Текст книги "Господа офицеры и братцы матросы"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Владимир Шигин
Господа офицеры и братцы матросы (служба и быт моряков русского парусного флота)

Пролог

Эпоха парусного флота всегда была овеяна романтикой невероятных приключений, открытиям новых земель, отчаянными абордажами, величественностью и грациозностью самих парусных кораблей. Однако за этой внешней красивой стороной таится другая, скрытая от посторонних глаз, та, о которой подавляющее большинство из нас не имеет ни малейшего представления. Даже те, кто считает, что знает сегодняшнюю морскую службу и корабли, не в состоянии до конца понять и прочувствовать всю тяжесть и опасность службы на парусных кораблях прошлого.

Предмет нашего повествования – повседневная жизнь моряков русского парусного флота. Наряду с тем, что эта жизнь имела много общего с бытом моряков других флотов того времени, русский флот имел и свои немалые особенности, в том числе в организации службы и бытоустройстве. Эпоха парусного флота в России началась с указа Боярской думы о создании регулярного флота в 1696 году и завершилась вскоре после окончания Крымской войны в 60-х годах XIX века. Об этих ста шестидесяти годах из истории отечественного флота и пойдет рассказ в этой книге.

Что включала в себя повседневная жизнь русских моряков в эпоху парусного флота? Обучение своей профессии, береговую службу, практические и дальние плавания, штормовки в морях и океанах, участие в боевых действиях и сражениях, личную жизнь, отдых и досуг. Обо всем этом и рассказывается в настоящей книге. Чтобы лучше понять «вкус эпохи», характеры моряков-парусников, отдельные эпизоды деятельности российского парусного флота будут увязаны с конкретными участниками тех или иных событий.

До десятка раз за вахту приходилось взбираться матросам по обледенелым вантам и, яростно балансируя на головокружительной высоте, делать свое нелегкое дело. Четыре часа в поднебесье. Короткий отдых – и вновь они наверху у проносящихся мимо туч. Какая сила, какая воля нужна, чтобы в неистовстве шторма взять рифы на гроте? Какое мужество и вера в победу должны быть у людей, которые, отчаянно барахтаясь в такелаже, упрямо лезут наверх?

Им было тяжело, ох как тяжело! И все же никто из них не покидал своего поста, покуда билось сердце. За трусость – смерть. Таков был суровый, но справедливый закон палубы.

На каждом шагу отважных мореплавателей подстерегали бури и рифы, смертельные болезни и беспощадные враги. Они валялись в горячечном бреду среди мириадов крыс, рвущих изо рта последний кусок солонины, пили зловонную воду и, харкая кровью, выплевывали последние зубы. Их называли безумцами, но они все равно направляли форштевни своих кораблей к заветной цели!

Эта книга о них, о тех, кто предпочел душному береговому уюту мир, настежь распахнутый бешенству ветров. О тех, кто годами не сходил с шатких палуб своих кораблей, не сгибался под ядрами и первым шел на абордаж. О тех, кто потом своим и кровью созидал морскую славу Отечества.

Они жили морем и даже умирая оставались в нем навсегда.

Их давно уже нет в живых. Прах рассыпался во времени. Давно истлели их непобедимые корабли, а подвиги остались лишь на страницах книг. Им, книгам, уготована вечная жизнь, чтобы донести до потомков правду о том давнем и удивительном времени, о мужественных и отважных людях, живших в нем.

Не торопитесь перелистывать страницы!

Вчитайтесь в скупую хронику тех времен, вдумайтесь в величие и драматизм далеких событий…

Это наша с вами история! Мы, потомки, обязаны помнить имена пращуров-героев и по праву гордиться ими.

