Текст книги "Звездолет «Иосиф Сталин». На взлет!"

Автор книги: Владимир Перемолотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Владимир Перемолотов
Звездолет «Иосиф Сталин». На взлет!

СССР. Ленинград
Октябрь 1927 года

…Выключатель звонко щелкнул, добавляя к тусклому осеннему ленинградскому полусвету свет электрических ламп. Тени, что до этого мгновения лежали, притаившись в сгустившемся сумраке, проявились четкими линиями и прямыми углами, потянулись друг к другу. Спустя несколько секунд к теням лабораторного оборудования добавились тени людей. Эти, вместо того, чтоб спокойно лежать, двигались, на несколько секунд замирая перед тенями приборов, и срывались с места – сегодняшний день был особенным: лаборатория профессора Иоффе готовилась к проведению эксперимента. Ключевого эксперимента!

Середину лабораторного зала занимала толстая, даже на первый взгляд тяжелая чугунная плита. На ней, как на постаменте, высилась гора приборов, со всех сторон облепивших стальную, блестящую как зеркало трубу, в свою очередь опутанную проводами, словно бабочка, залетевшая в паутину. Профессор смотрел на все это сверху, из застекленной кабины, слегка нервничая.

«Как хорошо, что в науке не бывает поражений, – не справляясь с волнением, и оттого постукивая костяшками пальцев по столу, подумал он, – а есть только отступления и перегруппировки сил. Военным куда как сложнее…»

Старший лаборант взмахнул рукой, привлекая внимание.

– Готовность?

По залу волной прокатились отклики: «Готов! Готов! Готов…». Все. Теперь без нервов. Один на один. Ум ученого против скрытности Природы.

Конечно, и у него бывали трудности – несмотря на прогресс науки, Природа и сегодня оставалась серьезным противником, не желающим расставаться со своими тайнами, но ученые постепенно подбирали ключи к ее замкам… Один за другим срывались покровы тайн, открывались кладовые… Атомное ядро, ракеты, химия… Может быть, теперь и это покорится человеку?

Эхо умолкло, и с последним откликом он бросил свою маленькую армию вперед.

Рубильник, словно палец кесаря, предрекая очередной тайне скорый и бесславный конец, упал вниз и, заполняя тишину лаборатории звуком, тихонько загудели моторы, солидно взвыли трансформаторы, защелкали пакеты переключателей. По залу поплыл свежий грозовой запах, маскируя собой запах масла и креозота.

Стрелка амперметра медленно отклонялась вправо, к красному сектору, показывая растущую силу тока. Тусклый свет ламп становился ярче.

– Напряжение?

– Выходим на позавчерашний уровень… – донеслось из-за спины. Позавчера они отступили – сгорел трансформатор. Но сегодня – сегодня нет!

Электрический шторм, бившийся в толстых кабелях, действовал и на людей. Слова стали отрывистыми, жесты – резкими.

Своими руками ученые и техники Страны Советов делали доселе неизвестное достояние всех людей на земле, точнее, вырывали его из тайников Природы. Это было опасно, смертельно опасно, но никто тут отступать не собирался. Отработанные на модели 37-бис технические решения для этого монстра не годились. Тут требовалось что-то иное, что еще не забредало ни в одну голову.

Профессор, щурясь, наклонился над пультом. Сверкающие огоньки мелькали, словно угли костра под порывами ветра.

– Полную мощность, – прогремел усиленный жестяным мегафоном голос. – Затычки в уши…

Из общего механического шума постепенно вырастала одна частота. Пилящий звук пробирал до костей и словно царапал мозг изнутри.

Визг становился все нестерпимее и нестерпимее. Не спасали затычки. Там, внизу, люди срывали шлемофоны, зажимали уши ладонями, кто-то, не выдержав напора, упал на колени, а там и вовсе рухнул навзничь. Тут, за толстым стеклом, было не намного легче.

Защиты от звука не было. Его нужно было просто перетерпеть, а вот потом… Что будет «потом» никто еще не знал.

Профессор стиснул зубы. Трижды они подходили к этому рубежу и отступали. Сегодня они зайдут за него, чем бы это все ни закончилось!

