Текст книги "Этот век нам только снился. Стихи"

Автор книги: Владимир Фадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Что ж, невиноватость лей…

Это та же непричастность,

Только, может быть, подлей.

И когда начнут дебаты –

Время памятью столбить,

«Вот. Ни в чём не виноваты.

Долго помнить?»

«Нет, забыть…»

Не пишите правильно –

Что нам с этой ношею?

А живите праведно,

Ближнего любя,

Не привыкнуть к гадости

От страха за хорошее,

Не бывает радости

От страха за себя.

Не пишите правильно –

Всё не так услышится,

А живите праведно –

Правильно напишется

Крупицы истин тщательно просеяв,

В загадку их восторженно проник

И понял, что рецепты панацеи

Запрятаны в листах сожжённых книг,

На остриях гвоздей былых распятий,

На дне сосудов смертного зелья,

В злорадстве отлучений и проклятий,

А нездешности непроданного «я».

Не сняв с себя придворного убранства,

Не разучившись ползать и грешить,

Мы измеряем кривизну пространства,

Не замечая кривизны души…

Да, воины – не мы, и богатырь – не я.

Я – самый одряхлевший из атлантов.

Молитвой о спасении таланта

Мне стала жалоба на скудость бытия,

Тупая злость – подругою интимной.

Всё чаще с ней в слепой ночной досуг

Вбегаю, прячусь, как в волшебный круг,

Спасающий от наважденья гимнов.

Так наказать – безумье от фанфар!

Мятущимся от тучи и до тучи,

Нам не уйти от этих громкозвучий,

Как глупым зайцам от слепящих фар.

И зря который год благоуханий

В пустом саду под низким небом ждём:

Те тучи не становятся дождём,

Те ночи не становятся стихами.

Хоть что стихи?! Лишь коротанье тьмы,

Дневных забот ночное отраженье,

А где-то настоящее сраженье,

Но – богатырь не я, и воины – не мы…

Долгая ночь в Москве.

Небо – куском сукна.

Лишь беззащитный свет

Из твоего окна.

Что побеждает тьму?

Снег по сукну тесьмой…

Ты, наклоняясь к столу,

Пишешь для нас письмо.

Исповедь – поздний сад.

Сторож – со всех сторон.

Замерший адресат –

Смерть? Летаргия? Сон?

Память – куском сукна.

Робкой тесьмою – свет.

От твоего окна

Было светло в Москве.

Скажи мне, кто строил

Этот большой Город?

Кто поселил Счастье

В самом большом доме?

Кто на листах улиц

Нарисовал Радость?

Сказал, что жить – будем,

Сказал, что жить – надо.

Любой ночной странник

Вдруг проходя мимо

Увидит свет в окнах

Сквозь пелену дыма,

Увидит, как щедро

Себя навек дарит

Такой чудной Вере

Такой чудной парень,

Как на губах милой

Рисует он Счастье,

Как ночь идёт мимо,

Как сон крадёт страсти.

Я расскажу людям

Про этот сад Правду,

Скажу, что жить – будем,

Скажу, что жить – надо,

Скажу себе тоже,

Сто уж конец лета,

Что год не зря прожил,

Сажая сад этот,

Что рисовал Радость

На рукавах улиц,

И говорил Правду

Взволнованным людям.

– Поспорим о Правде?

– Отложим на завтра…

Не будем пенять на маршрутов конечность,

Попишем, подышим сбивающим встречным,

А споры о правде

Отложим на Вечность.

– И правда…

А мы всё тешимся, играем

В восторг в лихие времена,

Зелёным птицам, попугаям,

Даём людские имена,

Под озабоченной личиной

Скрываем кредо: «Всё равно!»

И небо, ставшее с овчину,

Считаем золотым руном…

Да, знаем мы точно, – читали, учили! –

Какими мы были,

И точно мы знаем – себя не обманем! –

Какими мы станем,

И тайная тайна, туманная взвесь –

Какие мы есть.

Не суждено играть ролей других

На сцене надоедливо-знакомой,

Ты – умный дуралей,

Я – тихий псих,

Сбежавший в мир из крохотного дома.

Слова и жесты зная наизусть,

Из душ своих фигуры составляя,

Мы глубоко под маской шепчем: «Пусть…

Сегодня – эта пусть,

Но завтра – пусть другая!»

И – завтра.

«Нет других ролей!»

Я – тихий псих,

Ты – умный дуралей,

Я не шумлив, ты не остёр.

Доволен нами режиссёр…

Святая доброта комична,

А комики обычно – горбуны.

В их души проникают со спины,

И, в доброте не находя вины,

Цепляют всё на горб…

Горбун не зол,

Горбун не горд –

Он просто плачет,

Но для сальных морд

Простые слёзы ничего не значат…

Удивись тому, что вдруг растает,

За закатный лучик подержись,

Быстротечной смерти не бывает,

Быстротечна жизнь.

