Текст книги "Добрая фея короля Карла"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 10
Поклонение Богородице, или как мыши помогли Людовику Анжуйскому оказаться в Париже, а короля Жана II заставили вернуться в Лондон

Утром 22 июля на улицах Булони, выходящих к собору Богоматери, или Нотр-Дам, было оживленно как никогда. Народ стекался к храму и стоял здесь плотной шевелящейся массой. Кондитеры, ткачи, обувщики, перчаточники – все они, собравшись на площади и перебрасываясь короткими фразами, с благоговением взирали на двухстворчатый дверной проем портала, больше похожий на ворота замка. Двери массивные, дубовые, по периметру идет выпуклая кайма в виде резных листьев; в середине каждой из створок этих дверей-ворот вырезаны фигуры грифонов и химер, а наверху, над карнизом – стрельчатый тимпан с барельефом, изображающим волхвов с дарами…

Послышался цокот копыт. На площадь выезжали, в основном в богатых одеждах, всадники группами и поодиночке, у собора спешивались, отдавая поводья слугам. В конце улицы Святого Павла показался экипаж в сопровождении охраны; напротив, со стороны Песчаной улицы, на площадь выехала другая крытая повозка, из нее вышли две дамы в высоких, раздвоенных посередине головных уборах с вуалью.

Но вот двери наконец медленно растворились. Людское море заволновалось, точно нива на ветру, все взоры устремились вглубь этих раскрытых ворот. Потом неторопливо, молча крестясь, все направились к порталу, по обе стороны которого стояли монахи в коричневых рясах францисканцев, так называемые веревочники.

Войдя в здание собора, люди поневоле останавливались: если на улице один вид этого монументального сооружения с устремленными ввысь башнями и шпилями, со стрельчатыми арками и окнами вызывал у человека немое удивление и восторг, то под сенью портала, в самом зале он приходил в смятение. Он был подавлен размерами колосса, его мраморными колоннами, хорами, золотой отделкой иконостаса, аналоя, алтаря, и ему приходилось буквально на спину откидывать голову, чтобы увидеть мозаичную вершину свода. Величие этого Божьего чертога и ничтожность человека, его беспомощность перед мощью устремленного в небо гиганта усиливались царившим вокруг полумраком, потрескиванием свечей, слегка освещенными фигурами святых и плывущей неведомо откуда заунывной мелодией органа. Все это мутило сознание, душило ростки разума, заставляло запуганного человека ощутить свою ничтожность пред силами неба, пред теми, кто осуществлял непосредственную связь с этими силами и был наряжен в одеяния священников, аббатов, епископов. И он застыл, этот человек, в немом отупении, слушая архиепископа Амьенского, который со ступеней алтаря читал первые молитвы мессы. Вслед за тем кардинал Пикардийский стал сыпать выдержками из Евангелия, которое держал в руках раскрытым, и уверять прихожан, что жизнь земная – всего лишь остановка на пути к блаженству загробной жизни.

Таким было моральное воздействие на человека. Надо ли говорить, сколь усилилось оно, когда людская масса, повинуясь жестам монахов, разделившись на два потока, неспешно потекла по ступеням вниз, в подземелье, в крипту – часовню под алтарной апсидой, служившую для погребения. Здесь, прямо посреди этой часовни, представлявшей собой небольшое сводчатое помещение с элементами романского стиля и готики, людям предстало невиданное по своему благолепию и духовному воздействию на разум зрелище. Четыре коленопреклоненных ангела с расправленными крыльями, точно собираясь взлететь либо только что спустившись с небес, стоя на постаменте, держали на вытянутых руках массивный гроб, в котором покоилась со сложенными на груди руками гипсовая фигура женщины – Девы Марии.