Чугунная плита, основание установки с весом килограммов триста, затряслась мелкой дрожью. Ее края расплывались в воздухе, становясь мутными тенями. Так вот что бывает, когда перетерпишь это! Это мерзкое царапанье мозга.

– Резонанс! Правый край входит в резонанс!

Абрам Федорович не обратил внимания на крик. Природа сдавалась, махала белым флагом.

Из опутанной проводами трубы потянулся тонкий луч. Пока слабый, едва видимый… А звук все неистовствовал, неистовствовал, и казалось, что это он превратился в луч света, на глазах наливающийся цитронной желтизной.

– Левый край входит в резонанс!

Борясь с желанием сорвать шлем и зажать уши руками, он на секунду закрыл глаза, и этой малости хватило, чтоб все полетело к черту.

Вибрация плиты потихоньку сталкивала трубу излучателя со станины, и в какой-то момент луч, став ослепительно-белым, плавно поехал в сторону, коснулся стены и неторопливо пополз вверх по ней, оставляя за собой светящуюся алым полоску.

Кто-то из техников бросился вперед и попытался плечом остановить излучатель, но человека отбросило в сторону. Кирпичная стена стонала и трещала.

Когда светящаяся полоска дошла до самого верха, кусок метр на два с треском вывалился наружу.

Из разрезанных труб фонтаном била вода, превращаясь с одной стороны в пар на раскаленном срезе, а с другой – потоком несшаяся вниз. Клубы пара рвались на улицу, и за ними то пропадал, то проявлялся косо срезанный огрызок кирпичной трубы институтской котельной.

Это было пустяками, страшными, но пустяками в сравнении с главным.

Установка работала! Работала!

«Какая физика! – подумал профессор. – Какая славная физика!»

СССР. Москва
Октябрь 1927 года

…Стук в дверь застал Федосея Малюкова в тот момент, когда он, стащив один сапог, раздумывал, что лучше сделать – прямо сейчас закрыть глаза и уснуть, нахлобучив на голову старый летный шлем, или все же перед этим снять второй сапог.

Размышляя над этим, он несколько секунд балансировал на грани между сном и бодрствованием, безучастно слушая, как кто-то колотит кулаком в дверь.

Спать хотелось неимоверно, и под мысли о том, что все-таки надо встать и открыть, он уже даже начал задремывать, но тут незваный гость, видно, потеряв надежду достучаться до хозяина руками, пустил в ход ноги.

Федосей заскрипел зубами. Захотелось, накрыть голову подушкой и кануть в ласковую глубину сна… Но вместо этого придется встать и идти к дверям. Гости могли быть и с работы.

На всякий случай сунув в карман наган, Федосей побрел по коридору, растирая на ходу рукой глаза и ловя носом запахи еды. Пахло щами и жареной на хлопковом масле картошкой. Есть тоже хотелось, но спать – куда больше. А еще больше хотелось спустить незваного гостя с лестницы. Федосей уже начал догадываться, кого к нему принесло.

Оставшаяся еще от прежних времен добротная дубовая дверь, ставленная еще прежним хозяином квартиры, каким-то камергером двора, и пережившая все смуты, налеты и перевороты этого века, уже не дрожала, а содрогалась под ударами каблуков. Протершийся за это время дерматин – когда-то благородно-черный, а теперь местами протертый до белесости не мог заглушить настойчивости неизвестного гостя, лупившего ногами в полированный дуб.

– Кто? – сквозь зевок спросил Малюков.

– Свои…

Федосей вздохнул и отодвинул засов. Угадал. Дядя пришел. Поликарп Матвеевич Малюков. Этого не прогонишь.

– Здравствуйте, Поликарп Матвеевич…

Гость прямо в дверях троекратно, по-родственному, облобызал племянника и немножко потряс за плечи.

– И тебе не хворать. Чего ты сонный такой?

Он отодвинул племянника и по-хозяйски отправился в Федосееву комнату.

Федосей зевнул еще раз, с подвыванием, с хрустом в челюстях.

– Работа… – сказал он дядиной спине.

