Текст книги "Ёлка (СИ)"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

   Но сейчас ее с ними не было. Увидев это, Долгов решил, что эти четверо ожидают свою подружку, чтобы было перед кем посостязаться в остроумии, привлекательности, силе.

   Едва он прикрыл за собой подъездную дверь, как навстречу ему шагнул двадцатилетний увалень. Те, что помоложе, еще побаивались, было мало опыта. А ему не впервой.

   – Дай-ка закурить...

   Долгов остановился. Не поверил своим ушам: как можно так бесцеремонно! Где же он воспитывался, этот тип? Надо ему сказать. А-а, там его дружки выжидающе смотрят. Что ж, пусть послушают, только на пользу будет. Ему ли бояться этих мальчишек! Он защищал покой их матерей и мирное небо над их головами от врага пострашнее, чем этот подвыпивший наглец.

   – Научись сначала просить, как следует, а потом подходи, понял? – спокойно сказал Иван Дмитриевич и хотел идти дальше.

   Но «долговязый» вновь заступил дорогу, наклонился, дыхнул в лицо перегаром:

   – Чего? Ты мне – грубить? Ну, ты грубиян...

   И замахнулся правой. Долгов перехватил кулак на лету и сам врезал «длинному» в челюсть. Да так, что тот пролетел метра два и кулем свалился на пол. На «обидчика» тут же навалились со всех сторон, как собачонки на медведя, остальные трое. Ну, Долгову это не в первый раз, бывало с ним такое, и не однажды. Он весь напрягся, собрался с силами, намереваясь одним движением сильных рук разбросать, расшвырять этих щенков, сбросить их с себя, как налипшие водоросли.

   – Ах вы, гниль! Все, значит, скопом. Ну, я вас тогда так... Ну-ка, мать ва...

   Но удар бутылкой по голове оборвал его слова. Все поплыло у него перед глазами, ноги предательски подогнулись, и он тяжело упал, орошая кафельную плитку кровью из открытой раны.

   Все трое вмиг протрезвели. «Длинный», увидев благоприятный момент, подошел и с силой ударил носком ботинка в живот. Хотел повторить, но компания не дала, быстро утащила его на улицу. И они тут же скрылись, растворились темными силуэтами в ночи среди равнодушных, молчаливых многоэтажных коробок...

   Он долго пролежал на полу и потерял много крови. Люди проходили мимо, и никто не удосужился поинтересоваться, что это за человек и почему он тут лежит. Видели только разбитую бутылку рядом и делали вывод, что таких надо в вытрезвитель, но вот именно таких-то и не берут, потому что, как правило, с них нечего взять. Хорошо хоть не на улице упал, в подъезде, здесь не замерзнет. Проспится, очнется и пойдет домой. Другие судили по-иному: ну и пусть бы упал на улице, подумаешь, замерзнет; черт с ним, поменьше будет этих пьяниц.

  Никто из них не приглядывался к лежащему телу, а потому и не видел крови. Человек лежал ничком; рука прикрывала затылок; наверное, ему так было удобно. Пусть лежит себе, кому он мешает. И никто не знал, что последний проблеск сознания подсказал Долгову прикрыть рукой голову, потому что в таких ситуациях часто начинают бить ногами. Он знал это, война научила; здесь главное – беречь голову, самую важную часть тела.

   В таком положении он и застыл, не вызывая к себе сострадания, а лишь брезгливость. И только девушка в дубленке, поздно вечером возвращавшаяся домой со второй смены, догадалась наклониться над телом, послушать – а вдруг не дышит?..

   Она замерла и вдруг отпрянула: ей показалось, человек и вправду не дышал! И не пьян он вовсе! Она сразу поняла: тут что-то не так. Сообразив, схватила за плечо и перевернула тело на спину. Глянула и вскрикнула: оно было в крови. Кровь из раны на голове невидимым ручейком стекала в рукав куртки и оттуда – на грудь. Вся одежда спереди: майка, рубаха, пиджак – все пропиталось ею как губка, хоть выжимай.

   Девушка бросилась на лестничную площадку, позвонила раз, другой, третий... Звонила долго, настойчиво повторяя: кто она, что ей надо, зачем звонит, почему именно сейчас, а не утром.

   Наконец, открыли. В дверях стояли трое мужчин. Как оказалось, в этой квартире было общежитие.

