Текст книги "Лангоя"

Автор книги: Владимир Новицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

***********Лонгоя************

   ЛОНГОЯ.

  Случается же в жизни так! Живет себе человек на белом свете спокойно. Работает. Детей растит. От жизни много не требует. О дальних дорогах, опоясывающих земной шар, не мечтает.

  Воскресенья проводит у телевизора в кругу семьи. Отпуск – с удочками на озере.

   Но однажды вдруг.... Все в этом мире случается однажды вдруг.

   В общем, проснувшись однажды утром, заметил я, что в этом спокойном, окружавшем меня, привычном мире что – то не так. Не хватает чего – то очень важного , главного . Не помогают ни выкуренная сигарета, ни утренняя прохлада . Необъяснимое чувство растет , ширится , заполняет неприятным , тревожащим холодком грудь.

   Я обвожу глазами комнату надеясь найти то, что не дает мне покоя. Но ничего не нахожу. Все на своих местах. Ничего не убыло. Ничего не прибыло. Вокруг меня давно отлаженный устоявшийся быт. И все – таки. ... Совсем неожиданно на глаза попадается старый альбом для фотографий. Еще не осознав, что альбом и есть то, что нужно мне на данный момент , я делаю к шкафу шаг .

   Через несколько минут я сижу у стола и осторожно, не желая нарушить утренний сон моей семьи , перелистываю, пожелтевшие странницы. Со старых, потемневших от времени фотографий смотрят на меня мои бабушки и дедушки. Смотрят их друзья и знакомые. Смотрят те, кому я обязан тем, что живу на этом свете.

   На одном из снимков – девочка лет семи – восьми исподлобья смотрит прямо в объектив фотоаппарата. Ждет, наверное, обещанную фотографом птичку.

  Пройдет еще лет пятнадцать – двадцать и эта девочка, настороженно, смотрящая в объектив фотоаппарата станет, моей мамой. Вот она, с застенчивой улыбкой смотрит на меня со следующего снимка. А рядом с ней – мой отец. Правда, тогда он еще не был моим отцом, а был только женихом моей мамы, и сфотографировал их деревенский фотограф в день свадьбы.

   И еще несколько фотографий. Незнакомые, бородатые люди пристально смотрят на меня из своего, неведомого нам живым мира, словно хотят поведать мне что – то свое, сокровенное, известное только им. Но, увы. Нас разделяет время. И мне ни когда не услышать их голосов. Вот еще одна фотография мамы. На руках у неё завернутый в пеленки мой брат. Рядом с мамой, прижавшись к её боку, стоит девочка лет трех – четырех. Одной ручкой она держится крепко за мамину юбку, другую спрятала за спину.

   Это моя сестра. Встретиться, мне с ними было не суждено. Меж нами черной непреодолимой бездной лег страшный тридцать четвертый год. Именно в тридцать четвертом году в Лонгою , деревню, где жили мои прадеды и деды и где начали свою жизнь мои родители прикатилось не понятное . пугающее своей новизной слово ' коллективизация ' Прикатилось оно со стороны железной дороги вместе с шумом проносящихся мимо поездов . Прокатилось по притихшей деревенской улице до сельсовета и , распавшись на множество мелких, остроганных осколков разлетелось по дворам , подхваченное бойкими бабьими языками.

   – Как бы паря худо, не случилось. Как бы ни случилось чего.

  Зашелестел над сжавшимися от испуга серыми крестьянскими избами тревожный шепоток.

  – Под одно одеяло сгонят всех, говорят! Вместят с бабами и ребятенками .

  – Не, баб – тех отдельно содержать будут. Общие они вроде теперь станут . К какой хочешь , к ,той и привались.

  -Это как же , к какой хош? А к своей– то кто ?

  А и нету теперь своих . Понятно? Нету . Для всех они служить будут. Потому как коллективизация, стало быть , пра слово! И знаца коллективное все. И бабы и лошади и другая какая скотинка . Все , все. Пролетария мы стали совсем. Пра .

  На следующее утро , горластый уполномоченный объявил о коллективизации с высокого крыльца сельсовета. Стояли молча мужики , перекатывая во рту незнакомое , царапающее язык слово. -Гля ко , паря , коллективизация , стало быть . Как бы худа не было , пра слово . А вот ежели не пойти в эту коллективизацию – то? Што тогда, а ?

