Текст книги "Варшава"

Автор книги: Владимир Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Год назад я ходил с Антоном в ДК «Химволокно» на «Коррозию металла». Я слушал тогда только «металл», от «Кино» и «Наутилуса» затащился уже в конце одиннадцатого. За месяц до концерта весь город был обклеен афишами – «убойное трэш-металл-секс-шоу», билеты расхватали моментально.

Я думал – на концерт придут одни «металлисты», а привалила толпа «основных пацанов» с разных районов, все в штанах защитного цвета и свитерах «Boys». Мы посидели две первых песни на своих местах, потом пошли к сцене «долбиться». Секс-шоу никакого не было, и вообще никакого шоу – только вынесли на сцену мужика в гробу, он попрыгал и убежал за кулисы. «Основные пацаны» разозлились и после концерта били «металлистов» на улице, отбирали пластинки – там седой волосатый мужик продавал «Коррозию» по пятнадцать рублей и «Э.С.Т» по тридцать. Нас с Антоном не трогали – наверно, потому, что мы выглядели обычно: ни сережек в ушах, ни длинных волос.

Вокалист «Ночи» говорит:

– А теперь – наша последняя песня.

Барабанщик начинает, вступают остальные. Чувак, бухавший водку, наклоняется и тошнит на пол. Я еле успеваю схватить рюкзак.

* * *

Лекция по культурологии. С нашим потоком – три группы «испанцев». Пожилая преподша берет со стола бутылку с водой, откручивает крышку, пьет.

– Вы, конечно, можете сказать, что герой «Постороннего» – человек не очень хороший. Допустим, что это так. Но давайте вспомним время действия повести. Это – конец тридцатых годов, шествие национал-социализма по Европе. И как вы думаете, поддержал ли бы Мерсо нацистов?

За окном – крыши, провода и антенны. Впереди чуваки из сто второй листают английский журнал. Справа от меня девушка пишет задание по испанскому. Брюнетка, волосы стянуты в хвост. Синяя кофта, серебряная цепочка, сережки-«гвоздики».

Она отрывается от тетради.

– Ты с английского?

– Ага. А что такое?

– Можешь перевести текст песни?

– Могу попробовать. А что за песня?

– Юритмикс. «Свит дримс».

Она дает мне листок. Текст переписан красивым почерком.

– Сладкие мечты сделаны из этого… Кто я, чтобы не соглашаться… Я путешествую по миру… И семь… семи морям. Все ищут что-то… Некоторые хотят использовать тебя… Некоторые хотят, чтобы… чтобы ты использовал их…

– Все, хватит. Дальше не надо. Так и думала, что лажа. Но все равно спасибо. Как тебя зовут?

– Вова.

– А я – Наташа. Еще раз спасибо. Можешь мне как-нибудь позвонить. Телефон 32-23-11.

Я записываю номер в конце конспекта.

Иду дворами. Возле бани – окошко пивбара. Два мужика пьют пиво из поллитровых банок. Стойки засыпаны желтыми листьями.

Ставлю на липкий поднос стакан сметаны, борщ, шницель с картошкой и компот. Сегодня я получил в «Электронике» деньги за кассеты: тысячу шестьсот, из них шестьсот – мой «навар».

Свободных столиков нет. Я спрашиваю у двух мордатых пацанов:

– У вас свободно?

Один говорит:

– Садись.

Перед ним – три салата из помидоров и две порции гуляша, у другого – две порции селедки с луком и два шницеля.

Первый говорит:

– Мы летом на даче с братаном салат из помидор в тазике делали, сечешь?

– Что, так помидоры любите?

– Ага.

– Ладно, все это херня. Надо решить насчет бабок – куда их вложить. Можно телевизоры продавать, это сейчас самое то. Пацаны из РТИ их сами паяют, детали берут на Сторожевке. Можно им сказать – давайте, вы будете паять свои телевизоры, а мы вам их продавать, а?

– И они тебя пошлют, скажут – мы сами можем.

– Не пошлют. Им надо, чтобы кто-то продавал. Сами только паяльниками работать могут, а как продавать, что и как – это они вообще не знают.

– Ладно, посмотрим. Вообще, у меня один кент знакомый крутится не по-детски. Молодой еще пацан, на третьем курсе в универе. Книгами занимается. Раньше возил из Москвы, здесь продавал…

– Книги – говно. На книгах ни хуя не заработаешь.

– Не пизди, если не знаешь, лучше послушай. Он летом дал объявление в газету – выпускаю, типа, книгу по сексу. Предоплата – сто рублей, шлите по почте. А все, что пришло – он в баксы. Тогда бакс сто пятьдесят стоил, а сейчас – почти пятьсот. Он говорит – до нового года подожду, потом верну по сто рублей, а за баксы себе тачку брать собирается, «мазду» восемьдесят восьмого года.