   И она, эта девушка, совсем не красивая, но с доброй душой и отзывчивым сердцем, прикусив палец, стояла и смотрела, как санитары грузят в машину бесчувственное тело. Как жаль, что она не села в тот автобус, что ушел на четверть часа раньше. Она успела бы, если бы пробежала. Но было скользко, дорожек никто не посыпал, а у нее в руках еще сумка...

   Марию Степановну о случившемся известила милиция, и ее тут же увезли в больницу. Это был второй инфаркт. И снова врачам удалось вырвать ее из лап смерти. Этот инфаркт обошелся ей, кажется, в целый десяток лет. Теперь это была старуха – всеми покинутая, одинокая, тихая и никому не нужная. Человек, о котором помнило еще только государство, платившее ей пенсию.

   Врачи долго и самоотверженно боролись за жизнь Ивана Дмитриевича. Он лежал в реанимации, и никто уже не надеялся, что ему удастся сказать хоть слово. Но могучий организм, кажется, победил. Разбитый мозг, будто прощальный залп, дал мощный импульс к жизни, и больной открыл глаза. Все онемели. Больной молчал. Только смотрел в потолок и думал. Никто не мог даже представить себе, что в этой голове еще возможна какая-то работа. Но Долгов знал, что это – последняя вспышка сознания. Одно лишь было ему неведомо: сколь долго это продлится. В эти отпущенные ему скудные минуты он думал, что не зря прожил жизнь, для его сына она была примером. Он отдал ее Родине еще там, в грозовом небе войны, но смерть пощадила его тогда, она уже насытилась жертвами. Теперь она пришла за ним торопясь, будто спохватилась, что не сделала этого раньше.

   Он прошептал, что хотел бы увидеть жену, и попросил бумагу и карандаш. Написал несколько слов и уронил руку. Врач взял листок, прочел неровные, в пляшущих буквах, строки:

   «Маша! Принеси самолет, у меня на шкафу. Хочу попрощаться».

   Иван.

   К нему склонились, подумали, что всё... Но он был еще жив. Просьбу передали соседке, она прибежала, принесла маленький военный самолетик, на котором летал Долгов. Это был «Лавочкин», точная копия. На нем он воевал, сбил четырнадцать вражеских машин, и это – единственное, что у него осталось в память о тех днях.

   Его осторожно разбудили, дали понять, что исполнили просьбу и вложили в руки этот маленький самолет. Он посмотрел на него и прижал к себе; по щеке неторопливо, через морщины, прокладывала путь слеза... Всхлипнула женщина-врач, за ней медсестра. Таких сцен им видеть не доводилось.

   Он так и умер – с самолетом на груди, никому не позволяя дотронуться до своего друга, дороже которого для него не было теперь ничего.

   Они не пожелали расстаться, эти фронтовые друзья, и их так и похоронили вместе, в одном гробу...

   Убийцу нашли. Как? – осталось загадкой. Поговаривали, что сняли отпечатки пальцев с разбитой бутылки.

   Однажды вечером в квартире 67 раздался звонок. Дверь открыла женщина. На пороге стояли двое в штатском.

   – Здесь проживает Холмогоров Владислав Викторович?

   Женщина опешила. Господи, уж не бандиты ли? Но, услышав за спиной шаги мужа, осмелела:

   – Да, это наш сын. А в чем дело?

   Один достал красную книжечку, развернул:

   – Мы из милиции.

   Жена Долгова ненадолго пережила мужа, и вскоре ее похоронили рядом с ним.

   Вот как это случилось.

   Как-то, возвращаясь из магазина, она остановилась у того места, где когда-то муж посадил свою чудесную елку, стоившую ему жизни. И вдруг... Она не поверила своим глазам! Там, где торчал из-под земли почерневший пенек – все, что осталось от елки, – произошла удивительная метаморфоза: на нее с любопытством и страхом глядели два маленьких, колючих росточка, две крохотные елочки с пушистыми иголками! Мария Степановна молитвенно сложила руки на груди, ей захотелось петь от радости: елка принесла потомство! Она смотрела на это чудо и не могла наглядеться. Теперь эти крошки, эти две сестренки-малышки значили для нее больше чем клад, чем все золотые россыпи Эльдорадо! Это была память о ее муже, и ей теперь надо жить ради них, этих двух крохотных комочков жизни, вырвавшихся из недр земли на свет божий. Это был живой укор людям. Но поймут ли они?..

   Она осторожно и тщательно взрыхлила здесь землю, полила, принесла удобрения, огородила это место красными флажками и теперь уже не отходила от новорожденных сестричек. И они, почувствовав заботу о себе, ответили на ласку: стали обе тянуть кверху свои вершинки и расправлять в стороны маленькие, нежные ветви, как птенцы расправляют крылья перед первым полетом.