И, увидев это, люди, плача и крича, простирая руки к гробу, пали на колени перед Богородицей и уронили головы до самого пола. И стали молиться ей истово, расцарапывая лбы и веря, что она поможет, облегчит им жизнь и положит конец страданиям. Минуты текли за минутами, а толпа все так же стояла на коленях, крестилась и гнула спины. Но вот, один за другим, потихоньку двинулись люди к этой мраморной группе, застывшей в своей божественной трагичности. И вновь потянулись вперед руки – робкие, трясущиеся, – дабы коснуться священной реликвии, хотя бы чуть, лишь пальцем. Толпа за спинами первых счастливцев замерла, уставившись на эти руки и еле сдерживая крики, готовые вырваться из недр души. Страшно было видеть эти застывшие фигуры, эти широко раскрытые безумные глаза, эти перекошенные рты с готовым слететь с губ неистовым, душераздирающим криком. И вот первая рука коснулась саркофага, за ней вторая, третья… и тотчас вслед за этим из сотни глоток вырвался рев. Женщины плакали, раздирая себе грудь ногтями и вырывая волосы; иные падали в обморок, остальные продолжали голосить, в исступлении глядя на руки, коснувшиеся священного предмета, и протягивая свои, дабы и на них осталась печать божественной благодати. Но рук было много, не всем удавалось коснуться саркофага, и люди оттесняли тех, кто уже причастился; тех, кто не желал уступать место, порою даже отпихивали или начинали бить, а потом по распростертым телам пробирались к заветной цели.

Людей было много, подходили всё новые, и монахи, стоявшие по обе стороны ангелов, отперли выходные двери, слева и справа. Поднимаясь по ступеням, люди выходили на улицу, уже не слыша священника, который под доносившиеся сверху печальные звуки органа читал у гроба заупокойные молитвы.

Одним из первых конных, показавшихся в то утро на площади, был Людовик Анжуйский. Рядом с ним пятеро стражников, впереди – экипаж епископа Кале, с охраной. Вслед за ними некоторое время спустя показались в сопровождении эскорта всадников другие высокопоставленные особы, вассалы французского короля: граф Вермандуа с семейством, супруги Артуа и Понтье, граф Фландрский и другие. Подождав, пока количество желающих попасть в склеп Святой Девы поубавилось, все они направились к собору. Людовик видел, что епископ смотрит на него, недоумевая, почему узник не идет за ними. Но тот не торопился. Казалось, он кого-то поджидал, с беспокойством поглядывая по сторонам. Нетрудно было догадаться, что он не тронется с места, пока не увидит того, с кем ему надлежало встретиться. Епископ, человек строгих нравов, отличавшийся, как и французский монарх, крайней подозрительностью, подошел к узнику.

– Ждете супругу?

Людовик порывисто обернулся:

– А что, собственно, вас удивляет, ваше преосвященство? Вам хорошо известны обстоятельства дела, в которые посвятил вас аббат Ла Гранж, получивший надлежащие указания от нашего короля.

Епископ поглядел в сторону одной из улиц, перевел взгляд на другую, третью. Всего их было семь.

– Кажется, ваша супруга запаздывает, – заметил прелат, человек с отвислыми щеками; под глазами у него синели круги. – Что-то случилось, вы не находите?

– Ничего не могло случиться, сейчас она прибудет, – ответил герцог, вглядываясь в глубину улиц.

– Но вы задерживаете меня, а между тем мне надлежит быть рядом с кардиналом.

Людовик бросил на епископа беглый взгляд.

– Никто вас не держит, ваше преосвященство, вы можете отправляться по своим делам.

– Однако я должен наблюдать за вами.

Принц резко обернулся:

– Наблюдать? За мной? Я дал вам слово, разве этого недостаточно?

– Это так, конечно, но… слово – вещь хрупкая, легко может разбиться.

– Мое не разобьется, я буду обращаться с ним осторожно.

– Вы обещаете мне? Вы клянетесь? – продолжал скулить епископ. – Поймите, что если вы нарушите слово, то я… а следом и вы… Это может плохо кончиться.

– Черт вас возьми, святой отец! – вспылил Людовик. – Или вы без ушей, или совсем уже без мозгов! Меня окружают пятеро ваших головорезов; полагаете, я справлюсь с ними, если мне придет охота убежать?

Епископ скептически оглядел свой вооруженный отряд, перевел взгляд на безоружного узника и наконец согласился:

– Ну хорошо. Я ухожу, а вы повидаетесь с супругой, сходите на поклонение Богородице – и возвращайтесь сюда: обратно мы тоже поедем вместе.

