Текст книги "Стихотворения (1923)"

Автор книги: Владимир Маяковский

СМЫКАЙ РЯДЫ

 
Чтоб крепла трудовая Русь,
одна должна быть почва:
неразрываемый союз
крестьянства
                         и рабочего.
Не раз мы вместе были, чать:
лихая
           шла година.
Рабочих
                и крестьянства рать
шагала воедино.
Когда пришли
                         расправы дни,
мы
      вместе
                   шли
                           на тронище,
и вместе,
                 кулаком одним,
покрыли по коронище.
Восстав
                на богатейский мир,
союзом тоже,
                         вместе,
пузатых
               с фабрик
                                гнали мы,
пузатых —
                    из поместий.
Войной
              вражи́ще
                               лез не раз.
Единокровной дружбой
война
           навек
                      спаяла нас
красноармейской службой.
Деньки
              становятся ясней.
Мы
       занялися стройкой.
Крестьянин! Эй!
                             Еще тесней
в ряду
            с рабочим
                               стой-ка!
Бельмо
               для многих
                                   красный герб.
Такой ввинтите болт им —
чтобы вовек
                      крестьянский серп
не разлучился
                          с молотом.
И это
           нынче
                       не слова —
прошла
              к словам привычка!
Чай, всем
                  в глаза
                               бросалось вам
в газетах
                слово
                           «смычка»?
– Сомкнись с селом! – сказал Ильич,
и город
              первый
                            шествует.
Десятки городов
                              на клич
над деревнями
                            шефствуют.
А ты
         в ответ
                       хлеба рожай,
делись им
                   с городами!
Учись —
                 и хлеба урожай
учетверишь
                      с годами.
 

ГОРБ

 
Арбат толкучкою давил
и сбоку
              и с хвоста.
Невмоготу —
                         кряхтел да выл
и крикнул извозца.
И вдруг
               такая стала тишь.
Куда девалась скорбь?
Всё было как всегда,
                                      и лишь
ушел извозчик в горб.
В чуть видный съежился комок,
умерен в вёрстах езд.
Он не мешал,
                        я видеть мог
цветущее окрест.
И свет
             и радость от него же
и в золоте Арбат.
Чуть плелся конь.
                                Дрожали вожжи.
Извозчик был горбат.
 

КОМИНТЕРН

«Зловредная организация, именующая себя III Интернационалом».

Из ноты Керзона.

 
Глядя
           в грядущую грозу,
                                           в грядущие грома́,
валы времен,
                         валы пространств громя,
рули
         мятежных дней
                                     могуче сжав
                                                            и верно,—
плывет
             Москвой
                             дредноут Коминтерна.
Буржуи мира,
                        притаясь
                                    по скрывшим окна шторам,
дрожат,
              предчувствуя
                                      грядущих штурмов шторм.
Слюною нот
                      в бессильи
                                          иссякая,
орут:
         – Зловредная,
                                    такая, рассякая!—
А рядом
                поднят ввысь
                                         миллион рабочих рук,
гудит
          сердец рабочих
                                       миллионный стук,—
сбивая
             цепь границ
                                   с всего земного лона,
гудит,
           гремит
                        и крепнет
                                         голос миллионный:
– Ты наша!
                     Стой
                              на страже красных дней.
Раскатом голосов
                                покрой Керзоньи бредни!
Вреди,
            чтоб был
                            твой вред
                                              всех вредов повредней,
чтоб не было
                        организации зловредней.
 

ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО ЛЕТЧИКА

 
Тесно у вас,
                      грязно у вас.
У вас
          душно.
Чего ж
             в этом грязном,
                                         в тесном увяз?
В новый мир!
                        Завоюй воздушный.
По норме
                  аршинной
                                    ютитесь но́рами.
У мертвых —
                         и то
                                помещение блёстче.
А воздуху
                  кто установит нормы?
Бери
          хоть стоаршинную площадь.
Мажешься,
                    са́лишься
                                     в земле пропылённой,
с глоткой
                 будто пылью пропилен.
А здесь,
               хоть все облетаешь лона,
чист.
         Лишь в солнце
                                    лучи
                                             окропили.
Вы рубите горы
                             и скат многолесый,
мостом
              нависаете
                                 в мелочь-ручьи.
А воздух,
                 воздух – сплошные рельсы.
Луны́
          и солнца —
                               рельсы-лучи.
Горд человек,
                         человечество пыжится:
– Я, дескать,
                         самая
                                    главная ижица.
Вокруг
             меня
                       вселенная движется.—
А в небе
                одних
                           этих самых Марсов
такая
          сплошная
                            огромная масса,
что все
              миллиарды
                                   людья человечьего
в сравнении с ней
                                и насчитывать нечего.
Чего
         в ползках,
                          в шажочках увяз,
чуть движешь
                          пятипудовики ту́шины?
Будь аэрокрылым —
                                      и станет
                                                     у вас
мир,
        которому
                         короток глаз,
все стены
                  которого
                                  в ветрах развоздушены.
 

