Текст книги "Чесменский бой"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

А в это время с русских кораблей спешно свозили на берег припасенный еще с Кронштадта лес для постройки трех полугалер. Имена гребным судам давали сами матросы, называли их ласково и душевно: «Жаворонок», «Ласточка», «Касатка».

А на следующий день еще одна приятная новость – пришла в порт полярка «Генрих-Корон» с командой из самых неукротимых греческих корсаров.

– Адмирал! – сказали они Спиридову, плотной стеной его окруживши. – Мы приплыли сюда, чтобы победить или умереть под твоим флагом!

Пользуясь небольшой передышкой, команды приводили в порядок свои суда. С раннего утра до позднего вечера стучали топоры и визжали пилы.

Началась жесточайшая война с крысами, которых расплодилось за месяцы плавания невидимое множество.

«На корме ниже задних портов прогрызли более десяти дыр, где кучами собирались греться и пить, воду из дыр доставали, отчего в корабле течь большая и гады все жрали, были мыши, что лазили на марс, бушприт, и жрали паруса, в крюйт-каморе патроны и картузы объедали, выпустили из бочек воду, о провизии уже не говорю!» – писал позднее один из участников экспедиции.

Иногда, озорничая, ловили матросы акул, которых за свирепость нрава и ненасытность окрестили прожорами. Удивлялись без конца, до чего живучи окаянные! Иную уже и выпотрошат, а кинут за борт, так она щелкнет зубами, вильнет хвостом и в пучину уплывет.

На «Евстафии» иеромонах корабельный, проходя как-то мимо, долго зрил одну из таких прожор, а затем, подняв кверху палец указующий, изрек громогласно:

– Тварь сия от нечистого, ибо дух и суть ее зело нечисты. Не мог Господь создать этакую отвратину! Мясо акулье в пищу не потребляли, брезговали.

Чтобы роздых командам дать и здоровье немного поправить, свозили служителей в несколько очередей на берег. Греки выходили встречать шлюпки толпами, забирали матросов к себе домой и угощали во славу.

Сын Спиридова Алексей на кораблях и не показывался. Юноше казалось, что он в сказке. С детства бредящий Индией и Грецией, он наконец-то попал в одну из этих благословенных стран. С утра до вечера лазил младший Спиридов по останкам древнеэллинских строений, срисовывал их старательно. Закуток юного археолога на «Евстафии» был доверху завален осколками амфор и кусками мраморных ваяний. Алексей был счастлив, сбывались его мечты.

В первый же день съехали на берег и Ильин с Дементарием Константиновым. Дементарий был взволнован: сколько лет да дорог позади – и вот наконец отчий дом!

Уверенно вел он русского сотоварища по узким улицам Виттуло и вдруг остановился оторопело…

На месте родительского дома были одни развалины, сад порос сорной травой… Опустив голову, прошептал Дементарий горько:

– Сам ты избегнешь смерти, но бедственно в дом возвратишься…

Подошедшие соседи, признав в седом незнакомце старшего сына скорняка Константинова, поведали печальную историю его семьи.

Вскоре после бегства Дементария с турецкого судна в Очакове отец его был брошен в долговую тюрьму, где и скончался от побоев.

Мать умерла от горя, а младший брат Варваций, снарядив рыбачью шебеку, подался куда-то в корсары.

Плакал Дементарий, рассказ этот слыша. На «Гром» он больше не вернулся.

– Мне теперь одна дорога – в повстанцы! – прощаясь, сказал он Ильину. – Пока жив, буду мстить за отца с матерью. Тебя об одном прошу: ежели брата моего где повстречаешь, то передай ему низкий поклон от меня. А это тебе обо мне на память кинжал, что от прадеда в нашем роду хранится. – Дементарий вытащил из-за пояса и протянул Дмитрию красивый кинжал в расписных ножнах.

Обнялись друзья, поцеловались троекратно и распростились навсегда.

Уже на корабле разглядел Ильин кинжал внимательнее: на тускло мерцающем лезвии был выбит восьмиконечный православный крест и одно лишь слово – Свобода!

Волонтер Федор Козловский уговорил было Петра Долгорукого взять с собой и его. Но Спиридов запретил, отчитав при этом:

– На службу не напрашиваются, но и не отказываются. Не лезь куда не след, нужно будет – пошлют!

