Текст книги "Глобальный треугольник. Россия – США – Китай. От разрушения СССР до Евромайдана. Хроники будущего"

Автор книги: Владимир Винников

Соавторы: Александр Нагорный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Первая «бархатная»…

Истоки, последствия и перспективы августовского фарса 1991–го

Как мы это видели

Александр Нагорный (в августе 1991 года – старший научный сотрудник Института США и Канады АН СССР, по совместительству – советник председателя комитета Верховного Совета РСФСР).

19 августа 1991 года, 5.30 утра. Понедельник. Я делаю ежедневную пробежку. Бегу трусцой по пустынным арбатским улочкам, расположенным неподалеку от моего дома. Вдруг в конце Денежного переулка замечаю одинокую женскую фигуру с огромным баулом в руках. Поравнявшись с ней, узнаю свою коллегу по институту – Катю из соседнего отдела. На мой радостный вопрос, что она тут делает в столь ранний час, Катя с округленными от ужаса глазами сообщает, что ей звонил папа из Хельсинки и сказал, что у нас в стране переворот и надо срочно уезжать из города. Я тут же вспомнил: Катин папа – генерал КГБ и резидент советской разведки в Финляндии. Понятно, что в такой семье люди в чем – то разбираются и что – то понимают. Скорее домой, включил Би-Би-Си, но никаких новостей о перевороте там не было. Непонятно. Может быть, произошла какая-то ошибка? Через полчаса я уже был у третьего подъезда Белого дома. Ни кого. Абсолютно пустынная площадка перед зданием. Постучал в дверь, мне недовольно открыл заспанный милиционер в чине сержанта и по привычке отдал ключи. И вот я уже на третьем этаже, в роскошном кабинете Владимира Лукина, председателя нашего комитета по международным отношениям, у многочисленных телефонов. Поднял трубку первой «Кремлевки» – связь работает, второй – работает, проверил городскую – и здесь все в порядке. Наконец, взял заветную трубку прямой связи с заграницей (тогда это была большая редкость). Набрал телефон своего друга и коллеги – профессора Раттгерского университета под Нью-Йорком Джорджа Гинсбургса. Услышав его голос, сразу задал вопрос о перевороте в Москве. Ответ был каким-то неясным. Гинсбургс сказал, что у них об этом много говорят и пишут, но фактов практически нет…

Едва я успел положить трубку, в кабинете появился его хозяин – Владимир Лукин в сопровождении одного известного литературного критика-«демократа». Они сообщили мне, что по радио объявлено о создании ГКЧП. Вскоре в комнате собралась целая группа депутатов: Амбарцумов, Гуревич, Михайлов… Амбарцумов, до своего депутатства – сотрудник института Латинской Америки АН СССР, грустно сообщил, что сегодня у него день рождения и можно было бы отметить это событие в преддверии «длительного периода реакции и репрессий». Ответ Лукина последовал тут же: «Они не продержатся больше трех месяцев». Я возразил: «Это и трех дней не продлится», – а на вопросительные взгляды присутствующих просто показал на телефоны: «Вся связь работает, так перевороты не делаются». Затем все мы перешли в зал заседаний Верховного Совета РСФСР, где стали собираться первые лица российского парламента другие республиканские руководители – все, кроме Ельцина. Первым на стену прошел бледный как смерть, с трясущимися губами предсовмина Силаев, затем – не менее встревоженный Хасбулатов. Насколько я помню, их высказывания в адрес ГКЧП были достаточно мирными. Но тут появился Ельцин и повел себя совершенно иначе. «Преступники и узурпаторы» – самое мягкое, что прозвучало из его уст в отношении ГКЧП. Находившаяся в зале немногочисленная аудитория с удивлением внимала российскому президенту. Он же говорил четко и уверенно, будто опирался на точное знание обстановки и на поддерживающие его дивизии. Впрочем, впоследствии так оно и оказалось.

Конечно, мы тогда не знали, что спецназ КГБ так и не получил приказа о каких-либо действиях в отношении верхушки РСФСР. Не ведали мы о том, что председатель КГБ СССР Крючков вел телефонные переговоры с Ельциным, практически упрашивая того поддержать ГКЧП. И уж, конечно, мы не догадывались, что руководство США получало всю информацию о разворачивающихся в Москве событиях прямиком из Кремля.

Владимир Винников (в августе 1991 года – студент Литературного института им. А. М. Горького).