   Но уполномоченный , яростно взмахнув рукой, предупредил сомневающихся : – Хто не согласен по собственному желанию линию коммунистической партии исполнить , с теми мы по другому говорить станем!

   Шарахнулось , по деревне еще одно слово, ранее не слыханное – ' Колхоз '

  -Как жить – то теперь станем ? – Крутили головами мужики.

  -Хозяйство в колхоз а самим – то куды ?

   Мудрено все больно , не привычно.

   А можа забудется всё ? Можа Обойдется ?

  Нет, не забылось. Не обошлось. Перевернуло весь мир. Тяжелым гнетом прокатилось по крестьянским избам ломая и круша то , что создавалось веками . В числе многих захватило и мою семью. Безжалостно вырвало из родной земли. Закружило , завертело и швырнуло через всю Россию . В далекую , холодную , неведомую Сибирь , убив при этом сначала моих сестру и брата , а вскоре после моего рождения и отца.

   Мать моя дожила до старости и умерла в возрасте шестидесяти семи лет. Умерла легко. Не мучилась. Попрощалась со мной, с внуками, с женой моей. – Вот и все, прощайте,– сказала она шепотом. – С миром оставайтесь. А я ухожу. Ждут они меня там , в Лонгое нашей ждут. Вижу я их всех . Всех вижу. Встречают меня. .

   Больше я её голоса не слышал. Вскоре рука её, которую я держал в своей, начала холодеть . Мама умерла , оставив в память о себе два десятка фотографий да рассказы о чудной стране Лонгое вскормившей моих пращуров , дедов и её , мою маму и моего отца.

  Именно такой , теплой, ласковой, цветущей – вставала она перед моими глазами

  в холодные зимние ночи, загадочная Лонгоя. земля, которая должна была стать моей родиной. Земля , о которой так тосковала моя мама .

   Задумавшись , я и не заметил как проснулась вся моя семья и только голос жены позвавшей меня завтракать вывел меня из раздумий.

   За суетой дня забылось все, ушло в глубину подсознания. Но вечером , когда в доме установилась относительная , тишина нарушаемая лишь дыханием спящих , пришло вновь . Тупо толкнулось в сердце отгоняя сон. Я еще несколько минут боролся с накатывающей на меня волной воспоминаний но в конце концов не выдержал и отдался её воле . И она , бережно приняв меня , вынесла на , поросший вечно зелёными кедрами , высокий , песчаный берег могучей сибирской реки Обь.

   С этого берега и началось моё путешествие по жизни а деревушке, состоящей из нескольких десятков изб испуганной стайкой жавшихся к берегу , суждено было стать моей родиной .

   Из раннего детства мне больше всего запомнился страх перед волками . Стоило только вечернему сумраку сгустится в избе , как их серые тени окружали меня , сверкая кровожадными глазами и скаля свои клыкастые пасти. В поисках спасения я натягивал на голову затертое до блеска, с торчащей из дыр серой ватой, старое одеяло и тихонько плакал от страха. А рожденные моим воображением кровожадные хищники стояли у моей кровати , высунув свои длинные , кроваво– красные языки , и ждали ...

   Порой мне казалось, что я слышу их злобное урчание, и тогда я еще сильней сжимался под своим старым одеялом, до боли зажмурив глаза.

  Почему – то приходили только волки. Не коварные росомахи , не медведи а только волки . По видимому , здесь свою роль играли рассказы возчиков , ходивших с рыбными обозами в далекую Тюмень и часто подвергавшихся разбойным нападениям серых хищников.

   Утром, как только тусклый зимний рассвет нехотя заползал в выстывшую за ночь избу и терзавшие меня ночные страхи уходили, я выползал из своей норы и шлепая по холодному полу босыми ногами направлялся к окну. У окна стояло грубое, сколоченное гвоздями, старое, скрипучее кресло, на котором я и проводил обычно короткие, зимние дни. Дыханием своим, протаяв в обметавшем оконное стекло слое льда, маленький кружек я припадал к нему и с жадностью смотрел на сверкающий под яркими холодными лучами зимнего солнца заснеженный мир.