Часть первая
Господа офицеры и братцы матросы

Глава первая
Служба офицерская

Чтобы понять, как жили моряки русского флота в XVIII веке, необходимо, прежде всего, знать, что представлял собой морской офицерский корпус. Во все времена на всех флотах мира именно офицеры определяли лицо флота, его традиции. В первый период существования российского флота дворянство шло туда крайне неохотно, под всеми предлогами предпочитая перевестись в армию. Разумеется, как всегда, были энтузиасты и романтики, но большинство кораблей просто боялись. Так, обучавшийся в 1711 году в Голландии навигатор князь М. Голицын писал брату своей жены, чтобы тот ходатайствовал перед генерал-адмиралом Ф.М. Апраксиным об отзыве его на Родину. А если подобное не случится, тогда «от той науки нас морехотцкой отставить, а чтобы учитца какой-нибудь сухопутной». Нелюбовь дворян к морскому делу вполне объяснима, ведь Петр I требовал от навигаторов с целью привития практических навыков и умений по управлению кораблем большую часть времени, проводить в море, а это выросшим в барской неге отрокам, прямо скажем, не нравилось.

Сам Петр I, хорошо знавший настроения, имевшие место среди дворян, по отношению к морской службе, выразился на сей счет как всегда точно: «При даровом хлебе без принуждения служить не будут». Недаром дворяне в 1730 году, при вхождении герцогини Курляндской Анны Иоанновны на русский трон, единодушно просили у нее полного освобождения от морской службы, на что императрица Анна, кстати, не согласилась. Для лучшего понимания сложившейся ситуации достаточно вспомнить хотя бы хорошо известный телефильм «Табачный капитан».

При этом многие богатые люди стремились откупиться от флота, ежегодно выплачивая государству значительные суммы. Некоторые аристократы, для того чтобы только уволиться с постылой для них морской службы, соглашались даже строить на собственные деньги дорогостоящие административные сооружения. К примеру, 4 ноября 1718 года адмиралтейств-коллегия приговорила: «За долговременное, будучи за морем морского плавания на обучение князя А. М. Гагарина из матросов отставить, и за то построить на адмиралтейском острове палаты». Как говорится, хоть шерсти клок…

Дети многих «знатных особ», понимая, что с морской службы при Петре I никаким законным путем не уволиться, стремились в Адмиралтействе, в первую очередь, определиться на береговые должности. В целом, назначение во флот ими рассматривалось как несчастье, и тверские, владимирские, ярославские и прочие дворяне из внутренних уездов страны не знали, «какому святому молиться об избавлении от морской службы». Это отвращение было так сильно, что при преемниках Петра Великого в морские офицеры шли почти исключительно самые бедные, большей частью беспоместные и бескрестьянные однодворцы, то есть представители дворянских низов.

Что же представлял собой офицерский состав парусного русского флота в XVIII–XIX веках? Первую категорию составляли собственно флотские офицеры – наиболее привилегированная часть, состоявшая в основном из дворян. Отдельно стояли офицеры морской артиллерии и офицеры-штурманы. На каждом парусном судне российского флота от линейного корабля до посыльного брига офицеры были распределены в определенной должностной иерархии. Разумеется, что на больших судах первого и второго рангов имелся полный комплект должностей; на мелких же он был меньшим, как по количеству, так и по чинам.

Первым по должности на любом судне являлся капитан, которого позднее стали именовать командиром. Вторым по должности был капитан-лейтенант. В отличие от капитанских обязанностей, согласно уставу, собственных обязанностей у него было не так уж много. Петровский устав гласил, что он «то же бремя повинен носить, что и капитан… однако ж, как и другие офицеры, должен он слушать своего капитана. Во время боя капитан-лейтенант распоряжался на нижнем деке, то есть в относительно самом безопасном месте. Сделано это было для того, чтобы в случае гибели или ранения капитана он был в состоянии принять на себя командование судном. Во время плавания капитан-лейтенант руководил штурманами и был обязан всегда знать, в каком месте находится судно, если плавание проходило в составе эскадры, отвечал за удержание места в строю. Помимо всего этого капитан-лейтенант исполнял постоянные поручения капитана. Именно через него командир судна общался с командой и через него передавал свои указания.

Старший (или первый) лейтенант был определен петровским уставом как «третий командир на судне». По этой причине он подчинялся только первым двум – капитану и капитан-лейтенанту. Старший лейтенант был обязан присутствовать с капитаном на осмотрах судна, вести роспись матросам по вахтам и на случай боя, лично осматривать судно ночью. Он отвечал за откачку воды из трюма, разбирался со всеми происшествиями на вахтах, присматривал за всякой корабельной работой, следил за режимом прохода на судно и схода с него, содержал у себя шканечный журнал и все навигационные инструменты, отвечая за их сохранность и исправность. Помимо всего прочего старший лейтенант являлся начальником первой вахты, которая, по обычаю, должна была быть образцом для остальных двух.