В семи комнатах бывшей камергерской квартиры жили пять семей, и у Федосея тут имелась своя комната. Хоть и тесная, как готовальня или пенал, но – своя. Сам он уселся на кровать, кивнув дяде на табуретку. Тот основательно расселся, задвинув ноги в начищенных сапогах под койку. Одним взглядом обежав комнату, дядя понял, что племянник со времени их последней встречи так и не разбогател – то же солдатское одеяло на железной кровати, ситцевые занавески на окне, полуувядшая герань да полка с книгами, да стол.

– А я тебе жаловаться пришел, – бодро сказал родственник.

– Дал бы ты мне лучше поспать, дядя Поликарп, – угрюмо отозвался племянник, поглаживая мягкую кожу шлема.

– Ага! Ты тут спишь, а у нас во дворе контрреволюция завелась.

Федосей служил в ОГПУ, но, хорошо зная дядину склонность к преувеличениям, никак не отреагировал.

– Какой-то контрик недобитый рабочим людям жить не дает. В сарае у себя так чем-то ревет, что стекла лопаются…

– И что?

– Так спать же невозможно! Так ревет! Каждую ночь ревет… Как же спать-то?

Лучше б он про сон не говорил. Федосеева голова упала на грудь, но дядя был начеку – тряхнул племяша за плечо.

– Эй, племянничек! Ты чего?

– Ну, а в милицию не пробовал? – устало спросил Малюков.

От возмущения Поликарп Матвеевич привстал.

– Плевал он на милицию. Участковый, товарищ Фирсов, трижды приходил, только тот ему бумаги какие-то показывал.

– Ну вот видишь – бумаги… – довольный, что нашелся повод отвязаться от родственника, сказал Федосей. – Раз бумага есть, значит, все правильно. Работает твой сосед над чем-нибудь нужным для Мировой Революции…

Он почувствовал, что его уносит в сон, и не стал противиться этому. Все-таки два дня в засаде неспамши и нежрамши… Хорошо хоть не без толку. Взяли субчиков…

– Да какие бумаги, Федосей? – гость стукнул ладонью по столу, заставив племянника вынырнуть из дремы. – Такими вещами надо на работе заниматься. Неужели у советского ученого места нет, чтоб на Мировую Революцию работать? Есть же лаборатории… Институты… А он – дома. В сарае. Знаешь, что это значит? – внезапно понизив голос, спросил он.

– Что? – тоже машинально перейдя на шепот, переспросил племянник.

– Что это – не советский ученый! Может быть, он на Польскую разведку работает?

Малюков вздохнул. Спорить бесполезно. Характер у дяди, честно говоря, был сволочной. Это признавала вся родня. Так что проще что-нибудь сделать, чтоб успокоить родственника, чем препираться. А потом спать. Сутки…

– Ладно. Чего ты от меня хочешь?

– Не от тебя. Я хочу спать нормально. Если он работу на дом берет, то я отчего страдать-то должен? У меня смена пол-седьмого. Я на паровом молоте работаю!

Тут его осенило новым аргументом.

– А вот если б я домой паровой молот принес…

– Что. Ты. От. Меня. Хочешь? – раздраженно повторил вопрос Федосей.

– Приструни гада… – неожиданно мирно сформулировал дядя. – Поможешь?

Федосей вздохнул еще глубже, словно хотел донырнуть до того места, где лежит сон, и выбросить его из головы… Задавив раздражение, он медленно кивнул, поймав себя на мысли, что, кивнув в следующий раз, он просто может не поднять голову. Уснет… Нет. Надо вставать, надо двигаться…

Экономя трудовую копейку, прижимистый Поликарп Матвеевич хотел было отправить племянника до квартиры пешком, но Федосей возмутился и заставил дядю сесть в трамвай. Платить за проезд, правда, пришлось племяннику. Зато те пять остановок, что отделяли их от дядиного дома, он продремал, прижавшись к родственному плечу, а не разглядывая позолоченные поздней осенью клены на бульваре. Деревья провожали октябрьское тепло и готовились встретить ноябрьские дожди.

Старинный четырехэтажный дом, построенный в начале века, смотрелся крепко, но обшарпанно. Обычное для столицы дело – вместо стекол в подъездной двери – фанера, на лестничных площадках искуренные до крайности папиросные гильзы. Федосей потянул носом. Хорошо хоть пахло не кошками, а сырым деревом.