   Раз в день дверь избы со скрипом распахивалась и в избу, окутанная клубами морозного пара, входила тетка Павлишка. Кряхтя и отдуваясь , она , не глядя на меня , словно меня и не было тут , подходила к столу , одиноко стоящему у обшарпанной , с сохранившимися следами извести стены , и ставила на него жестяную кружку до половины наполненную молоком и две а иногда и три холодные, сваренные в мундире картофелины с ломтем ржаного , посыпанного крупной солью хлеба . – Вот , жри давай ,– ворчала она по – прежнему не глядя на меня , – А то околеешь тут ишо , не дай Осподи . Матерь – то изведется совсем. Тобой и живет толь...– Наградив меня суровым взглядом, Павлишка приносила с улицы охапку промороженных поленьев и затапливала стоящую посредине избы печь. Пока она кряхтя и ругаясь двигалась по избе шаркая по полу своими разношенными валенками, я неподвижно сидел в своем кресле и изо всех сил старался не отрывать взгляд от пола . – Ишь ты , молчун , – кряхтела старуха ,– болезный однако . До весны видать не дотянет... – Она быстро , словно отмахиваясь от сказанного , крестилась и сердито сплюнув на пол отворачивалась от меня

  Я не любил тетку Павлишку. Не любил и её скрипучий голос . Взгляд из – под всегда нахмуренных бровей. Не любил и боялся. И по этому вздыхал облегченно , когда , истопив печь и закрыв вьюшку , Павлишка , окинув меня на прощание суровым своим взглядом исчезала за дверью.

   Вот и сейчас, закрыв вьюшку и строго взглянув на меня, Павлишка направилась к двери. Я еще несколько минут сижу неподвижно. прислушиваясь к затихающему скрипу снега под её шагами, и только когда они затихают совсем, спрыгиваю с кресла и бегу к столу. Вытряхнув из кружки последние капли молока Я вновь забираюсь в свое кресло и смотрю в протаянный во льду кружок , утоляя голод холодной картошкой

   Зимний день короток. Я не успеваю насладиться покоем , приходящим ко мне с рассветом , как вновь наступает вечер и вместе с вползающим через окно в избу сумраком проскальзывают бесшумно и тени моих ночных страхов . Я знаю : пока не наступит темнота , тени будут прятаться по углам и ждать своего часа , но тем не менее я заблаговременно покидаю свой пост у окна и ныряю под своё спасительное одеяло. Теперь им меня не достать , но мне от этого не легче. Мне все равно очень, очень страшно.

   Но тут , до моего обостренного страхом слуха , доносится скрип промороженного снега под полозьями множества саней . Боясь ошибиться , я еще некоторое время продолжаю лежать под своим одеялом настороженно прислушиваясь к доносящимся до меня с улицы звукам и дрожу от охватившей меня радости и нетерпения . Уже совсем явственно доносится до меня приглушенное ржание лошадей , фырканье , сиплые от усталости и холода голоса возчиков . Сомнений больше нет! Это идет обоз! Я сбрасываю с себя одеяло и забыв о терзающих меня страхах и волках, бегу к окну. Из под ног шарахаются их темные тени . Они еще пытаются удержать меня в своей власти , но мне уже не до них. Страха уже нет. По дороге идет обоз. Это значит – пришел конец моему одиночеству и моим ночным страхам . Это значит , что вернулась моя мама.

   – Мама! – кричу я, залезая на свое пронзительно скрипящее кресло. – Мама! Мама! – Конечно, мама не услышит меня. Но мне очень хочется , что бы она быстрей пришла домой . Я очень долго оставался один. Я очень, очень сильно соскучился по ней. Мороз уже успел затянуть тонкой корочкой льда протаянный мной кружок . Ломая ногти я обдираю его и приникнув к окну , успеваю заметить несколько мелькнувших мимо окна бесформенных теней. Но я не боюсь их. Я знаю, это лошади. Я даже слышу, как жалобно взвизгивает снег под их тяжелыми копытами. Может , именно в этих санях и проехала моя мама ?

