЕДУШКА:

 
Я не хочу корзинки той. Не надо
таких корзинок…
 

ЖЕНА:

 
Полно, полно, милый…
Ее ведь нет. Она ушла. Совсем.
Ну успокойся… Сударь, вы его
поразвлеките… Нужно нам идти
готовить ужин…
 

ДЕДУШКА:

 
Это кто такой?
Я не хочу…
 

ЖЕНА:

(в дверях)

 
Да это гость наш. Добрый.
Садись, садись. А он какие сказки
нам рассказал, – о палаче в Лионе,
о казни, о пожаре!.. Ай, занятно.
Вы, сударь, – повторите.
 

Уходит с дочкой.

ДЕДУШКА:

 
Что такое?
Что, что она сказала? Это странно…
Палач, пожар…
 

ПРОХОЖИЙ:

(в сторону)

 
Ну вот, перепугался…
Эх, глупая, зачем сказала, право…
 

(Громко.)

 
Я, дедушка, шутил… Ответь мне лучше —
о чем беседуешь в саду, – с цветами,
с деревьями? Да что же ты так смотришь?
 

ДЕДУШКА:

(пристально)

 
Откуда ты?
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Я – так, – гулял…
 

ДЕДУШКА:

 
Постой,
постой, останься тут, сейчас вернусь я.
 

Уходит.

ПРОХОЖИЙ:

(ходит по комнате)

 
Какой чудак! Не то он всполошился,
не то он что-то вспомнил… Неприятно
и смутно стало мне, – не понимаю…
Вино тут, видно, крепкое…
 

(Напевает.)

 
Тра-ра…
Тра-ра… Да что со мною? Словно —
какое-то томленье… Фу, как глупо…
 

ДЕДУШКА:

(входит)

 
А вот и я… Вернулся.
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Здравствуй, здравствуй…
 

(В сторону.)

 
Э, – он совсем веселенький теперь!
 

ДЕДУШКА:

(переступает с ноги на ногу, заложив руки за спину)

 
Я здесь живу. Вот в этом доме. Здесь
мне нравится. Вот – например – смотри-ка, —
какой тут шкаф…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Хороший…
 

ДЕДУШКА:

 
Это, знаешь, —
волшебный шкаф. Что делается в нем,
что делается!.. В скважинку, в замочек,
взгляни-ка… а?
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Волшебный? Верю, верю…
Ай, шкаф какой!.. Но ты мне не сказал
про лилии: о чем толкуешь с ними?
 

ДЕДУШКА:

 
Ты – в скважинку…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Я вижу и отсюда…
 

ДЕДУШКА:

 
Нет, – погляди вплотную…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Да нельзя же, —
стол – перед шкафом, стол…
 

ДЕДУШКА:

 
Ты… ляг на стол,
ляг… животом…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Ну право же, – не стоит.
 

ДЕДУШКА:

 
Не хочешь ты?
 

ПРОХОЖИЙ:

 
…Смотри, – какое солнце!
И весь твой сад блестит, блестит…
 

ДЕДУШКА:

 
Не хочешь?
Жаль… Очень жаль. Там было бы, пожалуй,
удобнее…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Удобней? Для чего же?
 

ДЕДУШКА:

 
Как – для чего?
 

(Взмахивает топором, который держал за спиною.)

ПРОХОЖИЙ:

 
Брось! Тише!
 

(Борются.)

ДЕДУШКА:

 
Нет… Стой… Не надо
мешать мне… Так приказано… Я должен…
 

ПРОХОЖИЙ:

(сшибает его)

 
Довольно!.. Вот оно – безумье!.. Ох…
Не ожидал я… Мямлил да мурлыкал —
и вдруг… Но что я? Словно – это раз
уж было… или же приснилось? Так же,
вот так же я боролся… Встань! Довольно!
Встань… Отвечай… Как смотрит он, как смотрит!
А эти пальцы, – голые, тупые… —
Ведь я уже их… видел! Ты ответишь,
добьюсь я! Ах, как смотрит…
 

(Наклоняется над лежащим.)

 
Нет… – не скажет…
 

ДЖУЛЬЕТТА:

(в дверях)

 
Что сделали вы с дедушкой…
 

ПРОХОЖИЙ:

 
Джульетта…
ты… уходи…
 

ДЖУЛЬЕТТА:

 
Что сделали вы…
 

Занавес

Июнь. 1923

Примечания

Дедушка Драма в одном действии

Впервые: Руль. 1923. 14 октября.

Пьеса написана в июне 1923 г. в имении Домэн де Больё, Солье-Пон (вблизи Тулона), где Набоков работал на фруктовых плантациях друга В. Д. Набокова Соломона Крыма (N84. Р. 287).

А. Бабиков