Ставлю тарелки на жирный поднос, несу к окошку.

Тетка в спортивных штанах подходит к кассирше.

– Вы мне не поменяете белорусские деньги на российские? А то еду в Москву…

– Да, пожалуйста. Мне тут с российскими приходили – на белорусские поменять, в продовольственных сейчас все только на наши. Я им тоже поменяла. Мне что, жалко?

* * *

Набираю номер Наташи. В соседнем таксофоне мужик говорит в трубку:

– Наверно, эту квартиру будем снимать… Ну, которая на Восточной… – Он затягивается сигаретой, плюет под ноги. – …И та тоже за тридцать, я тебе говорю. Но там и мебель хуевее, и хозяева хуевее – будут приходить, смотреть, чтобы склад не сделали – оружия там или наркотиков.

Гудок, еще один. Наташа берет трубку.

– Алло.

– Алло, привет. Это – Вова с английского. Помнишь?

– Помню. Ты откуда звонишь? Из института?

– Почти что.

– Уже отучился?

– Давно.

– Значит приезжай.

– К тебе?

– А к кому еще?

– Хорошо… Скажи адрес.

– Волгоградская, тридцать два, квартира три. Садишься на «шестерку», едешь до Волгоградской, потом через дорогу, налево, девятиэтажный дом. Первый подъезд, первый этаж.

Звоню в дверь. Открывает Наташа – в черных колготках, мини-юбке и белой блузке. На ногах – черные туфли на каблуке.

– Привет.

– Привет, проходи.

Я стаскиваю кроссовки. Носок на правой ноге – дырявый. Снимаю куртку. Наташа прислонилась к стене, рассматривает меня.

– Все, разделся? Пошли в мою комнату.

Над диваном – картина в позолоченной раме: кусок берега и море. Снизу холст разорван. Я спрашиваю.

– Это что – Айвазовский?

– Ага. Подлинник. – Наташа хохочет.

На полу – ковровая дорожка с розочками. Балкон зарешечен. На веревке – красное полотенце.

– Смотри, что я у родаков затырила. – Наташа открывает шкаф, сует руку внутрь, достает бутылку. – Это папаше дали взятку…

– А где он работает?

– Не скажу.

На белой этикетке бутылки – красные буквы «Merlot», внизу в уголке – «made in France».

– Сейчас принесу бокалы.

Наташа разливает остаток вина, облизывает горлышко. Я беру сигарету из ее пачки «Camel», спрашиваю:

– Ты курить будешь?

– Да, если ты мне прикуришь.

Смотрю в окно. По двору идет дед с авоськой, полной бутылок. Я прикуриваю зажигалкой себе и Наташе, затягиваюсь.

– Вова, а у тебя никогда не было интереса к мужчинам?

– Не-а.

– И никаких связей?

– Нет, а что?

– Так просто… У меня, например, нет отвращения к «голубым». Наоборот, прикольно. Пассивные, активные… – Она улыбается, кладет сигарету на край пепельницы, сморит на меня.

– Ну, мне это как-то…

– Что «как-то»?

– Не знаю… А у тебя были… ну, связи?

Наташа делает глоток из бокала, наклоняет голову.

– С женщинами или с мужчинами?

– Скажем, с мужчинами…

Она берет сигарету, затягивается.

Я спрашиваю:

– А что, «голубые» могут и с женщинами?

– Те, которые бисексуалы, – могут… – Она давит сигарету в пепельнице. – У меня есть знакомый – на пятом курсе немецкого факультета. Паша Федоров. Ты, может, видел его в институте – такой маленький, светленький, с сережкой в ухе.

– Не помню.

– У нас с ним был роман. Я тогда в девятом классе училась. Но роман такой платонический, естественно. Они ездили на практику в Германию, и там был скандал – он соблазнил какого-то старого немца, или немец его… Никто не знает, что там на самом деле было. Короче, дело замяли. Ну а мы с ним скоро расстались. Он сейчас стал крутым бизнесменом – сам из Литвы, а литовцы в Минске скупают металлы и перепродают на Запад. И он этим занимается. Давай, накрашу тебе губы?

– Зачем?

– Просто так.

– Нет, на фига?

– Ну а что тут такого? Боишься?

– Ничего я не боюсь, крась.

Она берет со стола помаду, подсаживается поближе. Снимает колпачок, выдвигает, подносит мне к губам. Помада – ярко-красного цвета, с приторным запахом.