   Сжавшись в комок, я сижу на своем кресле и жду. Я знаю , мама придет . Обязательно придет. Вот заскрипел под чьими – то шагами снег. Вскрикнуло тревожно крыльцо . И... Мама стояла у дверей тяжело дыша . Так дышит только смертельно уставший человек . Правда , тогда я этого еще не знал. Зажмурив крепко глаза и затаив дыхание, я ждал своей минуты. Я так долго её ждал.!

   Мама делает несколько шагов по избе. В её руке шуршат спички. Вспыхивает слабый огонек. Мама зажгла висевшую на стене лампу и по избе разливается чудный желто – розовый свет. Я приоткрываю глаза и вижу маму. Она кажется мне удивительно большой в своих грубых ватных штанах, в ватной стёганой фуфайке. Платок она уже сняла и держала в руке. Её глаза с тревогой смотрят на кровать.

   – Мама! – вскрикиваю я шёпотом – Мама! Мама!– Но голоса нет. Колючий спазм сжимает горло. Наконец мама увидела меня, наши глаза встречаются.

  Фуфайка и руки мамы обжигают холодом мое тело. Но я не замечаю этого . Обхватив руками шею мамы , я прижимаюсь к ней . Заглядываю в её глаза, глажу её волосы . Мама , Мамочка ... Я счастлив : Приехала моя мама. Мой самый родной, мой самый любимый человек. Кончились мои одинокие, полные страха ночи. С мамой я ни чего не боюсь.

   А мама почему – то плачет. Я вижу, как по её лицу струятся, оставляя влажные следы, слезы. Мне очень жаль её.

   -Ну не плач мамочка. Ну пожалуйста не плач . Тетка Павлишка говорит , что я еще до весны дотяну – перевираю слова суровой Павлишки , надеясь , что мама , услышав их , обязательно успокоится . Но мама почему – то продолжает плакать. Слезы все также текут по её щекам. – Правильно говорит твоя тетка Павлишка , сынок ,– шепчет наконец мама вытирая слезы концами своего платка. – Ты долго будешь жить.-

  -Долго, долго,– повторяю я за ней. – И ты тоже будешь жить долго? Да?– жить долго без мамы я не хотел.

  И я тоже, тоже с тобой буду жить долго почему – то шепчет мама, прижавшись к моему уху губами. – Я тоже с тобой долго буду жить.

   Мы вновь затопили печку и долго сидели рядом , прижавшись друг к другу и смотрели как мечутся за чугунной дверцей яркие, веселые языки пламени . Как это здорово сидеть рядом с мамой и ощущать прикосновения ей теплых и таких ласковых рук.

   Мама, а волков ты не видела?– спрашиваю я с трепетом. – Настоящих волков .

  – Нет, сынок, не видела, ответила мама – Обошлось на этот раз

  – А я видел,– вдруг неожиданно для себя говорю я. Я видел их! Они каждую ночь приходят ко мне. Я вдруг замечаю как испуганно вздрагивает мама и ловлю на себе её тревожный взгляд . -Приходят ночью ?– спрашивает она с тревогой в голосе.

  – Ты их не боишься, сынок?

   -Нет, не боюсь – храбро вру я.

  -Я их совсем не боюсь! Вот совсем не сколечко!

  – Правильно, сынок,– говорит мама почему – то грустно.

  – Правильно. Ты их не бойся. У твоих волков еще не выросли зубы.– Голос её тих, с такой легкой приятной хрипотцой, а лицо грустное, грустное.

   От ведра с водой, стоящего на покрасневшей от жара плите, начинает подниматься пар. Мама моется, склонившись над тазом, а я лью из кружки на её согнутую спину теплую воду. Я моюсь после мамы. Вернее, я просто стою в тазу, а мама льёт мне на голову воду. Теплые, ласковые струйки бегут по плечам, спине, ногам щекоча и лаская кожу. Мне очень хорошо и я смеюсь громко – громко. Глядя на меня , смеётся и мама. И лицо её совсем уже не грустное.

   И вот, наконец, переделав еще кучу разных дел, мы ложимся спать и постель мне уже не кажется такой ледяной , а ночь такой темной и страшной. Прижавшись к маме, я тут же засыпаю крепким и спокойным сном.