И отправил Козловского заготовлять лес для починки кораблей. – Покажи-ка себя там, князюшка!

Козловский, впрочем, нисколько не обиделся. Скинул он шитый золотом Преображенский мундир, засучил рукава и ну топором махать, только щепки полетели! Так до самого ухода эскадры под Корон на заготовках и проторчал!

Российские матросы, на берег спускаемые, вели себя там с достоинством. Прогуливались чинно по улицам, раскланивались с жителями, деликатно угощались виноградом, апельсинами и прочими померанцами. Особенно нравились апельсины – вкус слаще сахара и от жажды помогают. Греки, смеясь, советовали их от скорбута: дескать, зубы укрепляют, особенно же хвалили кожуру. Вняв их советам, пожилые матросы терпеливо ее жевали, выкидывая прочь сочную сердцевину. Предлагали греки и морские ракушки. Показывая пример, ловко вскрывали створки и быстро уничтожали содержимое.

– Вы, братцы, извиняйте, конечно, – отводили глаза офицеры и матросы, – но слизняков не потребляем!

На третий день стоянки и до Васьки Никонова дошла очередь съезда на берег. Обратился он по такому случаю чин-чинарем. Надел белого сукна камзол с обшлагами зелеными, штаны-бркжинги белые, на голову водрузил круглую шляпу с подбоем васильковым, по цвету корабля. Васька – парень общительный и языкатый. Скоро познакомился с девкой-гречанкой. Девка – красавица, черные волосы по плечам распущены. Угощала она Ваську фисташками сладкими. А потом он, как барин, восседал у нее в доме на почетном месте в красном углу, а отец девки все подкладывал ему в тарелку угощения да подливал в стакан. Васька ел и пил учтиво, откушав, благодарил вежливо. Нельзя, чтобы на чужбине люди о российском матросе думали худо.

На улицах ребята с «Трех Святителей» да с других кораблей отплясывали вприсядку.

– Эй! Василь! Давай к нам! – кричали они, завидя выходящего из дома Ваську с девкой. – Пошли, что ли, отпляшем! – подмигнул тот девке.

– Пошли, – смеялась, тряся серьгами, гречанка. – Пошли, Васья!

Покинув Минорку, отряд Грейга прорвался сквозь шторм к берегам Италии.

Алексей Орлов встречал бригадира на ливорнской набережной самолично.

– Ты у меня наипервейший из героев! – хватал его за плечи. – Твой подвиг Россия не забудет, а я при случае отпишу матушке-государыне о всех твоих деяниях достославных!

Грейг был счастлив, сбывались его самые смелые мечты.

Сели Орлов с бригадиром в раззолоченную карету и во дворец графский поехали. Грейг в Ливорно впервые, много где побывал, а вот здесь не пришлось. По этой причине всю дорогу выглядывал из окошка, любопытствуя. Вот памятник мраморный мужу государственному в окружении четырех мавров из бронзы. – Кто таков? – спросил Орлов. – Сие изваяние есть герцог Фернандо Медичи.

Жители, усевшись верхом на ослов, беспрестанно жевали черные маслины. Лавки были забиты всякой всячиной: от оливкового масла до зеркал венецианской работы. Весенний ветер устилал мостовые лепестками первых роз, сорванных в садах.

Обедали Орлов с Грейгом под оркестр итальянской музыки. Присутствовал за столом еще и «политический агент» кавалер Дик, устало глядевший на все происходившее мутными глазами.

Орлов, хвалясь перед Грейгом силой, гнул вилки, сворачивал в трубку серебряные тарелки. Лицо его, обезображенное шрамом, краснело от натуги.

– Я, – хвастал, – в тутошних салонах наипервейший агрессор! Лакеи метались, меняя приборы.

– А правда ли пишут, что Спиридов заместо полутора десятков положенных ему по чину денщиков взял лишь семерых? – поинтересовался граф Алексей, опрокидывая в себя солидный фужер бургундского.

– Это верно, – кивнул Грейг, – говорил адмирал, что лучше на их место лекарей или мастеровых корабельных набрать.

– От скупости своей и не взял, – подумав, сказал Орлов, – а про лекарей да мастеровых для отводу глаз болтал. Я их флотскую породу знаю. За ломаную полушку удавятся! А как известие о моем главнокомандовании встретил? Злился, небось, а?