Я рассматриваю Наташино лицо. У нее прыщики на лбу и волоски над верхней губой.

– Смотри. – Она подносит мне зеркало. – Ну, целоваться мы, наверно, не будем?

Я кладу зеркало на стол, придвигаюсь к ней. Мы целуемся.

Магнитофон щелкает – кончилась кассета. За окном дребезжит трамвай. Я трогаю рукой ее грудь.

– Ты мне нравишься, я уже говорила, – шепчет Наташа. – Но я сегодня не могу.

Что-то шумит в прихожей. Наташа резко отстраняется.

– Что, кто-то должен придти?

– Вообще, еще рано.

– Боишься, что меня увидят?

– Не боюсь. Но нежелательно…

– И что будем делать, если кто-нибудь придет?

– Я тебя спрячу.

Наташа улыбается. Я сую руку под юбку, провожу ладонью по бедрам. Юбка задирается, сбоку на колготках – дырка.

Сидим у окна, курим. На улице темнеет. Наташа говорит:

– Все, пять минут – и ты уходишь. Хорошо?

– Хорошо.

Я обнимаю ее, она увертывается. Я спрашиваю.

– А тебе когда-нибудь звонят всякие придурки? Ну, типа знакомиться?

– Бывает. Раз позвонил какой-то кретин, нарвался на маму. Я его вообще не знаю. Наверно, просто наугад набрал номер. Короче, говорит – а можно вашу дочь к телефону? Она спрашивает – а кто это? И этот придурок знаешь, что говорит? «Я – ее интимный друг». Ладно, ты мне зубы не заговаривай, тебе пора уходить.

– Да, я знаю.

– Что ты знаешь? Через пять минут придет мама.

– Ну и что?

– Ничего. Ты меня уже затрахал.

– Я тебя не трахал.

Она выкидывает бычок в форточку, поднимается, хватает меня за руку.

– Кому сказала? Поднимайся! Я не хочу, чтобы из-за тебя у меня были проблемы.

– Ладно, не бойся. Сейчас уйду.

Я делаю затяжку, выкидываю бычок в форточку.

* * *

Пишу доклад в читальном зале национальной библиотеки, бывшей «ленинки». На столе – стопка журналов «Вопросы психологии». За соседним столом всклокоченный дед выписывает что-что в тетрадь из журналов «Новый мир». Верхняя пуговица облезло-голубой рубашки расстегнута. Изнутри на воротнике – темная полоска грязи.

В туалете, у умывальников курят два чувака и дядька в пиджаке.

Прохожу к писсуарам. От испарений мочи щиплет глаза. Я расстегиваю молнию.

Один чувак говорит:

– Сегодня беру в ларьке бутылку «шампуня», шоколадку – и в гости.

– Думаешь, она тебе даст?

– Конечно, даст, никуда не денется.

– Ни фига, это ты понтуешься.

– Не надо ля-ля…

– А кто здесь ля-ля? По-моему – ты.

– Ладно, посмотрим.

– Окей, посмотрим.

Хлопает дверь.

Поворачиваю кран. Вода – только холодная. Дядька в пиджаке что-то пишет в блокноте. Я стряхиваю с рук воду, вытираю их о джинсы.

Захлопываю тетрадь, складываю журналы, несу сдавать.

В очереди передо мной – девушка в черном свитере. Она сдает тоненькую брошюрку, название набрано мелким шрифтом – я не могу прочитать. У нее – тонкие пальцы и коротко постриженные ногти без лака.

Накрашенная библиотекарша с большими сережками отдает ей читательский билет. Я пододвигаю журналы. Девушка отходит.

В дверях она сталкивается со стриженным толстяком, он не уступает дорогу, проходит первым.

Пью кофе в кафетерии универсама. За окном – грязная улица, голые деревья и машины. Идет дождь. Унылые мужики несут красно-белые флаги. Неделю назад по городу расклеили афиши – митинг Народного фронта. У соседней стойки целуются парень и девушка.

* * *

Продавщица выставляет десять бутылок пива на прилавок. Я говорю:

– А эту не могли бы заменить? Здесь этикетка порвана…

– Что, боишься – не продашь?

Она забирает бутылку, ставит вместо нее другую.

Камера хранения. Даю кассирше двадцать рублей, она пододвигает две стертых пятнашки, отрывает квитанцию.

– При получении предъявлять.

Иду вдоль ячеек, останавливаюсь у свободной, с открытой дверью. Под батареей спит бомж в темно-синем пальто. Под глазами – синяки, на губе запеклась кровь.

Звенит будильник. Шесть утра. Я вскакиваю, начинаю одеваться.

