Текст книги "Герои русского броненосного флота"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Не довольствуясь обычным нападением невзначай на оплошного врага, наши охотники разнообразили свои ночные подвиги, придумывая всякие хитрости, чтобы захватить живьем неприятельского часового и притащить его в ближайшее укрепление. Для этого они иногда употребляли особый снаряд, укороченную пику, острие которой было загнуто в виде крючка. Охотник, притаив дыхание, подползал в темноте к траншее, стаскивал со стенки часового, и с помощью товарищей доставлял его на ближайшую батарею. Подобные случаи повторялись так часто, что сам генерал Канробер счел нужным сообщить о том начальнику Севастопольского гарнизона генерал‑адъютанту Сакену. “Позвольте мне, – писал он, – довести до вашего сведения факт, по всей вероятности, вам неизвестный: я удостоверился, что в схватках происшедших на днях впереди наших траншей, несколько офицеров и солдат были захвачены с помощью веревок и шестов с крючьями. У нас нет никакого оружия кроме ружей, штыков и сабель, и хотя я не беру на себя обязанности доказывать, что употребление других средств противно правилам войны, однако же позволю себе повторить старинное французское выражение, что такие средства не могут считаться приличным оружием. (Que ce ne sont point la des armes courtiuses.) Предоставляю на ваше усмотрение”.

В ответ на это послание, генерал Сакен ответил:

– Солдатам нашим приказываю брать в плен неприятелей, не убивая их без надобности. Что же касается до упомянутых вами снастей, то легко, быть может, что рабочие, всегда сопровождающие наши вылазки, употребляли их для своей обороны».

Беспрестанные вылазки Севастопольского гарнизона заставили генерала Канробера сформировать три особые роты, каждую в полтораста человек, под названием «охотники» (eclaireurs volontaires), которые должны были разведывать все, что происходило впереди наших укреплений, извещать о вылазках из города, тревожить наши передовые посты, разрушать наши завалы и пр. В просторечии они назывались «сорвиголовы» и чертями (enfants perdus et infernaux) и вскоре сделались известны отсутствием воинской дисциплины. Однако после первых же ночных схваток стало ясно, что матросы Бирилева непременно побивают сорвиголов генерала Канробера и поделать с этим ничего нельзя.

В ночь на 1 марта 80 охотников‑матросов и 60 штуцерных Охотского полка под командованием лейтенантов Бирилева, Астапова и мичмана Макшеева ворвались в укрепления, которые французы строили напротив третьего бастиона, разорили часть траншеи и вынесли оттуда более сотни туров.

А через десять дней решено было еще раз основательно пощипать французов. В десятом часу вечера 11 марта отряд охотников стал потихоньку выдвигаться к нашим передовым позициям. Командир третьего отделения севастопольской обороны контр‑адмирал Панфилов вызвал к себе Бирилева.

– Вот что, Николаша, – сказал он ему ласково, – сегодня надлежит тебе со своими молодцами занять передовые французские ложементы, срыть их в сторону неприятеля и, оставив на них стрелков, отойти. Для работ земляных даю тебе рабочих. – Контр‑адмирал перекрестил Бирилева. – Ты у нас везучий! Желаю, чтобы фортуна не отвернулась и на сей раз!

На этот раз под началом лейтенанта был отрядом в 750 человек с тремя ротами Охотского полка в резерве, который составлял правый фланг большой вылазки под руководством генерал‑лейтенанта Хрулева.

Вскоре охотники залегли за передовыми редутами в ожидании начала вылазки. Но команды все не было, Бирилев медлил. В небе предательски светила луна, и лейтенант боялся быть обнаруженным до времени.

Верный Игнатий Шевченко коротал время рядом со своими дружками Дмитрием Болотниковым и Петром Кошкой. Не раз и не два участвовали они в подобных вылазках, не раз выручали друг друга в минуты смертельной опасности. Дабы согреться на холодном январском ветру, курили друзья глиняные трубки.

– Сегодня непременно удача будет! – делился своими мыслями рассудительный Болотников. – С Бирилевым всегда так!

– Всем хорош наш лейтенант, только уж горяч бывает без меры. Под пули так и лезет! – отозвался Петр Кошка.

Шевченко некоторое время отмалчивался. Затем молвил, выбив табак из трубки:

– Такое его дело командирское – всегда поперек других быть! А наше матросское – от всяких напастей его уберегать!