   Мы вместе спим. Вместе ходим на Обь по воду . Варим из привезенных мамой налимов, которых я принял в начале за поленья, вкусную уху. Много лет прошло с той поры, а вкус и чудный аромат той, маминой ухи я помню до сих пор.

  -Ишь ты, прямо ожил мальчонка – то,– пробурчала тетка Павлишка окинув меня своим суровым, неприветливым взглядом . – Прям аж светится весь.-

  – Ничего,– почему – то шепотом отвечала ей мама, прижимая меня к груди.

  -Он выживет. Один он у меня остался. Никого больше на всем белом свете. – и с мольбой смотрела на Павлишку , как будь -то от нее зависело, придется мне жить в этом мире или нет.

   Счастье мое продолжалось не долго. Через неделю в нашу избу ввалился конюх, Пименыч , как звали его возчики, и роняя на пол искры от источающей махорочный дым огромной самокрутки объявил, что отдых закончился. Лошади отдохнули . Ящики с рыбой загружены в сани и по сему , пора в дорогу . Я стоял прижавшись к стене спиной и из подлобья смотрел на ненавистного мне конюха. Мне было, за что его ненавидеть. Ведь он пришел за моей мамой . и я опять надолго оставался один на один со своими страхами , волками , суровой Павлишкой .

   – Ишь ты, смотрит то как, – пробурчал конюх, заметив мой взгляд.

  – Словно волчонок дикий, пра слово. Того и гляди кинется.

  -Да это он так. Просто он один остается. Поспешила мама заступиться за меня, прикрывая меня собой от колючего взгляда конюха.

  – Маленький он еще совсем. Страшно одному -то .

   Одному то, оно конечно... , не сладко, оно ... Понятно в общем. Дело такое . Но я здесь не причем . И на до мной начальство имеется. Так – то вот,– и выпустив на прощание целое облако едкого махорочного дыма, конюх исчез за дверью.

   Все время , пока мама одевалась, я молча стоял у стены и изо всех сил стиснув зубы сдерживал рвущиеся из глаз слезы. Плакать , провожая маму в дорогу , было нельзя . Мама может не вернуться. Так сказала мне тетка Павлишка. А если мама не вернется, то и она меня больше кормить не будет , и я просто сдохну один , так -как никому , кроме своей мамы , я не нужен . Слезы горячим потоком хлынут из моих глаз после того , как моя мама , торопливо поцеловав меня в лоб и перекрестив уйдет и я надолго останусь один .

   Вернулась мама через две недели. – Заболела я, сынок,– прошептала она хрипло с трудом перешагнув порог . По красному от жара лицу стекали крупные капли пота . В груди что – то клокотало и хрипело . Мама почти не могла говорить . Сильные приступы кашля буквально душили её не давая дышать . Она часто теряла сознание и тогда я плакал прижимаясь к ней и умалял не умирать первой.

  -Пусть сначала умру я, а уж после и ты,– просил я её. Устав плакать , я подолгу лежал молча рядом с мамой ожидая , когда за мной придет смерть... Она мне казалась похожей на суровую тетку Павлишку , по прежнему навещавшую нас каждый день .

   Только через много – много лет я смогу оценить все то, что сделала для нас с мамой эта суровая с виду, но добрая и душевная женщина в то трудное и страшно тяжелое для нас время. Увы , прозрение придет ко мне слишком поздно . Павлишки уже не будет на этом свете , и мой долг перед ней , мой человеческий долг, останется не оплаченным .

   Болела мама весь остаток зимы и только весной, когда теплые солнечные лучи растопили сверкающие сугробы снега и согрели объятую холодом землю , мама в первый раз смогла выйти на улицу.

   У крыльца, не поделив что – то, шумно ссорились воробьи. С Оби доносились пронзительные крики чаек . По реке плыли , весело кружась, белые льдины

   – Вот и пережили мы с тобой зиму сынок,– прошептала мама, обняв меня за плечи, – права была твоя тетка Павлишка...

   После мы пошли на кладбище. Там, под поющими на вольном ветру высокими кедрами, спали вечным сном мой отец и рядом с ним мои старшие брат и сестра не нашедшие в себе сил пережить всех выпавших на их долю испытаний и лишений. Один большой могильный холм и рядом два маленьких холмика . Вся наша не большая семья .