На остановке – толпа работяг. Подходит грязный трамвай, люди кидаются занимать сиденья. Я протискиваюсь в угол на задней площадке.

Подъезжаем к тракторному заводу. У дверей один мужик орет другому:

– Что, выходишь?

– Нет.

– А хули тогда стал на проходе?

– Тебя не спросил.

Двери открываются. Мужик, выходя, цепляет второго за куртку. Оба выпрыгивают, толкают друг друга, начинают махаться. Дверь закрывается, трамвай отъезжает. Я смотрю через заднее стекло. Мужики дерутся на рельсах. Их фигуры уменьшаются.

Захожу в камеру хранения. Воняет гнилыми помидорами. Тетка роется в бауле. Мужик пересыпает из одного пакета в другой шоколадки в красных обертках.

Я открываю ячейку, вынимаю бутылки, ставлю в рюкзак.

Четыре бабки стоят под табло расписания, держат по бутылке пива. Я встаю рядом, достаю из рюкзака бутылку.

Бабка в вязаной шапке кивает мне, улыбается. У нее под глазом синяк, во рту – редкие желтые зубы.

– Дешево не отдавай. Мы тут все держим цену – сорок с собой, тридцать пять на месте. И смотри: увидишь мильтонов, что сюда идут – сразу кричи. И – бегом.

– Что, гоняют?

– А ты как думал? Одна стала качать права – разбили все пиво палками. Хорошо еще, что штрафу не дали.

– Молодой, работать надо, а не спекулировать, – бурчит бабка в зимнем пальто. – Это мы – пенсионеры, жить на что. Живём, как говорится, на три «Д»: доедаем, донашиваем, доживаем. А ты работать можешь…

– Когда мне работать? Я студент.

Из тоннеля высыпает толпа – подошла электричка. Мужики подходят ко мне, к бабкам. Работяга с «приминой» в зубах говорит:

– Одну на месте.

Я открываю бутылку, даю ему, забираю «бобра» и «зайца». Он выпивает пиво одним глотком, высоко закинув голову. Плохо выбритый кадык ходит вверх-вниз.

Прячу в рюкзак бутылку с обслюнявленным горлом и пузырями внутри. Подходит седой волосатый дядька в пальто, с облезлой холщовой сумкой. На сумке – портреты «битлов».

– Почем ваше пиво, мальчик?

– Сорок с собой, тридцать пять на месте.

– Две, будьте добры.

Он вытаскивает мятую старую сотню. Руки дрожат.

Я достаю две бутылки. Он осторожно кладет их в сумку, бормочет:

– Вот они, рыбки…

У дядьки – большие мокрые губы. Я даю ему сдачу.

– Спасибо, мальчик, спасибо. Вот и наши мальчики тоже…

– Что – тоже?

Он махает рукой, поворачивается, ковыляет к остановке.

Ноги мерзнут. Я переминаемся с ноги на ногу, топаю. Через дорогу, за привокзальной площадью, светятся желтые буквы – реклама «Приорбанка».

Бабка с синяком орет:

– Пиво, пиво, пиво!

– От пива будешь сцать криво, – говорит мужик в дерматиновой куртке.

– Ну, молодец! Ну сказал! – Бабка хохочет. – Сцать криво!

Пять минут восьмого. Осталась последняя бутылка. Почти все бабки уже ушли.

– Почем? – спрашивает пацан в «косухе», с серьгой.

– Тридцать пять на месте, сорок с собой.

– Отдашь за тридцать пять с собой, а?

– Ладно, бери.

Я иду к остановке. В рюкзаке звенят пять пустых бутылок. Мой чистый доход за утро – 170 рублей.

В фойе института – никого, до занятий – сорок минут.

Захожу в пустую аудиторию, сажусь, достаю распечатку по грамматике – слова к теме «Shopping».

* * *

Cпускаюсь в гардероб библиотеки. Впереди идет девушка в черном свитере – я ее видел здесь два дня назад.

Гардеробщица в синем халате приносит пальто девушки, берет мой номерок. Девушка отходит к зеркалу.

Я сую руки в рукава куртки. Девушка поднимается по ступенькам к выходу. Я закидываю рюкзак на плечо, иду за ней.

На улице мокро, но дождя нет. Девушка идет к трамвайной остановке.

Я догоняю ее.

– Извините… А можно с вами познакомиться? – Голос дрожит и звучит, как чужой.

Она смотрит на меня, улыбается.

– Можно. Меня зовут Оля.

– А меня Вова.

– Очень приятно.

– Мне тоже.

– Я заметил вас несколько дней назад.

– А давай сразу на ты?

– Да, конечно. Ты где-нибудь учишься?

– В универе на журналистике. А ты?