И он ушел. Людовик облегченно вздохнул. В это время на углу улицы Святого Бенедикта показался отряд из дюжины всадников. В середине отряда восседали на чалых жеребцах аббат Ла Гранж и принцесса Мария де Блуа.

– Это она! Наконец-то! – вскричал герцог Анжуйский и побежал навстречу.

Мария соскочила с лошади. Слава богу, настал-таки этот час! Молодожены бросились друг другу в объятия.

– Людовик, ты похудел, – принялась разглядывать супруга любимого мужа. – Тебя плохо кормят? Проклятые англичане! Я пожалуюсь королю.

– Ни слова о короле, хотя это именно он устроил нашу встречу. Я никогда ему не прощу! Ах, если бы я мог бежать… если бы только мог!

Мария вся задрожала при этих словах. Людовик не против, надо только нажать. Надо всего лишь как следует нажать! Но для этого нужно… Она знала, что именно, и была к этому готова; они с аббатом по дороге сюда обговорили все детали.

– Это не король устроил нашу встречу, – ласкала она глазами супруга. – Идея первому пришла в голову аббату Ла Гранжу.

– Он мне говорил. Но расскажи, что ты делала все это время? Я знаю, ты меня ждала. Веришь ли, как я был рад, услышав приятное известие из уст аббата!

– Мы еще успеем поговорить, супруг мой, а пока надлежит поклониться святой Деве Марии, матери Господа нашего. Нехорошо, если хотя бы на время мы забудем свой долг.

И они, взявшись за руки, не отрывая друг от друга влюбленных взглядов, направились к собору. Аббат последовал за ними, по дороге размышляя. Он знал о неуживчивом характере епископа Кале и не особо надеялся, что супружеской чете удастся упросить того предоставить ей время для любовных утех. На него не подействуют никакие увещания. Продолжение рода человеческого для людей такого сорта – пустой звук. Значит, надо играть, что называется, ва-банк. Другого выхода у него нет. И это будет последняя услуга, которую окажет своему сыну… покойный король. Подумав об этом, аббат вздрогнул: что как Анне де Монгарден не удастся ее предприятие?.. Это был риск, причем не простой: на кону стояла его голова. И он на какое-то время остановился, собираясь взвесить шансы. Но снова зашагал вперед, уверенный в успехе. Он хотя по природе и мягкий был человек, но бесстрашный, когда дело касалось его отечества. Игра началась, пути к отступлению нет. И он свято верил, что дофин и его друзья, случись беда, выручат его. И еще он хорошо знал решительный нрав графини: уж коли она сказала… Эта дама не рискнет пойти на авантюру. Значит, она верит в победу. Ах, черт, и где только им с братом удалось разыскать неведомую колдунью?..

Таков был аббат Ла Гранж. Он не думал, подобно многим, о своей выгоде, но его беспокоило будущее земли, которая дала ему жизнь. Он не жалел для этого даже собственной головы, твердо веря, что благополучие королевства выше любых выгод и зависит от смены власти. А раз так, он должен уговорить епископа!

И не знал этот маленький, невзрачный с виду человечек, что пройдет всего несколько лет, и новый король Франции сделает его… кардиналом.

Ничего этого в данное время ему, конечно, и в голову не приходило, и он вошел в здание собора вслед за супружеской четой.

Людовик с Марией, помолившись у бюста святой Девы, спустились в подземелье. Народу здесь было уже не так много, но по-прежнему люди плакали, с умилением взирая на изваяние Богородицы в гробу, и, крича в религиозном экстазе, когда касались руками саркофага, молили Деву избавить их город и королевство от врагов. Супругам никак не удавалось подойти к ангелам, отовсюду тянулись кверху руки, и люди пластом лежали на постаменте, рыдая, молясь и отбивая поклоны. На помощь пришли монахи, освобождая проход для знатных особ. Мария с трепетом, глядя Богородице в глаза и положив ладонь на саркофаг (сама жизана[29]29
  Жизана – надгробный памятник в виде лежащей фигуры.


[Закрыть] была под стеклом), прошептала:

– О Царица Небесная, услышь меня! Молю тебя, сделай так, чтобы мы с мужем сегодня же покинули Булонь!

– О чем ты говорила с Пречистой Девой? – спросил Людовик, когда они вышли из часовни. – Я слышал, ты что-то шептала.