  – В чужую землю легли, – тихо шептала мама, лаская руками близкие её сердцу могилы. Не уютно вам тут, среди чужих .– Я слушал слабый мамин голос и слезы наворачивались на моих глазах. И вскоре я непременно бы заплакал от жалости к умершим моим родственникам, но в это время с голубого , по весеннему, высокого неба , донесся ликующий лебединый крик. Большие белые птицы, плавно снижаясь, уходили за реку.

   – Прилетели , родимые , – тихо сказала мама, провожая глазами лебединый клин . На родину свою вернулись .

  – А мы, мама, мы вернемся когда – ни будь на свою родину? – спросил я.

  -Мы? – ответила мама грустно взглянув на меня . – Мы ,наверное , не вернемся. Как их тут оставишь , одних . Не уютно им тут будет одним , в чужом – то краю .

   Мама говорила о дорогих ей могилах так, как будь – то не сырые , не ровные холмики были перед ней, а живые люди. _ Вот может ты ,– продолжила она помолчав. – может ты сможешь, когда вырастешь . Съездишь да поклонишься в пояс земле родной от нашего с отцом имени . Поклонишься , да прощения попросишь . Не наша в том вина , что покинули мы её , земелюшку нашу. Не по своей воле ушли ...

   Много лет прошло с той поры , как мама , обращаясь ко мне , произнесла эти слова на берегу сибирской реки лаская руками близкие ей могилы . Я вырос , и волосы мои густо посеребрила седина . Умерла мама ,а слова остались. Долгие годы носились они в пространстве , наконец , нашли того , кому предназначались . Испуганной стайкой шмыгнули они в комнату и затрепетали , защебетали своими крохотными крылышками тревожа и отгоняя покой .

   -Все , поеду !– решаю я. – Нынче же и поеду . Отыщу Лонгою , родину моих несчастных родителей . Поклонюсь земле вскормившей их как завещала , перед тем как уйти в мир иной моя мама.

   И вот я в пути . Осталась позади Тюмень с её нудной , вокзальной толчеёй , руганью у касс с равнодушными от усталости кассиршами . Мирно стучат под полом колеса и вагон , в котором еду я , в составе таких же зеленых , одинаковых вагонов мчится по стальным нитям – рельсам в сторону Москвы. Загадочная , ласкающая мое воображение Лонгоя приближалась .

   Я не баловал себя путешествиями , и по этому , весь первый день провел у окна. Внизу , сгрудившись у столика , пили пиво едущие в отпуск северяне – трассовики , А я , провожая глазами мелькающие за окном полустанки и станции , не большие деревеньки , села , и города с удивлением и удовольствием открывал для себя мир

  Ночь нагнала поезд 'Тюмень – Москва ' в предгорьях седого Урала . Дорога убаюкивала , обволакивала веки ласковой пеленой сна. Все глуше и глуше стучали колеса на стыках рельсов, и вскоре я перестал различать совсем их монотонную песню. Поезд словно оторвался от них и мягко , по воздуху помчался туда , где ждала меня встреча с загадочной страной Лонгоей.

   Проснулся я рано. Поезд мчал меня по , освещенной косыми лучами утреннего солнца , древней русской земле . ' Может быть именно этой дорогой везли под конвоем в далекую Сибирь моих несчастных родителей ? – мелькнула в голове неожиданная мысль . – Может быть , может быть , может быть , – тороплива простучали под полом колеса и солнечное утро сразу нахмурилось .

   Осторожно , боясь нарушить сон своих соседей по купе , я спустился вниз и вышел в коридор. Когда я вернулся , попутчики мои уже проснулись и сидели вокруг столика , чуть смущенные и припухшие от сна и выпитого вечером пива.

   – Вы уж нас простите , – обратился ко мне самый старший из них , примерно моих лет мужчина. – Мы тут вчера пошумели малость . Сами понимаете , на трассе ни -ни . Строго у нас с этим . А тут , вахта закончилась . Ну и , как говорится , сам Бог велел.

   – Ни чего страшного . Вы мне совсем не мешали, – поспешил я успокоить смущенных ребят.