ИТОГ

 
Только что
                   в окошечный
                                          в кусочек прокопчённый
вглядывались,
                          ждя рассветный час.
Жили
          черные,
                         к земле прижавшись черной,
по фабричным
                           по задворкам
                                                   волочась.
Только что
                    корявой сошкой
                                                 землю рыли,
только что
                   проселками
                                        плелись возком,
только что…
                      куда на крыльях! —
еле двигались
                          шажочком
                                             да ползком.
Только что
                    Керзоновы угрозы пролетали.
Только что
                    приказ
                                крылатый
                                                  дан:
– Пролетарий,
на аэроплан!—
А уже
           гроши за грошами
слились
               в мощь боевых машин.
Завинти винты
                          и, кроша́ ими
тучи,
         в небе
                      крылом маши.
И уже
           в ответ
                         на афиши
лётный
              день
                       громоздится ко дню.
Задирается
                     выше и выше
голова
            небесам в стрекотню.
Чаще
          глаз
                  на солнце ще́рите,
приложив
                  козырек руки́.—
Это
       пролетарий
                            в небе
                                        чертит
первые
              корявые круги.
Первый
              неуклюжий шаг
                                         пускай коряв —
не удержите
                      поднявших якоря.
Черные!
               Смотрите,
                                 своры,
                                             сворищи и сворки.
Ежедневно —
                          руки тверже,
                                                 мозг светлей.
Вот уже
               летим
                          восьмеркою к восьмерке
и нанизываем
                         петлю к петле.
Мы
      привыкли
                       слово
                                  утверждать на деле,
пусть
           десяток птиц кружился нынче.
На недели
                   взгромоздя
                                         труда недели,
миллионокрылые
                              в грядущих битвах
                                                              вымчим.
Если
         вздумают
                           паны и бары
наступлением
                         сменить
                                        мазурки и кадрили,
им любым
                   на ихний вызов ярый
мы
      ответим
                     тыщей эскадрилий.
И когда
              придет
                           итогов год,
в памяти
                недели этой
                                      отрывая клад,
скажут:
             итого —
пролетарий
                     стал крылат.
 

МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ

 
Дело земли —
                          вертеться.
Литься —
                  дело вод.
Дело
         молодых гвардейцев —
бег,
       галоп
                 вперед.
Жизнь шажком
                           стара́ нам.
Бего́м
            под знаменем алым.
Комсомольским
                             миллионным тараном
вперед!
              Но этого мало.
Полка́ми
                по по́лкам книжным,
чтоб буквы
                    и то смяло.
Мысль
             засеем
                          и выжнем.
Вперед!
               Но этого мало.
Через самую
                        высочайшую высь
махни атакующим валом.
Новым
             чувством
                              мысль
будоражь!
                   Но и этого мало.
Ковром
              вселенную взвей.
Моль
          из вселенной
                                  выбей!
Вели
          лететь
                       левей
всей
         вселенской
                              глыбе!
 

АВИАЧАСТУШКИ

 
И ласточка и курица
на полеты хмурятся.
Как людьё поразлетится,
не догнать его и птице.
 
 
Был
        летун
                  один Илья —
да и то
             в ненастье ж.
Всякий день летаю я.
Небо —
               двери настежь!
 
 
Крылья сделаны гусю.
Гусь —
              взлетит до крыши.
Я не гусь,
                  а мчусь вовсю
всякой крыши выше.
 
 
Паровоз,
                что та́чьца:
еле
       в рельсах
                         тащится.
Мне ж
            любые дали – чушь:
в две минуты долечу ж!
 
 
Летчик!
             Эй!
                   Вовсю гляди ты!
За тобой
                следят бандиты.
– Ну их
               к черту лешему,
не догнать нас пешему!
 
 
Саранча
                посевы жрет,
полсела набила в рот.
Серой
            эту
                  саранчу
с самолета
                     окачу.
 