– Я просила Богоматерь, чтобы она сохранила нашу любовь.

– Представь, это и мне пришло в голову!

– Но и у любви есть предел терпения, Луи! Одному Богу известно, сколько еще времени нам с тобой предстоит быть в разлуке. Я устала ждать, а ведь мне пора иметь детей.

– Моего отца это, кажется, нисколько не заботит.

– Быть может, он пожелал устроить наше свидание, заглядывая далеко вперед?

– Ты хочешь сказать, что он нашел подходящее место для зачатия ребенка?

– Возможно, хотя не обмолвился об этом ни словом.

– Еще бы, как можно такое сказать! Но об этом должны догадаться мы сами.

– Я сделала это первой и нашла даже подходящий уголок, точнее, его показал мне аббат Ла Гранж. Он принимает активное участие в нашей судьбе, и когда-нибудь мы с тобой отблагодарим его.

– Согласен, хотя он, кажется мне, человек непростой и выполняет всего лишь чужую волю. Однако, как бы там ни было, он проявляет о нас заботу, и либо я ничего не понимаю в людях, либо нам следует делать так, как он советует.

– Тем более что такой совет вполне отвечает нашим с тобой желаниям, не так ли?

– Как можешь ты еще спрашивать об этом? Я совсем одичал в этом совином дупле, куда запихнул меня король. Никаких развлечений; единственное, чем меня удостаивают мои тюремщики, – игрой в шахматы и в триктрак. Меня даже не берут на охоту: епископ боится, что я улизну.

– Что же, у него есть причины для таких опасений? – осторожно спросила Мария. – Ты пробовал бежать, но у тебя ничего не вышло?

– Если бы! Старый филин повсюду расставил охрану. Каждый день ко мне заходят тюремщики в поисках веревочной лестницы или каната из простыней. Скоро они станут искать у меня за спиной крылья Дедала.

– Но ведь ты дал слово!

– Не очень-то он ему доверяет. Этот жирный паук не верит ничему. Вот если бы удалось его обмануть! То-то я посмеялся бы над этим ловцом мышей.

– Ловцом мышей? – удивилась Мария.

– Забавная история, вот послушай. У него во дворце обосновалась колония грызунов. Ему принесли кота, тот по глупости своей объелся и на другой день издох. Принесли другого, но мыши позвали на помощь крыс, и те сожрали этого кота. Епископ утром нашел одну голову и хвост. Теперь он повсюду расставляет мышеловки, даже вокруг подушки; говорит, мыши до того обнаглели, что забираются уже к нему на кровать. Каждую ночь он сам же попадает в свои капканы. Заметила, пальцы у него синие? Это от мышеловок. Теперь он постоянно жалуется на плохой сон: по ночам у него стало стрелять в кончиках пальцев.

– Бедный епископ!

– Ноет и ходит обозленный на весь свет. Поселил у себя во дворце ведьму.

– Ведьму?! Настоящую?

– Кто ее знает. Ее чуть было не сожгли, уже занялись дрова, как вдруг она закричала, что если умрет, то случится беда: ее мучителя сожрут мыши. Услышав это, епископ приказал немедленно загасить костер и отвязать ведьму. За это она пообещала ему извести мышей.

– И что же?

– Их и в самом деле как будто стало меньше. Ведьма отныне как сыр в масле катается и, будучи под крылышком прелата, плюет на инквизиторов с высокой колокольни.

– Так ты говоришь, он злой? Отчего же?

– Будешь тут злым: однажды ночью мышь укусила его за нос. А утром, проснувшись, он обнаружил, что крысы, не удовлетворившись котом, чуть ли не дочиста сожрали его митру. Едва не сорвалось богослужение в храме; хорошо, что у него оказалась запасная митра.

Мария хохотала до слез.

– А что же ведьма? – спросила с живым интересом.

– Обленилась вконец. Мало того, стала задирать монахов, уверяя, что всех посадит на метлу и заставит лететь на бал к сатане.

– Святой Боже! Ну а епископ?

– Сказал, что велит тотчас изжарить ее на костре, если она вновь не примется за работу.

– Принялась?