Идём-бредём не плача, не скорбя,

Хулим святыни, бьём челом трактирам

И, потешаясь над гулящим миром,

Не видим в нём ни Бога, ни себя.

Лукавим, злодеяния вершим,

Но в оттепели краткой, не весенней,

Всё ж верим в небывалое цветенье

До чёрных дыр изношенной души.

– Станут рифмы ломаней и суше,

Как трава под тяжестью полчищ.

– Неужели я стану послушен,

Несмотря на инерцию волчью?..

– Станут песни правильней и строже,

Ни на парус, ни на винт не похожи.

– Неужели я буду сброшен,

Несмотря на хватку бульдожью?..

– Станут мысли уютней и слаще,

А бессмыслица – милей по обличью.

– Неужели я стану пропащим,

Несмотря на упрямость бычью?..

Сентябрь. Прозрений поздних мука.

Пруды завалены вчерашнею листвой.

Падение её – как похороны звука

Под музыки неслышимый настой.

Сентябрь. До боли думать ночью

О голосах разбредшихся друзей –

Им забываться суждено поздней,

А прежде – боль уколами отточья.

Сентябрь. С букетом из рябиновых кистей

Встречать под вечер не своих гостей,

А на рассвете слушать по привычке

Надежд с отчаяньем глухие переклички.

Скорей, скорей за счастием рысить,

Поговорить весомо и без вздора,

Но не хватает денег на такси

И не хватает слов для разговора.

К губительным соблазнам стать глухим!

Загладить швы душевного аборта!

Но не найдётся часа на стихи,

Хотя на пьянку времени до чёрта.

Проказой лжи давно поражены,

Худые души, как огарки тают,

И ласки не хватает для жены,

И силы на любовниц не хватает.

Везенья не хватает. Круглый год

Метель метёт, случайное сметая,

И не хватает даже нам того,

Чего полно, чего всегда хватает.

Такой беспечной вереницей лет

Между чужих имён судьба петляет,

Что понимаешь: в жизни смысла нет,

А чтоб найти его – таланта не хватает.

Всё кончится, и дней беспечных лёд

В чужом апреле медленно растает.

Покажется ничтожным недолёт,

Но долететь нам жизни не хватает.

Ты слишком хороша и высока,

А у меня с далёких детских лет

Тянуться вверх привычки нет –

Я на дожди меняю облака,

На полумрак и тень меняю свет,

На шутку – искренний ответ.

Я из земли не рвусь за облака,

Наоборот – я дождь пока…

Когда собрав сокровища земли,

В своём стремленье к Счастью неустанны,

Готовы плыть по свету Корабли –

Нас отыскать не могут капитаны.

Когда в любви друг другу дав обет,

И в чувствах став открытее и строже,

Проплыть готовы через белый свет –

Мы Корабля найти себе не можем.

Когда уже приказ к отплытью дан,

И Корабли стоят под парусами,

Куда везти – не знает Капитан,

Куда нам плыть – не ведаем мы сами…

С тобой мы одиноки оба:

Я от людей обычно затаён,

Но часто до душевного озноба

Я слышу одиночество твоё…

Вынырнешь из словарного омута, и откроется паче чаянья,

Что Слово – всего лишь пауза меж двух партитур молчания.

И музыка – не по клавишам пальцами простучали –

Просто Тишина опомнилась, остановилась и зазвучала

О том, что пусты все споры о вечном и о мгновенном,

Что Жизнь – только лишь передышка загнанной тьмы Вселенной.

Я в Город Королей теперь уж не уеду.

Из тёмного угла клокочет пламя зла.

Вот все мои друзья: случайные победы,

Каминные щипцы и мёртвая зола.

Как долог день, и ночь растянута так длинно,

И беспричинный хмель вчерашнего питья,

Как опоздавший гость гуляет по гостиной,

Лохматостью одежд цепляясь за меня.

Я каждый шаг его испуганно встречаю,

Молю простить, спасти космическую рать,

Далёкая звезда мне что-то отвечает,

Но через толщу тьмы её нельзя понять.

И я останусь здесь, я в Город не уеду.

Из тёмного угла клокочет пламя зла.

Вот все мои друзья: случайные победы,

Каминные щипцы и мёртвая зола.

День так бездарно начат,

Так жалко кончается год.

Птицы – поют или плачут?

Кто их сейчас разберёт…

Кто в хороводе света

Мне все назовёт цвета?

Радость рожденья это

Иль похорон суета?

Видно, ни то, ни другое,

Просто в расцвете сил

Я уж смертельно болен

Болью своей Руси.

Вот и я облагорожен

Хуже, чем обезображен,

И не вылезти из кожи,

И не крикнуть громко даже.

Что там клацкают с трибуны?

Что цепляют мне на лацкан?