Незадолго до описываемых событий я вернулся из Германии, где жил и работал с ноября 1990-го по май 1991-го года и куда планировал отправиться снова. Чтобы согласовать детали поездки, я должен был очень рано утром 19 августа позвонить своему немецкому знакомому с центрального телеграфа на улице Горького. Накануне оставил включенным на полную громкость радио, дабы встать в шесть часов с первыми аккордами гимна. Проснувшись от хорошо знакомых звуков, я был вмиг выведен из дремоты ошарашивающей новостью, которую официальным тоном чуть ли не с левитанскими интонациями сообщал диктор сразу после исполнения гимна: президент СССР Михаил Горбачёв по состоянию здоровья не может исполнять свои обязанности, которые переходят вице-президенту СССР Геннадию Янаеву, в отдельных местностях страны сроком на шесть месяцев выводится чрезвычайное положение, осуществлять которое будет созданный Госкомитет СССР по чрезвычайному положению (ГКЧП СССР). Далее персонально перечислялись члены ГКЧП. Но это было уже неинтересно. Главное – «горбатого» наконец-то сняли! А значит – наступил конец всей этой бессмысленной и беспощадно-разрушительной тягомотине под названием «перестройка»!

В таком оживленно-приподнятом настроении я и отправился на Центральный телеграф: война войной, а харч – по распорядку. Московские улицы были еще пустынны. На троллейбусе без всяких приключений добрался до Пушкинской площади и оттуда двинулся вниз по направлению к Кремлю. Телеграф работал в обычном режиме, меланхолического вида негры звонили из кабинок – видимо, в свою Африку. Нигде никакого ажиотажа, никакой паники – уж не померещилось ли мне это радиообращение? Или, пока я ехал в центр, все уже снова перевернулось обратно на 180 градусов?

Поговорив с Германией, уже около половины девятого я снова оказался на улице Горького. Выше центрально телеграфа она уже была перегорожена солдатами и военной техникой. Идущих от Кремля людей пропускали беспрепятственно, а вот внутрь отепления пропускали почему – то одних только иностранцев, а наших граждан разворачивали.

Я заглянул в свой институт и был поражен резкими переменами в настроениях некоторых своих знакомых. Записные демократки-сотрудницы говорили, что все правильно, так и должно было случиться, давно пора. А вот многие «партейные» напротив, открыто возмущались «этим безобразием»…

Ближе к полудню я оказался у Почтамта на Чистых прудах, где увидел картину, запомнившуюся мне, наверное, на всю оставшуюся жизнь: грязный бомж в рваных кедах мирно дремал под августовским солнышком на броне «бэтээра». Что-то здесь было не так: спящий вот так на военной машине бомж и государственный переворот в моем представлении плохо совмещались друг с другом. Настоящие перевороты так не делаются…

Тем же вечером я уехал поездом в Харьков, и уже днем 20 августа в компании друзей, которым рассказывал на правах очевидца последние столичные новости, несколько отстраненно глядел телерепортажи из Москвы, где уже набирала силу «демократическая волна». Тогда же, после очередной бутылки коньяка, мы написали и отправили в Москву телефонограмму следующего содержания: «Москва, Кремль, Янаеву, Пуго, Крючкову. Третьи сутки тащимся с вашего путча!» И поставили под этим текстом свои фамилии…

На следующий день члены ГКЧП были арестованы. Про Пуго сообщили, что он покончил жизнь самоубийством. А Горбачев, как побитый щенок, возвратился из Фороса – вовсе не «победителем путчистов», а бессильным сателлитом Ельцина. Никогда не забуду, как прямо у трапа самолетом бывший «форосский пленник» заявил: «Всей правды вы никогда не узнаете!» Впрочем, кто и когда узнавал от Михаила Сергеевича «всю правду»?

Геостратегические последствия «Путча ГКЧП»

Какие же плоды, независимо от подлинных намерений организаторов, сторонников и противников ГКЧП, – принесли нашей стране и миру события августа 1991 года?