– Эй, кто здесь охотники? – кричал, пробираясь меж гревшихся у костров солдат и матросов, какой‑то унтер. – Выходи строиться!

Бирилев еще раз глянул на небо. Оно было в сплошных тучах. Глянул на часы: стрелки показывали третий час ночи. Пора!

– Ребята, – обратился к матросам лейтенант, когда те построились, – фронт не нарушать! Идти локоть в локоть, и чтобы тихо! Фуражки долой!

Быстро, истово крестились.

– С Богом! Вперед, марш!

Двинулись. Вышли на ничейную полосу. Вокруг было тихо. Но вскоре где‑то раздался выстрел, второй, третий… Взвилась ракета…

– Завидели, окаянные! – обернулся к Кошке шедший впереди Шевченко. – Теперь не отлипнут!

– Живее, живее! – торопил Бирилев.

Скорым шагом миновали Сахарную Головку – гору, служившую ориентиром во время вылазок. Теперь впереди французские траншеи. Здесь было тихо, только перекликались между собой замерзшие на ветру часовые, да где‑то в глубине трубили дозорные горны. Подошли под неприятельские ложементы. Вот они, на горке!

– В колонну! – громким шепотом скомандовал Бирилев. – Ружья на руку! Вперед!

– Кто идет? – окликнул часовой.

– Русские! – выкрикнул в ответ лейтенант. – В штыки, ребята! Ура!

Спустя какую‑то минуту матросы были уже на ложементах. Лихо работая штыком, Шевченко вместе с товарищами быстро прокладывал дорогу себя вперед. Вскоре ложементы были наши. Рабочие тут же начали срывать насыпь.

– Потери? – окликнул Бирилев своих унтеров.

– Трое пораненных! – хрипло выдохнули те в ответ.

– Не останавливаться! – кричал лейтенант. – Пока француз не опомнился, только вперед!

Так же лихо черноморцы выбили неприятеля из ближайшей к ложементам траншеи, на спине противника ворвались во вторую. В третьей напоролись на картечь, пришлось отойти. Теперь в штыки уже кинулись понявшие, что к чему, французы. Завязалась отчаянная рукопашная схватка. Шевченко, уложив замертво двоих, гнал перед собой третьего. Французы дрогнули, и вновь матросы отбивали одну траншею за другой. Все в кромешной тьме, в липком, рыхлом снегу. Неприятель давил числом, наши – удалью! Чаша весов все больше склонялась на сторону черноморцев.

– Поднажмем, ребята! – размахивал саблей Бирилев. – И француз тыл покажет!

Подавая пример подчиненным, он первым прокладывал себе дорогу среди врагов.

Внезапно из‑за ближайшей скалы на него выскочило сразу полтора десятка алжирских зуавов, вооруженных штуцерами. Вот они разом вскинули свои ружья… Еще мгновение – и все для лейтенанта Бирилева будет кончено!

– Бережись! – Вмиг оценивший обстановку Игнатий Шевченко кинулся к командиру и заслонил его от пуль.

Впоследствии Бирилев вспоминал, что он ничего не успел понять, лишь почувствовал несколько глухих ударов в тело навалившегося на него Шевченко. Подоспевшие матросы штыками отбросили зуавов, а Бирилев все стоял на коленях перед распростертым на земле матросом.

– Да скажи хоть слово, брат! – умолял он своего спасителя. – Не умирай, прошу тебя!

Шевченко уже оставляли последние силы. Он побледнел, глаза его закатились, сухие, обветренные губы еще что‑то пытались шептать, но прошло несколько минут – и он затих навсегда.

Та ночная вылазка была на редкость удачной: была захвачена правая параллель на Зеленой горе со всеми батареями, заклепаны восемь 36‑фунтовых пушек‑каронад, срыта до основания батарея в десять орудий, взяты в плен начальник инженерных работ, офицер и 25 рядовых. За эту вылазку Бирилев получил орден Святой Анны 2‑й степени с мечами. Но, несмотря на победу, веселья не было. Черноморцы скорбели о своем товарище. Тело героя несли его друзья Болотников и Кошка.