– В инязе. В этом году поступил.

– Я тоже. Ты отсюда, из Минска?

– Нет, из Могилева.

На остановке монтируют рекламный щит. Школьницы с ранцами наблюдают за дядьками в черных спецовках. Над концертным залом «Минск» висят серые облака.

Оля говорит:

– Почему-то все ненавидят позднюю осень. А я ее по-своему люблю. В ней есть что-то такое… Не могу объяснить… Тебе так не кажется?

– Кажется.

– А ты вообще мрачный человек?

– Как когда. А ты – веселая?

– Не всегда, хотя иногда бываю.

Со стороны стадиона катится трамвай. Я спрашиваю:

– Тебе куда ехать?

– В Зеленый Луг. А тебе?

– В Серебрянку. «Единица», твой трамвай… А можно попросить у тебя телефон?

– У меня нет телефона… Но я завтра опять буду в библиотеке. Долго, до самого закрытия, до девяти.

– Я тогда подожду тебя в гардеробе, хорошо?

– Хорошо. Пока.

– Пока.

Оля заходит в трамвай, дверь захлопывается.

* * *

Заморозок. Рука с бутылкой мерзнет, хоть и в перчатке. Я перекладываю бутылку в левую руку, сую правую в карман, тру пальцы друг о друга.

– Дай-ка мне на месте, – говорит мужик в шапке с вышивкой «adidas».

Я беру деньги, открываю бутылку.

– А почему холодное? И так холодрыга… Надо было подогреть. Это ж твоя работа, правильно? Я – на заводе, ты – здесь, каждый делает свое дело, а вместе мы работаем на благо родины… – Мужик смеется.

– Ага, все так.

– Так что, следующий раз подогревай пиво.

– Как я его подогрею?

– Ну, это – твоя проблема.

Дядька в длинной кожанке, с дипломатом, не спеша тянет пиво, разглядывает привокзальную площадь.

– Ты студент?

– Да.

– Понимаю – сам когда-то учился. Денег вечно не хватало – на сорок рублей стипендии не проживешь. – Он делает глоток. – Ну, тоже подрабатывали, конечно. Вагоны разгружали. Сейчас, конечно, другое время – нечего разгружать стало. – Он отпивает еще. – А там, где есть, что разгружать, туда так просто не устроишься. Подержи-ка…

Дядька отдает мне бутылку – в ней больше половины. Он достает пачку «Marlboro», зажигалку, прикуривает, забирает пиво.

– Я вот тут был недавно в одной конторе – они итальянской мебелью торгуют. Так представь, там грузчики – все на своих машинах на работу приезжают. Расчет за мебель – на месте, налом, и половина этих денег тут же уходит с концами.

Он отпивает пива.

– А вообще, мой тебе совет… Ерунда все это – пиво там, прочие мелочи. Пусть они этим занимаются. – Он кивает на бабок. – А у тебя руки-ноги есть, голова на плечах, ты можешь нормальные деньги зарабатывать. Например, валютой заниматься. Вон, люди возят валюту – из Москвы, в Москву. «Баксовозы» мы их зовем. Знаешь, как поднимаются? Или хотя бы в Польшу на торги…

Кто-то орет:

– Милиция!

Бабки прячут пиво, неуклюже бегут к остановке, отставив задницы. Я – за ними.

Оборачиваюсь. Два мента не спеша идут со стороны касс.

Прячемся за углом бетонного забора. За ним – стройка, новый корпус вокзала.

Одна бабка выглядывает из-за угла.

– Все, ушли.

Подходят три пацана. Один – здоровый, плотный, два других – худые. Здоровый спрашивает:

– Почем пиво?

– Сорок с собой, тридцать пять на месте.

– Ну, сейчас возьмем у тебя бутылок пять. Да, Гриня?

Я наклоняюсь к рюкзаку, достаю бутылки. Здоровый берет три, остальные – по одной.

– От кого работаешь? – спрашивает здоровый.

– Ни от кого. Так просто.

– А ты что, не знаешь, что за место надо платить?

– Какое место?

Удар в нос. Я отступаю к стене, сморкаю сопли с кровью на обледеневший асфальт. Смотрю по сторонам – бабки отошли подальше. Я спрашиваю:

– Что, и они платят?

Здоровый замахивается.

– Еще въебать? Каждый отвечает за себя, понял? Если б можно было не платить, здесь бы полгорода стояло.

Он бьет меня в челюсть. Несильно.

Мимо идут люди, никто не смотрит на нас. Здоровый спрашивает:

– Ты, может, студент?

– Студент.

– Ладно. Бач, отдай ему пиво. Кому сказал? Отдай пиво. Ладно, хуй с тобой.