Прежде всего – именно с помощью этой «бархатной революции» было окончательно узаконено и перешло в плоскость реальной политики расчленение единой страны, Советского Союза, на 15 новых «независимых государств» в границах бывших союзных республик. Причем выход из Союза Литвы, Латвии и Эстонии состоялся в максимально благоприятном для них режиме. 24 августа 1991 августа их независимость была признана президентом РСФСР Борисом Ельциным, а уже 6 сентября соответствующие постановления на основе решения V внеочередного съезда народных депутатов СССР утвердил Госсовет СССР – временный орган государственного управления, состоявший из руководителей всех союзных республик. Остальные 12 республик получили независимость после подписания Беловежских соглашений 8 декабря 1991 года и создания содружества Независимых государств.

Тем самым был окончательно завершен начатый в годы перестройки демонтаж советского – русского глобального «полюса» того «двухполярного» мира, который сложился после Второй Мировой Войны. Прекращение существования Советского Союза не только как мировой сверхдержавы, но и как субъекта международного права, объявленное Борисом Ельциным, Леонидом Кравчуком и Станиславом Шушкевичем в белорусских Вискулях повлекло за собой ползучее разрушение всей ялтинско – потсдамской системы мировой безопасности и переход к однополярному миру с безусловной гегемонией Соединенных Штатов Америки – Pax Americana. При этом Российская Федерация, бывшая РСФСР, будучи призванной мировым сообществом в качестве правопреемницы Советского Союза, утратила не только большую часть его международного авторитета и влияния, но и резко ослабила свой демографический, производственно-технологический, военно-политический и информационно-финансовый потенциалы. Массив цифровых показателей, которые характеризуют этот процесс, достаточно хорошо известен и сегодня уже не оспаривается никем из серьезных аналитиков.

Но существуют и другие, не менее важные аспекты бытия, которые практически не поддаются цифровому выражению. Гораздо более серьезный ущерб отечественной государственности, чем потеря территорий, населения, чем производственный спад, безработица и переходи к ориентированной на сырьевой экспорт экономики, чем рост внешнего и внутреннего долга, чем разделение русского народа, вымирание и деградация населения страны, чем рост социального расслоение и региональные конфликты нанесла утрата Российской Федерацией собственного «образа будущего», собственной модели развития, которыми, несомненно, обладал Советский Союз. Так наша страна окончательно скатилась в колею «зависимого», «догоняющего» развития, в колею «периферийного капитализма», вырваться из которой с каждым годом становится всё труднее. Вместо использования рынка для рывка в инновационное будущее мы продолжаем паразитировать на своих природных ресурсах, жить на «углеводную ренту».

По большому счёту, никакой иной альтернативы западной модели глобального потребления и «золотого миллиарда», помимо советского социализма, за полтора десятилетия, прошедших со времени уничтожения СССР, миру предложено так и не было. Как тут не вспомнить слова Путина: «крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой двадцатого века»?

Qui prodest?

Исходя из столь явных и неоспоримых итогов «демореволюции» 1991 года, попытаемся ответить и на главный вопрос: «Кому выгодно?»

Существуют несколько параллельных и одновременно взаимно пересекающихся ответов на этот вопрос (социально-политическая геометрия – явно неевклидова).

Прежде всего, это выгодно определенным внешним силам, которые еще с начала 90-х годов трактуют крах ГКЧП и уничтожение Советского Союза как безусловную победу США и «свободного мира» Запада над «тоталитаризмом советского образца» в холодной Третьей мировой войне. Несомненно, что определенные и весьма значительные дивиденды Америка и в целом «золотой миллиард» от этой победы поды получили. Устранение реального военно-стратегического «потенциала сдерживании», которым обладал СССР, расширение зоны своего геополитического влияния и «зоны доллара» практически на весь мир свободный доступ к сырьевым, технологическим и кадровым богатством «постсоветского пространства» – все это послужило гигантским допингом для экономики США и – отчасти – для экономики объединенной Европы.

Однако следует признать, что действие такого допинга оказалось весьма кратковременным и не только не устранило системные конфликты западной (американской) модели развития, но и в значительной мере углубило и обострило их. Мы сегодня видим это в нарастающей финансово-экономической и военно-политической нестабильности «глобального миропорядка», столь отчетливо проявившейся в событиях 11 сентября 2001 года, а затем распространившейся на Ближний и Средний Восток (Афганистан, Ирак, Ливан и Палестину, возможно – Иран и т. д.).

Кроме того, столь масштабные изменения внутри страны, по большому счету не потерпевшей ни военного поражения, ни серьезного экономического кризиса (темпы прироста произведенного национального дохода по итогам 1988 года, последнего года перед началом радикальной ’’перестройки’’ экономики, составляли целых 4,4 %), могли состояться только при наличии достаточно широких и влиятельных слоев общества, заинтересованных в подобных сдвигах.