На втором этаже дядя ткнул пальцем в дверь. Проверяя на месте ли удостоверение, Федосей коснулся кармана гимнастерки и требовательно застучал. Ответили не сразу, но неожиданно.

– Кто там?

Никаких дыр в двери не было, но Федосей мог поклясться, что их внимательно разглядывают.

– ОГПУ. Откройте.

Федосей подмигнул дяде, который, ухмыляясь в предвкушении торжества справедливости, стоял рядом.

Хоть и без ордера на обыск и без сопровождающих ничего, кроме как просто поговорить с жильцом, он не мог, но ведь не где-нибудь работал, и удостоверение имел, и знал, как обыватель к этим четырем буквам относится… А вот у жильца реакция оказалась отнюдь не обывательской.

Дверь, к счастью, оказалась не толстой, так что щелчок взводимого револьвера Федосей успел услышать и оттолкнул мстительно скалившегося дядю в сторону.

Бах! Бах! Бах!

Брызнули щепки. Дырки в двери легли наискось. Стрелок там оказался с опытом. Бил так, чтоб наверняка кого-нибудь зацепить. И зацепил бы, если б не острый слух Федосея.

Грохнувшись спиной на ступени, дядя взвыл от боли.

Уходя в сторону, Федосей потянул наган из кармана, но стрелок не стал ждать. Ударом ноги распахнув дверь, шумный сосед прямо по упавшему навзничь дяде пробежал наверх. Дядя снова взвыл, но уже от обиды.

– Стой!

Двумя прыжками сосед взвился вверх и ушел в мертвую зону, прикрывшись лестничным маршем. Мелькнул – и пропал. Сон с Федосея как бритвой срезало. Он наклонился над дядей.

– Чердак есть?

Хлопавший глазами дядя только кивнул. Не ожидал он такой прыти от соседа.

– Ранен?

– Нет…

– Тогда бегом вниз, милицейских зови…

Шаги летели вверх по лестничным пролетам, и Федосей бросился следом.

Он пробежал два этажа – выше некуда. Украшенная лепниной в виде виноградных листьев и гроздьев площадка четвертого этажа пустовала, только деревянная лестница в десяток ступеней рывками вползала наверх, в темноту чердака. Беглец обрубал концы. Если ему удастся втащить наверх лестницу, то чекисту останется скакать обезьяной да руками махать – три метра в высоту человеку никак не перепрыгнуть.

Вполне понимая, что может схватить пулю, Федосей ухватился за нижнюю ступеньку, но не стал тянуть лестницу к себе, а рывком толкнул ее еще выше. Из темноты сыпанули ругательства. Не ругательства даже, а так… Интеллигентное чертыханье. Выпустив лестницу, беглец упал, и чекист, сдернув трофей вниз, отпрянул вбок. Вовремя.

В чердачном проеме сверкнуло. Пустой подъезд откликнулся громом эха. Визг отрекошетировавшей пули превратился в стеклянный звон и улетел в окно.

Выстрел ответил на выстрел и тут же над головой сквозь какое-то шуршание послышался топот убегающих ног. Нервы у вражины сдали. На всякий случай Федосей бросил вверх кепку, проверяя нервы врага, потом приставил лестницу, взлетел наверх.

Сквозь далекое чердачное окно лился сероватый свет, в котором чердак казался заполненным плотным туманом.

От стены до стены чердак перегораживали веревки, увешанные сохнущим бельем. Сероватые простыни колыхались от сквозняка, словно заросли водорослей под приливным течением.

Отодвигая стволом нагана сырые полотнища, чекист, осторожно ступая по сухим дубовым листьям, пошел вдоль стены, ловя звук чужих шагов.

Бах!

Федосей прыгнул в сторону. Грохот выстрела в пространстве чердака походил на гром, но от него преследователю было больше пользы, чем стрелку. Стреляли издалека, не прицельно. Не раз попадавший под пули Федосей ощущал разницу – когда стреляют, чтоб попасть, а когда – чтоб отпугнуть. Тут – пугали.

Враг уходил. Бежал.