 
Над лесами жар и зной,
жрет пожар их желтизной.
А пилот над этим адом
льет водищу водопадом.
 
 
Нынче видели комету,
а хвоста у ней и нету.
Самолет задела малость,
вся хвостина оборвалась.
 
 
Прождала я
                      цело лето
желдорожного билета:
кто же
            грош
                     на Фоккер внес —
утирает
              птицам
                           нос.
 
 
Плачут горько клоп да вошь, —
человека не найдешь.
На воздушном на пути
их
     и тифу не найти.
 

АВИАДНИ

 
Эти дни
              пропеллеры пели.
Раструбите и в прозу
                                      и в песенный лад!
В эти дни
                 не на словах,
                                         на деле —
пролетарий стал крылат.
Только что
                     прогудело приказом
по рядам
                 рабочих рот:
– Пролетарий,
                            довольно
                                              пялиться наземь!
Пролетарий —
                           на самолет! —
А уже
           у глаз
                      чуть не рвутся швы.
Глазеют,
                забыв про сны и дрёмы,—
это
       «Московский большевик»
взлетает
                 над аэродромом.
Больше,
               шире лётонедели.
Воспевай их,
                       песенный лад.
В эти дни
                 не на словах —
                                             на деле
пролетарий стал крылат.
 

НОРДЕРНЕЙ

 
Дыра дырой,
                        ни хорошая, ни дрянная —
немецкий курорт,
                               живу в Нордернее.
 
 
Небо
          то луч,
                      то чайку роняет.
Море
          блестящей, чем ручка дверная.
Полон рот
красот природ:
то волны
                приливом
                                 полберега выроют,
то краб,
              то дельфинье выплеснет тельце,
то примусом волны фосфоресцируют,
то в море
                 закат
                           киселем раскиселится.
Тоска!..
Хоть бы,
                что ли,
                            громовий раскат.
Я жду не дождусь
                                 и не в силах дождаться,
но верую в ярую,
                               верую в скорую.
И чудится:
                   из-за островочка
                                                  кронштадтцы
уже выплывают
                            и целят «Авророю».
Но море в терпеньи,
                                     и буре не вывести.
Волну
           и не гладят ветровы пальчики.
По пляжу
                 впластались в песок
                                                      и в ленивости
купальщицы млеют,
                                   млеют купальщики.
И видится:
                   буря вздымается с дюны.
«Купальщики,
                        жиром набитые бочки,
спасайтесь!
                     Покроет,
                                     измелет
                                                    и сдунет.
Песчинки – пули,
                               песок – пулеметчики».
Но пляж
                буржуйкам
                                    ласкает подошвы.
Но ветер,
                  песок
                             в ладу с грудастыми.
С улыбкой:
                    – как всё в Германии дешево! —
валютчики
                   греют катары и астмы.
Но это ж,
                 наверно,
                                 красные роты.
Шаганья знакомая разноголосица.
Сейчас на табльдотчиков,
                                              сейчас на табльдоты
накинутся,
                  врежутся,
                                    ринутся,
                                                   бросятся.
Но обер
               на барыню
                                   косится рабьи:
фашистский
                      на барыньке
                                             знак муссолинится.
Сося
          и вгрызаясь в щупальцы крабьи,
глядят,
             как в море
                                закатище вклинится.
 
 
Чье сердце
                      октябрьскими бурями вымыто,
тому ни закат,
                         ни моря рёволицые,
тому ничего,
                       ни красот,
                                         ни климатов,
не надо —
                    кроме тебя,
                                         Революция!
 

Нордерней, 4 августа

МОСКВА – КЕНИГСБЕРГ

 
Проезжие – прохожих реже.
Еще храпит Москва деляг.
Тверскую жрет,
                            Тверскую режет
сорокасильный «Каделяк».
Обмахнуло
                    радиатор
                                     горизонта веером.
– Eins!
              zwei!
                       drei![4]4
  Раз! два! три! (нем.)