Не будем здесь указывать на национальные элиты союзных республик, получившие после 1991 года все атрибуты суверенной власти: президентские и министерские посты, посольства и т. д. и т. п., – развитие событий определялось, прежде всего, на союзном уровне.

В сложившейся к тому времени внутри СССР «трехконтурной» модели экономики официальный внутренний контур, связанный прежде всего с работой оборонного комплекса страны, играл по прежнему ведущую, но уже далеко не определяющую роль. Гораздо более динамично и эффективно в советской экономике развивались «внешний контур»– выведенные за пределы национальной юрисдикции активы, которые курировались определенными кругами КГБ, а также «теневой контур»– всякого рода «цеховики» и «индивидуалы», которые (в том числе через криминальные структуры) опекались Министерством внутренних дел.

Положение дел в «теневом контуре» достаточно хорошо изучено: так, например, согласно Андрею Бекряшеву и Игорю Белозерову, в 1973 году, теневой сектор в СССР составлял примерно 3 % ВВП, в 1990–1991 годах – 10–11 %, в 1993 году по России – 27 %, а в 1996 году (данные Московского института социоэкономических проблем) – уже 46 %.

Понятно, что расширение и усиление этого контура отвечало интересам связанных с ним людей и структур, что, в частности, дало повод Станиславу Говорухину уже в 1994 году охарактеризовать «рыночные реформы» после 1991 года как «великую криминальную революцию».

В равной мере политическую динамику 90-х годов можно оценить и как «Великую бюрократическую революции». Чиновная властная вертикаль неимоверно разрослась и усилилась, а масштабы коррупции на всех ее этажах просто не поддаются описанию. По итогом 2005 года в рейтинге коррумпированных стран, который составляет Transparency International, Россия опустилась с 90-го на 126-е место, «догнав» Албанию, Нигерию и Сьерра-Леоне. Пусть даже ежегодный оборот коррупционных средств и не составляет у нас 30 миллиардов долларов, как утверждают эксперты Фонда ИНДЕМ, – всё равно значительная часть государственного аппарата объективно является неотъемлемым составным элементом «теневого контура» сегодняшней экономики.

Что же касается не менее, а, может быть, даже еще более мощного «внешнего контура», то данные по нему в силу понятных причин практически отсутствуют и могут быть восстановлены лишь оценочно, на основе косвенных и сложных экономических подсчетов. Не вдаваясь в подробности соответствующие методологии можно сказать, что с конца 60-х годов поэтапно усиливалась сырьевая ориентация Советского Союза, что обуславливало его включение в механизмы мировой западной экономики. Знаменитый «детант» «разрядка») 70-х во многом определялся именно этим фактором, несомненно, связанным с приходом в 1967 году к руководству госбезопасностью Юрия Андропова. С «разрядки» началось перераспределение ресурсов советской экономики в пользу «внешнего контура», где формальная прибыльность операций была намного выше, чем ВПК и даже в теневой экономике.

Многие до сих пор не разгаданные тайны и загадки августовского путча, равно как и многие особенности рыночных реформ 90-х годов, включая и приход к власти Владимира Путина, видимо, могут быть объяснены не столько какими-то стандартами собственно американской или – шире – западной модели системного развития, сколько эволюцией тех форм и механизмов взаимодействия (финансового, информационного, потребительского, интеллектуально-субъективного и т. д.) с этой моделью, которые сложились у элиты данного «внешнего контура» советского общества уже со второй половины 60-х годов.

15 лет ГКЧП: что дальше?