За простынями что-то скрипнуло, задребезжало железо, и тут же удар. Глухой, словно… Ну конечно, враг спрыгнул на землю.

Федосей, обрывая веревки, рванул следом. Никуда теперь ему не деться. С двумя патронами в барабане не воевать, а только застрелиться.

Сразу за окном уступами вниз уходили крыши каких-то сараев.

На глазах Федосея беглец припустил к выходу со двора. В этот момент туда вбежал милицейский с наганом и державшийся за его спиной дядя. Другого пути со двора не было.

«В город ему не уйти, – подумал Федосей, прыгая по крышам. Железо под ногами прогибалось, грозя не удержать на себе. – Приплыл дядя….»

Только беглеца не интересовал город.

Шуганутой мышью он юркнул в сарай. Не спуская взгляда с двери, Федосей быстро на ощупь дозарядил барабан своего нагана. Не успел он порадоваться нежданной передышке, как в слепых окошках вспыхнул оранжевый свет, внутри что-то взревело, и деревянная хибара словно взорвалась изнутри. Федосей видел это с десяти шагов. Неслышно, за затопившим дворик ревом, вылетели стекла, крыша дрогнула и, разваливаясь на куски, отлетела в сторону. Через секунду по двору прокатилась волна жара, от которого занялись доски, и на столбе пламени в небо унесся какой-то неразличимый за ярким пламенем кусок темноты.

Откатившись в сторону, Федосей, ведя за огненным пятном стволом нагана, пускал в небо пулю за пулей. Когда патроны кончились – обернулся.

Обалдевший от происходящего дядя сидел на земле, не решаясь подняться, а милицейский с дрожащими губами за его спиной крестился, зажав в кулаке свой так ни разу и не выстреливший табельный ствол, словно наперсный крест…

Федосей смотрел на него с удивлением, силясь понять, что все-таки произошло. Что все это было? То, что только что случилось на его глазах, настолько выбивалось из обыденности, что он в общем-то спокойно и ласково даже остановил милицейского.

– Эй, товарищ! Кончай религиозную пропаганду. Лучше сбегай, наряд вызови…

Федосей произнес это и вспомнил, как дядя рассказывал о местном участковом. И тут же уточнил.

– С Лубянки наряд…

По всему выходило, что не милицейское это дело, а по линии его родного ведомства… Все тут не просто так.

Получасом спустя в оцепленном дворе работали чекисты и окна соседних домов светились желтым электрическим светом.

А сам Федосей еще через двадцать минут сидел перед своим начальником Болеславом Витольдовичем и дописывал рапорт, стараясь вложить все еще переполнявшие его эмоции в казенные обороты.

Карандаш от такого старания сломался, и он, без спроса выхватив из стаканчика с принадлежностями другой, закончил.

– Вот. Там…

Ему хотелось рассказать об увиденном своими словами, но начальник остановил его жестом.

– Погоди, погоди, товарищ Малюков. Дай ознакомиться…

Старший майор читал рапорт, профессионально выделяя самое главное. Федосей знал такой взгляд у начальника. Сам он так еще не умел. Тот вроде бы смотрел сквозь документ, как-то умудряясь видеть его не частями, а целиком. Это позволяло не упускать мелочей и видеть картину в подробностях. В какой-то момент взгляд шефа стал другим. На секунду оторвавшись от рапорта, Болеслав Витольдович поднял голову, что-то припоминая. Посмотрел на Федосея, потом на шкаф с папками.

– Тут точно?

Лист с рапортом очутился перед Федосеем. Палец начальника указывал на одну из строк.

– Что? – спросил Малюков, прочитав указанный начальствующим пальцем абзац.

– Цвет. Не ошибся? Оранжево-лиловый?

Для верности проверяя самого себя, Малюков прижмурил глаза, вспоминая.

– Точно! – уверенно подтвердил чекист. – Яркий-яркий… И грохот…

Шеф отвернулся, отыскивая нужную папку за спиной. Нашел. Положил перед собой. Краем глаза, деликатно отвернувшись, Федосей увидел название «Происшествия». Болеслав Витольдович, полистав, вытянул из недр какой-то лист и, положив рядом с рапортом, поднял взгляд на подчиненного. Пару секунд он смотрел на Малюкова, словно сомневался – стоит ли доверять его словам, но все-таки, видно, решил, что стоит попробовать, и стал читать, попеременно водя пальцем то по одному листу, то по другому. Через минуту он снова поднял взгляд на гостя.