– Похоже на то. Во всяком случае, пальцы у епископа стали понемногу краснеть, правда, синими остались ногти. И за нос его теперь уже не кусают.

– Стало быть, мыши угомонились?

– Кто знает, зато всем хорошо известно, что из своей кельи ведьма прыгнула в постель епископа.

– Ага! Желчь у него, надо полагать, отныне исчезла?

– Черта с два! Каждое утро он находит у себя в туфлях мышиный помет.

– Вот так так! А куда же смотрит ведьма?

– Уверяет, что ночью разгоняет всю эту нечисть, но они, поганцы, успевают-таки напакостить, мстят, дескать, епископу за сородичей, которых сожрал первый кот. Но самое интересное – они придумали новую выходку: теперь они стали совершать вояжи к ушам своего врага; кажется, их это стало забавлять не меньше, чем прежняя игра. Проснувшись однажды ночью, епископ задался вопросом: отчего это вражье племя избегает нападать на уши его подруги, а ведь они у нее должны быть слаще его собственных. Он пожелал потребовать объяснений у ведьмы, но добудиться ее не мог: та была в дым пьяна. И тут его озарило! На следующую ночь он перед сном выпил бокал вина. Что же ты думаешь? Мыши пробили отступление. В эту ночь епископ спал как младенец. Так продолжалось с неделю, но мыши в конце концов принюхались и вновь взялись за старое. Епископ, видя такое дело, удвоил дозу, и они снова оставили его в покое. Но прошла еще неделя, и эти чертенята вновь ринулись в атаку. Епископ, поразмыслив, решил, что бить врага следует не бокалами, а целым кувшином. Это возымело действие, и теперь он каждый раз перед сном принимает такое снотворное.

– А мыши?

– Крепко задумались. У них в роду не водилось пьяниц, а уши их врага насквозь пропитались вином. Но все на свете имеет оборотную сторону. Епископ отныне стал просыпаться по утрам с тяжелой головой и требовал, чтобы несли банку рассола. Но и это еще не всё. Выходя из дома, он пытался понять, зачем он идет в храм, что он вообще должен там делать, а придя, мучительно пытался воссоздать в памяти начальные слова «Ave Maria». Заметила, как у него руки трясутся? Зато он нашел-таки оружие, которым заставил полчища врагов обратиться в бегство. Однако кому ведомо, не настанет ли время, когда и кувшин станет его врагам не помехой?

Отсмеявшись, Мария спросила:

– Кто тебе об этом рассказал?

– Тюремщики, когда мы играли в кости.

– А они откуда узнали?

– От самого епископа. Каждый день он жалуется всем подряд, что выбился из сил, борясь с проклятым племенем.

– А ведьма по-прежнему спит с ним?

– Они нашли общий язык. Во всяком случае, теперь он уверен, что у него не откусят нос, хотя вопрос с ушами все еще стоит ребром: каждое утро он ощупывает их – на месте ли?

– Видишь, Луи, даже епископ спит с женщиной, а тебе это заказано. И у него хороший сон, хотя его войне с мышами, похоже, не видно конца; а вот у меня сон плохой, несмотря на то что мышей во дворце нет.

– Отчего же он плохой, любовь моя?

– Оттого что твоя любовь живет в одиночестве, ее постель холодна и у нее нет детей.

– Так в чем же дело? Разве нам с тобой так уж трудно их иметь?

– Да? Ты уверен? Отлично! И когда же ты предлагаешь этим заняться?

– Прямо сейчас, черт побери!

– Fiat![30]30
  Да будет! (лат.)


[Закрыть] И где же?

– Ты ведь сказала, что об этом позаботился аббат.

– Слава богу, вспомнил! Вот уже битый час я жду, когда ты возьмешь меня на руки и понесешь к ложу любви.

– Я сделаю это сию же минуту, едва удастся уговорить этого злостного врага грызунов.

– Ах, Луи, только бы это удалось, ведь я так люблю тебя, а мы столько не виделись!

– И я люблю тебя, моя радость, видит Бог! Я готов все бросить и умчаться с тобой на край света!

И молодой герцог, страстно обняв супругу, принялся без устали целовать ее.

– Зачем же так далеко? – горячо прошептала Мария, с улыбкой отвечая на ласки. – Можно и гораздо ближе.