У нас практически не остается сомнений, что весь механизм августовского путча мог быть разработан, подготовлен и реализован только как совместная акция некоего международного «ордена спецслужб», в состав которого, несомненно, входил и ряд высших руководителей КГБ! Чьи имена до сих пор остаются не слишком известными широкой публике. Это была длительная работа, растянувшаяся на многие годы, но особенно активизировавшаяся после 1987, когда политическая реформа была провозглашена приоритетной по сравнению с экономическими переменами. Итоги референдума 17 марта 1991 года показали, что сохранение целостности СССР, несмотря на все ’’перестроечные’’ усилия Горбачева и компании, оставалось приоритетом для 76 % советских граждан. Казалось бы, в такой ситуации силовые структуры должны были бы защитить свой народ, да и собственные клановые интересы. Однако этого не произошло ни в 1991-м, ни на протяжении 15 последующих лет. «Силовики» так и остались в пассивно-инертными к судьбе своей страны. По сути, ГКЧП был если не единственным, то одним из немногих реальных механизмов вывода ситуации в стране за пределы развивавшегося антиконституционного процесса, который вел к расчленению СССР. В конце концов, китайский взлет к сверхдержавному статусу и многократному повышению уровня жизни китайского народа после известных событий на Тяньаньмэнь является неоспоримым свидетельством потенциальных и неиспользованных возможностей Советского Союза.

По прошествии 15 лет наша страна получила: вымирание населения по миллиону в год, межнациональные столкновения и две убийственные чеченские войны, регулярные террористические акты, много миллионную детскую беспризорность, взрыв наркомании и проституции, многочисленные социальные и моральные проблемы.

Мы вовсе не намерены, следуя укоренившейся за годы реформ привычке, выбрасывать из отечественной истории те или иные, по какой-то причине не нравящиеся нам, периоды. Это в полной мере касается и последних 15 лет «рыночной демократии». Вспомним Пушкина: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя… но, клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал».

Сейчас российская государственность находясь в путах политической и финансово – экономической зависимости предпринимает все более активные усилия для того, чтобы выбраться из пропасти. Гигантский потенциал народа, необъятные территории и неисчислимые природные богатства все это – позволяет надеяться на благоприятный исход этих попыток. Да и объективно продолжающая существовать «здесь и сейчас» на фундаменте русского языка и советской интернациональной культуры многомиллионная общность людей – не пустая формула. Такая общность требует единения и воссоздания некоего нового геостратегического единства народов бывшего Советского Союза, что только и способно спасти их от катастроф, запланированных в ходе идущей по американским лекалам «глобализации».

Опубликовано в журнале «Политический класс», 2006, № 8

Владимир Винников. Победителей судят

Удачное банкротство – верный путь к миллиону

Банковский афоризм

Недавние метаморфозы целого ряда крупных функционеров КПСС, не говоря уже о деятелях помельче, удивили многих. Еще более удивили скорость и массовость этих превращений – прямо-таки всесоюзная кампания по ренегатству и предательству согласно решениям Политбюро и ЦК.

Так бы автор и ломал голову над этой великой загадкой современности, но волей случая оказался свидетелем реакции одного своего зарубежного знакомого на крупные финансовые неприятности – и всё сразу встало на свои места: это поведение вкладчиков терпящего крах банка.

«Коммунистический банк» лопнул. Вкладчики, узнавшие об этом, поспешили снять свою наличность (денежную или политическую – неважно), чтобы перевести в более надежное место. Кто не успел – остался в дураках. Таковыми можно считать у нас всех «держателей» невозвратимого трудового вклада в строительство коммунизма – тех, кто назывался «советским народом», кто жил и работал в этом обществе и для этого общества.

Говоря о «коммунистическом банке», автор обязан уточнить, что термин этот условный и ни в коем случае не обозначает известное финансово-кредитное учреждение. Под понятием «банк», в том числе «коммунистический банк», здесь подразумевается своеобразный центр влияния мировых масштабов: со своей идеологией, политикой, экономикой и, конечно, людьми, которые образуют эти центры и принадлежат к ним хотя бы в одной из названных выше областей. Формальная принадлежность при этом далеко не всегда совпадает с действительной, не говоря уже о том, что массы людей, испытывающих, например, идеологическое влияние одного «банка», исправно работают на экономику другого.

Тем не менее, приблизительный круг таких мировых «центров силы» назвал бы всякий, кто хоть немного интересовался современностью: США, «общий рынок» (Европа), СССР, Япония. Но действительный характер и внутренняя динамика таких «банков» – уже не открытая информация.

По аналитическим данным, в настоящее время существуют пять глобальных структур: американская, коммунистическая, католическая, сионистская и японская. Очень близко к созданию сравнимых центров влияния подошли мусульманские государства, социал-демократия Европы и, возможно, Китай.