Остальные лейтенанты судна (их, как правило, было от двух до четырех) командовали вахтами и являлись вахтенными начальниками. Кроме этого, каждый из них назначался командиром артиллерийской палубы на время боя.

Мичманы заведовали отдельными мачтами и являлись помощниками начальников вахт. Морской устав трактовал их обязанности так: «Мичманы должны быть по своим местам, где они определены будут от командира корабля, и указ капитанской и прочих обер-офицеров исполнять и помогать в укладке в корабль всяких вещей, также держать журнал, как и штурманы. Согласно петровскому уставу, мичман был обязан для получения чина лейтенанта проплавать на море семь лет. Мичманы российского флота весьма отличались от мичманов, к примеру, английского флота. Если у англичан мичманами были забранные от родителей двенадцатилетние мальчишки, которые занимали положение промежуточное между офицерами и матросами, учась всему сами, то у нас мичманы являлись полноценными офицерами и имели прекрасную теоретическую и морскую подготовку, так как все без исключения являлись выпускниками морского кадетского корпуса, отучившись там по пять-семь лет.

Помимо вышеперечисленных офицерских чинов в XVIII веке в российском флоте существовала должность корабельного секретаря, который имел классный чин, то есть был дворянином и, следовательно, являлся офицером. Корабельный секретарь отвечал за обеспечение судна всеми видами припасов, получение денег, вел переговоры с береговыми конторами, писал росписи вахт и приказы капитана. Он заполнял чистовой шканечный журнал, читал устав команде, вел судебные дела, писал письма и расписки, производил вычеты и штрафы, проверял наличие лекарств, присутствовал при варке пищи и ее раздаче команде, переписывал вещи умерших. Как и капитану, ему надлежало находиться на судне неотлучно. Впоследствии обязанности корабельного секретаря были разделены между офицерами. В более позднее время их частично выполнял офицер-ревизор. Имелся на судне и корабельный комиссар (тоже с классным чином), который должен был принимать деньги, провиант, обмундирование.

Патриарх истории отечественного флота Ф. Ф. Весе-лаго писал: «Для правильной оценки состояния флота необходимо ознакомиться с характером личного состава морских офицеров и состоянием кораблей и их экипажей в 60-х гг. XVIII века. В числе морских офицеров того времени, за исключением весьма немногих единиц хорошо образованных и понимающих высшее требование службы, было также сравнительно немного способных, сведущих практиков, и затем значительная часть служащих представляла инертную массу, державшуюся привычной рутины и способную не к самостоятельной, но только к подчиненной деятельности, требующей разумного руководства в лице взыскательного начальника. Нравы тогдашних морских офицеров, сходные, впрочем, с нравами большинства современного им общества, поражали своей грубостью даже английских моряков, также не отличавшихся особенной мягкостью. На пьянство, наименовавшееся тогда официально «шумством», и на кулачную расправу с нижними чинами само начальство смотрело снисходительно, как на дело обычное и неизбежное. Основанием судовой дисциплины служил деспотизм командира. Существование обязательных консилиумов, уместные ссылки офицеров на статьи регламента поддерживали своевольство подчиненных. Продовольствие команды было возложено на командиров судов, из которых некоторые сильно этим злоупотребляли.

Для возбуждения между военнослужащими соревнования и стремления к усовершенствованию своего дела одним из действительнейших средств было приглашение на службу в русском флоте иностранных морских офицеров и отправление наших в иностранные флоты. Такие превосходные, отлично знающие свое дело, образованные и храбрые боевые моряки, какими оказались англичане Грейг и Тревенин и голландец Кингсберген, были во всех отношениях драгоценным приобретением для нашего флота. Их деятельность в мирное время и тем более во время войны могла служить превосходным примером для подражания нашим морякам. Даже и те из иностранцев, которые, обладая хорошими теоретическими и практическими сведениями, наивно считали себя главной опорой и преобразователями нашего флота и с гордым презрением относились к своим русским сослуживцам и подчиненным, даже и такие деятели были до известной степени полезны тем, что своей хвастливой самонадеянностью, а иногда и ошибками вызывали в русских офицерах здравый критический взгляд и ослабляли чрезмерное, безотчетное поклонение всему иностранному – порок, которым в то время страдало еще много русских».