Здоровый поворачивается ко мне.

– Короче, ты понял. Хочешь зарабатывать – плати за место. Мы – водочники, мы здесь ночью водку продаем. Будешь нам платить – никто не тронет, понял? Моя кликуха – Старый. Меня на вокзале все знают, каждая последняя блядь. Если кто залупнется – так и скажи: я от Старого работаю.

– А сколько платить?

– Ну, раз студент… Рублей двести в день. Ладно, сто пятьдесят. Но это – за целый день. Утром продал, потом еще вечером… А я каждую ночь на вокзале, до утра. Давай, держи краба.

Он сует мне руку, я жму ее.

У меня – последняя бутылка. Подходит худой невысокий пацан, моего возраста или младше.

– Сколько пиво?

– Сорок с собой, тридцать пять на месте.

– Сейчас посмотрю – наберу или нет. Почти все вытрясли, шакалы.

– Кто?

– Менты, кто еще? Ночь, блядь, продержали, в клетке, суки.

Пацан снимает грязный ботинок на высоком каблуке, сует руку в носок, вытаскивает оттуда смятые десятки и пятерки. Он считает деньги, дает мне. Я кладу их в карман, не расправляя, открываю бутылку.

– Ну, шакалы. – Пацан отхлебывает пива. – Я б их всех поубивал.

– А за что они тебя?

– Как за что? А за что нас берут? Тебя, меня? Ни за что.

Он отпивает еще. Я спрашиваю:

– А чем ты вообще занимаешься?

Пацан чмокает губами.

– Чистое мошенство – ловкость рук, и никакой наебки.

– А менты?

– Что менты? Сегодня мент – шакал, завтра – друг. На, держи.

Он сует мне бутылку и уходит.

Я сливаю пену на асфальт.

Пункт приема стеклотары – во дворах площади Победы. В очереди – десяток алкашей и пенсионеров.

Я спрашиваю:

– Кто последний?

Высокий дед в шляпе говорит:

– Последних здесь нет, все – первые. А крайний – я.

– Хорошо, я – за вами.

Достаю из кармана деньги за пиво – скомканных мятых «зайцев» и «волков». Расправляю купюры, складываю в кошелек.

– Во сколько нарисовал, да еще и показал, – говорит дед.

* * *

Идем с Олей от библиотеки к остановке. Я говорю:

– Можно, я провожу тебя до дома?

– Вообще, уже поздно… И у тебя, наверно, дела…

– Да нет, никаких дел. Вот как раз «единица».

– Ну хорошо.

Трамвай останавливается. Мы поднимаемся по ступенькам, садимся. Водитель объявляет:

– Следующая остановка – Захарова.

Двери закрываются, вагон трогается. За окном тянется облезлое здание без окон. Старушка на переднем сиденье держит лоток яиц. Рядом с ней женщина читает «Вечерний Минск».

Оля спрашивает:

– Тебе не скучно жить? Не в смысле, как некоторые говорят, некуда пойти. А вообще…

– Скучно.

– А плохо бывает – такое ощущение, что кругом одна грязь, дерьмо?

– Часто.

– У меня сейчас вообще какие-то мраки. Учиться – совсем не интересно. Думала, будет не так… Город становится каким-то другим, чужим… Везде этот белорусский язык насильно – «шаноунае спадарства»…

Трамвай подъезжает к Комаровке. На проспекте светится зеленая вывеска магазина «Salamander».

Оля спрашивает:

– Ты когда-нибудь был за границей?

– Нет, не был. А ты?

– Тоже нет. Знаешь, так хочу побывать где-нибудь на Западе, во Франции или Германии… Там, наверно, нет всей этой мерзости, как у нас…

Круглая белая лампа освещает Олино лицо. Бледная кожа, никакой косметики, кроме туши на ресницах.

– А почему ты решил поступать в иняз?

– Ну, мне всегда нравился английский… Более или менее…

– По дому скучаешь?

– В общем, да, но с родителями тоже надоело… Я потому и хотел поступать в другом городе, чтобы не быть, как они. Всю жизнь живут в Могилеве, закончили институты, сами стали преподавателями… А они наоборот не хотели, чтобы я уезжал. Думали, поступлю в «машинку» или «техноложку», потом – в аспирантуру, напишу диссертацию… А потом все рухнуло, и это стало никому не надо…

Идем дворами. Дядька с сигаретой в зубах молотит выбивалкой по ковру. Пацан тянет на поводке пуделя.

Оля говорит:

– Вообще, ты не подумай, что я – какая-нибудь пессимистка. Просто что-то нашло такое…

– Понимаю.