   -Я прекрасно выспался.

  – А может и вы с нами. -предложили мне мои спутники ,-

  Посидим , о жизни поговорим. И пива еще достаточно . На всех хватит.

  – Нет , нет , спасибо – поспешил отказаться я от приглашения ,– я не пью пива . Не люблю . Пиво я действительно не любил , как , впрочем , и все остальное , что хоть как-то было связано с алкоголем.

  – Ну , как говорится , было бы приглашение,– развел руками попутчик .

   Едва не пронесло меня течение мимо человека знающего где искать мою Лонгою . Но судьба была милостьлива ко мне и на этот раз.

  – Лонгоя !?– И замерла рука Олега Валерьяновича , так называли мои попутчики своего старшего товарища . -А зачем тебе Лонгоя .

  – Да еду я туда , в Лонгою еду . Родители мои жили там , до высылки, в тридцатые годы. Вот я и хочу посмотреть , что это за земля такая , – объяснил я цель своей поездки.

  – Опоздал ты землячек ,– с какой – то затаенной грустью произнес мой попутчик коротко взглянув на меня и что – то жёсткое и одновременно горькое мелькнуло в его глазах. – Опоздал , – повторил он , – нет больше нашей Лонгои . Давно уже нет .Живут там , правда , несколько выживших из ума старух а деревни нет .

  – Война ?– коротко спросил я ожидая получить утвердительный ответ.

   – Да нет не война ,– отрицательно качнув головой ответил тихо Олег Валерьянович – Сами её. Еще до войны . Война -то , браток туда не дошла. Корни подрубили вот и рухнуло все . Даже дерево без корней и то жить не сможет , а тут живые люди .-

   После услышанного говорить уже не хотелось , и я вновь забрался на верх , и глядя в окно постепенно отвлекся от грустных мыслей навеянных словами Олега Валерьяновича. От него я и узнал где мне искать мою Лонгою.

   И вот, я стою на пустынной , проселочной дороге , вьющейся меж не высоких , поросших зеленым сосняком , холмов . Тропинки , о которой мне рассказал Олег Валерьянович , я не нашел и по этому двинулся на прямик , по указанному мне водителем привезшего меня сюда автобуса , направлению.

   Километра через три я увидел её. Несколько серых крыш удивленно выглянули из густой зелени словно желая разглядеть того , кто решил потревожить их тихое , сонное , старческое одиночество .

   Так вот она какая , сказочная страна Лонгоя , грезившаяся мне в холодные , одинокие ночи в виде царства удивительно добрых и сильных людей. Земля о которой так тосковала моя мама.

   Лонгоя , лонгоя ... Лебеди ли , пролетая над тобой , обронили с голубого неба свой ликующий клич , ставшим твоим именем , или звонкие , чистые ручьи , сбегающие с крутобоких холмов , напели его в чуткое ухо первого поселенца пришедшего сюда в поисках тишины и покоя в стародавние времена , только в имени твоем удивительно сплелись и трубный глас тающих в вышине лебединых стай , и звонкие песни весенних ручьёв .

   Я стоял посреди тихой деревенской улицы и горькая грусть вливалась в мою душу вместе с теплым , пахнущим лесным разнотравьем воздухом .

  В прочем , деревни , как таковой , не было. Сквозь заросли калины и сильно разросшихся кустов смородины едва проглядывались квадраты стоящих здесь некогда домов . Домов уже не было , и только земля еще хранила память о них, словно не хотела забывать тех кто жил здесь , на этой земле . Работал на ней . Обильно поливая её своим потом и слезами . И любил . Любил так , как любят невесту , жену , мать вскормившую их .

   Мертвая деревня . Деревня – труп . В какой земле вызрела та злая сила уничтожившая тебя , разогнавшая по белу свету твоих детей , лишив их крова , родины , права жить на своей земле .

   Нет не шакальи стаи жестокого хана Мамая прошли здесь . И армии заносчивого Наполеона не дошли сюда . Не дошли и очумевшие от крови гитлеровские орды.

  Но кто же !? Кто !? И Зачем ? Но только грустный , чуть слышный шепот листьев был ответом на мои горькие думы .