При Екатерине Второй в целях повышения патриотического настроя моряков было введено несколько существенных новшеств: повышены оклады, впервые (хотя и не для всех) введены абшиды (пенсии), повелено сохранять вечно на флоте имена кораблей, отличившихся в Чесменском сражении, был учрежден орден Святого Георгия, жалуемый за особенные военные отличия и личную храбрость. В чинах морские офицеры были уравнены с сухопутными, и число обер– и штаб-офицерских чинов было уменьшено, но впоследствии большое накопление капитанов первого ранга заставило ввести чины капитанов бригадирского и генерал-майорского рангов. Возобновлена была прекратившаяся с 1742 года баллотировка при производстве в чины. Польза ее для флота объяснялась тем, что в морской службе «в равных достоинствах наука всемерно предпочтена быть должна» и «что эту науку всего легче и скорее могут усмотреть люди, на одном корабле с ним (производимым в чин) служащие или в одном обществе обретающиеся, нежели главные командиры». Престиж морской офицерской службы был несколько поднят, но все же не настолько, чтобы туда шло родовитое и титулованное дворянство. При этом при Екатерине Второй в поведении адмиралов и офицеров существовала определенная вольность, отсутствие строгой дисциплины и субординации по сравнению с армией. На нее особого внимания не обращали, считая, что главное – чтобы делалось дело.

Должный порядок и настоящая дисциплина среди морского офицерства были наведены только при Павле I. Все офицеры были отныне расписаны по конкретным дивизиям и судам. Переводы с судна на судно и из дивизии в дивизию стали осуществляться только по уважительным причинам и не иначе как с личного разрешения императора. Современник пишет: «Если замечалось малейшее небрежение или медлительность исполнения, заставляющие подозревать холодность к делу офицеров, их придавали к строгим взысканиям без различия чинов и званий». Так, например, заслуженный и знаменитый адмирал Ф. Ф. Ушаков получил лично от Павла Первого строгий выговор «за неимение во время порядочных сигналов и предписанных уставом предосторожностей». Начальник Черноморского флота адмирал С. Мордвинов за случившийся на Глубокой пристани взрыв бомбового погреба был сменен с должности. Все неисправности, замеченные Павлом I при посещении морского госпиталя в Кронштадте, приказано было привести в порядок «на счет членов адмиралтейств-коллегии», в обязанность которых входил надзор за госпиталями. За удержание нижних чинов на работе в своих собственных домах и мызах 6 флагманов и 18 капитанов получили строгий выговор. За столкновение судов командиры отдавались под военный суд, и до исполнения приговора назначались к исполнению должности подвахтенных офицеров на тех судах, на которых служили, и т. п. С особенной строгостью следили при Павле Первом за сохранением дисциплины, установленных служебных порядков и особенно формы одежды.

Разумеется, что активность офицеров, их желание служить и плавать во многом определялись общей ситуацией на флоте. Например, во время управления морских министров де Траверсе и Моллера в начале XIX века (времена существенного упадка флота) среди морского общества того времени небольшое число развитых и образованных офицеров «вполне понимало печальное состояние своей службы и горячо желало ее поднятия; остальная же масса, как говорится, «плыла по течению» и, временно возмущаясь каким-нибудь особенно тяжелым явлением, вообще была даже довольна существовавшим спокойствием.

Благодушная снисходительность или, вернее, служебная беззаботность, спускавшаяся сверху вниз, с любовью усваивалась большинством служащих, входила в привычку и прочно прививалась к жизни, а тогдашняя жизнь в портах часто совершенно расходилась с требованиями службы».