Из воспоминаний Б. П. Мансурова: «Лейтенант Бирилев сам рассказывал мне некоторые подробности о смерти Шевченки: он всегда сопровождал его вместе с Петром Кошкой в качестве телохранителей, как Кошка при мне выразился. Бирилев уже должен был один раз Шевченке за спасение жизни, ибо на одной из предшествующих вылазок сей последний без оружия бросился на целившегося в упор на Бирилева французского стрелка и схватил его за горло так удачно, что повалил на месте и сам остался невредим, тогда как выстрел штуцера оторвал Бирилеву только ножны. В ночь на 20 января, когда Бирилев бросился в траншее на неприятельских стрелков, Шевченко увидел, что на его командира направлено в нескольких шагах штуцеров 15, которых сей последний не замечал: в одно мгновение Шевченко локтем и плечом свалил Бирилева с ног и в ту же минуту упал, раненный пулей, которая попала ему в грудь и вылетела около крестцовой кости…»

Весть о подвиге матроса с «Ягудиила» мгновенно облетела Севастополь. Защитники города были потрясены мужеством Игнатия Шевченко. Когда об этом случае стало известно Павлу Степановичу Нахимову, он сказал: «В этом я вижу высшую дружбу воинов и сознание подчиненного, что офицер‑начальник нужен команде больше прочих…»

Даже скупой на похвалы и награды главнокомандующий войсками Крыма князь Меншиков самолично распорядился о посмертном награждении героя военным орденом, издал приказ по армии, заканчивавшийся следующими словами: «…Сделав распоряжение об отыскании его семейства, которое имеет все права воспользоваться щедротами всемилостивейшего государя нашего, я спешу, мои любезные товарищи, сообщить вам об этом, поздравить вас, что вы имели в рядах своих товарища, которым должны вполне гордиться».

За храбрость в бою Шевченко был награжден посмертно солдатским Георгием, а спасенный им Бирилев за успешную вылазку орденом Святого Владимира 4‑й степени с мечами.

Вскоре о подвиге Шевченко заговорила уже вся Россия. Ростовские купцы Кузнецов и Сорокин начали сбор пожертвований на памятник черноморскому герою. 26 августа 1874 года памятник, исполненный академиком‑художником Микешиным, был установлен в Николаеве – первый в истории России памятник нижнему чину. После воссоздания Черноморского флота, в 1902 году, его перевезли в Севастополь и установили перед казармами Черноморской дивизии.

Один из историков отечественного флота лейтенант Белавенец так писал об этом событии: «Расступитесь, памятники доблестных героев Севастополя, и примите в свою среду памятник герою, который хорошо помнил слова Господни: “Больше сея любве никто не имать, да кто душу свою положит за други своя”».

Император Николай, по получении донесения князя Меншикова об этой вылазке, произвел лейтенанта Бирилева в капитан‑лейтенанты и назначил его своим флигель‑адъютантом. «Велики были подвиги храбрости и самоотвержения, совершенные на вылазках защитниками Севастополя, – писал один из современников. – И кто может исчислить их? Одни из наших героев пали славною смертью; другие, оставшись в живых, не считали нужным оглашать дела доблести, которых были участниками. Для них не было ничего чрезвычайного стоять молодецкою грудью за Россию в темные ночи, вдали от своих, вне взоров начальников и товарищей, которые могли бы оценить действия мужественных воинов. Их возбуждали не награды, не отличия. Они шли на смертный бой за веру, за царя, за Россию. Других помыслов у них не было и не могло быть. Они были все храбры: каждый офицер был Бирилев; каждый из рядовых Шевченко. Да будут же примером грядущим поколениям Русского народа известные и неизвестные герои славной Севастопольской обороны, пока пред лицом мира красуется великая, могучая Россия!»

Из хроники обороны Севастополя: «Когда работа уже была окончена и к неприятелю прибыли сильные подкрепления, Бирилев отвел свой отряд к завалам, оставил там штуцерных и возвратился на 3‑й бастион, унеся всех раненых и захватив в плен двух офицеров и семь рядовых. Со стороны французов были убиты либо ранены четыре штаб– и обер‑офицера и множество нижних чинов. Урон их увеличился ошибкою их войск, занимавших траншеи, которые в темноте, приняв за неприятеля две роты французского 46‑го линейного полка, встретили их ружейным огнем. С нашей стороны убиты один офицер, Волынского полка прапорщик Семенский, и три человека из нижних чинов; ранено 34 нижних чина, в числе коих матрос Кошка».