– Мы почти пришли. Вот мой подъезд.

– У тебя правда телефона нет?

– Конечно, правда.

– Я просто подумал… Может, ты не хотела давать номер первому встречному…

– Я бы тогда просто сказала: не дам. Мне не нравится обманывать…

– А номер квартиры скажешь?

– Да, скажу. Тридцать два. Ну, мне надо идти. Спасибо, что проводил. Я тебе благодарна – у меня было такое грустное настроение, а сейчас – уже не грустное… – Оля улыбается. – Пока.

– Пока.

Она заходит в подъезд, хлопает дверь. Я поворачиваюсь, иду к остановке.

В беседке сидят три мужика, один разливает водку. Начинает капать дождь.

Смотрю через мокрое стекло трамвая на окна домов. Многие занавешены, иногда мелькают ковры, картины на стенах, люди.

На сиденье сзади меня – девочка, лет восемь, и дед. Она рассказывает:

– Нам в школе учительница говорила, что Пушкин был такой поэт… Он всегда писал, не мог не писать… У него отбирали бумагу, а он тогда на столе писал…

Выпрыгиваю из трамвая. Дождь продолжается. Зонта у меня нет. Я улыбаюсь, задираю голову. Капли падают на лицо, в глаза.

Открываю ключом квартиру. Дверь в хозяйкину комнату открыта, играет музыка – Муслим Магомаев. У родителей была его пластинка – они слушали ее еще на старой радиоле «Рига».

Я стаскиваю ботинки. Тетя Нина выглядывает из комнаты.

– А, Вовачка прышоу…

Она криво улыбается – бухая. Я вешаю куртку, открываю дверь к себе. Тетя Нина говорит:

– Зайди-ка мне, а?

– Нет времени. Заниматься надо.

– Ну на минутку…

Она берет меня за руку, тащит в комнату.

На столе – полбутылки самогонки, стакан и банка квашеной капусты. На бутылке – этикетка «бальзам Абу-Симбел». В капусте торчит вилка.

– Выпъеш са мной?

– Не-а.

– Чаму?

– Я ж сказал – заниматься надо.

– Ай, заниматься – гэта усё ерунда. Лучше давай мы с табой… Пад адной крышай жывем, да?

– Да.

– Ну так што?

– Ничего. Пить я не буду.

– Чуть-чуть. Трыццать капель, а?

– Ладно.

Тетя Нина берет из серванта граненый стакан, льет в него самогонку, дает мне в руку, наливает себе.

– Ну, каб усё было добра.

Мы чокаемся. Я пью. Гадость.

Тетя Нина сует в рот вилку с капустой, начинает хрустеть. Я отламываю хлеба, жую. Тетя Нина говорит:

– Давай патанцуем, а, Вова?

– Вы что?

– А што? Давай…

Она обхватывает меня руками, я отскакиваю.

– Ну и не танцуй! А я – буду. – Она начинает топтаться под музыку. В серванте звенит посуда. Игла проигрывателя подскакивает. Я выхожу из комнаты.

– Умные усе стали – пасматрыте вы на яго, – бубнит тетя Нина. – Как са старай бабай, так и пагаварыть ня хоча. Думаеш, я старая и дурная. Так если ты таки умны, то сматры, не усярысь!

* * *

Стою с пивом. Стремно, в животе бурлит, хочется срать. За час я продал только четыре бутылки.

Бабки кричат:

– Милиция!

Я вздрагиваю. Бабки суетливо прячут пиво, бегут к остановке. Я убираю свою бутылку в рюкзак, поворачиваюсь к расписанию – как будто читаю.

Подходят два мента.

– Что ты тут делаешь? – спрашивает один. У него – тупая злобная рожа и расплющенный нос.

– Ничего. Так, стою.

Мент несильно бьет палкой по рюкзаку. Звенят бутылки.

– Кого ты хочешь наебать? Что в рюкзаке – пиво? Ну-ка, пошли с нами.

– А может не надо? Я – студент…

– Мне насрать, кто ты.

– Давайте как-нибудь так разберемся?

– Как «так»?

– Как-нибудь…

– Не еби вола. Бери рюкзак и пошли с нами, а то сам знаешь, что будет.

– И чтоб без глупостей, – говорит второй мент. – Шаг влево, шаг вправо – удар в нос.

Оба улыбаются.

Менты останавливаются в темном коридоре, у двери в камеры хранения.

– Значит, говоришь, студент? – спрашивает первый.

– Ага.

– Сколько у тебя пива?

– Шесть.

– Четыре бутылки сюда, и чтоб я тебя здесь больше не видел.