– Ближе? О чем ты? – весь во власти любовного томления, не понимая, куда клонит жена, спросил Людовик.

– Ведь ты герцог Анжуйский, у нас есть замок и мы там хозяева. Кроме того, нас ожидают личные апартаменты во дворце короля…

– Увидев меня, он придет в бешенство. Мне предстоит неприятное объяснение… Но постой, как же мы туда попадем, ведь для этого мне придется бежать из заключения.

– А разве ты к этому не готов, супруг мой?

– Я? Готов бежать? С чего ты это взяла?

– Ты ведь говорил, что любишь меня.

– Конечно, черт возьми, может ли быть иначе? Но ведь ты толкаешь меня на бесчестный поступок!

– В чем же он заключается?

– Я дал слово, что не сделаю попытки к бегству.

– И оно сильнее тебя, сильнее нашей любви?

– Увы! – вздохнул принц.

Мария надула губки:

– Ах, Луи, ты не любишь меня.

– Напротив! Но ты не знаешь, что такое рыцарское слово!

– Ты совсем меня не любишь! Какая я глупая, что поехала сюда! Я так мечтала о нашей встрече, мчалась к тебе сквозь дождь и ветер в надежде, что наша любовь сметет все преграды и мы никогда уже не расстанемся…

И Мария уронила слезу, за ней другую. Полезла за платком и вдруг, сама того не ожидая, разрыдалась. Людовик снова обнял ее.

– Но ведь я дал слово… Могу я разве нарушить…

– Если бы ты меня любил, то не говорил бы так. Ты стал бездушным и грубым, стены твоей темницы превратили тебя в бесчувственного истукана. Не думала, что наше свидание обратится в постыдный фарс и мне придется унижаться перед супругом, с которым мы не спим уже больше двух лет. Я уезжаю! Мне больше нечего делать в этом городе. Отныне моей жизни суждено стать юдолью печали и слез.

И безутешная супруга сделала движение, собираясь уходить.

– Нет! Постой же, Мария! – удержал ее за руку Людовик. – Ты не можешь так уйти.

– Не могу? – Она резко повернулась к нему, всем своим видом выражая протест. – Кто же это помешает мне?

– Я не отпущу тебя! Ведь ты сама говорила, что нам пора иметь детей. Так зачем тогда ты приезжала?

– Чтобы увезти тебя отсюда! Но я ошиблась. Оказалось, ты меня совсем не любишь.

– Да люблю же, черт подери! Какие вы, бабы, все твердолобые, у вас на уме только одно, ничто иное вас не заботит, вы думаете только о себе и своей любви, остальное пусть катится к чертям! Но у мужчин другие взгляды на жизнь, они дорожат своей честью, и если мужчина дал слово…

– Вот и оставайся здесь со своим словом и шлюхами, которых поставляет тебе английский король. А-а, теперь я поняла, что тебя здесь держит! Еще бы, твою постель всегда есть кому погреть, в то время как в моих простынях вот уже три года гуляют январские ветры.

– Перестань, Мария! Ты же знаешь, что это не так, к чему говорить неправду.

– Так докажи мне, что я оказалась неправа.

– Доказать? Но как?

– Бежим сейчас же отсюда! Немедленно! Я так хочу! Во имя нашей любви, нашей семьи… детей, которые у нас будут!

– Но, Мария… рыцарское слово…

– Да пропади оно пропадом, твое слово! Кому ты его давал? Королю Эдуарду? Хорош супруг – нашел себе приятеля в стане врагов отечества! Кому еще? Епископу? Так пойди поцелуйся с ним, а заодно помоги избавиться от мышей, ведьма составит тебе компанию. Остались шлюхи. Получается, это им ты давал слово? Тогда чего оно стоит? Цена ему – жалкий денье! Отчего тогда ты за него цепляешься? Какую власть имеет над тобой это дурацкое слово, которое грозит зачеркнуть нашу любовь?

– Мария…

– А я надеялась, что проведу с тобой время приятно и с пользой.

– Мария…

– А для тебя слово оказалось дороже меня.