Отпустите! Я – табунный,

Не могу я быть заласкан!

Не могу я быть спокоен

На антенне телебашни…

Я задуман был изгоем –

Это здесь я стал домашним.

Добрая, тебе не пел я песен

Голосом от юности пустым,

О себе – что я красив и весел,

Что красива и печальна – ты,

Что мы оба, в общем-то, похожи

Одинокостью своей на паруса:

Белый – я, беспечен и безбожен,

Алый – ты, божественно грустна.

Отболело ласковое имя

В устающей нежности моей.

Давние свиданья, а над ними –

То ли Дева, то ли Водолей.

Всё одно. Одни и те же звёзды

Грех желанья отпускают нам.

Не напрасно ли я нежность роздал

Отболевшим быстро именам?

…Любви минутное сиянье

Уж нас с тобой не ослепит:

Как я, ты сердце не неволь,

Услышь, как засыпает, спит,

От наших душ на расстоянье

Любви стихающая боль…

«…Питьё судьбы? И мне, и мне налей!»

Бог наливал, а сзади чёрт гундосил:

«Ты, брат, туда, где мех соболий носят,

А ты туда, где ловят соболей!..»

Кому-то нужен Бог,

Кому-то нужен Демон,

Сегодня – трубный вой,

А завтра – тишь листа.

Для каждого Вора

Нужна своя Кудема,

И грустная любовь

Для каждого Шута.

ИЗ-ЗА СТОЙКИ

…И детство кажется мне не моим,

А чьим-то,

И юность – не мечтанья в дым,

А просто причуда климата,

И первая страсть – не страсть,

Так, пацаньи домыслы,

И стихи о любви – рыболовная снасть,

А вдохновенье – промыслы.

Из детства, издалека,

Что мы знали о счастье?

А счастье это – попить пивка,

Леща разодрав на части.

Счастье – когда гостим

В детстве, памятью вымытом,

Хоть детство кажется мне не моим,

А чьим-то…

Как будто мир расколот на две части:

Одна цветёт, а мы в другой горим.

Мальчишками мы спорили о счастье,

А нынче лишь о водке говорим.

Мальчишками вынашивали планы

Объездить неизвестные края,

А нынче в планах водочные ванны

На занятый у кореша трояк.

И дети наши – как побеги в поле,

Счастливой жизни юные гонцы,

Читать-писать пускай их учат в школе,

А водку пить их выучат отцы.

Нам не сгореть в огне вселенской страсти,

И ласкам жён у нас цена – пятак

Когда Земля расколется на части –

Мы из обломков выстроим кабак!

День был похож на гнилую сливу,

Я – на голодного червяка.

Мне так хотелось глоточек пива,

Ну, полглотка, – но наверняка!

Вот, льётся, льётся! Колбаски дымные!

Креветки – выцветший транспорант.

Любовь к бармену… почти взаимная.

Ура! Да здравствуют все! Виват!

И думал думою хулиганскою,

Что, как из ржавых болот река,

Жизнь начинается с рязанского

Занюханного кабака.

Недаром в ней всё так гнило, криво,

Так редко прямо, наверняка,

Что хочешь только глоточек пива

Ты, так похожий на червяка…

Не согреет закатный жар!

Разноцветья многоголосица –

Ночи пьяные сторожа –

Кистенями бьют в переносицу.

Кровью залитые листы

На тетрадях роз и шиповника,

Мне бы ночи раздвинуть кусты,

Чтоб узнать, кто у ней в любовниках.

Пой, кацап! Захлебнись рекой,

Глотку до смерти изнасиловав!

Не за рабство пей, за рабов его,

За Петров-Иванов-Василиев…

Опротивел ночной хоровод,

До рассвета хмельные чудачества.

Жизнь – пускай. Но последний год

Дайте мне переделать начисто!

Реже сны, бессонницы – тесней,

Глубже реки карандашных строчек,

Чтобы не скулилось по весне

На благоухающие ночи,

Чтоб похмельем не задеть в себе

Мальчика с весёлыми веснушками,

Чтоб безмыслья роковой набег

Дух не раскрошил пивными кружками…

Нет «Столичной» водки, нет «Московской»,

В Волге рыбы нет, в горах – снегов,

Даже на родной бугор в Петровском

Больше не пускаю никого.

Нет надежды больше на фортуну,

Легче бросить жить, чем бросить пить.

Я так крепко рос, а ветер дунул –

И давай по кабакам носить!

Жаль, что годы не напоишь водкой,

Чтоб они ползли, как пьяный в рай,

Чтобы путь, скользкий и короткий,

Дольше шёл до мрачного бугра…

В этикетки от вин,

Как в осенние листья, зароюсь,

Без меня на восток

Поезда продолжают свой бег,

Всё пропьём-продадим,

И штаны, и билеты на поезд,

И как фигов листок

Лишь гитару оставим себе.