Затем были новые бои и новые подвиги. При этом Бирилев и представить себе не мог, что именно в это время за много тысяч верст от Севастополя на берегах Невы уже предопределилась его будущая личная жизнь. Дело в том, что как раз в это время младшая сестра Бирилева Анна училась в Смольном институте. Вместе с ней училась и ее самая близкая подруга Мария Тютчева, дочь дипломата и поэта Федора Тютчева. Когда началась оборона Севастополя и газеты стали публиковать описание подвигов старшего брата Анны, подруги запоем читали эти статьи: первая с гордостью, а вторая с восхищением. Именно тогда Бирилев стал для юной романтичной Маши идеалом рыцаря без страха и упрека, идеалом настоящего мужчины‑героя.

26 марта 1855 года Бирилев был послан курьером к императору с письмами от князя Горчакова. Историк пишет: «Вскоре ему (Бирилеву. – В. Ш.) выпала честь отправиться курьером в Санкт‑Петербург с письмом князя М. Д. Горчакова к императору Николаю. Редко хозяину земли русской удавалось обрести хорошее настроение, но письмо из военного Крыма несколько утешило его. Да к тому же офицер‑фронтовик произвел впечатление на государя, его остроумные и красноречивые рассказы о жизни в осажденном Севастополе разряжали дворцовую обстановку, приближенные к царской особе смотрели на Бирилева как на героя. Он таким и был. Всемилостивейшим указом курьер был произведен в капитан‑лейтенанты с назначением флигель‑адъютантом Его Императорского Величества. Из 30‑го флотского экипажа Бирилев был переведен в гвардейский. Все эти награды и почести круто меняли карьеру морского офицера. Популярность Бирилева была такова, что о нем немало писали петербургские и московские газеты, а сановные лица и купечество считали за честь принять у себя дома героя Севастополя».

В те дни Анна и познакомила брата со своей подругой. Встреча Николая и Маши была короткой, но именно тогда родилась взаимная любовь.

Затем была долгая переписка. Машины письма, перечитанные десятки раз, лежали в секретере командира «Посадника» рядом с секретными документами. Письма Бирилева Маша хранила в специальной коробке, перевитой алой лентой.

– Чем занимается ваша сестра Мари? – спрашивала свою фрейлину Анну Тютчеву (старшую сестру Марии Тютчевой) императрица Александра.

– Она безнадежно влюблена во флигель‑адъютанта Бирилева! – отвечала та.

– О, это была бы прекрасная пара! Как вы полагаете? – улыбнулась императрица.

– Думаю, что моей сестрице лучшего мужа не найти!

– Надо устроить эту партию! Это будет самая прекрасная партия.

Казалось бы, теперь Бирилев мог бы уже вкусить плодов своей популярности. Флигель‑адъютанту ни к чему снова возвращаться под ядра. Его место подле особы императорской, тем более что никто не посмеет упрекнуть его в отсутствии храбрости. Он свое повоевал, пусть теперь повоюют другие. Но Бирилев решил иначе. К неудовольствию Николая I, он без лишних церемоний стал проситься обратно в Севастополь.

– У меня не так много флигель‑адъютантов, что бы я их посылал на убой! – пробурчал в усы император.

– Обещаю вашему величеству всенепременно остаться в живых! – лихо щелкнул каблуками капитан‑лейтенант.

– Это ты сейчас обещаешь, а случись что, с кого спрашивать! – насупил брови Николай. – Впрочем, у каждого своя судьба. Езжай!

Вскоре Бирилев был уже снова на своем родном третьем бастионе. Снова ночные вылазки, рукопашные схватки, победы и потери. Но вскоре удача оставила флигель‑адъютанта. 6 мая во время подготовки новой вылазки с пятого бастиона на Кладбищенскую высоту при рекогносцировке он был тяжело контужен пулей в голову.

Придя в себя, капитан‑лейтенант снова было засобирался на бастион, но осмотревший его хирург Пирогов только покачал головой:

– Какой к черту бастион, когда у него такие боли в голове, что впору на стенку лезть. Немедленно увозить на лечение в Германию!

– Но он же не кричит и не стонет, а шутит и улыбается! – засомневались другие врачи.

Пирогов снял очки, протер их платком, снова водрузил на нос, вздохнул:

– Все очень просто, господа: вы видите перед собой настоящего русского офицера!

Провожали Бирилева его верные друзья контр‑адмирал Панфилов да товарищи по вылазкам лейтенанты Астапов и Макшеев. Последними прощаться подошли его храбрецы Петр Кошка, Игнат Заика да Митрий Болотников.