Советский строй представлял собой, по сути, огромную управленческую пирамиду, и те, кто пришёл на её вершину по ступеням власти, сами были частью этого иерархического единства. Иная форма организации, вероятно, была для них не то что непредставима, но чужда. Это и не позволило им противопоставить сионистскому «банку» – мусульманский, японскому – китайский, католическому – социал-демократический. Такая негибкость, во-первых, оставляла СССР без реальных союзников, которых создали себе США, а, во-вторых, несколько задержала формирование возможных «центров силы» в Европе и Азии.

Следствия этой задержки достаточно разнообразны, но здесь останавливаться на них не имеет особого смысла. Автор позволит себе лишь показать обратную сторону медали: глобальный «межбанковский» союз Запада во главе с США имел общего врага и общую задачу противостояния коммунистической экспансии. Поэтому принципы такого союза по необходимости были едины и по необходимости противопоставлены коммунистическим принципам.

В данном смысле коммунизм действительно служил знаменем эпохи. С его крахом универсальные принципы «свободы», «демократии» и «рыночного хозяйства», начертанные на фасаде западных обществ, окончательно выявили свой рекламный характер. Свобода передвижений вдруг оказалась ограниченной возможностями (и потребностями) ЕЭС и США, диктатура (желательно военная) – лучшей демократией для развивающихся стран, а рынок – эффективным лишь при протекционизме, планировании, государственном долге, а также определенном уровне безработицы, нищеты и голода.

Некоторое время, конечно, можно делать вид, что ничего не изменилось, – тем более, политическая инерция и прямая заинтересованность США в сохранении статус-кво, а других западных «банков» в сохранении статус-кво вне своего «клуба» реально существуют. Поэтому можно совместно блокировать Ливию и Кубу, а также воевать с Югославией или другой страной, чем-то нарушающей статус-кво.

Но былого единства нет и не будет, «межбанковские» отношения неминуемо выходят за сложившиеся ранее рамки, так что США могут сколько угодно поздравлять себя с победой в «холодной войне» и заявлять о «конце истории» – крах коммунизма не только поставил под вопрос их роль признанного лидера «свободного мира» – он де-факто устранил весь «свободный мир».

Реальные принципы и механизмы деятельности каждого «мирового банка», будь то американский, сионистский или японский, достаточно далеки от свободы-демократии и достаточно близки коммунистическим и нацистским – вернее, это явления одного порядка. Назвать их тоталитарными было бы проще и понятнее, но раз уж термин «тоталитарный» получил устойчивую негативную окраску, применение его к здравствующим структурам, скорее всего, будет воспринято как дифамация: «Какой же тоталитаризм без концлагерей? Это же свободное общество!..» Так что пусть будут «мировые банки»…

Рассмотрим, однако, их отличительные черты.

Во-первых, «мировой банк» немыслим без планомерного и централизованного использования гигантских сил и средств.

Во-вторых, эта планомерность и централизация проистекают из определённого идеологического обеспечения – «модели развития», иными словами.

В-третьих, до минимума сводится опасность спонтанных всплесков, способных нарушить реализацию данной модели, будь то классовые антагонизмы, экономические кризисы или межгосударственные столкновения (способные помочь – только поощряются).

Поэтому, в – четвертых, распространяется контроль за деятельностью общественных групп и каждой отдельной личности, организуется широкая сеть сторонников (лобби, «агентура влияния») внутри других геополитических образований и ведется мощная пропаганда собственной модели развития. Концлагеря и ГУЛАГ на этом фоне выглядят примитивным, хотя и достаточно радикальным, средством достижения поставленных целей. На современном технологическом уровне существуют не менее эффективные, но менее заметные стороннему взгляду методы контроля и подавления.

Посему громкие рассуждения западных идеологов о правах и свободах более всего напоминают старинную восточную мудрость: «Имеющий в кармане мускус не кричит об этом. Запах мускуса кричит за него».

Но вернемся к процессу банкротства – в данном случае, коммунистического «банка». Чтобы произойти, оно должно быть выгодно не только его управляющим, но также их партнерам по «межбанковским» отношениям. И то, КАК происходит банкротство, во многом отвечает на вопрос, ДЛЯ ЧЕГО оно происходит.