Однако проблемы с дисциплиной все равно оставались, причем нарушителями ее в большой мере были сами начальники. Когда, к примеру, в январе 1828 года император Николай Первый внезапно отправился на Охтенскую верфь, то ни на одном из пяти строящихся судов не обнаружил ни одного из уже назначенных командиров. Перепуганный морской министр адмирал Моллер пытался выкрутиться, объясняя, что во время «высочайшего присутствия» командиры где-то просто обедали. Николай таких объяснений не принял. Дело в том, что императора взбесило не только одновременное отсутствие всех капитанов, но и то, что они в рабочее время «обедали», то есть, попросту говоря, где-то сообща выпивали. Скорый на расправу Николай тут же начертал ответ сердобольному министру: «Объявить господам командирам всех строящихся судов, что я поверить не могу, если один или два по крайней нужде могут отлучиться, но чтоб вдруг все пять не были на своем месте, того я не могу дозволить. И потому так, как обедать могли и после рабочего времени, то обедавших посадить на трое суток на гауптвахту, объявив приказом по флоту от вашего имени».

* * *

Весьма своеобразным в эпоху парусного флота было и производство офицеров в чины. Дело в том, что с момента создания флота Петром I этот порядок не был четко определен. Он начал устанавливаться лишь с 1706 года, а с 1714 года кроме определенного срока выслуги в каждом чине для повышения была введена баллотировка, то есть тайное голосование офицеров-сослуживцев. В 1720 году адмиралтейств-коллегия установила баллотировку до капитана третьего ранга (капитан-лейтенанта) включительно. Но затем было решено все же производить в чины по старшинству. В целом, с небольшими изменениями, этот порядок производства в чины сохранялся на флоте на всем протяжении XVIII века.

При производстве в чин неукоснительно соблюдались основные правила: «удостоение» начальства на производство кандидата и наличие вакансии. Однако эти правила вступали в силу лишь при положительном исходе баллотировки. Баллотировка представляла собой сдачу экзаменов комиссии, в состав которой входили опытные капитаны и флагманы. Голосование о том, присваивать или не присваивать следующий чин, проходило тайно. Каждый из экзаменаторов опускал в урну один из двух имевшихся у него шаров, белый (за присвоение) и черный (против присвоения). Так как количество членов комиссии всегда было нечетным, то председатель, вскрыв урну и подсчитав количество белых и черных шаров, объявлял экзаменующемуся приговор: произведен он в следующий чин или нет.

Историк российского флота Ф. Ф. Веселаго: «Баллотировка как средство справедливейшего выбора достойных к повышению в следующие чины офицеров установлена в нашем флоте еще Петром I. Правила баллотировки, изменяясь в подробностях, сохранились до настоящего времени (имеются в виду 60-е годы XIX века – В. Ж), в которое они получили некоторые улучшения и более правильный порядок. Так, например, младшие чины отстранены от баллотирования старших, уничтожены шары, выражающие «сомнение», и оставлены только два разряда – достоин или недостоин. Баллотировать положено не во все чины, только в те, которые по обязанностям своим представляют значительную разницу, как, например, чины капитан-лейтенанта, капитана и флагмана. Производство из гардемаринов в мичмана и из мичмана в лейтенанты производили по экзамену; из лейтенантов в капитан-лейтенанты, из капитан-лейтенантов в капитаны и из капитан-командоров в контр-адмиралы – по баллотировке. Старшинство офицеров, производимых по баллотировке, определялось по количеству удовлетворительных шаров; и у кого было более трети неудовлетворительных, тот считался забаллотированным. Забаллотированные два раза отставлялись от службы с половинной пенсией или на инвалидном содержании, если они выслужили; но полной пенсии они лишались, хотя бы прослужили 40 и более лет. Для производства из гардемаринов в мичмана кроме удовлетворительно выдержанного экзамена еще требовалось сделать пять морских кампаний; а при производстве из мичманов в лейтенанты – не менее 4 лет службы в чине. На открывающиеся вакансии флагманов половинное число производилось по царскому приказу и половина по баллотированию; в капитаны по царскому приказу производилась четвертая часть, в капитан-лейтенанты – шестая, а остальные по баллотировке».

На российском парусном флоте всегда существовала строгая иерархия заменяемости должностей. В случае смерти командира его должность принимал капитан-лейтенант (то есть старший офицер или, попросту говоря, старпом). В случае его смерти – старший (первый) лейтенант, и так все офицеры один за другим по старшинству. Если же в бою погибали все офицеры, то команду над судном обязан был принять старший унтер-офицер, затем штурман, шкипер, констапель и, наконец, боцман. Если и последний погибал в жестоком сражении, в командование судном должен был вступить «любой на то годный».