Мы не верим в чины -

Верим в песню и друга,

На цветенье тостов

Я молюсь за столом,

Обопьюсь белены,

Отыграю похмельную фугу

И на сорок листов

Сочиню посвящений потом.

Сущность глуби любой

Вдохновеньем промерьте,

До конца пусть бежит

Огонёк роковым фитилём,

Будем верить в любовь

За минуту до смерти,

И в загробную жизнь

Сразу посте неё.

С невидимою ношей на плече,

Я на конечной редкого трамвая

Смакую грязь, неведомо зачем,

Неведомо кому добра желая.

Бездомная цыганка на меня

Смотрела пусто из-под пёстрой шали,

И голуби, житьё своё кляня,

Замёрзшую блевотину клевали.

Этот час для песен и стихов,

Этот день для гулкого запоя,

Этот грешник умер от грехов,

Так, как лето умерло от зноя.

Я его живого не любил,

Я чернил его и делал хуже,

Я, быть может, сам его убил,

Так, как зиму убивает стужа

Рассуждайте хоть тысячу дней

О предательском смраде землян –

Земля – не только то, что в ней,

Что на ней – это тоже Земля.

И когда в царство тихих теней

Отойду – не жалейте меня:

Земля – не только, что на ней,

То, что в ней – это тоже Земля.

Ползу, как Сизиф, на гору,

Заумностью напичкан,

А жизнь летит, как за город

Шальная электричка,

А жизнь бежит туннелями,

Кроссвордами «вечёрок»

И шепчет из постели мне:

«Зачем тебе на гору?»

Вот и кончилось белое месиво.

Через красный рассвета плёс

Солнце жёлтые руки свесило

До смолистых моих волос.

Я до боли глаза зажмурил:

В белых веках – опять зима.

Мне ругать её хватит дури.

Дури хватит. Хватило б ума!..

Под вечер – шумные пирушки

В моё убожище спешат.

А утром – смятые подушки,

А утром – смятая душа,

Растаянье хмельного бога,

Раскаянье, стучанье в грудь…

А вечер – бденье у порога:

Ну что ж нейдут? Хоть кто-нибудь!..

ДЕДИНОВСКИЕ ЦЕРКВИ

Век не впрок. Судьба не в милость.

Путь давным-давно не прям.

Как душа изголосилась

По дединовским церквям!

Там, где божьи внуки ищут

Золотые купола,

Только окский ветер свищет,

Только черти место рыщут

Под недобрые дела.

На распутье – «рай» и «ад»

Не разберёшь, кто виноват,

А раз нет тех, кто виноват –

Ну, значит, мы.

Ведь приползёт какой слепой

Взглянуть на мир с их высоты –

А у дединовских церквей глаза пусты…

И вздохнёт, опившись брагой,

Некрещёный старикан:

«Эти церкви строят на год,

А ломают на века!..»

У земли на теле раны

Не рубцуются уже:

Души выгнали из храмов,

Душу вынули из храмов –

Храмы рухнули в душе.

Отыщи, попробуй, друг,

На сто приокских сёл вокруг

Такой предел, где слово Божие у дел…

Ведь прилетит какой святой

Поговорить издалека –

А у дединовских церквей нет языка…

ВЫСОЦКИЙ

Не придёт сюда сама

Тьма,

Хоть до косточек раздень

День,

Даже если тишина

Сна –

Я рукою по струне

Звень!

Я на краешке беды

Был,

Я под зависти капелл

Пел,

Я на драку тихий зал

Звал

И ни разу не просил

Сил.

И хотели, чтоб стих,

Псих,

И потели, чтоб я сдох,

Бог,

Но просили, чтоб я – цел –

Пел,

Но молили, чтоб я был –

Выл!

У врагов спасенье есть –

Месть,

У друзей на ноте «соль» –

Боль,

Что поделать, был хорош

Нож,

А в анналы от ножа –

Ржа…

Если песня вдруг сдалась –

Мразь,

Если зависть, а не злость –

Брось,

Если песня не для душ –

Чушь,

Если песню не поймёшь –

Ложь!

А меня нельзя понять

Вспять,

Я не веровал в интим –

грим,

В моих песнях мелодрам –

Грамм,

Да и в жизни всё содом –

Гром.

В набегающих летах

Прах

Непохожее питьё

Пьёт:

Вашу липкую, как слизь.

Жизнь,

Мою твёрдую, как твердь,

Смерть.

Не придёт сюда сама

Тьма,

Хоть до косточек раздень

День,

Даже если тишина

Сна,

Я рукою по струне –

Звень!..

Б. О.

За верность пройденных дорог

Никто не может поручиться,

Но если б прошлое меж строк

Читать с досадой я не мог –

Могла бы сказка получиться.

За дружбу тысячи тостов

Трясут эфир банкетных залов,

И будто крепче нет мостов.