[Закрыть] —
                                        Мотора гром.
В небо дверью —
аэродром.
Брик.
         Механик.
                         Ньюбо́льд.
                                             Пилот.
Вещи.
           Всем по пять кило.
Влезли пятеро.
Земля попятилась.
Разбежались дорожки-
                                          ящеры.
Ходынка
                 накрылась скатертцей.
Красноармейцы,
                              Ходынкой стоящие,
стоя ж —
                  назад катятся.
Небо —
               не ты ль?..
                                   Звезды —
                                                не вы ль это?!
Мимо звезды́
                         (нельзя без виз)!
Навылет небу,
                          всему навылет,
пали́ —
              земной
                            отлетающий низ!
Развернулось солнечное это.
И пошли
                часы
                          необычайниться.
Города́,
              светящиеся
                                    в облачных просветах.
Птица
            догоняет,
                              не догнала —
                                                       тянется…
Ямы воздуха.
                         С размаха ухаем.
Рядом молния.
                           Сощурился Ньюбо́льд.
Гром мотора.
                        В ухе
                                  и над ухом.
Но не раздраженье.
                                    Не боль.
Сердце,
               чаще!
Мотору вторь.
Слились сладчайше
я
и мотор:
«Крылья Икар
в скалы низверг,
чтоб воздух-река
тек в Кенигсберг.
От чертежных дел
седел Леонардо,
чтоб я
            летел,
куда мне надо.
Калечился Уточкин,
чтоб близко-близко,
от солнца на чуточку,
парить над Двинском.
Рекорд в рекорд
вбивал Горро́,
чтобы я
               вот —
этой тучей-горой.
Коптел
             над «Гномом»
Юнкерс и Дукс,
чтоб спорил
                      с громом
моторов стук».
Что же —
                   для того
                              конец крылам Ика́риным,
человечество
                         затем
                                 трудом заводов никло,—
чтобы этакий
                       Владимир Маяковский,
                                                           барином,
Кенигсбергами
                           распархивался
                                                    на каникулы?!
Чтобы этакой
                        бесхвостой
                                         и бескрылой курице
меж подушками
                            усесться куце?!
Чтоб кидать,
                       и не выглядывая из гондолы,
кожуру
             колбасную —
                                     на города и долы?!.
Нет!
        Вылазьте из гондолы, плечи!
100 зрачков
                      глазейте в каждый глаз!
Завтрашнее,
                       послезавтрашнее человечество,
мой
       неодолимый
                              стальнорукий класс,—
я
   благодарю тебя
                               за то,
                                         что ты
                                                     в полетах
и меня,
             слабейшего,
                                   вковал своим звеном.
Возлагаю
                  на тебя —
                                     земля труда и пота —
горизонта
                   огненный венок.
Мы взлетели,
                        но еще – не слишком.
Если надо
                   к Марсам
                                     дуги выгнуть —
сделай милость,
                              дай
                                     отдать
                                                 мою жизнишку.
Хочешь,
               вниз
                       с трех тысяч метров
                                                            прыгну?!
 

Berlin, 6/IX-23

СОЛИДАРНОСТЬ

Наша пушнина пришла на Лейпцигскую ярмарку в забастовку транспортников. Тт. Каминский и Кушнер обратились в стачечный комитет, и сам комитет пошел с ними разгружать вагоны советских товаров. Товарищи из ВЦСПС, отметьте этот акт международной рабочей солидарности!

В. М.

 
Ярмарка.
                Вовсю!
                             Нелепица на нелепице.
Лейпциг гудит.
                         Суетится Лейпциг.
Но площадь вокзальную грохот не за́лил.
Вокзалы стоят.
                           Бастуют вокзалы.
Сегодня
                сказали хозяевам грузчики:
«Ну что ж,
                  посидимте, сложивши ручки!»
Лишь изредка
                         тишь
                                  будоражило эхо:
это
       грузчики
                       бьют штрейкбрехеров.
Скрипят буржуи.
                             Ходят около:
– Товарищи эти разденут до́гола! —
Но случай
                  буржуям
                                  веселие кинул:
Советы
              в Лейпциг
                                прислали пушнину.
Смеясь,
               тараканьими водят усами:
– Устроили стачечку —
                                           лопайте сами!
Забудете к бунтам клонить и клониться,
когда заваляются ваши куницы! —
Вовсю балаганит,
                               гуляет Лейпциг.
И вдруг
               буржуям
                                такие нелепицы
(от дива
               шея
                       трубой водосточной);
выходит —
                    живьем! —
                                         комитет стачечный.
Рукав завернули.
                               Ринулись в дело.
И…
       чрево пакгауза
                                  вмиг опустело.
Гуляет ярмарка.
                            Сыпет нелепицы.
Гуляет советским соболем Лейпциг
 
 
Страшны ли
                      рабочим
                                      при этакой спайке
буржуевы
                   белые
                               своры и стайки?!