Особенности службы морских офицеров в XVIII веке: это крайне ограниченное число штатных вакантных мест, особенно в 50-х и 60-х годах, когда почти на десять лет на флоте было вообще прекращено производство в чины; массовый уход со службы офицеров-дворян после 1739 года, не желавших служить пожизненно; отвлечение офицеров флота на всевозможные дела, не связанные непосредственно с корабельной службой: заготовку провизии и сбор денег по губерниям, приводы рекрутских партий, откомандирование к статским делам, назначение к описи лесов, сельскохозяйственных угодий и т. п. Все это вызывало систематический некомплект на кораблях и в частях.

Многочисленные войны, которые вела Россия на протяжении XVIII века, создавали дополнительные проблемы. Так, до 1764 года на флоте, как и в армии, не существовало правила о пенсионном обеспечении отставных офицеров. Пенсия (абшид) выдавалась лишь в особых случаях и, как правило, высшему командному составу. Остальные, в том числе увечные, влачили по выходе в отставку бедственное существование, а то и вовсе нищенствовали.

В 1764 году Екатерина II пересмотрела положение о пенсиях. Престарелых морских офицеров, не имевших никаких источников дохода, кроме денежного содержания по службе (а таких на флоте было очень много, ибо на морскую службу шли беднейшие представители дворянства), отсылали «навечно» в порты и адмиралтейства, как правило, с половинным окладом. Там инвалиды использовались для посильных дел до самой смерти. Специальным указом был определен перечень городов для поселения отставных морских офицеров, так как многие вообще не имели постоянного места жительства. Увечных и больных определяли в специально созданные богадельни. Особенно много распределяли на жительство и попечение в монастыри. Полная пенсия, однако, оставалась только как поощрение для избранных.

Вследствие того, что среди офицеров на судах в течение всего XVIII века почти никогда не было не только представителей аристократов и родового дворянства, но даже более-менее состоятельных людей, «все сплошь жили только жалованьем», которое в первой половине XVIII века было столь незначительным, что позволяло выживать лишь при невероятной экономии. Отсюда и понятная отдаленность морского офицерства от высшего света (где им просто нечего было делать по своей бедности), малое количество браков и преданность службе, так как никаких имений, куда можно было бы удалиться, у них просто не было. Особенно плачевным было положение морских офицеров во времена правления императрицы Елизаветы, когда на протяжении десяти лет о флоте вообще как бы забыли, денег почти не выплачивали и в чины не производили. В связи с этим многократно возросло воровство казенного имущества с его последующей перепродажей. Вообще, более-менее решить финансовые проблемы можно было только выслужившись в капитаны судов и в адмиралы. Только с появлением парового флота с отдельными каютами, отоплением и электричеством начался приток на флот представителей русской знати.

Со времени императрицы Екатерины на флот стали приходить и дети более родовитого дворянства, порой даже отпрыски отдельных разорившихся аристократов. При этом во все времена весьма поощрялось создание флотских офицерских династий, некоторые из них, такие как Сенявины, Бутаковы, Перелешины, насчитывали порой по десятку и более представителей.