Чем над рекой из громких слов –

Но это только показалось.

За светом – сумрачная мгла

Ползёт по мести и обидам,

Ах, если молодость могла

Скакать с копьём не до угла –

Не погибать бы атлантидам!

За призрак счастья голубой

Мы пьём вино нетерпеливо,

И в дверцу узкую гурьбой

С любой чумой, ценой любой

Спешим, не требуя долива.

За что ж так жалует судьба

Моё пустое поколенье?

Руке спокойной не до лба.

И даже дальняя пальба

Не пробуждает вдохновенья.

Износилась до дыр

Голубая мечта –

Из обжитых квартир

Нас не выдуть ветрам.

Бьются души бродяг

В коммунальных клетях,

В коммунальных мечтах –

Мерзлота, маета.

Мы на мыслях чужих,

Как на сваях дома,

В храмах душат святых,

В школах сводят с ума,

В драке метят под дых –

Благо, что темнота,

Даже песня не та,

Маета, мерзлота.

Гонка изо дня в день,

Жизнь быстра и пуста.

Бродит тёмная тень,

Руки выпростав,

Бродит мрачная тень,

Мажет мёдом уста,

У поэтов с листа

Маета, мерзлота.

…Я просился без слёз

(Не умею уже!):

«Передачу принёс,

Пропустите к душе!..»

Я по маршам бежал,

Я врывался… а там

Маета, мерзлота,

Мерзлота, маета…

ПЕСЕНКА ИЗ РЕПЕРТУАРА СМЕРТИ

…Занимаюсь я судьбой,

А не порчами,

Не подходит мне любой –

Я разборчива.

Вот не трону дураков,

Даром битые…

Мне вкусней спокон веков

Башковитые.

Скряги! Вы моей косе

Травка хилая,

Мне бы добрых, по росе…

Где вы, милые?

Ох, изжога у меня

От «заслуженных»,

У потухшего огня

Прудом-пруженных!

Мне б «народных» – тех гуртом,

Всей армадою…

Жаль, «народных» я потом

Лишь сама даю.

У меня иммунитет

К разной сволочи,

Мне б святого на обед

Нынче к полночи!

Эти тёплые – навоз,

Даже жалко их…

Мне б хотя бы одного,

Только жаркого!

Мне б хотя бы одного,

Только стойкого,

А не тех, кто в рай ногой

Вместе с койкою.

Посадила б на кол! Но -

Только честного.

Их, твердили, тут полно,

Да неизвестно – где?

Видно, славно раньше здесь

Поработала,

Что пошёл могучий лес

Всё болотами…

Подражание Ю. Левитанскому,

В ритме вальса, с подвывом

ДИАЛОГ У НОВОГОДНЕЙ…

– Ели?

– Давно уже не ели…

– Что тут собрались до света?

– Да просто стоят.

– Просто стоят, полагаете вы?

– Полагаю.

Я ведь давно к гастроному следы пролагаю,

Чудится ранней порою, что где-то едят.

– Что же стоять, коли пусто?

– Да сходим с ума.

– Сходим с ума, полагаете вы?

– Полагаю.

Красную книгу продуктов давно я читаю:

Всё в закрома, в закрома, в закрома, в закрома…

– Что же за всем этим будет?

– А будет, как встарь.

– Будет, как встарь, вы пугаете?

– Нет не пугаю,

Я уж второй натюрморт со стены доедаю,

Дети старинный с картинками гложут букварь.

– Чем же всё это окончится? Будет апрель?

– Будет апрель… а вот будем ли мы – не уверен.

Я же ведь слышал, как те, кому власть я доверил,

Старую песню под новую тянут свирель.

– Что же из этого следует?

– Чёрт их поймёт!..

Жрать тараканов, мышей, невзирая на лица…

– Вы полагаете, что им легко расплодиться?

– Я полагаю, пора доставать пулемёт

И прострочить!

– Прострочить? Да, пора уже шить,

Шить телогрейки, а может быть саваны даже…

– Так разрешите же в честь новогодней продажи

На руку номер, сударыня, вам наложить.

Месяц, смотрите! Как сыр… только фига внутри.

Очередь больше по кругу, по кругу, по кругу…

Дверь открывается! Дайте ж, сударыня, руку

С синей цифирью «три тысячи сто двадцать три»!

Пам-пам, па-ра-рам, па-ра-рам, па-ра-рам, по-ра,

Бам, бам, по парам, пора нам, баранам, по ранам!

Дверь открывается! Дайте ж, сударыня, руку

С синей цифирью «три тысячи сто двадцать три»!..

От уставов уставший,

Как от колкой, холодной тоски,

Я бы правильность нашу

Разорвал на куски.

Только в вечной погоне

До чинов и оков

Зачумлённые кони

Всё несут седоков.

Бросьте ж петь

Про святые дела.