– Это не так, клянусь…

– Клянись своим потаскухам! Прощай же! И не жди меня больше к себе в гости. Мне все равно, сколько ты тут просидишь в обнимку со своим словом. Похоже, однако, тебе не скоро удастся вернуться: король собрал только часть выкупа, остальное усердно поглощают развлечения и его шлюхи; попроси его, и он поделится с тобой.

И супруга, вырвавшись, сделала уже несколько шагов, но Людовик догнал ее, обнял – холодную – и горячо заговорил без мысли об отступлении:

– Пусть будет так, как ты хочешь, Мария.

Она сразу оживилась; глаза заблестели:

– Как хотим этого мы, Луи!

– Я все для тебя сделаю!

– Для нас, супруг мой!

– Конечно же, любовь моя!

– И ты не отступишь, не дашь воли сомнениям?

– Нет! Я не хочу тебя терять.

– Не передумаешь и не вспомнишь больше о слове? Поклянись же!

– Клянусь тебе! Я все обдумал. Я отомщу отцу за свое позорное заключение. Узнав о моем бегстве, Эдуард потребует у приятеля, чтобы тот вернулся. Так пусть плывет в свой Тауэр, это даже хорошо: двор перестанет лицезреть физиономию этого глупца. И чем дольше не будет собран выкуп, тем лучше.

– Берегись, муж мой! Мы вернемся в Париж, и тебе предстоит тягостный разговор с отцом.

– Я ему не затычка, чтобы затыкать мною дыры! Пусть знает, что отныне ему не удастся вертеть сыном, как ему вздумается.

– Я рада слышать это, Луи! Теперь ты говоришь как любящий муж, а не безвольный сын.

– И ты не уедешь, Мария? Не оставишь меня здесь одного?

– Как же я могу уехать, если я люблю! И в доказательство я тотчас отведу тебя в укромное место, где нам никто не помешает.

– Неплохо, черт возьми! А дальше?

– Мы убежим!

– Но епископ! Ведь меня охраняют, и только он имеет право позволить нам уединиться.

– Идем же к нему, мы должны его уговорить. Смотри, он уже с беспокойством поглядывает в нашу сторону.

– Да, но куда же мы… когда он отпустит нас?

– Туда. – Мария указала рукой на деревянный двухэтажный дом в начале улицы Святого Бенедикта. – Совсем недавно там жил каноник церкви Святого Дамиана, ныне дом необитаем и ждет нас.

– Ждет нас? Но как тебе удалось?..

– Ах, доверься мне. Идем же.

Но епископ, как и предполагал Людовик, ни в какую не соглашался на просьбу молодых супругов. Мало того, услышав об этом, он пришел в ужас и вытянул руку в сторону собора:

– И это на глазах у матери Иисуса Христа! Допустимо ли такое святотатство? Что скажет Сын, увидев это с высот небесной обители своей?

Людовик попытался, по обыкновению, решительно возразить, но Мария остановила его движением руки, высказав это возражение в более мягкой форме:

– Сын лишь улыбнулся, услышав дозволение на это Матери, а она дала свое согласие, кивнув в ответ на нашу просьбу. Это случилось в храме, перед входом в часовню. Вы разве не видели этого, ваше преосвященство? Куда же вы тогда смотрели?

– На лик Богородицы, куда же еще! – выкатил глаза епископ.

– Так вы должны были видеть ее легкий кивок.

– Он мог относиться к чему угодно, не обязательно к вашей просьбе.

– А ее Сын? Ведь и Он и Дух Святой едва зримо витали в воздухе над гробом матери Его, и оба дали нам свое милостивое дозволение. Помните, как у монахов едва не потухли свечи? Вы стояли рядом и не могли этого не заметить.

– Действительно, припоминаю… – собрал морщины на лбу епископ Кале.

– Так вот, это оттого, что Сын и Святой Дух махнули мне руками, давая свое благословение на такое, как вы выразились, святотатство.

Но епископа не так-то легко было поддеть на крючок.

– Это недоказуемо! С таким же успехом этот жест мог быть запрещающим.

– Но я же видела!

– Вы не могли этого видеть, сие доступно лишь слугам Церкви.

Мария ненадолго замолчала: полемика с Церковью вовсе не входила в ее намерения. Наступление теперь следовало вести с мирских позиций.