– А может…

– Ты что, хочешь, чтоб мы тебя оформили за спекуляцию? Конфискуем все пиво – это раз. Две тысячи штраф – это два. В институт твой бумага пойдет – три? Хочешь?

– Нет.

– Тогда давай пиво.

– Прямо здесь?

– А где?

Я расстегиваю рюкзак, достаю четыре бутылки. Первый мент берет по две в каждую руку, ногой открывает дверь в камеры хранения. Он проходит внутрь, дверь захлопывается. Слышно, как он говорит тетке:

– Ивановна, дай пятнашку.

Я спрашиваю второго мента:

– А остальное можно продать?

– Э, ты вообще оборзел? Остальное продать… Сейчас я тебе, блядь, продам. Никто здесь с тобой не шутит… Еще раз здесь увижу… Все, вали отсюда – на нервы действуешь.

Я закидываю рюкзак на плечо, выхожу на улицу.

Еще темно. Бабки – опять на месте.

Ставлю рюкзак на лавку беседки, достаю бутылку, открываю. Светятся окна дома. Я делаю первый глоток. Дядька с длинными волосами и лысиной на макушке садится в двадцать первую «волгу». Мотор заводится, начинает тарахтеть.

Я отпиваю еще – одним долгим глотком, как мои мужики-покупатели. «Волга» выезжает со двора. Где-то тявкает собака.

Пиво дает по башке. Открываю вторую бутылку, швыряю крышку в кусты.

Подходит дед с собачонкой на поводке.

– Паренек, не отдашь бутылки?

– Берите. – Я наклоняюсь, подаю ему пустую.

– Спасибо тебе, сынок. Дай тебе бог здоровьичка. А то пенсия маленькая, и еще с собакой столько расходов… Каждая копейка дорога…

– Понимаю.

– Ну ладно, я потом подойду за второй.

Небо над домами посветлело. Из подъезда выходит бабка в темно-зеленом пальто, идет ко мне.

– Что ты здесь делаешь?

– Ничего, пиво пью – видите?

– Да-да, рассказывай. Ждешь, что люди пойдут на работу, чтоб к кому-нибудь в квартиру залезть?

– Ничего я не жду. Просто есть время перед занятиями. Я студент.

– Ага, студент он. Скажи еще – профессор. Знаю я таких… Ну-ка отсюда, а то милицию вызову.

Я отпиваю пива, тупо улыбаюсь.

– Улыбайся, улыбайся. Я пошла в милицию звонить.

Бабка идет к подъезду. Возвращается дед с собакой. Я допиваю пиво одним глотком, отдаю ему бутылку.

– Спасибо тебе, сынок, спасибо.

– Вот еще две.

Я достаю из рюкзака пустые бутылки – два работяги взяли пиво «на месте». Дед сует их в карманы куртки.

– Спасибо, сынок, спасибо. Вот что значит – человек. Не то, что все эти… За сто рублей зарезать готовы…

* * *

Жду Олю в холле журфака, у доски объявлений. На часах – 20:02. Только что был звонок, народ спускается по лестнице к гардеробу.

– Привет.

Оля. В черных джинсах, с сумкой и пакетом «ЦУМ».

– Привет.

– Я сейчас – только возьму куртку в гардеробе.

Выходим на улицу. Студенты расходятся в разные стороны. Некрасивая полная девушка садится в «мерс» с литовскими номерами.

– Проводить тебя домой или просто погуляем?

– Давай погуляем.

– Хорошо. Как вообще дела?

Оля резко пожимает плечами.

– Никак.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего не случилось. Просто никак.

Идем молча. Я смотрю под ноги. Темно, холодно и неуютно.

Оля говорит:

– Знаешь, иногда так хорошо, что жизнь кажется сплошным кайфом, и ничего больше не нужно. А иногда все так мерзко, что хочется убежать…

– Куда убежать?

– Если бы я знала… Ты когда-нибудь думал о том, чтоб уехать из этой страны?

– Нет.

– А я думала. Много раз. Нет, я многое здесь люблю – по-своему, – и я бы не хотела уехать навсегда, чтобы никогда не возвращаться, не приезжать… Но иногда мне так жутко… Кажется, что нет никакого просвета.

У пустого темного здания ГУМа суетятся гаишники.

– Наверно, Шушкевич будет ехать к себе на дачу, – говорит Оля. – Или Кебич. У них дачи в Дроздах. Давай посмотрим.

– Давай.

Впереди нас идут два пацана лет по двенадцать. Оба – в грязных куртках, курят сигареты с фильтром.

– …они водку возят из Москвы и здесь у нас продают. Там берут по тридцать рублей бутылка, а здесь продают по сто и больше.