Исследователи декабристского движения уже давно провели анализ имущественного положения моряков-декабристов. Разумеется, это не дает полного представления об имущественном положении морских офицеров начала 20-х годов XIX века, но общая картина представляется достаточно ясной. Офицер гвардейского экипажа А. П. Беляев писал в своих показаниях: «Я родился от бедных и благородных родителей». Только после заграничного плавания братья Беляевы собрали наконец достаточно денег, «чтобы обмундироваться, как следует, и сшили себе шинели из хорошего сукна, подбитые левантином». Капитан-лейтенант Н. Бестужев никакого имения не имел. Так же как и брат его мичман Петр Бестужев. Мать их имела 34 души и «вообще она состояния недостаточного». Лейтенант гвардейского экипажа Бодиско первый и брат его того же экипажа мичман Бодиско второй своих имений не имели. Семейное имение, неразделенное, которыми владела мать, четыре брата и три сестры, состояло из 200 душ в Тульской губернии. Лейтенант гвардейского экипажа Вишневский «живет своим жалованием, обременен долгами». Мичман гвардейского экипажа Дивов «по смерти отца… остался… нескольких дней от рождения, воспитан трудами матери, не получившей после мужа никакого имения… вдова… пропитывается трудами своими и вспомоществованием благотворительных людей». Что касается лейтенанта Завалишина, то, по его словам, у него: «Отец… и мать… умерли, оставив трех сыновей и одну дочь без всякого состояния». Лейтенант гвардейского экипажа Кюхельбекер второй тоже был достаточно бедный человек: «Мать их…, не имея никакой собственности, живет с дочерью своей, девицей Ульяной, у дочери своей, вдовы…» Лейтенант того же гвардейского экипажа Мусин-Пушкин имел сестру Ольгу, вышедшую замуж за штабс-капитана Маслова: «за нею 40 душ, за мужем… 20 душ». Невестка его, бывшая замужем за его братом, отставным капитан-лейтенантом Степаном Мусиным-Пушкиным, «живет в г. Кронштадте в доме отца своего матроса Тимофея Горюнова». У капитан-лейтенанта Торсона «мать… в бедном положении». Он сам не имел никакого имения. Братья Цедриковы имели сестру, которая жила по родству у генеральши Княжниной и была «состояния недостаточного». У барона Штейнгеля семья «находилась в затруднительном материальном положении». А про тещу сообщается, что она живет в Москве и «находится в крайней бедности». Таким образом, из 17 флотских офицеров только братья Бодиско происходили из сравнительно состоятельной семьи, да еще лейтенант Ленин оставил своей вдове 77 душ. Перед нами типичная картина материального положения флотских офицеров в 20-х годах XIX века.

Власть никогда не была щедра на жалование морякам. Если в XIX веке ситуация постепенно стала выправляться, то в первые годы создания флота все обстояло намного хуже. Из письма первых гардемарин, проходивших обучение в Испании: «И ныне мы подрядили себе квартиры и содержимся одним хлебом и водою, и за тем не остается ничего, чем бы содержать рубашки, башмаки и прочие нужды. И во академии мы учимся солдацкому артикулу, и танцовать, и на шпагах биться, а математики нам учиться не возможно, для того что мы языку их не знаем. Мы же все во взрослых летах, о чем и его царское величество известен. И желаем быть в службе. А здесь мы у командора своего просили многажды, чтобы нас послать на галеры и оной наш командор сказал что «его королевское величество содержит только шесть галер и те в Сицилии и определить де вас кроме академии некуды, понеже те галеры стоят заперты в порте от неприятеля, и не токмо де галеры, но и корабли мало ходят, и на галерах их гардемаринов нет». Мы ж многократно просили, чтобы нам прибавили жалованья. И оной командор нам сказал что больше того нам жалованья не прибавят, и ко двору королевского величества писать позволения нам не дал, а сказал нам чтобы мы о всех своих нуждах просили у царского величества. И оным жалованьем нам содержаться невозможно, потому что мы другова места на все такой дороговизны не видали: о чем ваше сиятельство извольте осведомиться помимо нас. А гишпанские гардемарины содержатся не жалованьем, но больше прилагают от домов своих. А мы дворяне не богатые, от домов своих не только векселей, но и писем не получаем. И в венецианской службе были мы в крайнем убожестве, ежели бы житья там нашего продолжилось, могли бы от скудости пропасть; а ныне приключилась и здесь великая нужда, ничем не меньше прежней: первое, что голодны, второе, что имеем по одному кафтану, а рубашек и протчего нет. Всепокорно и слезно молим вашего сиятельства, умилосердись, государь, над нами, чтобы нам не пропасть безвременно. Соизволь доложить его царскому величеству, чтобы нам быть в службе, а не в академии, и определил бы его царское величество жалованьем, чем бы можно нам содержаться. Ежели мы будем многое число (время?) в академии, то практику морскую, которую мы приняли, можем забыть (а вновь ничего не присовокупим: понеже танцование и шпажное учение ко интересу его царского величества нам не в пользу). Ежели к нам вашего сиятельства милосердия не явится, истинно, государь, можем от скудости пропасть. Умилостивись государь, над нами, понеже кроме вашего сиятельства помощи себе получить не можем».