   Не знаю , сколько времени я простоял бы вот так , посреди разоренного по чьей – то злой воле , человеческого жилья , если бы не раздавшийся за моей спиной тихий скрипучий голос , который заставил меня вздрогнуть и оглянуться.

   Передо мной стояла сгорбленная , седая старуха. Во всем её облике , нелепо согнутой фигуре , изборожденному глубокими морщинами лицу ощущалась беспощадная работа времени. Она походила на только что вставшую из гроба мумию и только глаза её , со старческим спокойствием смотрящие на мир , оставались живыми.

  – Напугала я тебя ? – спросила она усмехнувшись . – Да и то сказать , страшна я стала . Старость – то никого не красит . Жду вот , когда Господь приберет , да верно рано еще , заблудилась где – то моя смертушка , не идет окаянная . Не нужна я еще , стало быть , Богу -то. Согрешила где сильно ? Али еще чего ?

  – Да я и не испугался , бабушка ,– ответил я смутившись . Мне было очень жаль , что я напомнил невольно своим поведением старушке о наступившей старости . И ещё , я испугался , что она , обидевшись на меня , исчезнет так же быстро и неожиданно как и появилась и я вновь останусь один посреди заброшенного людьми пепелища , погруженного в строгую , кладбищенскую тишину .

  – А люди – то еще здесь живут , бабушка ? – спросил я желая завязать разговор .

   -Люди -то ?– переспросила старушка . – Да живут люди , чего им здеется ?

  – А ты сам -то чей будешь? -спросила она помолчав . Нашенский , али не здешний ?

  – Приезжий я бабушка . ответил я ей громко ,думая , что старая женщина наверняка туга на ухо .

   – Да ты не кричи ,– усмехнулась старушка заметив мои старания . – Не кричи. Господь милостив , слух – то мне сохранил . Вот зрение , глазыньки мои , совсем плохи стали . Ну и то сказать – осьмой десяток пошел , как земелюшку – то нашу топчу, слава Богу .-она несколько раз суетно перекрестилась и прошептав скороговоркой слова благодарности Господу , вновь приступила к выяснению моей личности. Я объяснил старушке , что приехал я сюда с севера , куда были высланы мои родители в тридцатые годы .

  -Жили они здесь , до высылки .Понимаете ? А я уже на севере родился .-

  -Ты фамилию свою назови ,– попросила старушка ,– по обличию твоему не могу я признать , чей ты.-

  -Елисеев я , бабушка. Помните , может быть , Елисеевых ?– Называя свою фамилию я ожидал , что старушка начнет меня расспрашивать , но она молча стояла передо мной , устало прикрыв глаза , лишенными ресниц веками.

  – Помню ,– ответила она наконец тихо , -как не помнить. Память – то Господь не замутил еще...

   Память у Варвары Степановны , так звали старушку , была еще действительно светлой , и я в этом очень скоро убедился , как только перешагнул порог её дома.

   Высыпав передо мной целый ворох фотографий , она , показывая мне их , называла имена и фамилии тех , кто был сфотографирован , где жил , на ком был женат . Называла имена детей и внуков . И тут случилось странное. Время вдруг быстро – быстро потекло назад . Поднимались разрушенные дома . Возвращались из небытия давно отошедшие в иной мир люди . Стены дома Варвары Степановны словно вдруг раздвинулись , впуская всех , кого возвращало нам время.

   Фотографии моих родственников , всех , кто принадлежал к родам Елисеевых или Стригалевых , мать моя до замужества была Стригалева , Варвара Степановна подавала мне. Вскоре у меня скопилось несколько десятков снимков , а она все подавала и подавала мне схваченные желтизной фотографии.

  – У вас здесь , Варвара Степановна целый архив , -сказал я принимая из рук старушки очередной снимок .

  – Архив и есть ,– согласилась она . – Люди -то , уезжая , побросали все. Не до того им видать было . Да и то сказать , на что она им , память -то . не продать , не заложить. Бремя одно тяжкое . Вот я и пособирала всё. Авось и вернется еще кто , потянется к корням родным . Сказав все это , Варвара Степановна помолчала несколько минут грустно глядя в угол , откуда взирали на нас с потемневших от времени икон , строгие лики святых.