– Печалился крепко. – Грейг изучающе поглядел на графа.

– Что ж,– Орлов поднялся из-за стола, расправив плечи так, что затрещал кафтан, – то не его ума дело. Наши адмиралы российские лишь на вторых ролях хороши, а к первым и не способны вовсе. Кстати, о ролях. Ты, Карлыч, не бывал в театре италийском?

– Не доводилось. – Бригадир в недоумении поднял белесые брови.

– Ну тогда, как у нас говорят, давай с корабля на бал. Представления здесь хороши отменно, а об ахтерках и говорить нечего. Покажу заодно тебе и страсть души моей – пиитшу Мадлен Морели. Увидишь – глаз не оторвешь: очи с поволокой, ротик с позевотой. Красавица несравненная! О делах, Карлыч, завтра, сегодня гуляем!

В углу стола, уронив голову в тарелку, надсадно храпел кавалер Дик.

«Эх, не успел даже ботфорты на башмаки сменить», – думал Грейг, торопливо сбегая за Алексеем Орловым по устланной коврами лестнице.

За сахар в Ливорно платили в тот год полтину за фунт, хлеб шел по гривеннику – деньги по тем временам немалые. Команды российских судов сидели на сухарях и солонине, нового главнокомандующего волновали заботы иные…

В эти дни Алексей Орлов отправил в Петербург письмо, больно ударившее по самолюбию русских моряков. Зная неприязненное отношение Екатерины II к Спиридову, граф отписал ей свои первые впечатления о прибывшей на Средиземное море эскадре: «Признаюсь чистосердечно, увидя столь много дурных обстоятельств в оной службе, так великое упущение, незнание и нерадение офицерское и лень, неопрятность всех людей морских, волосы дыбом поднялись, а сердце кровью облилось. Командиры не устыдились укрывать недостатки и замазывать гнилое красками… Признаться должно, что если бы все службы были в таком порядке и незнании, как эта морская, то беднейшее было бы наше Отечество…»

Возможно, графу Алексею было и невдомек, что условия плавания на утлых суденышках не позволяют морякам наряжаться по последней парижской моде, а гнилое дерево красят только лишь для того, чтобы замедлить его гниение; что же касается остального, то Бог ему судья!

А «незнающим, нерадивым и ленивым» российским морякам предстояло вскоре вписать новые славные страницы в историю своего Отечества!

В то время, когда русская эскадра собиралась в путь и совершала свое нелегкое плавание в Средиземное море, морские силы Высокой Порты предприняли ряд боевых походов против России.

Уже ранней весной 1769 года, миновав Босфор, турецкий флот вышел на просторы Понта Эвксинского. Жители Стамбула вздохнули с облегчением: ведь бешеного нрава и разгульного поведения турецких моряков побаивались даже янычары.

Капудан-паше предстояло разгромить зарождавшуюся Азовскую флотилию московитов в устье Дона и разорить Запорожскую Сечь. Уходящих в поход провожал сам султан. Собрав морских военачальников в каменной беседке на пристани, он еще раз призвал их исполнить волю Аллаха.

– Гяуры не должны никогда увидеть берегов Высокого Порога со своих лодий! Я не могу ждать, пока они выстроят себе огромный флот и станут путаться у меня под ногами. Беспокойного ребенка лучше убить сразу во чреве матери, чем ждать, пока он вырастет и принесет много бед. Презренные московиты ничего не могут противопоставить великому флоту царя царей! Идите и уничтожьте их всех!

За спиной султана, облокотясь на рукоять ятагана, гордо стоял его личный кормчий Бостанжи-паша, главный советник Мустафы в морских делах. Невдалеке хищно чернела жерлом, нацеленная на Босфор, огромная пушка-амутата, хранимая еще со времен Великого Баязида как талисман былых побед.

– Аллах акбар! – кричали уходящие. – Ждите нас со скорой победой!

У Синопа флот разделился. Большая часть линейных кораблей направилась к побережью Крыма, чтобы доставить союзному хану войска и припасы. Две другие флотилии, наполнив паруса попутным ветром, устремились к северным берегам. Им предстояла задача особая…

Плывших к Очакову вел храбрый и безжалостный Асан-Кызыл-Исары. Оставив в устье Днепра три 60-пу-шечных корабля, которые за большой осадкой не могли войти в реку, он с двумя десятками судов двинулся вверх по течению.