– Однако вы, ваше преосвященство, не можете не понимать, что род человеческий должен продолжаться, ибо в противном случае вымрет ваша паства; у вас не останется овечек; кого вы будете пасти?

– Безусловно, он должен продолжаться, – вынужден был согласиться прелат.

– Как же это может быть, если вы запрещаете прихожанам выполнять их супружеские обязанности? Вспомните Священное Писание. И сказал Бог Ною: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю».

Незаметно подошел аббат и, сразу поняв, о чем беседа, счел нелишним прибавить:

– Ибо сказал Иисус: «Я пришел для того, чтобы вы имели жизнь и имели с избытком». Но где же избыток, дом[31]31
  Дом – форма обращения к лицу духовного звания.


[Закрыть] епископ, если у супружеской пары нет детей?

– Они будут, – стоял на своем прелат. – У всех, чей союз освящен Богом, есть дети.

– Почему же вы запрещаете их иметь нам? – снова вступила в спор Мария.

Епископ вернулся на прежние позиции:

– Потому что это не сообразуется с сегодняшним днем и тем, что мы находимся близ собора. Уже одно то грех, что мы ведем такие речи у гроба с телом непорочной матери Спасителя.

– Что же она, по-вашему, не спала со своим плотником? – усмехнулся молодой герцог.

Епископ округлил глаза и раскрыл рот, но что ответить, явно не знал.

– Однако сколько домов вокруг собора. – Аббат, поспешив уйти от скользкой темы, описал рукой дугу. – В каждом из них семьи, где супруги исправно выполняют свой долг, невзирая на соседство гробницы с телом.

– Они делают это, но только не сегодня.

– Откуда вам известно? – начала сердиться Мария. – Вы что же, в каждом доме расставили монахов, дабы они запрещали прихожанам соитие?

Епископ запыхтел, но быстро нашелся:

– Люди знают, что в такой день оно запрещено.

В разговор снова вступил Людовик:

– Ваше преосвященство, вы, конечно, прекрасно понимаете, о чем мы говорим. Для вас также не секрет, что мы с женой довольно долго не спали вместе. Так ли уж вам трудно позволить нам уединиться, скажем, вот в этом заброшенном доме? Это не займет много времени, а для двух мятущихся душ послужит утешением и радостью. Тот день или другой – так ли уж это важно, если учесть, что нам с супругой вновь доведется свидеться очень не скоро?

Епископ по-прежнему не сдавался, уговорить его не было никакой возможности. Он требовал, чтобы заложник немедленно возвращался в Кале. Аббат привел последний довод, который, как ему казалось, должен был подействовать; ради благой цели ему пришлось пойти на обман.

– Однако, дом епископ, сам король Франции пожелал, чтобы свидание было устроено наилучшим образом. Наилучшим, понимаете? Надо ли объяснять, что он при этом имел в виду? Быть может, вы не желаете подчиняться приказам короля? Что я скажу ему, когда вернусь в Париж?

Но и это не подействовало:

– Скажете, что Церковь запрещает заниматься греховными делами в день святой Анны, да еще близ собора, где покоится тело ее дочери, матери Иисуса Христа, Господа нашего.

И прелат победно оглядел поле сражения. Кажется, противник сдается, последний аргумент окончательно поверг его в прах. Но тут Людовик, тяжело вздохнув и выражая голосом огромное сожаление, произнес:

– Жаль. А я хотел было уже дать поручение аббату, чтобы он привез вам огромного пушистого кота. У отца их целых три. Узнав о вашей беде, уверен, он поделился бы с вами.

Епископ насторожился. Но немедля нашел ответ, сокрушенно махнув рукой:

– У меня уже был один. Вам известно, наверное, чем закончилось его обжорство. Был и другой…

– Я слышал об этом. Но я говорю о том коте, который не ест мышей.

– Не ест мышей? Зачем же он тогда нужен?

– Затем, что он их душит.

– Душит… – как эхо повторил епископ, не сводя заинтригованного взгляда с узника.

– Мало того, таким же образом он расправляется и с крысами.

– С крысами… – раскрыл рот епископ.

– Я сам видел, как он перегрызал глотки этим тварям. Их было штук десять, а он – один. Король шутки ради решил поглядеть, чем кончится эта битва.