– Спасибо… Вот где, оказывается, гнездо-то у них было…

Взгляд у шефа стал просветленно-загадочным. Федосей, ничего не понимавший, только кивнул. В ответ – мол, пожалуйста, ничего особенного…

– Дядя, говоришь, привел?

– Дядя…

– Молодец твой дядя. Какого матерого вражину зацепил! Мы не смогли, а он… Вот оно классовое-то чутье!

Федосей пожал плечами. Понимал он во всем происходящем не больше половины… Мгновение поколебавшись, шеф протянул младшему товарищу папку.

– Первый лист. Дальше не заглядывай…

Федосей сделал правильное лицо. Мол, и в мыслях не было ничего такого, чтоб заглянуть, можно было бы и не напоминать, не первый день в органах.

В папке оказался рапорт одного из постов наружной охраны Кремля. Из него явствовало, что неделю назад постами отмечено перемещение какого-то неизвестного летательного аппарата над периметром стен вдоль Москвы-реки. Сам аппарат ввиду ночного времени разглядеть не удалось, но кое-какая информация там присутствовала – полет сопровождался оглушительным грохотом и оранжево-лиловыми вспышками. Под словами «оранжево-лиловые» темнела вдавленная полоска, где шеф ногтем подчеркнул самое главное. Задержать аппарат не удалось. После предупредительных выстрелов часовых скорость неизвестного аппарата существенно увеличилась, и он исчез из контролируемой постами зоны, улетев вдоль реки к окраинам Москвы. Окончив чтение, Федосей поднял взгляд на начальника… Тот, сцепив пальцы, о чем-то думал.

– Прочитал?

– Да.

– Мнение?

– Если это враг…

– Если! – усмехнулся шеф. – Вариант «Друг» даже не рассматривай!

– Почему?

Федосей ощутил, как именно сейчас он переходит какую-то грань в отношениях со своим прямым начальником, и такой наивный в общем-то вопрос вполне уместен.

– Потому что друзья не по нашей с тобой части.

Физиономия Федосея не то чтоб выразила несогласие с этим словами, но что-то такое там шеф углядел и добавил, разъясняя ситуацию.

– Да даже если и так, это ведь Кремль, а не молочная лавка. Представляешь, если такие друзья под окнами у товарищей Сталина и Калинина летать повадятся. Сперва просто так, как в тот раз, а потом, может быть, и с бомбой…

Став серьезным, добавил:

– Судя по маневренности, если это действительно аппарат, созданный руками человека, а не какая-нибудь шаровая молния, получается настоящая террор-машина. Подлетел, выстрелил, скрылся… и не догонишь.

– Самолет… – начал было Малюков, но шеф перебил его, поняв главную мысль.

– Самолет его, может, и догонит, а может быть, и нет. Да и когда он от Тушино или с Ходынки до Кремля долетит? А тут…

Его ладонь покрыла рапорт:

– А тут за полминуты его включил и удрал. Ты-то ему времени, думаю, больше не дал?

Малюков отрицательно покачал головой. Действительно, у беглеца после его прыжка с крыши на землю было на все про все не более двух минут. А ведь еще добежать нужно было, замок отомкнуть… Болеслав Витольдович неожиданно перешел к иным личностям.

– А твой дядя – молодец! Хоть и на паровом молоте стучит. Кремлевцы его упустили, а дядя твой…

Болеслав Витольдович покивал со значением.

– По первому рапорту…

Он тряхнул папкой «Происшествия».

– …у нас создана группа, которая занимается этим случаем. Сам видишь, какие возможности этот аппарат может врагам предоставить. Так что подключу тебя к ним.

– Меня? – удивился Федосей. – Так ведь у меня…

Он хотел напомнить, что дел и без этого по горло, но шеф не дал договорить.

– Тебя, тебя… твой дядя хоть и хорош, но не его же подключать?