Хорошие лазутчики были у паши, да куда им до запорожских! Едва лишь турки вошли в лиман, как попали под наблюдение казачьих дозоров.

Вскоре кошевой атаман запорожский знал все. Вызвал он в свой курень войскового старшину Филиппа Стягайлу да про новость грозную поведал.

– Нехай! – почесал бритый затылок невозмутимый старшина.

Взял он с собой казачьих полковников Логвинова и Сикуру, кликнул хлопцев побойчее. Спустили они лодки с камышом привязанным, что «чайками» за легкость и красоту звались, весла на воду – и пошли.

У Костырского урочища, где плавни обширные и река поворот делает, сели запорожцы в засаду. Коротая время, пили горилку, салом заедая, а скоро и турки появились. Уверенные в безнаказанности, шли они шумно с криками и пальбой. Две сотни пушек и тысячу отборнейших янычар имел под рукой храбрый Асан-Кызыл-Исары, ему ли таиться!

Прицелились сечевики. Свистнул зычно старшина Стягайло. И пошли палить из камышей на выбор. Метко били запорожцы. Пытался было Кызыл-Исары выстроить свои суда в боевую линию, да куда там! Первым же выстрелом из единственной пушчонки отбили казаки у флагманской галеры руль, и закрутило ее на стремнине. Вплавь спасался с нее храбрый Асан-Кызыл. А вскоре еще два разбитых судна приткнулись к мели.

– Гей, хлопцы! – выхватил острую саблю войсковой старшина.

Бросились запорожцы, закрутился бой рукопашный. Четыре знамени, десятки пушек и оба судна поврежденных захватили сечевики. Турецкая флотилия постыдно бежала в Очаков…

Уже после боя отловили казаки в прибрежных камышах с десяток янычар. Семерых отправили к генералу Румянцеву с рапортичкой о баталии, остальных же – прямо в Санкт-Петербург пред светлые очи матушки-царицы: полюбуйся, мол, как рыцари запорожских врагов державы лупят!

Вторая турецкая флотилия во главе с самим капудан-пашой тем временем пришла в Еникале. Была она огромна: четыре линейных корабля, две транспортные галеры с припасами и больше двух сотен боевых галер с войсками. Корабли, из-за мелководья пролива, остались на якорях ниже Керчи, а гребные суда, взяв в Еникале лоцманов, вошли в Азовское море. У косы Долгой обе транспортные галеры на полном ходу вылезли на мель. Одну из них кое-как сняли, а вторую разбило прибоем. Пришлось возвращаться. Озлобленные неудачей, янычары зарубили своего сераскира и, бунтуя, лупили колотушками в медные котлы. За янычарами поднялись и команды галер. Простояв без толку до глубокой осени под Керчью, флотилия вернулась в Стамбул.

Весной следующего 1770 года флот султана вновь пришел в Еникале. Два месяца простояли там турки, но зайти в Азовское море так и не решились, боясь мелей и дерзких московитов. Лишь в июне прибывший из столицы новый капудан-паша Ибрагим-Хасан увел суда ни с чем обратно. Обстановка внезапно изменилась, и теперь туркам предстояло думать об отражении русского нападения в Средиземном море.

Однако воинственный Мустафа III не терял надежд на успех в Черном море. Придворные подхалимы, поддакивая султану, сравнивали его с Александром Македонским…

– Это наше внутреннее озеро! – грозил новоявленный «Македонский» в запале своим распластавшимся ниц флотоводцам. – И нельзя пускать в него гяуров, чего бы это нам ни стоило.

Но очень скоро все изменилось. Весть о том, что русская эскадра не только достигла Срединного моря, но и высадила в Морее свои войска, была ошеломляюща. Газеты тех дней писали, что по своей неожиданности это известие было для турок таким же ударом, как в свое время вторжение Ганнибала в Италию для Древнего Рима. Раздражение султана мгновенно отозвалось яростью его ближайших подданных. Сразу же началась ужасная резня греков в Константинополе, затем массовые побоища прокатились по Кандии и Тунису. Количество истребленных греков стало своеобразным мерилом преданности султану… . Блистательная Порта пребывала в шоке. Уверенный в своем морском могуществе, султан не мог и предположить, что у московитов могут быть какие-нибудь суда, а уж о том, что с Балтийского моря есть проход в Средиземные воды, – он и понятия не имел. Вину за проход русской эскадры в Средиземное море Мустафа почему-то возложил на Венецию. Из Морей и островов Архипелага мчались гонцы, моля о помощи. Посланцев грустных вестей сажали на кол – султан пребывал в печали. И было от чего!