Честь

Раньше плахой была,

А теперь, с мели стронут,

Оголтелый парад

Подставляет погоны

Под чужой звездопад.

Боже! Время, как ветер,

В пыль развеяло старый костёр,

Всё, что было на свете

Дворник-маятник стёр,

И, нахлынувшим жаром

Сентября не согрет,

На московских бульварах

Мне чудес уже нет.

Только звон

Запоздалых тостов.

Стон

Над рекою надежд разведённых мостов,

И забытые лица.

И в названьях провал,

Боже! Как часто снится

Мне Лефортовский вал!

Как смертельный осколок

Вид пустого стола,

Деловитостью скован,

Я забыл про дела.

На судьбе ожирелой

Средь ненужных вещей

Лишь одно ожерелье –

Из бессонных ночей.

Только стук

Злых настенных часов.

Друг,

Уходящий без слов

В темноту, в тишину

Позабытого дня,

За плохое вину

Навалив на меня…

Виски в седине,

А в гонке лет

По чьей-то вине

Везенья нет

И всё наобум, наоборот, всё наспех и насмех.

Клялись на века,

А всё – чепуха,

Опять в дураках,

Опять в женихах,

И ночи в грехах,

И мусор в стихах,

И пошлости в ласках.

Спокойствие – вздор,

Ведь с давних пор

Наждак из ссор

Мне нервы тёр,

И сам я, как вор,

Стоял на часах у чужой удачи.

Спокойствие – чушь.

Для драных душ,

Где замыслов глушь,

Где верность до стуж,

Где злости огонь,

Спокойствия бронь

Ничего не значит.

Ах, если б продлить

Везенья нить,

Ах, если б забыть,

Кем нужно быть,

Ах, если бы ночь

В стихи истолочь

И бросить на ветер,

Какой бы недуг

Сквозил из вьюг,

Как дорог бы стал

Ушедший друг,

Как дороги стали бы вдруг

Мне все люди на свете!

Но годы горят,

Как свечка в руке,

Хоть все говорят:

«Ол райт! О,кей!»

Хоть наподряд

Машино твердят

О правде и чести.

А я устаю,

Когда пою

Про правду свою,

Про честность свою,

О том, как горю

В бумажном бою

С надеждами вместе.

Когда ко мне, не прошены, не званы,

Приходят мысли мрачные и в ряд

Садятся на скрипучие диваны

И ржавыми пружинами скрипят,

То больно мне – но есть от боли средство

Рассеять мрачность, мысли не губя –

Я половину взял его у детства,

Другую половину – у тебя.

Жестоких войн кровавые забавы

Перечеркнут любовь и доброту,

И угольку давно горевшей славы

По вымершему полю разметут.

Из роковых огней всемирных бедствий

Надежда к жизни вынесет меня.

Я половину взял её у детства.

Другую половину – у тебя.

Когда вступлю в годов почтенных царство,

Увижу, как меж топких берегов

Течёт по мне мальчишество, пацанство,

И больше не пускает никого.

Вот всё моё нехитрое наследство –

Петь песни, грубо струны теребя.

Я половину взял его у детства,

Другую половину – у тебя.

БЕРЕГА

Берега, берега, берега,

Для чего вы бушующим рекам?

Может вы для реки, берега,

Как рожденье и смерть человеку?

Берега, берега, берега.

не завидуйте бешеной силе!

Вон как брошены к вашим ногам

Многоводные реки России!

И Россия сама, как поток,

В кабаках, обелисках и ризах:

Один берег высок, как чертог,

А другой – необъятен и низок.

Берега для любви. Много лет

Они ищут и души, и славу.

У любви одинаковых нет

Берегов, хоть все судьбы проплавай.

И ты знаешь, конечно, дружок,

Берегов её сладких капризы:

Что высок, как чертог, тот далёк,

А что жалок и низок – тот близок.

Берега не врагам. Берега

Лишь матросам надёжного струга,

И бросаются волны к ногам

Потому что им хочется друга.

Бьются в камни и гладят песок,

Ищут дружбы гордец и подлиза –

Бьются в тот, что высок, как чертог,

Гладят тот, что доступен и низок.

Берега, берега, берега!

Не привык я к ликующей тризне.

Мне не собственно жизнь дорога,

А лишь те, с кем проплавал по жизни.

Жаль, что больше проплавать не смог,

Ведь во мне только странника – призрак:

Один берег высок, как чертог,

А другой – непонятен и низок.

Жизнь – как речка, быстра и долга.

Годы лижут привычное ложе,

И у ней берега, берега

Друг на друга совсем не похожи.

И когда поседеет висок,

Моря рокот почудится близок,

Вспомнишь берег, который высок,

И забудешь про тот, что низок.

Берега, берега, берега…

ТИХИЕ САПКИ

«…Мы сапы. Мы самые тихие сапки.

Мы скромные стланики – ниже всех трав.