Чем дальше, тем труднее восстанавливать последовательность и связь действий партийно-государственных органов СССР в начале перестройки. Но некоторые вехи обозначить можно. Одной из таких вех была программа ускорения, а в ней особое место уделялось развитию машиностроения, то есть отрасли не только на 80 процентов оборонной, но и костяка всё того же устаревшего способа индустриального производства. Было ли это проявлением политической близорукости и стремления к политическому самоубийству? Возможно. Однако не разнесенные постатейно расходы госбюджета СССР в 1985–1989 гг. составили около 200 миллиардов рублей (или около 35 миллиардов долларов даже по тогдашнему «черному курсу»). Не исключено, что развитие машиностроения было лишь кодовым названием, а в реальности деньги ушли на совсем другие цели.

В те же годы СССР получил свыше 50 миллиардов долларов кредитов буквально со всего света, не исключая даже Южную Корею и позднее оккупированный Ираком Кувейт. Эти деньги ведь тоже вкладывались куда-то – и не обязательно в американский хлебушек или в родимый Афганистан. Но на территории нашей страны никаких видимых последствий этого кредитного дождя не проступало. Отсюда можно сделать вывод, что сумма порядка 100 миллиардов долларов (с учётом продажи золотого запаса страны и подпольного экспорта вооружений) за шесть лет перестройки «ушла под землю». Не исключено – что вслед за сравнимой суммой нефтедолларов «застоя»[1]1
  Согласно современным оценкам, за период 1968–1989 гг. из советской экономики на Запад «перекочевали» примерно 400 млрд. долл, что эквивалентно современной сумме на уровне 6 трлн. долл. (примечание 2014 года).


[Закрыть].

Последним по времени аккордом этой сюиты стала неясность с официальными зарубежными активами КПСС и СССР после августовской «победы демократии». Люди, занимавшие узловую позицию в движении данных денег, опробовали собой мостовые столицы. Концы оказались оборваны, и сравнительно небольшая группа элиты «коммунистического банка» из формально управляющих этим достоянием стала его собственниками, изящно устранив формальных владельцев: КПСС и СССР. На более низком уровне такую же операцию позволили проделать и местному «полусвету», дабы он тоже увидел свои возможности и светлые перспективы в революционной перестройке.

Куда ушли деньги? Разноречивые, выразимся так, слухи приписывают деятелям «коммунистического банка» контроль над 8–15 процентами западноевропейской экономики. Автор склонен видеть в этих цифрах не слишком сильное искажение реального состояния дел. А если вспомнить целый ряд финансовых возвышений последнего двадцатилетия, когда эмигранты-выходцы из Восточной Европы становились мультимиллионерами и даже миллиардерами, причем все как один – антикоммунистами, что не мешало им издавать самых главных большевиков и открывать в «соцлагере» различные фонды, вряд ли это будет искажение в сторону преувеличения.

В данном отношении лозунг «общеевропейского дома», «Европы от Атлантики до Владивостока» отнюдь не был беспочвенным. Он признавал участие «коммунистического банка» в акциях «крепости Европы», с одной стороны, а также приглашал католиков и социал-демократов к сотрудничеству по эту сторону «железного занавеса» – с другой. Судя по всему, приглашение было принято.

Таким образом, команда Горбачева сделала всё возможное, чтобы банкротство коммунизма сопровождалось выгодной распродажей недвижимости (Восточная Европа) и чтобы полученные деньги были эффективно вложены в Западной Европе с гарантией их безопасности. Эта сложнейшая акция, надо сказать, была проделана виртуозно, в чем сказались и немалый исторический опыт, наработанный «коммунистическим банком», и огромная подготовительная работа, и попустительство контрагентов.

После подобного обеспечения тылов (конечно, странно звучит: Западная Европа как тыл коммунизма!) стало возможным и решение основной проблемы: внутреннего банкротства.

Хорошо известно, что в СССР и других социалистических странах государство брало на себя основные расходы по образованию, здравоохранению, социальному обеспечению, транспорту и связи, не говоря уже о дотациях на сельское хозяйство и жилищно-коммунальное строительство. Именно это мирило людей и с ограничениями свобод, и с низкой заработной платой. Вместе с тем государственный долг Советского Союза своим гражданам к январю 1991 г. превышал годовой ВВП СССР. И вот, благодаря гиперинфляционной политике правительства Ельцина (Кравчука, Назарбаева и К°) реальная величина внутреннего долга сократилась приблизительно впятеро, зарплата трудящихся (в долларовом эквиваленте) – в 10 раз, а условия «социального договора» оказались нарушенными: все перечисленные выше отрасли либо вообще лишились государственных дотаций, либо их величина была резко сокращена.