Нынешний, 1184 год гиджры не был похож на прошлый, 1183-й. Неудачи армии под Хотином и флота под Еникале сделали свое дело. А тут еще эти суда московитов, нацеленные в спину! Узнав об эскадре гяуров, немедленно поднял восстание египетский паша Гаджи-Али-бей, вознамерившийся отложиться от Порога Счастья и объявить себя султаном Египта. В Черногории выискался некий Степан Малый, выдававший себя за императора Петра III и подбивавший горцев к восстанию. Взялись за оружие извечные враги – персы, грозя сопредельным с ними турецким провинциям. Даже грузинские князья, вступив в союз, дерзко отказались снабжать сераль своими прекрасными дочерьми. Восставали все обиженные и угнетенные… Быстро исчезал боевой пыл войска. Сейчас уже не верилось, что еще совсем недавно в боевом порыве янычары наносили себе кинжалами раны, крича до исступления: – Саблей Москву! Саблей! Кричали, пока не падали на улицах от потери крови.

Тогда сам султан, подавая пример подданным, велел перелить свой любимый золотой сервиз в звонкие талеры, но последователей у него не нашлось.

Войско бунтовало, отказываясь воевать. Не помогали ни щедрые посулы, ни засланные в объятия дезертиров любвеобильные девы. Посулы отвергались, дев же попросту били. Тогда начались казни… Но в первую же ночь все виселицы были переломлены, а на стенах сераля начертано яркой краской: «Доставь нам мир или будешь лишен жизни». За поимку наглецов Мустафа обещал сказочное богатство, но те как в воду канули. А тут еще дерзкое появление московитов у берегов Морей. Правда, под окнами сераля было тесно от мачт. Беспорядков флот не знал, корабли были до верхних палуб завалены припасами морских арсеналов-терсанэ. Но легче от этого на душе у Мустафы не было. Повздыхав тяжко, призвал к себе султан министра по иноземным делам, умного и хитрого Ресми-эфенди.

– О мой лев, не причиняй себе хлопот! – полз к нему по коврам прибывший министр. – Угрозы от гяуров на море тебе нет никакой. Из Путурбука послал московитянин на воды Морей и в Архипелаг лишь несколько мелких судов, чтоб вертеться меж островами. Дорогой нахватал он презренных барок и дрововозок, составил себе флот из этого хлама. Опытные знатоки моря предсказывают, о несравненный, что первая же здешняя буря истолчет в щепки и размечет по морю ладьи опрометчивого гяура!

Повеселел немного Мустафа от речей таких, велел звать к себе капудан-пашу со всеми его адмиралами.

Ибрагим-Хасан-паша ехал к султану торжественно. От своего дворца в Галате до рейда на резной, красного дерева, шлюпке. Там пересел на любимую галеру «Бастарда» и на ней поплыл к берегу Сендак-Купп. Корабли и суда провожали его пальбой, великим криком и обилием флагов. На берегу влез Ибрагим-Хасан на арабского скакуна. Следом за ним, пыхтя, залезли в седла остальные адмиралы.

В серальном саду в тени кипарисов флотоводцев поджидал сам султан, беседуя с варварийскими астрологами о счастливых днях и ночах для жителей Стамбула.

– Я мечтаю, чтобы Порог Счастья стал настоящим счастьем для моих подданных! – делился он с учеными своими мыслями.

– Слышали ли вы, что говорил мне мудрый Рейсми-эфенди? – обратился султан к капудан-паше, выходя навстречу из беседки. – Плывите и топите их дрянной флот, не зная пощады! Самих же главарей разбойничьих Спиритуфа и Орлуфа тащите ко мне, чтоб подыхали на колу пред моими глазами. – О, тень Аллаха на земле! – грохнулись разом ему в ноги флотоводцы. – Мы сдуем неверных со света, как пыль с зеркала!