Мы выползли в люди, в картонные лапки

Бумажные душки безбольно собрав.

Зато нас не бьют по хребту,

И нами не травят пигмеев,

И мы не сгорим на лету,

Поскольку гореть не умеем.

Мы сапы, мы самые тихие сапки.

Наш стол под портретом, и мы – за столом.

Мы в чистых перчатках храним свои лапки

И к сроку квартальный отчёт подаём.

Зато нас не бьют по хребту,

Не мучат презренья почётом.

Что делать кротам на свету?

Светло, да ещё – горячо там…

Мы самые тихие сапки. Мы сапы.

Нас в тысячах комнат не отыскать,

В блестящих калошах храним свои лапы –

За нами не надо полов протирать.

Зато нас не бьют по хребту,

И нами не травят пигмеев,

И мы не сгорим на лету,

Поскольку летать не умеем…»

Ты спаси меня, спаси,

Погаси старенья пламя,

Выстрой Спас-на-ереси

С вороными куполами.

То не омут глубяной –

Это храм вниз головой.

Ты спаси меня, спаси!

Заговором, силой ратной,

Упаси и упроси,

Вороти меня обратно!

То не небо вверх ногами –

Это ангелы с рогами.

Ты спаси меня, спаси,

Дотяни до Воскресенья,

По крови Руси рыси

До спасенья, до спасенья.

Ты спаси меня, спаси,

Умоли и упроси!

…Нас поздно хватятся

Слова хорошие.

Земля укатится

В дымы горошиной

Исчезнет в мареве,

А как не хочется

В белковом вареве

Остаться отчеством,

Остаться плесенью

Гранитов тёсаных…

А кто-то с песнями

Гуляет плёсами,

А кто-то парусом

За ветром гонится –

В грядущих зарослях

Ничто не вспомнится.

Но лишь не вздохами

Над строчкой писаной,

Пусть мошкой-крохою

Над почкой тисовой,

Пусть дым рассеется,

И там, за пологом,

Любым растеньицем

Поднять бы голову.

Пускай без милостей

Генеалогии,

Но только б вылезти

Из геологии!

В асфальт не стукнуться,

С огнём не встретиться,

Листком аукнуться,

Цветком ответиться,

Пыльцой развеяться

Речными поймами –

Как не надеяться,

Что будем пойманы?!

Пусть перескажется,

Пусть хоть подопытным!

Вот только б саженцем

Не быть растоптанным,

Вот только б семечком

Не быть проглоченным,

Не сунуть темечко

Косе отточенной,

Сплестись с похожими

Руками нежными –

Ночь толстокожую

Тогда прорежем мы.

Асфальт вскоробится

От наших плечиков.

Земля воротится –

Ей делать нечего…

Из книги

«Этот век нам только снился»

А на кухне у поэта сто гостей.

То молчат, а то все сто наперебой.

Тот гитару взял, а этот снёс крестей,

Повезло, что он играет не с тобой

А на кухне у поэта сто друзей,

Сто тостов – лихой гранёный бенефис,

Сто раскатов в теснокухонной грозе,

Сто рассказов, сто походов на карниз.

А на кухне у поэта сто врагов,

Черновик, что ёж, в занозах запятых.

Чуть замри – и изо всех углов

Захихикают хитиновые рты.

А на кухне у поэта круглый год

По горшкам с дерьмом рассажены стихи.

Хорошо в дерьме разумное растёт,

И у доброго побеги неплохи.

А на кухне у поэта из окна —

В небоскрёбе боковой полуподвал —

Площадь Красная немножечко видна,

Долька неба и помоечный завал.

А на кухне у поэта сизый чад,

Ведьмы носятся на мётлах папирос,

Рожки крученые в зеркале торчат

Так, что в зеркале под кожею – мороз.

А на кухне у поэта бел огонь

Выгрызает красный мак из синих льдин.

А на кухне у поэта – никого.

Он на кухне целых сорок лет один.

Камышами рек

Кровяных шурша,

В закудыкин век

Заплывёт душа,

В запредельный миг,

В запотомный плёс,

Ни имён моих,

Ни моих волос,

Ни в расцветке глаз,

Ни в раскрое лба

В сумасшедший раз

Не узнать себя.

Эта синь в руке

В небеса – жур-ша!

По строке-реке

Всё плывёт душа…

Я сам себе не ровен – хоть похож.

Когда узнать захочешь – узнаёшь,

Как ловко в Бога спрятался подлец.

Я сам себе не ровен.

Не водолей, не овен.

Я – близнец.

С каждой песней нудней и тоскливей,

Что за пенье под клёкот команд?

Думал, буду, как утренний ливень,

Только стал, как вечерний туман.

Замутился над брошенным полем,

И с рябого его лица

Эту песню я выпел запоем,

Словно жизнь перешёл до конца.

Владелец звёзд больших и эполет

Спросил: "А сколько этой песне лет?"