   Теперь жизнь обрела для этой женщины новый смысл, и он заключался в том, чтобы не дать в обиду эти два слабые, хрупкие существа, доверившие ей свои жизни и с мольбой глядящие на людей снизу вверх. Она часами просиживала у окна, глядя на палисадник, и все никак не могла налюбоваться на это чудо, на эту память, которую оставил о себе ее муж. Она думала о том, что пройдет время и ее уже не будет в живых, а эти елки вырастут такими же стройными и красивыми, как их мать, и люди будут смотреть, восхищаться и недоумевать: как могли здесь вырасти два таких чудесных дерева?

   Неожиданно ей вспомнились мальчишки, бросавшие друг в друга шишками как раз в этом месте. Она попыталась сопоставить этот факт с рождением двух малюток, но отбросила эту мысль, посчитав ее ошибочной и не желая, таким образом, умалять заслуг покойного мужа...

   Из задумчивости ее вывел громкий женский голос:

   – Коля! Коля-а!

   Она перевела взгляд. Какая-то женщина стояла у газона и глядела чуть выше Марии Степановны. Видимо, там, в окне, показался Коля, потому что женщина крикнула:

   – Скинь кофту! Прохладно...

   И Коля скинул. Ровно через полминуты. Кофта упала возле одной из елочек.

   Мария Степановна почувствовала, как сердце подпрыгнуло в груди. Господи, да что же это, да ведь сейчас!..

   Не отрывая взгляда от елочки, возле которой упала кофта, она торопливо стала открывать окно. И уже открыла... но не успела сказать. Женский сапог всей своей тяжестью беспощадно обрушился на маленькое колючее существо на своем пути и вмиг смял, растоптал его, вычеркнул из жизни.

   Мария Степановна чуть не вывалилась из окна, хотела крикнуть, но из горла вырвалось только рыдание со стоном вместе. Вся боль души отразилась в этом стоне, а рука ее жалобно, с укором указывала вниз, на след от сапога...

   Женщина подняла голову, скользнула удивленным взглядом по какой-то сумасшедшей старухе, тянущей к ней руки, спокойно надела кофту и пошла к автобусной остановке.

   Не помня себя от горя, Мария Степановна выскочила из подъезда и бросилась к газону. Да так и застыла там, сникнув, онемев. Елка была раздавлена, безжалостно сокрушена. Не помогли никакие флажки, не помогло ничто...

   И она заплакала. Горько, навзрыд. Теперь ее бедная сестренка осталась одна, совсем одна на этом свете. Выживет ли? Уцелеет ли? Как уберечь хотя бы ее от этих варваров, бессовестно сминающих и уничтожающих все на своем пути?..

   И никто не знал, что через несколько дней уйдет из жизни эта славная женщина, чей трудный, героический путь для многих мог бы послужить примером, о ком следовало бы даже написать книгу. Но некому было это сделать, никому она оказалась не нужна.

   Так и уйдет в небытие эта простая, добрая русская женщина, много подвигов совершившая в годы войны под бомбами вражеской авиации, под огнем пушек и пулеметов. Свой последний подвиг – оградить память о муже от черствых, ледяных душ тех, для кого он не щадил жизни – ей не удалось совершить.

   Она собралась утром в булочную, не зная еще о том, что произошло совсем недавно под ее окнами, когда она готовила на кухне еду.

   Огромный дог величиной с теленка тащил на поводке своего хозяина – тщедушного, невзрачного человечка. Но хозяина. Проходя мимо палисадника, пес увидал пенек. Он давно уже искал место, где бы задрать заднюю лапу и вот, наконец, нашел. Хилый мужичок понял намерение животного и с готовностью отпустил поводок. Пес подошел к пеньку, посмотрел на него, потом увидел рядом пушистую елочку, обнюхал то и другое, пристроился и поднял лапу... Много ли надо было хрупкому, беззащитному деревцу? Оно буквально потонуло в грязной, зловонной жиже.

   И когда Мария Степановна отправилась за хлебом и по привычке подошла к елочке, чтобы посмотреть, как она себя чувствует и поздороваться с нею, она остолбенела.

   Вместо маленького, жизнерадостного зеленого комочка из земли выглядывал желтый, увядший кустик с осыпающимися иголками...

   Она только и успела проговорить:

   – Бедненькая... Ты не выдержала одиночества и умерла от горя...

   И упала на газон рядом с ней.

   Январь – 1989 г.