– Какую хитрость задумал на этот раз ты, мой лев? – обратился Мустафа III к распростертому ниц бею, в высоком тюрбане с алмазным пером. Это был любимец султана, в прошлом алжирский пират, а ныне младший флагман – патрон великого флота и обладатель почетного титула «Крокодил морских сражений». Гассан-бей* поднял голову, глядя снизу вверх на повелителя умными, преданными глазами.

– О великий из великих, царь царей и гордость всех правоверных! Я придумал страшную хитрость. Каждое твое судно сцепится с врагом и взорвется вместе с ним во славу Аллаха. Но твой, о несравненный, могучий флот больше и грозней московитова. Потому, взорвав русские корабли, твой флот заметно не уменьшится. Пусть трепещут жалкие души недругов твоих, услыша имя твое, о могущественный!

Маленький и толстый Мустафа жмурился от удовольствия:

– Мои крокодилы! Плывите и топите. Сейчас нам нужна только победа! Будьте неукротимы и не знайте жалости к проклятым кяфирам! Молясь во славу Аллаха, я буду ждать от вас радостных вестей! Дашке!

Вновь уткнулись лбами в густую траву адмиралы и поползли назад. Первым пятился адмирал Ибрагим-Хасан-паша, в присутствии султана всегда робевший, за ним Гассан-бей Джезаирли, в присутствии султана всегда красноречивый, потом остальные флагмана, в присутствии султана всегда безмолвные. Привратники-капичи с палками в руках пропустили флотоводцев из беседки, вернув им ятаганы.

В тот же день, воздев паруса, турецкий флот покинул Стамбул. Остались позади арсеналы и верфи Галаты, роскошный дворец капудан-паши и адмиралтейство, бледно-розовые иглы минаретов и полчища кипарисов в Полях Мертвых. На рейде Галлиполи суда бросили якоря. Здесь предстояло обождать отставших и окончательно подготовиться к плаванию.

Велик флот султана. Нет ему равных в южных водах. Помимо больших кораблей, на манер «французского курула» построенных, входило в него множество всяческих флотилий разбойничьих: тунисская, берберийская, дульцинистская и египетская.

Традиции Пери Рейса и Барбароссы* турецкие мореплаватели чтут свято. Правители корабельные издавна ни к чему не касаются, их дело пить кофе и повелевать! Парусами заведуют греки-навигаторы, с их голов и спрос за все.

Должность правителя на турецком флоте стоит недешево, поэтому, получивши ее, стремятся капитаны сполна возместить понесенные убытки. Сам нынешний капудан-паша подавал тому пример достойный. Еще будучи младшим флагманом, разбил он как-то на камнях греческого острова судно: разгневавшись на такое несчастье, велел Ибрагим-Хасан, чтоб жители острова возместили нанесенные флоту убытки. Ругался, что, не будь этого проклятого острова, судно осталось бы невредимым. Забранные же деньги присвоил себе вполне законно…

Желтые обрывы Галлиполи да истошные вопли имамов с марсов, созывающих правоверных на молитву, навевали на великого адмирала скуку. Ужасно болели бока. Ибрагим-Хасан уже третьи сутки валялся в своей каморе за бизань-мачтой. Мучаясь бездельем, курил трубку и давил пальцем одолевавших его клопов. Рядом крутился карлик-шут с всклокоченной бородой и безумными глазами. Шут кувыркался и целовал полу адмиральского халата: – Вот так перевернется перед тобой вождь неверных! Ибрагим-Хасан лениво улыбался.

Команды требовали развлечений, грозя бунтом. Верными оставались лишь конопатчики-калафатчи – гвардия капудан-паши. Эти морские янычары наводили в обычное время ужас на команды, но теперь и они были бессильны перед разъяренной толпой.

– Пустите их! – велел капудан-паша, видя, что матросов все равно не удержишь. – Пусть веселятся!

На берегу в тот же день начались повальные грабежи и убийства. Заполыхали пожары. Толпы распоясавшихся матросов крушили все, что попадалось им на глаза. Бывший великий визир, а ныне галлиполийский наместник Молдаванчжи-паша, видя такой разгул, запретил морякам съезжать на берег. Но и это не помогло.