Как объяснить запевшему генлею,

Что песня срока не имеет?

Она имеет жизни некий срок.

Но это – разное.

Да взять ли ему в толк?..

Я не пишу стихов длинней семи.

Восьмого не найдёте чуда света.

Ответ – за семь. Залезешь до восьми -

Потребует Всевышний два ответа.

Стихи, как молитвы, должны быть похожи,

Стихи, как молитвы, должны быть о том же.

Совсем несерьёзны. Вообще – несуразны.

Но только – о том же, о том же. О разном.

Октябрь стекал – куда? Хотя б река

Тогда застыла поскорей, потвёрже,

Чтоб в омутах не сгинула строка:

"Октябрь истекал погибельно-восторжен".

Был груб красой косой его эскиз.

Идти! А я завяз в опавших думах.

От правки почерневшие листки

Гнал ветер стервенело и угрюмо.

Тот – прятался за чёрный воротник.

Тот – примерял жабо. Тот – шею.

Тот – песню перековывал на крик,

Орал про меч двусмертного Кащея.

А я всё ударялся в грязь лицом,

Валился в колею, живым колея,

Я был гонцом, я был пути концом,

Не возвратившейся кометою Галлея.

Октябрь… ох, тебя б в тиски!

Содрать драчнёй угрюмую личину!

Да поздно: почернелые листки -

Мой реквием – лежат на пианино.

Двурукая моя душа:

Одною крошит лёд,

Другой сгребает жар.

Она – паук.

Она – гарпия,

Затем, чтоб докторам околовсяческих наук

Не показалась смертью энтропия.

Законов нет,

Есть неуменье слов

Прорезаться в забожье зазаконье.

Спермодинамика живых костров

От неуменья слов – в загоне.

Да, мы – ловцы,

Но более – улов.

Мы и письмо,

Но – и сургуч конверта.

А смерть жива от неуменья слов

Поведать повелительно о смерти…

Как иные, признаваясь

В прегрешеньях зова всуе,

Как иные, приземляясь

Привиденьями за край,

Я спасаюсь, приблокнотясь,

Я рисую

На банкнотах,

Что из листиков блокнотных,

Лики Бога,

Чтоб хватило на билетик -

Дорога туда дорога! -

На один билетик в рай.

Всё бывает, всё бывает -

В песне не солгать!

Но бывает – песни забывают

Новые слагать.

Всё бывает, всё на свете.

Буря без следа.

А бывает – самый тихий ветер

Рушит города.

Всё бывает, всё – ей-богу!

Гром с пустых небес.

А бывает – не найти дорогу

К самому себе…

– Откройте мне примету, по какой

В цветном развале этом

Сумел бы я не прозевать

Рождение Поэта.

– Не прозеваете, родной!

Поэт – на мне проверьте -

В стране великопречудной

Рождается со смертью…

Главные нытики – пришлые орды.

Всё не так: давка, лавки в грязи…

Души их, опылённые городом,

Облетают без завязи.

Человекозвучащиегордо,

На Спасский фонарь слетевшееся поэтьё,

Я и сам невесёлая морда,

Но ненавижу ваше нытьё!

Своего нытья вы только и стоите,

Но, как за самый поэтский грех,

Не люблю вас за то, что ноете,

Когда шапки бросаете вверх.

Важна не школа, а душа.

Не карандаш, а то, невидимое глазом,

Что с угольных темниц карандаша

На волю прорывается алмазом.

Я долгожитель.

Потому что время у меня – своё.

Всерьёз.

Я выращиваю его

В кефирном пакете,

Удобряю навозом проз,

Поливаю стихами

Под обычный мусорный ветер.

Я больножаден.

Потому что жадность у меня – своя.

Она, как боль,

Не бывает чужая,

Особенно, когда чужая

Боль.

Я многоженец.

Правда, жёны мои все – чужие…

Вот блажь: за два стихотворенья

Отдать два года коромысл:

Не та мечта, тропа не та,

Не тот фасон на хмель и мысль,

В пустое

Дня пустое рвенье,

Пустое ночепровожденье…

Пустое ли?

Пуста ли наша пустота?

Как знать…

А может быть – отдать?..

Со словами так бывает –

Хоть кричи их, хоть пиши -

Понапрасну заплетают

Тонну в тощий колос лжи.

И бывает – залпы тают,

Пустоухих оглушив.

А простая запятая

Зал питает – не дыши…

Вы мне не верьте – вчера была поза.

Поза – вчера,

А вот позавчера

Я был настоящий.

На слове стоящий,

Как сильная проза,

Кормящая ящик,

Долгий и тёмный,

Что ночь без наркоза -

Позавчера.

А вчера была поза.

Сочиняем в стол

Будем сочинять в стол,

И слышать из стола стон.

Р. Рождественский

Сочиняем в стол,