Текст книги "Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926"

Разговор с фининспектором о поэзии ^*

 
Гражданин фининспектор!
            Простите за беспокойство.
Спасибо…
     не тревожтесь…
              я постою…
У меня к вам
      дело
         деликатного свойства:
о месте
    поэта
      в рабочем строю.
В ряду
   имеющих
        лабазы и угодья
и я обложен
     и должен караться.
Вы требуете
        с меня
         пятьсот в полугодие
и двадцать пять
        за неподачу деклараций.
Труд мой
     любому
         труду
            родствен.
Взгляните —
      сколько я потерял,
какие
   издержки
        в моем производстве
и сколько тратится
         на материал.
Вам,
  конечно, известно
           явление «рифмы».
Скажем,
    строчка
       окончилась словом
               «отца»,
и тогда
    через строчку,
           слога повторив, мы
ставим
    какое-нибудь:
           ламцадрица-ца́.
Говоря по-вашему,
         рифма —
             вексель.
Учесть через строчку! —
           вот распоряжение.
И ищешь
    мелочишку суффиксов и флексий
в пустующей кассе
        склонений
             и спряжений.
Начнешь это
      слово
         в строчку всовывать,
а оно не лезет —
        нажал и сломал.
Гражданин фининспектор,
            честное слово,
поэту
   в копеечку влетают слова.
Говоря по-нашему,
         рифма —
             бочка.
Бочка с динамитом.
         Строчка —
              фитиль.
Строка додымит,
        взрывается строчка, —
и город
    на воздух
        строфой летит.
Где найдешь,
      на какой тариф,
рифмы,
    чтоб враз убивали, нацелясь?
Может,
    пяток
       небывалых рифм
только и остался
        что в Венецуэле.
И тянет
    меня
       в холода и в зной.
Бросаюсь,
     опутан в авансы и в займы я.
Гражданин,
     учтите билет проездной!
– Поэзия
     – вся! —
          езда в незнаемое.
Поэзия —
     та же добыча радия.
В грамм добыча,
        в год труды.
Изводишь
     единого слова ради
тысячи тонн
      словесной руды.
Но как
    испепеляюще
          слов этих жжение
рядом
   с тлением
        слова-сырца.
Эти слова
     приводят в движение
тысячи лет
     миллионов сердца.
Конечно,
     различны поэтов сорта.
У скольких поэтов
         легкость руки!
Тянет,
   как фокусник,
         строчку изо рта
и у себя
    и у других.
Что говорить
      о лирических кастратах?!
Строчку
    чужую
       вставит – и рад.
Это
  обычное
      воровство и растрата
среди охвативших страну растрат.
Эти
  сегодня
      стихи и оды,
в аплодисментах
        ревомые ревмя,
войдут
   в историю
        как накладные расходы
на сделанное
      нами —
          двумя или тремя.
Пуд,
  как говорится,
        соли столовой
съешь
   и сотней папирос клуби,
чтобы
   добыть
       драгоценное слово
из артезианских
       людских глубин.
И сразу
    ниже
       налога рост.
Скиньте
    с обложенья
          нуля колесо!
Рубль девяносто
        сотня папирос,
рубль шестьдесят
        столовая соль.
В вашей анкете
       вопросов масса:
– Были выезды?
        Или выездов нет? —
А что,
   если я
      десяток пегасов
загнал
   за последние
         15 лет?!
У вас —
    в мое положение войдите —
про слуг
    и имущество
          с этого угла.
А что,
   если я
      народа водитель
и одновреме́нно —
         народный слуга?
Класс
   гласит
       из слова из нашего,
а мы,
  пролетарии,
        двигатели пера.
Машину
    души
       с годами изнашиваешь.
Говорят:
    – в архив,
         исписался,
              пора! —
Все меньше любится,
          все меньше дерзается,
и лоб мой
     время
        с разбега круши́т.
Приходит
     страшнейшая из амортизаций —
амортизация
      сердца и души.
И когда
    это солнце
        разжиревшим боровом
взойдет
    над грядущим
          без нищих и калек, —
я
    уже
   сгнию,
      умерший под забором,
рядом
   с десятком
        моих коллег.
Подведите
     мой
       посмертный баланс!
Я утверждаю
       и – знаю – не налгу:
на фоне
    сегодняшних
            дельцов и пролаз
я буду
    – один! —
         в непролазном долгу.
Долг наш —
      реветь
         медногорлой сиреной
в тумане мещанья,
         у бурь в кипеньи.
Поэт
  всегда
     должник вселенной,
платящий
     на го̀ре
        проценты
             и пени,
Я
  в долгу
      перед Бродвейской лампионией,
перед вами,
      багдадские небеса,
перед Красной Армией,
             перед вишнями Японии —
перед всем,
     про что
         не успел написать.
А зачем
    вообще
       эта шапка Сене?
Чтобы – целься рифмой
           и ритмом ярись?
Слово поэта —
        ваше воскресение,
ваше бессмертие,
        гражданин канцелярист.
Через столетья
       в бумажной раме
возьми строку
       и время верни!
И встанет
     день этот
         с фининспекторами,
с блеском чудес
       и с вонью чернил.
Сегодняшних дней убежденный житель,
выправьте
      в энкапеэс
           на бессмертье билет
и, высчитав
      действие стихов,
             разложите
заработок мой
       на триста лет!
Но сила поэта
       не только в этом,
что, вас
    вспоминая,
         в грядущем икнут.
Нет!
  И сегодня
       рифма поэта —
ласка
   и лозунг,
       и штык,
          и кнут.
Гражданин фининспектор,
            я выплачу пять,
все
  нули
     у цифры скрестя!
Я
    по праву
     требую пядь
в ряду
   беднейших
        рабочих и крестьян.
А если
   вам кажется,
         что всего дело́в —
это пользоваться
        чужими словесами,
то вот вам,
     товарищи,
          мое стило́,
и можете
     писать
        сами!
 

[ 1926]