– Вставайте, друзья! – кричали по утрам турецкие матросы. – Воздадим молитву Аллаху и поплывем веселиться! Ждут нас еще не тронутые лавки, блудные девы и крепкие вина! Опальный визир велел установить на берегу пушки.

– Грязные ишаки! Только суньтесь! – грозился он. – Если ваши головы пусты, то вы вполне обойдетесь и без них!

Невежественный полководец, но храбрый воин, Молдаванчжи-паша слов на ветер не бросал. Едва только забитые до отказа шлюпки приблизились к крутым берегам Галлиполи, их встретили огнем. Разгорелось настоящее сражение. Несмотря на большие потери, турецкие матросы все же высадились на прибрежные скалы и принялись безжалостно истреблять янычар наместника. Сам свирепый Молдаванчжи едва спасся от расправы бегством; вместе с ним бежал и французский советник по военным делам барон Тотт. Узнав о произошедшем бунте, султан пришел в ярость.

– Вот, – сказал он, – моя плеть, передайте ее Молдаванчжи. И если он за три дня не подавит шулюх, я отстегаю его этой плетью как последнюю собаку!

В помощь опальному визиру был спешно выслан столичный гарнизон. Получив украшенную рубинами плеть, с несколькими тысячами отборнейших воинов наместник обрушился на бунтовщиков. Свирепый Молдаванчжи сам сек головы непокорным. И если бы не вмешательство опомнившегося капудан-паши, флот султана остался бы без матросов. Некомплект по приказу Мустафы III пополнили за счет садовников сераля. Разогнав оставшихся в живых по судам и решив больше не испытывать судьбу, велел Ибрагим-Хасан поднимать паруса.

Миновав теснины Дарданелл, турецкий флот вышел в море.

– Слава Аллаху, – повеселел капудан-паша, – в море им буйствовать будет негде!

На кораблях под бой барабанов зачитали фарман султана, призывавший гемеджей храбро сражаться с неверными.

Флаг великого адмирала развевался над 100-пушеч-ным линейным кораблем. На палубах судов в кофейнях варился душистый кофе. Вахтенные заунывно и беспрестанно тянули песни.

Вдалеке голубели острова Архипелага. Флот Высокой Порты спешил добывать новую славу султану.

Из письма Екатерины II Вольтеру: «Этот флот турецкий, о котором так шумят, чудесно как снаряжен! Посадили по недостатку матросов на военные корабли садовников из сераля…»

Арматоры Качиони стерегли турецкий флот у острова Лемнос. В сражения с неприятельскими судами не ввязывались, держались поодаль. Корсары в точности выполняли спиридовский наказ «виться за флотом агарянским аки ласточки за коршуном». Но едва турки стали на якорь, Качиони не утерпел. Храбрый «туркоед» решил забраться в самую середину османского флота и выведать у словоохотливых мореходов планы капудан-паши.

Едва смерклось, велел он переодеться своим верным поликартам в турецкое платье и бесстрашно направил фелюку прямо к туркам.

– Един Бог и Магомет, пророк его! – окликнули с дозорного кончебаса неизвестное судно.

– Един Бог! – невозмутимо отозвался Качиони, выруливая мимо.

– Кто вы и куда держите путь? – поинтересовались бдительные стражи.

– От морейского наместника с посланием к великому адмиралу! – ответил «туркоед».

– Ищите его корабль в первой линии с красным фонарем на грот-мачте! – Доброй ночи! – Да пребудет с вами Аллах!

Проходя мимо турецких судов, корсары выкликали себе с них мнимых земляков и в разговоре выведывали нужные сведения.

– Жалко* что нет у нас хорошего щелчка для султана, мы бы славно запустили когти в его бороду! – сокрушался Качиони, оглядываясь по сторонам. Султанскими щелчками корсары именовали брандеры, а бородами – корабли Порты.

Уже на отходе окликнули отважных арматоров и велели подойти к борту.

– Ну уж нет! – возмутился Ламбро Качиони. – Нам это вовсе ни к чему! Бей их!

Залп картечи мгновенно смел с палубы ближайшего судна любопытных. Пока турки приходили в себя, выбирали якоря и ставили паруса, дерзкая фелюка навсегда исчезла в темноте южной ночи.

Спустя неделю адмирал Спиридов знал уже поименно весь турецкий флот, количество пушек и припасов на неприятельских кораблях и судах.