– Вот, ваше благородие, вам наш подарочек в дорогу! – сказал за всех Петр Кошка, протягивая тряпицу с несколькими замусоленными головками сахара. – Вам теперича сладенького надобно, вот будете в дороге чаи гонять, глядишь и нас вспомните!

В глазах Бирилева стояли слезы.

– Спасибо, братцы, вовек вас не забуду!

Флигель‑адъютант императора

Тяжелоконтуженного Бирилева отправили на лечение в Висбаден. Лечение было долгим и трудным. Профессора немецкие никаких гарантий не давали.

– Голова – самое темное дело в медицине, – говорили они откровенно. – Никто из нас не даст никаких гарантий, какие процессы будут происходить там в дальнейшем. Единственно, что можем рекомендовать, – покой, покой и покой!

– Конечно‑конечно! – заверил профессоров Бирилев.

Диагноз Бирилеву был поставлен неутешительный – травматическая эпилепсия. Болезнь тяжелейшая и непредсказуемая…

Но сейчас флигель‑адъютанту было не до диагноза, он спешил в Москву, где ему предстояло принять участие в чествовании героев обороны Севастополя. Встреча черноморцев превратилась в Москве в национальный праздник, продолжавшийся без малого целый месяц.

Когда отгремели последние залпы войны, оставшиеся в живых черноморцы были отправлены на Балтику, туда, где были необходимы их закалка и боевое мастерство.

Путь черноморцев пролегал через Первопрестольную, и к прибытию героев севастопольцев там готовились загодя. Когда же первые колонны утомленных походом моряков 18 февраля показались у Серпуховских ворот, их уже встречали толпы горожан, оркестры и почетный караул. Навстречу морякам вышел московский генерал‑губернатор граф Закревский, «достойный гражданин» Кокорев преподнес дорогим гостям хлеб‑соль. От моряков Черноморского флота их принял капитан‑лейтенант Бирилев.

Газета «Московские ведомости» в те дни писала: «Лишь только увидели мы издали длинный их строй, спускающийся с горы, слезы прошибли всякого, и горько, и весело, и грустно. Обыватели густыми толпами валили к ним навстречу и кричали “Ура!”. “Ура!” – отвечали гости…

Сравнявшись с гостями, Кокорев передал поднос с хлебом‑солью старшему офицеру. “Служивые! Благодарим вас за ваши труды, за пролитую в защиту родной земли кровь! Примите наш земной поклон!” – и поклонился в землю. За ним поклонились и все следовавшие. Удивительная, умилительная минута! Все плакали…»

Прямо посреди Серпуховской площади были накрыты огромные столы, где стояла водка, лежали груды снеди. Один за другим следовали тосты… Купцы чуть не в драку зазывали к себе на постой моряков: кто «спрашивал» десять, кто двадцать, а кто и все сто!..

На следующий день, 19 февраля, старшие офицеры были приглашены на торжественный обед к генерал‑губернатору (мичманам и лейтенантам накрыли столы в гостинице «Шевалье»). Матросы гуляли по улицам. Двери трактиров перед ними открывали, денег при этом не брали, зато качали на руках. Офицеров тем временем приветствовали в Дворянском собрании.

Праздники пролетели быстро, снова наступили будни. Прибыв из Москвы в Петербург, Бирилев тут уже отправился в министерство.

– Я полностью излечился и готов идти в море хоть сегодня!

– Что здоров, это хорошо, – покачали головой чиновники. – Но вот флот у нас нынче мал и очередь на хорошие суда преогромная. Впрочем, для вас, как для флигель‑адъютанта, имеется вакансия на яхту «Королева Виктория».

– Давайте хоть яхту! – махнул рукой Бирилев.

В течение последующих двух лет он плавал на яхте по Финскому заливу, а потом захандрил:

– Сколько ж можно в «маркизовой луже» плескаться!

Случай переговорить с императором выдался во время коронации Александра II в Москве, где Бирилев присутствовал как флигель‑адъютант.

– Какие могут быть препоны моему адъютанту! – передернул плечами император, выслушав Бирилева, и вскоре тот был определен старшим офицером линейного корабля «Выборг». Служба на «Выборге», однако, была на редкость скучной, так как он больше стоял, чем плавал, и суетной, так как на линейном корабле у старшего офицера рутинных дел всегда хватает.